Текст книги "Дело Арбогаста"

Автор книги: Томас Хетхе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

51

На следующее утро, двадцать седьмого ноября, спозаранку зарядил дождь, и на каждой остановке экспресса между Фрайбургом и Грангатом Пауль Мор слышал, как барабанят по стеклу злые капли, – звук был таким, как при стрельбе дробью по тарелочкам. И хотя в Грангате дождь был не таким уж сильным, капли оставались столь же злыми, и потрепало его по пути с вокзала в здание суда порядочно. У него не было времени забросить чемодан в “Северную звезду”, где он зарезервировал себе номер на всю неделю, которую должен был продлиться процесс, так что пришлось нести его, то и дело меняя руку. Он отлично помнил первый процесс, прошедший еще в старом здании суда. Тогда как в новом – трехэтажном раскидистом строении на улице Мольтке, со всех сторон обнесенном парком, – находились, наряду с судом, и другие официальные учреждения – чуть ли не все, что имелись в небольшом городе. Поток репортеров и фотографов по узкой асфальтированной дорожке посреди затоптанных газонов оказался еще сильнее, чем он предполагал. Прямо на сырой земле были расставлены штативы фотокамер, объективы которых целились в дверь суда, возле которой по стене вился барельеф из листовой стали, изображающий группу фигур более чем в человеческий рост. Он не успел позавтракать и ему было холодно.

– Пауль?

Пауль Мор не был изумлен, услышав ее голос. Разумеется, он надеялся повстречать на процессе Гезину, и все же его сердце забилось сильнее, когда он молниеносно обернулся, услышав ее оклик. На мгновение ему показалось, будто она выглядит точно так же, как четырнадцать лет назад.

– Привет, – сказал он. И, чуть помешкав, – Привет, Гезина!

– Хорошо, что ты вернулся, – тихо сказала она.

Он озабоченно всмотрелся в ее лицо, на котором время оставило отпечаток, такой же, должно быть, подумал он, как на его собственном. При этом они обменялись долгим рукопожатием, и он так обрадовался этой встрече, что сама она повлекла за собой душевную боль. Почему он за все это время так и не попытался найти ее, возобновить с ней контакт? Сейчас это было просто уму непостижимо. На ней было кожаное полупальто с широким поясом и высоко поднятым воротом. Современную фотокамеру со вспышкой и телеобъективом она, как прежде, держала обеими руками перед собой. Он улыбнулся, не зная, что сказать.

– Паршивая погода.

– Да уж.

– Я снова остановился в “Серебряной звезде”, – сказал он, сам не зная, зачем. Но она с улыбкой кивнула. И вновь они замолчали, просто-напросто стоя лицом к лицу.

– Пойдешь в суд? – в конце концов спросил он.

– Не имею права.

– Как это так – не имеешь права?

– Во вторник мне предстоит давать свидетельские показания, а ведь свидетели, пока не выступят, не имеют права присутствовать в зале суда.

– А чего они от тебя хотят?

– Думаю, речь пойдет о снимках.

– Ага, понятно. Но, может быть, мы после этого повидаемся?

– Зайди ко мне после заседания.

– С удовольствием! Магазин на прежнем месте? Она рассмеялась.

– На прежнем.

Пауль кивнул Гезине, по-прежнему держащей камеру обеими руками, этот кивок сошел за своего рода бессловесное прощание, и вот его уже повлекло с толпой журналистов в здание суда. Гезина осталась на месте, сделала несколько снимков и решила дождаться, пока не припаркуется белый “мерседес” Ансгара Клейна, из которого адвокат должен выйти со своим подзащитным. Журналисты тут же накинулись на этих двоих, застрекотали кинокамеры, запечатлевая миг, когда Клейн, склонившись над багажником и перекинув через руку адвокатскую мантию, извлек оттуда несколько папок, часть из которых тут же взял у него Арбогаст. Вместе они вошли в зал, и те немногие, кому посчастливилось зарезервировать места в зале № 2 земельного суда в Грангате, последовали за ними.

