Текст книги "Дело Арбогаста"

Автор книги: Томас Хетхе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

41

Пронизанная светом прожекторов, в котором особо устрашающий вид приобретают решетки и колючая проволока, ночь замерцала под потолком камеры – и тут же прогнала сон: и после всех этих лет ночь в тюрьме была точь-в-точь такой же, как первая. Ганс Арбогаст не закрыл на ночь окно и лежал сейчас, прислушиваясь к тому, как в камеру лениво просачивается весенний ветерок. Слышал лай овчарок, рвущихся с привязи. Сперва он решил не думать нынче о Марии, но потом, когда она все же ворвалась в его мысли, не смог ее оттолкнуть, хоть и пытался отчаянно. Наконец с трудом отвел ее лицо на некоторое расстояние и всмотрелся в него издали. Давно уже ночь любви с Марией оживала в его памяти скорее по тексту экспертизы женщины-патологоанатома, чем по собственным воспоминаниям. Как пахла трава тогда, на исходе лета, что за аромат был разлит в воздухе? А ее духи? Но, закрыв глаза и поднеся пальцы к губам, он, как ему казалось, по-прежнему чувствовал ее запах, и голос ее звучал не просто так, но наполненный теплой свежестью ее дыхания. И тут его вновь и вновь одолевали воспоминания о том самом мгновении тишины и о прикосновении к гладкому дереву дверной ручки – о прикосновении, ставшем для него залогом всех последующих прикосновений! Тогда он решил было, что это ангел, следовавший за ними в тот день повсюду, подмигивавший им даже огнями вывески ресторана. Вне всякого сомнения, с этого момента все и началось.

Иногда он представлял себе в подобной ситуации, как бы они смотрелись сейчас вдвоем – он, в своем теперешнем виде, – и она, ничуть не переменившаяся. Как бы он своими нынешними руками обнимал ее, навеки оставшуюся двадцатитрехлетней. Но, поскольку ему и без того всегда было нелегко хотя бы допустить, что едва ли не все привлекательные женщины теперь гораздо моложе его самого, он не выдерживал этого мысленного зрелища и с вороватым облегчением падал в ее объятья. Странно, конечно, любить мертвого человека, и вдвойне странно, если ощущаешь себя этим мертвецом. А именно так он себя и воспринимал – голым и жалким, с содранной кожей, место которой заняли стены камеры, но все равно ничего не чувствующим и чувствовать не способным. Кое-кто говорит, что дело – в здешней пище, но он в это не верит. Дело – во времени, в тишине времени, в тишине, в которой он вновь и вновь возвращается в тот же самый вечер. И в ее безучастном лице, словно бы заранее заглянувшем в будущее, в нежности ее прикосновений. Голос ее он узнал сразу же. Сперва это был шепот, потом тихое пение – казалось, еще чуть-чуть – и он начнет разбирать слова. Да ведь и не слыша их сейчас, он заранее знал, что она будет петь, он улыбался, ожидая, что эти слова зазвучат возле самого его уха: “Если уж меня разыщешь, то держи, не отпускай!”

На следующий день его вызвали из мастерской по плетению циновок в централь, к телефону. Явившийся за Арбогастом охранник не знал, о чем идет речь; в ответ на вопрос заключенного он только пожал плечами, схватил его за руку, поволок коридорами и лестницами к зарешеченной двери в подвал башни, откуда предоставил Арбогасту подняться уже в одиночестве; Ансгар Клейн у себя в кабинете во Франкфурте все это время дожидался, пока его подзащитный возьмет трубку. Адвокат был очень взволнован и расхаживал по кабинету от письменного стола и обратно, волоча за собой телефонный шнур. Более чем трехлетние хлопоты – и вот, наконец-то. Клейн привстал на цыпочки, закрыл глаза. Услышав шорох на другом конце провода, радостно ухмыльнулся.

– Ганс Арбогаст слушает.

У адвоката внезапно пропал голос.

