Текст книги "Вопросы"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Тысяч пять баксов.

– За ночь?

– Да.

– Смогла бы, – кивнула она.

– И не блевала бы?

– Ну, может, потом блевала бы, – она пожала плечами.

– Значит, тебе со мной повезло? – сделал вывод Дим.

– Что-то я от тебя пяти тысяч ни разу не видела! – бросила Юлька и стала раздеваться. – Думаешь, старому не хочется жить?

– Но он же должен вести себя... прилично.

Дим попытался представить себя старым. Разве ему не хотелось бы женщины? Вот такой измученной девочки с потерянным взглядом и дрожащими пальцами? Нет...

Голая Юлька придвинулась к нему и склонилась над его телом.

– Ну, дедушка, давай я тебе помогу...

Дим оттолкнул ее.

– Ты, это, уходи. Не хочу я...

– Дим...

– Проваливай! Найди себе кого-то!

– Виагру пей, придурок! – она стала натягивать одежду.

Он, может, совсем беспомощен в постели. Тем это все отвратительнее. Только слюни пускает.

Юлька за его спиной опомнилась.

– Димочка, я завтра приду. Не сердись, хорошо?

Он закрыл за ней дверь и снова сел. На берегу все затихало, но покой не приходил. И вдруг захотелось во что бы то ни стало увидеть Выготцева. Может, чтобы еще больше разворошить боль. Или чтобы убить его вместе с этой болью...

Дим пошел в казино, но среди оставшихся посетителей его не было. Он стал расспрашивать крупье и вдруг увидел на автостоянке его большую седую голову.

– Николай Петрович!

Выготцев оглянулся и пошел навстречу Диму.

– Вот, уезжаю. Танюшу на такси отправил, что-то ей нехорошо сделалось, а сам продулся у вас вчистую.

– На такси? – переспросил Дим.

– Она с шофером боится ездить отчего-то. И охранников моих боится. Козочка моя пугливая.

Дим проглотил комок боли.

– Давайте выпьем, Николай Петрович. На посошок.

Выготцев согласился – ради успеха дела, и вернулся с Димом к столикам.

– Сумасшедший день у вас выдался? – спросил сочувственно.

– Да. Непростой день. А Таня, простите, жена ваша?

– Танюша? Нет. Но мы все цивилизованно живем: и жена, и дети, и Танюша. Двадцать первый век как-никак, – кивнул Выготцев.

– Справляетесь?

Тот кашлянул.

– Справляюсь. Старая гвардия, как говорится, не сдает позиций.

Дим едва не спросил: «Как вы справляетесь?», но сдержался. Налил еще.

– Красивых женщин вы выбираете...

– Да, Танюша умница. Тихая, скромная девочка. Только пугливая очень. И, честно говоря, в постели такая покорная. Не то, что моя Илона.

У Дима затихло сердце, словно прекратив свой бег к боли, а Выготцев продожал слегка заплетаясь в словах:

– Не строптивая, хорошая девочка. И меня любит. Это главное. А я без женщины не могу. Вдохну ее запах, обниму за грудочки, мне, старику, и легче...

Наконец, чернота захлестнула Дима, и бешеное напряжение отпустило тело. Мелькнуло перед глазами звездное небо, словно он взлетел. А на самом деле – упал и ударился головой о пол террасы, а небо упало на него сверху и разорвалось всеми звездами.

Выготцев всплеснул руками и уронил стакан с виски. Подбежал Рига и присел над Димом. И Выготцев присел и взял зачем-то его за руку, пытаясь нащупать пульс там, где его не было.

– Вы идите, Николай Петрович, – отправил его Рига. – Мы тут нашатырь нюхать будем, а это не самое приятное из того, что можно нюхать в компании.

Выготцев поплелся к стоянке, оглядываясь на террасу. Дим лежал без движения, а Рига сидел рядом с ним, глядя в звездное небо. И когда Выготцев сел в машину и уехал, сказал сквозь зубы:

– Кого угодно в могилу вгонит, старый хрыч...

22. ЗАЧЕМ ЛЮДИ ПРИНОСЯТ ПЕРЧАТКИ?

         Хорошо было бы, если бы вернулась Илона. Но Илона не может вернуться так просто. Сначала она даст телеграмму: «Не скучайте. Скоро буду», потом пятнадцать раз позвонит на мобильник: «Я собираюсь», «Я выезжаю», «Я подъезжаю». Не потому, что опасается застать мужа в постели с гувернанткой, а просто ей кажется, что так положено предупреждать о своем приезде, чтобы дать другим возможность подготовиться к радостной встрече. И она еще ни разу не звонила и не слала телеграмм.