Отделанный светлым деревом зал на восемьдесят мест был битком набит публикой – обыкновенными зрителями и репортерами, – люди даже стояли в проходах; судья разрешил фото– и киносъемку до тех пор, пока не приведут к присяге заседателей. Вход в зал находился в самом конце, за скамьями для публики, и судебный клерк провел Арбогаста и Клейна вперед – к столу защиты, расположенному слева от высокого окна во всю стену, из которого в зал лился дневной свет. В центре высилась судейская трибуна, справа – стол обвинения, а за ним – подиум для резервного судьи и запасных присяжных, которые в любой миг, если возникнет такая необходимость, могли подменить участников суда. За судейской трибуной на стене висели большие металлические часы, циферблат которых был разбит на двенадцать прямоугольников, а по обе стороны от часов находились двери в комнаты суда и присяжных. Прежде чем усесться, Арбогаст увидел в высоком окне голые ветви тополей. На нем был темно-синий костюм, белая сорочка и красный галстук с “искрой”.

Было девять тридцать утра. Ганс Арбогаст, изо всех сил стараясь сохранить хладнокровие, был, конечно же, крайне взволнован. Он плохо спал ночью и теперь с трудом выносил безмятежность, с которой Клейн сперва разложил бумаги, а затем достал термос, свинтил серебряный колпачок и налил себе в него зеленого чаю. За противоположным столом расселись и тоже разложили бумаги два представителя обвинения. В первом ряду, практически рядом с собою, Арбогаст увидел Фрица Сарразина; тот улыбнулся ему и кивнул. Вырядился он почему-то странно: в бежевый полотняный костюм, черную рубашку и красную бабочку, что было бы чересчур броско летом и выглядело просто нелепо в начале зимы. Рядом с писателем сидела Катя Лаванс. Арбогаст уставился на ее шерстяное платье с глубоким вырезом, под которое был надет салатного цвета банлон, и она ответила ему взглядом. Медленно смахнула прядку со лба и кивнула. Арбогаст сконфуженно отвел глаза.

Кое-кого из журналистов он вроде бы узнавал. То и дело они выкрикивали его имя и когда он смотрел на окликнувшего, фотографировали его. Полуослепший от вспышек, он с изумлением обнаружил в зале, прячем в одном из передних рядов, преподобного Каргеса. Арбогасту стало неприятно и страшновато. И как раз когда священник понял, что его заметили, и, покровительственно улыбнувшись тонкими губами, кивнул Арбогасту, словно желая ему удачи, Ганс заметил, как в переднем ряду, чуть в сторонке от скамей для публики, убирают с кресла табличку “Зарезервировано для представителя генеральной прокуратуры”.

Арбогаст наклонился к уху Клейна и прошептал, стараясь, чтобы его не услышали журналисты:

– Он здесь. Маул не преминул явиться.

Повернувшись, Ансгар Клейн увидел, как седовласый старец тяжело опускается в зарезервированное для него кресло, бросив на пол папку с документами. Патологоанатом обвел зал растерянным взглядом страдающего клинической дальнозоркостью человека, и Клейн заметил, что левая рука профессора дрожит, тогда как правая прочно покоится на коленях. Адвокат обрадовался, увидев двумя рядами дальше, прямо за патологоанатомом, Генрика Титца. Журналист “Шпигеля” щеголял в светло-бежевом кожаном пиджаке и чрезвычайно узком галстуке.

– Только не волнуйтесь, господин Арбогаст, – тихо сказал Клейн. Их все еще продолжали фотографировать.

– Вам-то что! А я бы с удовольствием отправил его в нокдаун.

– Вот уж ни в коем случае! Не хватало вам так сорваться! Процесс только начинается, и мне совершенно не нужны в завтрашних газетах ваши снимки с лицом, искаженным яростью. Так что, прошу вас, держитесь. О том, какой резонанс возник бы, если бы вы его на самом деле ударили, я и говорить не хочу. Вы меня поняли?

– Понял, – не глядя на адвоката, кивнул Арбогаст.