– Пересмотр, – заговорил он, прочистив горло. – Господин Арбогаст, дело направлено на пересмотр. Я только что получил соответствующее решение земельного суда в Грангате.

Арбогаст не сказал в ответ ни слова.

– Говорит Ансгар Клейн из Франкфурта. Вы поняли, что я сказал, господин Арбогаст?

Вместо ответа Арбогаст кивнул. Он не понимал сейчас ничего. В том числе и того, что собеседник, естественно, его не видит.

– Господин Арбогаст! Вы меня слышите?

– Да. – Еле слышным голосом, все еще машинально кивая. И после некоторой паузы. – Большое спасибо, господин Клейн.

– Дело не в благодарности, господин Арбогаст. Но понимаете ли вы, что это вообще значит?

Арбогаст покачал головой и огляделся по сторонам в кабинете, в котором он за все эти годы бывал считанное число раз. Акварель, изображающая каторжную тюрьму Брухзал с высоты птичьего полета, в рамке, застекленная, висит в проеме между окнами. Арбогаст был знаком с художником-арестантом. Секретарша начальника тюрьмы, изнывая от любопытства, пожирала его глазами.

– Арбогаст, – снова окликнул его адвокат. – Вы свободны, Арбогаст! Послушайте, Вы имеете право покинуть тюрьму немедленно. Согласно статье 360-й УПК суд приостановил исполнение приговора.

Арбогаст безвольно уронил руку, сжимающую телефонную трубку, и посмотрел на секретаршу начальника тюрьмы так, словно хотел у нее что-то спросить.

– Заехать за вами? – спросил Клейн, и Арбогаст, поднеся трубку к уху, вновь кивнул вместо ответа, после чего передал ее секретарше.

Вызвали начальника тюрьмы; Арбогаста наперебой принялись поздравлять. В себя он пришел уже в камере, сидя на краю койки, а придя, огляделся по сторонам. Камера была четырех метров в длину, двух с половиной в ширину и трех – в высоту. Тридцать кубометров воздуха. Потолок слегка сводчатый. Стены до высоты человеческих плеч покрашены в салатный цвет, а выше – побелены; пол каменный в шашечку. Сидя на койке, видишь раковину с доской и металлическим зеркалом, за ней – салатная пластиковая занавеска, скрывающая душевую кабинку и туалет. Несколько лет назад в тюрьме решили отказаться от “параши”, а также от убирающихся в стенку коек и привинченных к полу столов. Арбогаст прекрасно помнил, как после переоборудования камеры чувствовал себя так, словно переехал с одной квартиры на другую, и ему понадобилось какое-то время, чтобы обвыкнуть в заново обустроенном помещении. Помаргивая, он посмотрел в окно. Он знал, что его параметры составляют квадратный метр ровно. Под окном, возле одной и той же стены, – койка и станочек. Далее – вдоль по длинной стене – стол и стул, а около двери – чугунная отопительная батарея. Узкая дверь из массивного дуба дополнительно укреплена тяжелыми железными запорами. На стене у двери – выключатель и кнопка звонка. В верхней части двери – “глазок”, а под ним – “окошечко” для раздачи еды, открывающееся только снаружи.

Собрав вещи, Арбогаст принялся ждать. А во внешнем мире происходило меж тем столько важных событий. Только что ушел в отставку президент Франции Де Голль. Китайцы и русские затеяли маленькую войну на дальневосточной реке. В Северной Ирландии вовсю убивали друг друга католики и протестанты. Разбился очередной “старфайтер” – он сам видел это по телевизору. Американцы собираются полететь на Луну. На прошлой неделе космический корабль с тремя астронавтами на борту облетел Землю. Вечером, когда его вызвали вернуть ему гражданское платье и прочие личные вещи, он первым делом схватил обеими руками шкатулку. На синем бархате возлежали три бильярдных шара – один черный и два такой кремовой белизны, что при взгляде на них поневоле вспоминалась не тронутая солнечными лучами кожа.