         Таня проводила Выготцева на работу и закрылась у себя в комнате. Она привыкла сидеть целыми днями взаперти или гулять по городу, пока не вернется Выготцев. Но гулять – утомительнее, и время тянется медленнее. А теперь Таня замкнула дверь на ключ, не взяв с собой еды, и это тоже было не очень хорошо.

         Снаружи постучали.

– Пошел вон! – сказала Таня.

– Таня...

– Пошел вон, мразь! Собака! – взвизгнула она.

На минуту все замерло.

– Таня, это Рига.

– Рига? – она дрожа подошла к двери.

– Из «Фортуны». Ты перчатки забыла, – сказал мужской голос.

– Какие перчатки?

– Открой дверь!

Она еще подумала.

– Ты из «Фортуны»? – спросила снова. – Высокий, с длинными волосами?

– Кого ты боишься? – спросил он из-за двери.

Таня открыла, и Рига вошел, протягивая ей перчатки.

– Никого я не боюсь, – сказала она. – А просто здесь охранники наглые.  Хорошо, что ты пришел. Будем завтракать?

– Завтракать? – удивился Рига. – Второй час дня.

– Я еще не завтракала, – улыбнулась Таня.

Он пошел за ней на кухню и сел напротив за столом.

– Ты сидела взаперти с самого утра?

Она стала делать бутерброды из хлеба, колбасы и сыра, поставила чайник и, наконец, ответила:

– Нет, просто не ела.

И он стал есть бутерброды и пить чай, глядя в ее бледное лицо. Таня совсем не смотрела на него, жевала и поглядывала в сторону холла.

– Они могут наболтать ему, что кто-то приходил, – объяснила свое беспокойство. – Начнутся разбирательства.

– Почему не уйдешь? – спросил вдруг Рига.

– Я люблю его, – сказала она просто.

– Любишь его?

– Да, очень люблю. У меня никого нет, кроме него.

– Ты же не беспомощная, не безграмотная...

– Нет-нет. Я привыкла жить хорошо. Я не могу иначе. Не могу с нуля. Так мне выпало. Я люблю духи, и он мне заказывает их из Парижа. Только такие. Я здесь таких не купишь.

– Какие? – спросил Рига.

– Какая разница?

– Какие?

– Chanel-cristalle.

– Их можно купить и здесь.

Она вдруг посмотрела в его лицо.

– Зачем ты пришел?

– Хотел тебя увидеть,  – сказал Рига честно.

– Зачем?

– Ты красивая.

Она отвернулась.

– И охранники тоже хотят меня поэтому видеть...

– Нет, – он поднялся. – Я не причиню тебе зла.

– Зла?! – вскинулась она. – Думаешь, все здесь причиняют мне зло? Трахают меня все, кому не лень? Мне очень хорошо живется, не думай! Очень хорошо! Меня не надо ни от кого спасать!

Он поймал в воздухе ее руку.

– Я не спасать тебя пришел. Мне просто хотелось тебя увидеть. Выпить с тобой чаю...

Она вырвала руку и села.

– Ну, ясно. Я что-то перегнула. Тебя так и зовут – Рига?

– Да, меня так и зовут, – Рига тоже сел и кивнул.

– Ты из Латвии?

– Нет. Но я жил там.

– Смешное прозвище. Как Пятница. Тебе не обидно?

– Нет, я привык. Хорошее прозвище. Лучше, чем Пятница.

– А женское?

– Значит, во мне есть что-то женское, – снова кивнул он.

Она улыбнулась.

– Волосы?

– И волосы.

– И что еще?

– Угадай...

– Доброта?

– Ну, если женщины добры...

Она засмеялась.

– Сдаюсь.

– Я разбираюсь в духах.

Таня подошла к окну.

– А твое оружие не мешает тебе в этом?

– Оружие – это иллюзия.

– Ты никогда не стрелял?

Рига тряхнул волосами.

– Приходилось. Стрелял. И не промахивался. Могу попасть, в кого хочешь...

– Я не хочу, – спокойно сказала она. – Я никогда не хотела его убить. Я, действительно, люблю его. Спасибо, Рига... за то, что ты пришел, потому что я боюсь выходить из своей комнаты. Охранники обзывают меня шлюхой и хозяйской подстилкой, потому что я отказываю им. Но это не значит, что я хочу что-то менять. Если в тебе есть хоть капля женского, ты меня поймешь...