Клейн откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Он и сам был в ярости из-за особого статуса, явно предоставленного здесь профессору Маулу; он прикидывал, чего ради престарелый патологоанатом вообще сюда притащился. Клейн обеими руками вцепился в подкладку мантии. Под ней, как всегда в суде, на нем был черный костюм с белой сорочкой и белым галстуком. Ансгар Клейн понимал, что его сейчас фотографируют, понимал он и то, что является человеком тщеславным. Однако наплевать. Пусть судят о нем, как хотят. Тот факт, что он не сдался после отклонения первой надзорной жалобы, был сам по себе сенсационен с учетом того, что это дело не сулило и не приносило ему денег и что все эти годы защита сводилась единственно к тому, чтобы заполучить новые экспертизы и опровергнуть старые. И заставить остальных все-таки начать ловить мышей – и тоже задаром. А сейчас выявится, достаточно ли хороша проделанная им работа. Клейн постучал по серебряному колпачку с горьким чаем. Качества чая, независимо от его сорта и способа заварки, плохо сохраняются в термосе, и адвокат страдал от этого на каждом процессе, страдал все вновь и вновь. Хотя нельзя сказать, чтобы он нервничал. Как правило, он ездит на выездные сессии в одиночку. И ненавидит гостиничные номера. Сейчас начнется.

Сделав несколько глубоких вдохов и так и не открыв глаза, он наклонился к уху Арбогаста.

– А вам известно, что именно делает судебные заседания столь незабываемыми? – шепнул он и почувствовал, что Арбогаст в ответ покачал головой.

– Не предварительное, а полноценное слушание, которое сейчас начнется, держится на двух принципах: оно устное и оно прямое. Это значит, что все, имеющее значение, все, могущее повлиять на окончательный результат, должно быть сказано или зачитано здесь. Здесь и сейчас. Это похоже на театр, только тут не играют – все происходит на самом деле.

В эту минуту открылась одна из дверей за судейской кафедрой и в зал вошли судья и присяжные. Все встали. Арбогаст увидел, что Клейн тут же надел черный берет.

– А знаете, что здесь? – шепнул он, вставая, и показал Арбогасту серую картонку, запрятанную среди бумаг.

И вновь тот покачал головой.

– Кожаный ремешок, – ухмыльнувшись, сообщил адвокат. Арбогаст с изумлением посмотрел на него. Сейчас за судейской кафедрой стояли девять человек – трое судей в середине и шестеро присяжным по бокам. Судьи были в бархатных мантиях. Но вот у края кафедры появился кто-то десятый. Это был совсем молодой человек. Председательствующий подождал, пока в зале не наступит полная тишина; атмосфера ожидания стала еще напряженней, Арбогаст вновь занервничал.

– Доброе утро, – произнес судья, когда в зале воцарился порядок. Затем он огляделся по сторонам и сообщил журналистам, что фото– и киносъемка в зале должны закончиться, как только заседатели будут приведены к присяге.

– Существуют, – шептал меж тем адвокат, – две принципиально разные модели суда присяжных. В Америке присяжные в конце процесса совершенно самостоятельно выносят решение, виновен обвиняемый или нет. Да и судья всего лишь следит за соблюдением норм судопроизводства. Главную часть работы выполняют прокурор и адвокат. У нас дело обстоит по-другому. Суд выносит совместное решение, в формировании которого на равных участвуют присяжные заседатели и профессиональные судьи. И все имеют право вмешиваться в ход заседания, задавая вопросы.

Арбогаст кивнул, и оба они молча пронаблюдали за тем, как приводят к присяге заседателей. Все они были местные: столяр, трактирщик, бургомистр маленького пригорода, подмастерье, винодел и директор одного из грангатских предприятий средней руки. Ансгар Клейн внимательно всматривался в их лица, хотя и понимал, что эти люди наверняка не произнесут за весь процесс ни слова. Как всегда в начале процесса, он заранее предвкушал тот миг, когда судьи и присяжные удалятся в совещательную комнату. Для него, правда, этот миг порой оказывался самым неприятным. Как часто он был уверен в безоговорочной победе – и вдруг по каким-то загадочным для широкой публики соображениям выносили приговор нелепый и невозможный.