42

Известие о том, что дело Арбогаста идет на пересмотр, поступило на редакционный телетайп 30 апреля во второй половине дня. Тем же вечером Ганса Арбогаста должны были выпустить из каторжной тюрьмы Брухзал после четырнадцатилетнего заключения. Какое-то время Пауль Мор прикидывал даже, не поехать ли в Брухзал, затем отбросил эту мысль, но все же решил остаться в редакции посмотреть прямой репортаж об освобождении, который, как ему удалось выяснить, пойдет по третьей программе. Он разложил по матово поблескивающему столу из красного дерева, предназначенному для заседаний, кое-какие архивные материалы, над которыми имело смысл поработать, однако не смог сосредоточиться – даже несмотря на то, что включенный телевизор работал до поры до времени в беззвучном режиме. Смирившись наконец с этим, он подошел к бару, налил себе виски и решил просто-напросто ждать.

Естественно, он предался воспоминаниям о Гезине и прозевал из-за этого начало трансляции. Но пришел в себя и включил звук, когда на экране появились, как говаривали в старину, врата узилища Брухзал. “В перекрестном свете телевизионных и тюремных прожекторов с большим чемоданом в руке выходит на свободу Ганс Арбогаст”. Съемка, судя по всему, производилась в пожарном порядке и без звукового сопровождения – репортер комментировал мелькающие на экране кадры в импровизационном порядке. “Адвокат доктор Ансгар Клейн из Франкфурта, добившийся в среду решения о приостановке исполнения наказания, встречает подзащитного. Для Ганса Арбогаста это становится запоздавшим всего на сутки подарком ко дню рождения, потому что 29 апреля ему исполнилось сорок восемь лет. Безмерно счастливый в связи со вновь обретенной свободой, он отвечает на вопросы буквально набросившихся на него журналистов. Будучи спрошен о том, чего ему сильнее всего недоставало в многолетнем заключении, он отвечает: справедливости. И все же он всегда верил в грядущее освобождение. Как сообщает далее Арбогаст, в тюрьме он занимался изготовлением кокосовых циновок и, наряду с этим, учился на заочных курсах экономики малых предприятий. За курсы он заплатил шестьсот марок из заработанных в тюремных мастерских денег”.

На экране все еще красовались Арбогаст и Клейн под козырьком тюремных ворот. Пауль Мор испуганно подумал: неужели и я за эти года так сильно постарел? Он ведь прекрасно помнил обвиняемого совсем молодым человеком. Несмотря на поздний час, адвокат был без пальто, он стоял, перекинув через руку легкий светлый плащ. Весна, подумал Пауль Мор, как будто для осознания этого элементарного факта ему понадобилась телекартинка. Группа журналистов и просто зевак оставалась практически во тьме, прожекторы высвечивали только освобождаемого и его адвоката. Мор все же постарался вглядеться и в затененные лица, на какой-то миг ему показалось, будто он обнаружил на экране Гезину с фотокамерой. “В гостинице, в которой доктор Клейн зарезервировал для Арбогаста номер, тот первым делом заказал бифштекс и чашку кофе. О своих дальнейших планах он пока распространяться не хочет. Жена развелась с ним в 1961 году”.

Пауль Мор выключил телевизор, поскольку экстренный выпуск новостей закончился, плеснул себе еще виски и уселся за работу. К этому часу Арбогаст уже оказался предоставлен самому себе, шкатулку с бильярдными шарами он водрузил на ночной столик. Чемодан со скудными пожитками (главным образом, письмами и старыми фотографиями, накопившимися у него за все эти годы) он так и не распаковал, оставив в маленьком холле гостиничного номера, Чуть сдвинув занавеску на окне, Арбогаст смотрел на улицу – и никак не мог насмотреться. Благо, номер ему достался не с окнами во двор. Какое-то время он наблюдал за журналистами, занятыми демонтажем камер и прожекторов, и гул голосов у него в мозгу постепенно шел при этом на убыль. Сейчас он провожал взглядом едва ли не каждого из редких в этот час пешеходов. От крахмальной сорочки он отвык и сейчас расстегнул на вороте верхнюю пуговицу. Он пытался понять, о чем сейчас, собственно говоря, думает, но у него ничего не получалось. Он присел на кровать и провел ладонью по гладкой и прохладной поверхности черной телефонной трубки. На этот раз ему удалось преодолеть искушение позвонить. А чуть раньше он уже трижды согрешил, зазря потревожив портье.