Рига развел руками.

– Я не понимаю тебя. Ничего не понимаю.

Таня засмеялась. Рига взял ее руку и поднес к губам. Она отняла ладошку.

– Не надо. Я сразу вспоминаю о прокушенной перчатке...

– И часто ты о чем-то вспоминаешь? Часто вещи вокруг тебя излучают боль?

– Ничуть не бывало.

– Тогда дай мне свою руку.

Она смело протянула ему худенькие пальчики, он взял их в обе руки, как бабочку, готовую взлететь в любой момент, и поцеловал. Она кивнула самой себе.

– Вот видишь. Я вполне здорова.

Рига пошел к двери.

– Можно я тебя еще навещу?

– Конечно, – заулыбалась она.

Выйдя из дома, Рига приставил ствол к голове охранника.

– Ты меня знаешь, идиот?

– Знаю, Рига, знаю.

– Если ты или кто-то из твоих дружков к ней приблизится, я не только вас положу, но и вашего хозяина! Понял?

Голова под дулом пистолета качнулась.

– Счастливо оставаться. Я еще вернусь, – пообещал Рига.

23. ЗАЧЕМ ЛЮДИ СМОТРЯТ НА СОЛНЦЕ?

         Нахлынуло жаркое лето. Затопило город до такой степени, будто и не было на свете других солнечных мест. Похоже, туристы тоже это поняли и повалили в «Фортуну». Дим встречал каждого, как гостя, который приехал к нему лично. Многие явились по доброму совету Джина. И за это ему был выделен процент в обороте «Фортуны».

– «Фортуна» оказалась мала, – заметил Дим к середине июня. – Давай достраивать потихоньку еще два корпуса. Так, за спинами у туристов...

Рига усмехнулся.

– Давай в этом городе летний карнавал организуем или фест, или протянем через него нефтепровод, если тебе мало популярности...

Дим не улыбнулся.

– Фест, кстати, неплохая идея. Туристов надо привлечь чем-то новым.

– Солнце устарело?

Оба прищурились на старое солнце. Дим закурил, и дым, смешанный с солнечными жаркими лучами, показался розоватым и душно-горячим.

– Ты куда вчера пропал? – спросил вдруг Дим, вспомнив, как неожиданно Рига исчез вечером, оставив его одного со столичными гостями.

Рига сел на песок и стал смотреть на кроткие волны с маленькими гребешками пены. Пляж был пуст, а солнце в зените. Гости «Фортуны» вели преимущественно ночной образ жизни...

– К Выготцеву ездил, – произнес Рига.

– К кому? – Дим поперхнулся розоватой струйкой дыма.

– К Выготцеву, – повторил Рига. – Смешной у него дом.

Дим бросил сигарету и сел рядом.

– Смешной?

– Странно он живет: жена, двое детей, Таня...

– Я не хочу говорить об этом, – оборвал Дим.

Рига замолчал.

– И что? – спросил Дим через секунду.

– Ничего. Скучная у него жизнь. Смешная и скучная. Ему бы внуков растить, а он едва отцом стал. И внуков, конечно, не дождется, и дочку замуж не выдаст. Целыми днями – в делах, без отдыха. А дома – вся эта кутерьма. И он привык так...

– Ты в его фан-клуб записался? – не понял Дим.

Рига еще помолчал.

– Нет. Я ради нее приезжаю... Ты знаешь, как она смеется? Она сначала по сторонам посмотрит, а потом – тебе в глаза... А у тебя – мурашки по коже...

– И что ты у него делаешь? – перебил Дим по-прежнему недоуменно.

– Ничего такого. Вчера в карты играли. Я не в первый раз у него. И Илона уморительная. Возьмите, говорит, меня в ресторан певицей. Взобралась на стол и запела. А тут ее малой входит – мать на столе отплясывает. Он быстро сообразил: «А мне можно?».

Рига засмеялся.

– Да, весело проводите время, – Дим сплюнул на горячий песок.

– Говорю же: смешной он. Он мне поначалу не понравился – до потери пульса. А теперь – нет. Жалкий он, эгоистичный, пуп земли, типа, но плохого в нем – ничего нет. Обычный старикан. Эксцентрик такой.

– А она что? – вдруг прямо спросил Дим. – Рада?