– Извините. Нет, по оплошности. Всего хорошего. Нет, мне действительно ничего не надо.

Нужно ему было только одно – лишний раз получить подтверждение тому, что там кто-то есть. И что он сам в любой миг имеет право и возможность выйти наружу. Арбогаст раскинулся на постели и жадно вдохнул запах чистых простыней.

43

– Это Клейн звонил! – с ухмылкой объявил Фриц. – Арбогаст только что отправился спать.

Сью вопросительно посмотрела на мужа.

– Он определен в гостиницу “Пальменгартен”, только что они вместе поужинали. Клейн говорит, что Арбогаст буквально смотрит ему в рот. Нет-нет, именно – в рот, буквально. Он ведь долгие годы не видел, как кто-нибудь ест в его присутствии. Разговаривал он мало и почти сразу же изъявил желание остаться в одиночестве. Клейн проводил его до самого номера. Арбогаст отпер дверь очень осторожно и затем столь же осторожно запер изнутри.

Сью лежала в постели, обложившись подушками, и читала. Сейчас она оторвалась от книги.

– Я так рада, что все наконец получилось!

– Еще ничего не решено. Процесс только предстоит. Однако перспективы, как мне представляется, неплохие.

Звонок Клейна застал Сарразина в кабинете за чтением. Одет он был, как почти всегда дома, в белый бурнус с золотым кантом, приобретенный когда-то в Танжере.

– А помнишь, как мы с тобой сидели за завтраком и я рассказал тебе о Брухзале?

Сью кивнула. В спальне стало холоднее. Она медленно расстегнула на муже бурнус – все эти бесчисленные перламутровые пуговки, – а он смотрел при этом в окно, откуда пахло весенней сыростью и, пожалуй, чуть-чуть – гнилостью.

– И что ж, Клейн пожалует теперь к нам, чтобы вместе отпраздновать такое событие?

– Не думаю, – ответил Сарразин. – Во всяком случае, мы этого не обсуждали.

Ее рука скользнула ему под бурнус, поползла по животу.

– А вообще-то жаль.

44

Ганс Арбогаст позвонил и принялся ждать ответа. Посмотрел с крыльца на клумбы желтых цветов по обе стороны. Узкая улочка, застроенная полутораэтажными домами за низким забором, называлась Лупиненвег, дом номер четыре. Позвонив еще раз, он переложил чемоданчик из левой руки в правую. И чемоданчик, и адрес были у него от Ансгара Клейна. Было также договорено, что придет он в определенное время, то есть как раз сейчас. Арбогаст забеспокоился, так и не дождавшись от хозяев дома никакой реакции, и позвонил еще раз. По небу стремительно проносились мелкие весенние облачка. От их белизны и синевы неба у него все еще побаливали глаза. На крыше со скрипом вертелся флюгер. Он позвонил еще раз, вновь поменял руку с чемоданчиком, и, расслышав наконец шаги из глубины дома, поставил ногу на верхнюю ступеньку. Услышал, как проворачивается ключ в замке белой деревянной двери, увидел сестру. Оба они стояли сейчас на ступеньках – он на крыльце, а она на сходе с лестницы на второй этаж. И словно эта неловкая поза заставляла их быть внимательными и осторожными, Арбогаст не бросился обнять сестру, но лишь неловко протянул ей руку. Эльке пожала ее и пригласила его в дом. Они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж и вошли с площадки в маленький, почти квадратный холл, в который выходили четыре двери. Эльке, его младшая, но уже такая взрослая, сестра обернулась к Арбогасту:

– Ну же, Ганс! Наконец-то! Добро пожаловать!

Сейчас она улыбнулась, и они все же чуть было не обнялись. В последний раз они виделись шесть лет назад на материнских похоронах. Эльке все еще была незамужем. Быстрым жестом она поправила упавшую на лоб прядку волос. Ему не хотелось думать о том, почему она ни разу не побывала у него на свидании в тюрьме, даже в ходе предварительного заключения в Грангате. И так и не ответила ни на одно из писем, которые он ей поначалу писал. После его развода и смерти матери она оставалась единственным членом его семьи. Он понял, что боится: а вдруг она его ненавидит?

– Кухня, ванная, спальня, гостиная!

Показав брату расположение помещений, Эльке открыла одну из дверей и провела его в большую, из двух комнат, обставленную диваном, журнальным столиком, “стенкой” с двумя креслами, обитыми зеленым бархатом, и имеющую выход на балкон. “Стенка” переехала сюда из семейного заведения. Равно, как и пейзаж на стене над диваном. И скатерть на журнальном столике. А вот телевизора Арбогаст не обнаружил.

– Здесь я тебя положу.

Арбогаст смущенно кивнул.

– Хорошо. То есть я хочу сказать: большое спасибо.

– О чем разговор! Кофе хочешь?

Он вновь кивнул. Они попили кофе, взяв чашки из памятного ему с детства сервиза, а позже, когда начало темнеть, Эльке достала бокалы и подала пиво. Разговор не клеился, но в конце концов сестра все-таки спросила, как ему жилось в тюрьме. Но пока он подбирал нужные слова, она быстро вставила, что прежде всего ей хотелось бы узнать о ночи, проведенной в “Пальменгартене”. Арбогаст кивнул. “Пальменгартен” был лучшим отелем во всем Грангате, и в детстве они часто бродили вокруг него, порой отваживаясь пробраться в гостиничный холл. Он с удовольствием поведал ей о вкусе ресторанного бифштекса, об ощущении от сна на свежих простынях, о странном чувстве, что ты вправе открыть дверь, когда тебе заблагорассудится. Она сидела, подавшись вперед и сложив руки на коленях, – он помнил, что и раньше она внимала его рассказам именно в этой позе. Позже она подала бутерброды и открыла банку с маринованными огурцами. Когда она смеялась, он не мог отвести от нее глаз, – с такой силой всплывало в этом смехе их общее детство. Вечером она отперла подсвеченной изнутри бар в “стенке”, и они выпили ликеру. Эльке рассказала о том, как умерла мать. Покивав, он, в свою очередь, наконец, заговорил о тюрьме, описал ей свой тамошний распорядок дня и попытался объяснить, что за штука такая – жизнь в одиночной камере. Она откинулась в кресле.

– А что было страшнее всего?

Он посмотрел на нее. Какое-то время он помолчал, потом отважился задать вопрос, мучавший его все это время.

– А вообще-то ты меня ненавидишь?

Эльке решительно затрясла головой. Подумала, что сказать, и в итоге выпалила:

– А машина твоя в полном порядке!

– “Изабелла”?

– Да. Продав трактир, я поставила ее в сарай одного крестьянина.

– Не может быть! Я не сомневался, что она давно продана. Завтра же пойду на нее погляжу.

Эльке рассмеялась. Но тут же вновь посерьезнела. Торшер под бежевым абажуром с кистями освещал гостиную весьма скупо.

– Чтобы ты знал, Ганс, – ты мне брат, поэтому я тебя и не выгнала. Но вообще-то я не знаю, как к тебе относиться.

Он настороженно посмотрел на нее. Она продолжила, мучительно подбирая слова.

– Тогда я просто не могла поверить тому, о чем все говорили и газеты тоже писали, тому, что ты и впрямь это сделал. Просто не могла себе такого представить. Катрин в то время часто бывала у нас, она рассказывала о свиданьях в следственном изоляторе, а потом начался процесс. Да, ты прав: в то время я тебя ненавидела. Мне казалось, что ты разрушил не только собственную жизнь, но и все наши тоже.