– Э, нет. Не рада. Илона мне рада. А она сторонится меня, и к Выготцеву прижимается. Но это вопрос времени. Я хочу забрать ее оттуда. Привыкнет ко мне пускай. Не может быть, чтобы ей хотелось всегда быть со стариком. Сдохнет же он – рано или поздно. Она, знаешь... она как ребенок. Она за него прячется. Считает, что виновата, что грязная. Но она ребенок совсем – она ничего никогда с ним не чувствовала, кроме отвращения.

– Это она сказала?

– Нет. Этого никто не сказал. Это у нее в глазах. Я сразу понял, что что-то здесь не то...

Рига еще посмотрел вверх на солнце.

– Что-то здесь не то. Я хочу научить ее жить, чувствовать, любить, наслаждаться… Если ты от нее отказался.

Дим молчал. Рига оглянулся и увидел его совершенно желтое, как песок, лицо.

– Э, Дим... что...

Дим поднялся, отряхнул брюки.

– Ничего. Не будем больше говорить об этом. Поставим точку. Я не могу тебе запретить бывать у нее или спать с ней. И если ты продолжишь, мы не будем стреляться на дуэли. Но и друзьями не будем. И слушать твои рассказы о том, какая она, что она чувствует или чего не чувствует, я не буду. Мне этого не нужно. Ясно?

Рига тоже поднялся, гордо вскинув голову.

– Я твоего разрешения и не спрашивал! Если все так серьезно, что же ты... не делаешь ничего?

– Делаю. Я живу дальше.

Вдруг Дим снова увидел себя на рынке, а этого длинноволосого парня – перед отделом канцелярских товаров. Ситуация расслоилось. Исчезли и песок, и солнце, и море. Повеяло обманчивым холодом непостоянной весны.

Непонимание вернулось, словно они и не были вместе так долго, словно не возводили эти стены и не топтали этот песок, словно не прикрывали друг друга на стрелках, не пили вместе и не гуляли с женщинами.

Ничего этого не было. Была только холодная, ветреная весна, только встреча на рынке двух совершенно чужих людей, только беспокойный взгляд Риги. А может, и этого не было. И сейчас они увиделись впервые – два незнакомых человека, никогда не шедших друг ради друга на преступление, не сделавших друг другу ни малейшей уступки.

– Ты не можешь все разрушить! – сказал Дим в отчаянии.

– Не приказывай мне! – бросил Рига в ответ.

У Риги холодный зеленый взгляд. От этого взгляда меркнут солнечные лучи, замедляются приливы волн, и слова теряют всякий смысл. Остается только напряжение, сила тока или еще что-то из физики, что пронизывает пространство и не дает ни тому, ни другому развернуться на сто восемьдесят и уйти.

Хочется вернуться в горячий летний день, в розовый дым, в тень от «Фортуны» на песке, но как это сделать? Кажется, этого нет больше.

Дим попытался отсчитать время назад, и пока считал, время ушло еще дальше.

Наконец, Рига встряхнул волосами и улыбнулся. И все разом пропало: и зыбкость, и воспоминания, и уходящее в песок время.

– Ладно, Дим, – Рига взглянул ему в лицо. – Никакой проблемы нет. Это просто треп. Жара накрыла.

Дим поспешно кивнул.

– Да, жара. И на счет феста – хорошая идея. На следующий год – стопудово...

И оба отвернулись друг от друга. «Следующий год» показался заоблачно-нереальным. Дим закрыл лицо черными очками и пошел к ресторану, а Рига снова упал на песок и взглянул, не зажмуриваясь, прямо на солнце. Сияет старенькое солнце, дарит свое тепло тем, кто намного моложе него и не вправе тягаться с ним в постоянстве и прочности. Оно-то будет здесь на следующий год. Оно само и есть следующий год и музыкальный фест. Оно – сплошная музыка лучей.

Рига закрыл глаза. И нет никакого солнца. И нет никакой музыки – только холодная чернота.

Он резко поднялся и вытер слезы от солнечных бликов.

24. ЗАЧЕМ ЛЮДИ ЦЕЛУЮТСЯ ПОД ЛУНОЙ?

         Илона совсем развеселилась. Детей отправила к бабушке в деревню, на чистый воздух, а сама дышала дымом и пылью родного города.

– Почему он тебе не нравится? – бросила между прочим за завтраком. – Замечательный этот Рига, и наш его любит.

– Да, интересный, – согласилась Таня.

– Он прекрасен! В Голливуде таких парней ценят на вес золота, хватают на улице... Хватают, короче.

Таня криво усмехнулась.

– Лучше, чем твой Виталик?

– Мой Виталик? Мой Виталик – это моя прошлая боль. Я не могу всю жизнь носить по этой любви траур. Как ты думаешь, Рига ради меня или ради тебя приходит?

– Мне кажется, что семья у нас странная.

– Да, брось! Выготцев нам совсем отцом стал. В том смысле, что не мужем. Лично я так не могу.

Илона выпила и предложила новую идею:

– Давай отправим его в отпуск, а сами тут оттянемся – по полной!

– Нет, я, наверное, с ним поеду. Он звал.

– Ну и поезжай! А я с Ригой останусь.

Но Выготцев в отпуск уже не собирался. Наоборот, пропадал в делах, а ночью маялся от бессонницы и раздражал Илону.

Рига стал бывать часто. Выготцев принял его очень хорошо, несмотря на то, что тот держался независимо. Явился как-то с приглашением на банкет в «Фортуну», Выготцев отказался из-за дел, но Рига остался, выпил и стал рассказывать о рулетке и выигрышах в казино. Выготцев заинтересовался. Потом пошли в ход карты. Рига играл шулерски и всегда выигрывал. Выготцев заглядывал ему в рукава, двигал стол, даже ковер поднимал, но ничего не находил. Илона хохотала от души, и вечер прошел весело.

На женщин Рига не смотрел, обращался только к хозяину и получил приглашение бывать чаще. И, действительно, стал бывать. С Таней они и словом не обмолвились с тех пор, как он великодушно предложил ей свои услуги. Только однажды, когда Рига вызвался привезти такую вкусную пиццу, которой никто еще не пробовал, Выготцев отправил с ним Таню, чтобы рассекретить лучшую пиццерию в городе.

Таня и сама очень удивилась.

– Нельзя было заказать просто?

Но Рига выглядел довольным. Остановил машину на обочине и подал Тане коробочку, перевязанную цветной ленточкой.

– Что это?

– Chanel-cristalle. Я же говорил, что их можно купить и здесь.

Она ничего не ответила. Рига вышел из машины и оперся об авто спиной, вдыхая прохладу ночи. Новый «мерседес» влажно блестел в лунном свете. Таня тоже вышла и посмотрела вдаль на море.

– Кажется, близко. А на самом деле...

– А на самом деле – романтика. Бывали у тебя свидания под луной?

– Нет. А у тебя?

– И у меня – нет. У меня без луны бывали.

Она усмехнулась. Остановилась в шаге от него, сунула руки в карманы джинсов.

– Ты Илоне нравишься...

– Я знаю, – кивнул Рига и протянул к ней руку. – Иди ко мне... на минутку.

– Мне нельзя, – она с улыбкой покачала головой. – Я не Илона...

– Но ведь у тебя такого не было...

Она шагнула к нему и замерла. Рига достал ее руки из карманов и взял в свои, заклиная, чтобы эта лунная ночь не отразилась чем-то отвратительным в зеркале ее памяти.

Таня была спокойна. Она и смотрела на него спокойно, совсем не так, как следовало бы в лунном сиянии ночи по законам романтического жанра.

– Мне не нужны эти эксперименты, – отвернула лицо.

– Это не эксперименты, – Рига уперся в нее взглядом. – Это правда.

– Какая правда?

– Я люблю тебя.

– Меня? – удивилась она.

Губы скривились то ли в улыбке, то ли в гримасе недоверия. Он прижал ее руки к своей груди, и она почувствовала гулкие удары его сердца. Совсем другие удары. Не захлебывающиеся и дрожащие... Удары совсем другого сердца...

Она стояла, уперевшись ладошками в его грудь, пока Рига не склонился к ее лицу, не обнял за плечи и не стал целовать в губы. Только тогда попыталась оттолкнуть его сердце.

– Таня... Это просто поцелуй. Не бойся меня. Подожди, – он удержал ее руку. – Это просто поцелуй. Ничего не будет. Ничего не бойся.

– Я ничего и не боюсь! – она опустила голову. – Но я не люблю тебя.

– Выготцева любишь?

– Да!

– Хорошо. Это очень хорошо. Ты любишь Выготцева, а я люблю тебя. У нас хорошее будущее. У меня хорошие шансы, – Рига засмеялся, снова привлек ее к себе и обнял.

Таня молчала. Не вырывалась, не упиралась. Так и стояла, прислонившись лбом к его груди. Его руки замерли на ее плечах, боясь спугнуть лунную неподвижность ее тела.

– Все пройдет, Таня. Мы все переживем, – заверил он. – Ты совсем молодая, умная, нежная, добрая...