– А сейчас?

– Сейчас я не знаю, что и думать.

– Вот это и было самым страшным во все эти годы.

Сестра с недоумением посмотрела на него.

– Не знать, что происходит на самом деле.

Эльке кивнула. Назавтра ей надо было на работу очень рано, пояснила она брату, а он даже не полюбопытствовал, где и кем она работает. Вдвоем они вынесли посуду на кухню, Эльке постелила ему на диване и наконец вручила ключи от дома и квартиры в кожаном чехольчике. Уже в дверях пожелала ему спокойной ночи; дождавшись, пока она сходит в ванную и вернется к себе в спальню, он наконец отправился в туалет.

Затем открыл дверь на балкон и выпил еще одну рюмочку ликеру. Крепкий напиток уже не обжигал ему губ, как это произошло вчера, в гостинице, после ужина, но по-прежнему наполнял весь рот, словно желая утопить Арбогаста; на какой-то миг у него перехватывало дыхание. С того момента, как он покинул тюрьму и в обществе адвоката поехал в Грангат, ему казалось, будто он все время приплясывает, будто, даже захоти он того, все равно не смог бы передвигаться нормально. Я прибыл с планеты, на которой другая сила тяготения, подумал он. Полет на Луну уже давно стартовал. В кино он видел ракетный двигатель, который можно нацепить себе на спину в обыкновенном ранце, после чего ты оказываешься способен подпрыгивать на несколько метров в высоту. Он заметил, как тихо в городе на этом берегу Мурга. Здесь ночуют те, кому завтра с утра отправляться на работу за реку. И совсем неподалеку Шуттервельдерштрассе, на которой он вырос и на которой находилось их заведение. И путепровод, возле которого он встретил Марию. Завтра схожу туда, подумал он, подливая себе ликеру.

Он поневоле посмеялся тому, что всерьез рассчитывал обнаружить Эльке прежней девушкой-подростком. Нынешняя мода была ему в диковинку и сильно не по вкусу: свободные куртки и расклешенные брюки мужчин, короткая стрижка и брючные костюмы женщин. И все эти новые дома с единообразными бетонными фасадами, мимо которых он проезжал из Брухзала в Грангат, ему тоже не нравились. Ему даже показалось, будто и сигарету во рту теперь держат по-другому, непривычно резко звучал и смех, которым то и дело разражались журналисты в ходе интервью. Словно он не из тюрьмы вышел, а с Луны свалился. И выпал из времени. А помнишь, как мы однажды удрали из дому, чтобы в отсутствие взрослых побывать на Рейне, спросил он у Эльке. Она, беспамятная, лишь покачала головой. А у него голова, словно тюремная камера. Это приключение, объявил он ей, было просто незабываемым.

Возле дивана стоял полураскрытый чемоданчик, а в нем, наряду с новой одеждой, которую накупил ему Клейн, находилась и шкатулка с бильярдными шарами. Арбогаст, не глядя, потянулся за ней, на ощупь откинул крючок, на который она запиралась, и извлек один из шаров. Как выяснилось, черный. Когда, спросил он у Клейна, начнется новый процесс? И что мне до тех пор делать? Мое время как однажды остановилось, так до сих пор и не пошло, подумал он. Приложил холодный бильярдный шар к виску. Ударить по виску посильнее – и ты мертвец. Два других шара, подумал он, спят на бархатном ложе. Он представил себе, как пускает эти шары по зеленому сукну бильярда, как они, строго по прямой, снуют туда и сюда по известным только им самим траекториям, пока не замедляют ход и не останавливаются подобно уставшим животным. Настает лето, подумал он и тут же прикинул, растут ли по-прежнему у путепровода высокие камыши, кружатся ли над ними целые рои черных мух. Весенний воздух был свеж и становился прохладен и в конце концов наслал Арбогасту после долгого дня крепкий сон.