– Откуда ты знаешь, какая я? – она вскинула глаза. – Мне кажется, я холодная, злая, бесчувственная, грубая...

– Ты не можешь знать себя, потому что никогда не чувствовала себя женщиной рядом с настоящим мужчиной...

Снова она усмехнулась.

– Брось свою терапию. Мне не тринадцать лет. И так, как я была с мужчиной, я тебе не пожелаю...

Рига расхохотался.

– Разве сейчас тебе плохо?

– Плохо. Я думаю про эту чертову пиццу, которую мы не успеем купить, про то, что он будет всю ночь ругаться с Илоной, а потом придет ко мне, про то, что утром Илона спросит, к кому ты приезжаешь... И мне плохо от всего этого...

Он кивнул.

– А теперь представь, что пицца уже давно куплена, что семейные проблемы Выготцева тебя не касаются, что на любое его требование ты можешь просто сказать «нет», потому что твое желание – важнее всего, и уж точно, важнее самого Выготцева. А сейчас есть только луна и мы вдвоем.

Рига поднял ее лицо к своему и осторожно дотронулся губами до ее губ. Она вырвалась.

– Не трогай меня! Не трогай! Я вся... я такая...

Из глаз брызнули слезы.

– Я такая... Я себя ненавижу! Я за эти джинсы, за этот свитер...

Рига снова привлек ее к себе.

– Господи Боже, Таня! Ты не сделала ничего плохого. Особенно, по сравнению с тем, что делал в своей жизни я... Неужели ты собираешься казнить себя до смерти за то, на что другие вообще не обращают внимания? Женщина не может быть ни в чем виновата, запомни это!

– Я не женщина, я дрянь...

Но Рига не собирался отпускать ее. Пицца давно была припасена в его машине. И объяснение затянулось. Таня плакала, вытирала лицо руками, а он доказывал ей, что плакать не о чем, что женщина всегда остается чистой, гордой и прекрасной, что не произошло ничего ужасного, потому что все впереди и то, что было, – короткий дурной сон, который забудется.

Может, он и не убедил ее, но стена рухнула, и ее обломки смыло слезами. Ему вдруг показалось, что смыло не только ее боль, но и все, за что он сам казнил себя, натыкаясь в памяти на проблески прошлого.

25. ЗАЧЕМ ЛЮДИ УХОДЯТ?

С тех пор жизнь переменилась. Илона стала весела, а Таня погрустнела. Сверлящая боль стала утихать внутри, и на сердце сделалось пусто и холодно. И Выготцев в ее глазах сделался совсем другим – беспомощным, смешным и жалким.

Она поймала себя на том, что стала вскидывать голову, как Рига. Словно стала выше и сделалась недосягаемой для тех, кто хотел ее обидеть.

И жизнь в доме Выготцева, и их странная семья вдруг показались ей мелкими, пошлыми, лишенными какого бы то ни было смысла. Что они принесли ей хорошего? Комфорт? Богатство? Или замкнутость и унижение? Ради чего она терпела так долго то, что не могло иметь ни продолжения, ни будущего? Ради духов, которые можно купить в любой лавочке?

Она не могла заставить себя приблизиться к Выготцеву. Словно умывшись, не хотела входить в пыльный, сырой и пропахший гнилью погреб, в котором ее чуть было не заперли. Он протягивал к ней руку, и она отшатывалась

– От жары с ума сходишь? – кривился тот.

– От вашей нежности! – бросала она в ответ.

Но сердце... оно вмещает боль, как многослойный пирог. И когда уходит один слой, то открывается другой, свежий, еще не обветрившийся и не загрубевший. Таня вдруг стала думать о том, что если бы она тогда смело взглянула в глаза Диму, он бы не отвернулся от нее. Пытаясь избавиться от отчаянных сожалений, ждала Ригу, чтобы он отвлек ее от новых, неожиданно болезненных мыслей.

Но Рига куда-то пропал, Илона нервничала, рассказывала Тане про Голливуд, как будто в нем выросла, и про замечательных парней, которых, по ее словам, знавала до Выготцева, будучи ресторанной певицей.

– Что ты будешь делать после его смерти? – спросила вдруг Таня.

Илона посмотрела недоуменно.

– Ну, ты же этого ждешь от жизни? Его смерти? В его смерти – вся твоя жизнь...

– А хоть бы и так! – взвизгнула Илона. – Мало что ли он из меня крови попил?!

– Ты же терпела...

– А ты – нет? – бросила та.

– А я ухожу. Не хочу больше...

Илона открыла рот.

– А... а... а он... знает?

– А при чем тут он? Я не от него ухожу. Я от себя ухожу. От своего  прошлого. От своих ошибок. Это всего лишь ошибки. Это не вся жизнь.

Илона вдруг заплакала, отвернулась и подошла к окну.

– Ничего, ничего... Вот он умрет. Я тоже заживу счастливо. Вот только приберет его земля...

Таня обняла ее.

– Он же не виноват, Илона. Это мы сами виноваты. Мы с тобой...

– Ну, не виноват – в рай попадет. Скорей бы уже, – всхлипнула Илона. – Скорей бы, пока я сама еще жива...

В тот же день Таня ушла из особняка Выготцева, сняла небольшую квартирку в старой пятиэтажке и перенесла туда коробочку с духами. Оказалось, что за годы жизни с Выготцевым она не скопила ни вещей, ни денег. Все свои платья бросила без сожалений, а больше ничего и не принадлежало ей в его доме. Илоне оставила свой новый адрес, и та приложила его к мокрым от слез губам.

Квартира была убитой, и поэтому не очень дорогой. К вечеру Таня уже смотрела из вымытого окна на дорогу внизу, по которой проносились машины. И увидела знакомое авто Выготцева. Шофер открыл ему дверцу и посмотрел на дом. Таня отпрянула от окна.

Но Выготцев нашел ее. Едва войдя, упал на колени.

– Танечка, девочка моя... Зачем ты так?

– Поднимитесь, Николай Петрович. Колени простудите с вашей подагрой.

Выготцев не мог подняться самостоятельно, она подала ему руку и кое-как привела его в вертикаль.

– Как же я жить без тебя буду? – спросил он совершенно потерянно.

– Будете, – Таня пожала плечами. – У вас жена есть, дети. Поживете по-христиански...

Он взглянул мрачно.

– Сердишься на меня?

– Нет, Николай Петрович. Не сержусь. Наоборот. Очень вам благодарна.

– Я люблю тебя, Таня, – сказал Выготцев. – Ты – все в моей жизни. Только скажи – я сразу разведусь с Илоной. Я все ради тебя сделаю. Я очень... очень... люблю тебя...

– И я вас люблю, – кивнула она. – Не знаю, за что. Так мне гадко всегда с вами было. Видно, некого было любить – да и все. Не за деньги, а по глупости. А ваши деньги – фантики...

– Фантики?

– Фантики от конфет.

– Все равно вернешься! – пригрозил старик. – Не проживешь ты без этих фантиков!

Таня улыбнулась.

– Ничего. Мне много не надо. Я на виагру не трачу и в казино не проигрываю. Я вообще скромная девушка. И с вами скромной была. Зачем вы мне тогда нужны?

Выготцев дернул массивными плечами.

– А говорила, что любишь...

– И повторю. Люблю вас, как старый пенек около дороги, по которой прошла моя молодость. Люблю вас, как кошмарный сон. Как больную память. Как свою искалеченную совесть. Вы мне очень дороги. Вы въелись в меня, как дурной запах в комнате покойного дедушки. Это навсегда.

Выготцев замер. Его лицо вдруг стало совершенно неподвижной, застывшей маской странного чувства – то ли сожаления, то ли раскаяния, то ли гадливости. Неизвестно, что он испытывал, но бросил Тане в сердцах:

– Да иди, куда хочешь! Беспризорница!

– Это вы ко мне пришли, Николай Петрович, – напомнила Таня. – Вы и идите!

И он пошел вниз по ступенькам, хватаясь за перила. А Таня смотрела в его спину, и ей казалось, что ее прежняя жизнь оставляет ее, неловко шлепая подошвами по ступенькам.

Она закрыла дверь и села за кухонный стол. Не кричали дети, не ругались хозяева, не подглядывали охранники. Хотелось растянуть каждую секунду тишины до часа.

Но резко задребезжал телефон, и Таня сняла трубку.

– Танечка, Таня..., – рыдала Илона. – Пожалуйста, Таня, пожалуйста... Приезжай, моя хорошая... Не оставляй меня одну!

– Я не приеду, – сказала Таня.

– У него сердечный приступ, Таня. В машине случился. Я одна тут... одна в больнице. Не бросай меня, Таня...

И в этом «я одна» не было ни капли радости, хотя Илона всегда так ждала этого момента.

Илона сидела под дверью палаты, как собака, потерявшая своего хозяина. Всматривалась в каждого человека в белом халате. Таня села рядом и взяла ее за руку.

– Он от тебя... ко мне... не доехал, – выдохнула Илона.

– Это не из-за меня.

– Я знаю. Хорошо, что дети у мамы.

Наконец, доктор вышел из палаты. Илона вскочила.

– Вам нужно быть сильной, – сказал он. – Николая Петровича больше нет.

Илона снова опустилась в кресло. Слезы высохли. Она обернулась к Тане.

– Ты слышала, его нет? Он сказал, что его нет? Я так хотела этого, Таня. Я так этого хотела. Мне теперь так стыдно, что я хотела его смерти... Господи, я совсем не сильная... Мне так стыдно.

Таня поднялась и пошла по длинному коридору, слыша шлепанье подошв Выготцева по ступенькам... Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп – уходил Выготцев, хватаясь за перила. Шлеп-шлеп – обрывалась в лестничный пролет его душа... Шлеп-шлеп – захлебывалось его сердце... Шлеп-шлеп – бесконечными коридорами, черными тоннелями... Шлеп-шлеп – по лужицам  ее слез. Шлеп-шлеп – по конфетным фантикам.

– Прощайте, Николай Петрович. Я очень вас любила, – произнесло эхо в белых стенах больницы.

26. ЗАЧЕМ ЛЮДИ СПОРЯТ?

         О смерти Выготцева Дим узнал из газет. Вот так... внезапно это случилось. Неожиданно. И такая тишина вдруг повисла над «Фортуной», словно гроб с покойником стоял где-то поблизости.

         Гости рассуждали о том, что Выготцев был еще достаточно молод и мог бы... мог бы еще пожить. И Дим не поддержал ни одного разговора о молодости и потенциале Выготцева.

         Отношения с Ригой не то чтобы натянулись. Они исчезли, они перестали существовать, хотя Дим и Рига не перестали существовать друг для друга, продолжали разрабатывать планы по обустройству «Фортуны» и расширению оборота.

         И вдруг Дим не выдержал, обернулся, уперся в Ригу синим взглядом.

– Ну, как она?

Ригу как током ударило, распрямился и отшатнулся к окну, стукнувшись плечом о раму.

– Ничего. Она ведь раньше ушла, чем он умер. Она успела с ним попрощаться.

– С твоей подачи?

– С моей, – кивнул Рига. – Вбила себе в голову, что она недостойна счастья. Да почему же?

– Ты собираешься... счасливой ее делать? – спросил Дим.

– Мы же закрыли эту тему, – напомнил Рига.

Дим сел в кресло и плеснул себе холодной теккилы.

– Закрыли? Да, закрыли. Просто болезненная история. Не могу отойти. Я ведь думал с ней жить по-новому. А погряз совсем... в этом всем. В том, от чего бежал.

– Потому что без нее?

– Нет. Потому что я ошибся. Жизнь везде одна. Люди везде одни. Деньги везде одни. Наркотики везде одни. Солнце везде одно. Некуда бежать... от него. И ей некуда бежать. От Выготцева она побежит к тебе... чего ради? Любит она тебя что ли? Нет. А просто Выготцева нет и деться ей некуда. И денег взять негде. Откуда тут любви взяться? Никакой любви нет. Она всегда будет искать того, с кем ей лучше... с тобой, с Выготцевым или с Киргизом...

– С каким Киргизом?

– Я просто говорю, – Дим дернул плечами. – Не о нас, допустим... Если она придет к тебе, значит, ей это выгодно. Выгоднее всего, и ничего больше. Не говори, что ты романтик, Рига. Ты все прекрасно понимаешь. Тот, кто убивал за деньги, не может быть романтиком. А иначе ты стал бы проповедником и на войне призывал бы всех покончить с Дьяволом внутри самих себя. Нет, ты на этом заработал – без сантиментов. И здесь то же самое. Она тебе нравится, и ты ее покупаешь. И для нее будет лучше поскорее продаться. Чтобы без аукциона, без распродажи с уценкой.

Рига вдруг улыбнулся.

– Я тебе объясню, почему ты не прав. Если бы так было, мир бы уже кончился. Сдулся. Выдохся. Я люблю ее. Если я и не был романтиком, то стал им. Она меня любит. Мы поженимся. У нас будут дети. Вот, что я тебе скажу. Мы будем растить детей, смотреть друг на друга и радоваться... А ты вечно будешь одиноким, циничным, холодным параноиком... Будешь падать в обморок от собственного цинизма!