– А судей этих вы знаете? – шепотом спросил у него Арбогаст.

Клейн вновь нагнулся к уху своего подзащитного.

– Председательствует земельный судебный советник Хорст Линднер, второй по старшинству здешний судья. Строго говоря, дело должен был вести его начальник, но тот в последний момент струсил и сказался больным. Для Линднера это шанс обратить на себя внимание. А вам интересно, в чем заключается главная проблема нашего правосудия?

Арбогаст вновь кивнул.

– Проблема заключается в поле напряжения, которое возникает между вопросами и оценками. В Америке вопросы и оценки подчеркнуто разведены по разным углам, а у нас судья судит по ответам на вопросы, которые сам же и задает. То есть, как доказывает и ваше дело, суд срывается на наводящие вопросы.

Судья меж тем закончил приведение к присяге заседателей, и журналисты покинули помещение. Стало совсем тихо, и когда пространство между судейской трибуной, скамьями обвинения и защиты расчистилось, Арбогаст внезапно увидел в середине только что образовавшейся пустоты стул, с трех сторон обнесенный невысокой балюстрадой. Возле стула стоял низкий столик, а на нем – микрофон, кувшин с водой и стакан.

– Обвинение представляют обер-прокурор доктор Бернгард Куртиус и прокурор Гюнтер Франк из грангатской земельной прокуратуры, защиту – адвокат доктор Ансгар Клейн. – Сделав паузу, Хорст Линднер жестом пригласил обвиняемого на стул посередине пустого пространства. – Можно вас попросить, господин Арбогаст?

Пока Арбогаст шел на предписанное ему место, Кате Лаванс бросилась в глаза шаркающая походка, типичная для человека, проведшего в тюрьме долгие годы. Рослый мужчина в элегантном костюме на первом же шагу превратился в арестанта. И ей вновь вспомнились слова Клейна о переменах, случившихся с Арбогастом, о приступах самоистязания в тюрьме, о замкнутости, о нарастающей утрате связи с реальностью. Она внимательно смотрела на него – вот он сел, вот одернул пиджак, – и с нетерпением ждала его показаний.

Ее радовало то, что все наконец началось. После завтрака она уже успела предварительно ознакомить присутствующих коллег с выводами своей экспертизы, отчаянно увертываясь от провокационных расспросов прессы о том, каково ей оказаться по другую сторону “железного занавеса”, – любой ответ на такие вопросы обернулся бы для нее по возвращении в ГДР неприятностями. Кроме того, она всячески старалась избежать встречи с профессором Маулом, что удалось бы едва ли, не поспеши ей на помощь Фрид Сарразин, который весьма галантно сопровождал ее и никого к ней не подпускал. Арбогаста она повидала разве что на ходу и так и не поняла, является ли особая тишина, которая ей в нем и вокруг него почудилась, всего лишь плодом ее собственного воображения. Судья задал ему сейчас только вопросы, идентифицирующие личность, и Катя увидела, как занервничал Арбогаст, как глубоко и часто задышал, как принялся облизывать губы. В ходе опытов, прикасаясь к безжизненным телам, Катя порой пыталась представить себе его руки и взгляд. И вот он машинально пригладил волосы.

Прежде чем заговорить, Арбогаст в деталях вспомнил начало первого процесса, четырнадцатилетней давности, и вновь его ужалила острая боль – прошлое миновало безвозвратно, оказалось ужасно, да и сам он стал сейчас совершенно другим человеком. В такой степени другим, что собственная биография казалась ему словно бы протезом, при помощи которого он мог хоть как-то скомпенсировать увечья, нанесенные ему годами. Он начал давать показания. Он родился двадцать девятого апреля 1921 года в Грангате, сказал он, здесь же и жил в детстве, здесь же и пошел в школу.

Судья кивнул секретарю и тот принялся строчить протокол.

– Продолжайте!

– Моим родителям хотелось, чтобы я получил среднее образование, хотя сам я был бы не прочь стать поваром. В конце концов отец разрешил мне по окончании школы пойти в ученики к мяснику.

– И тут война?

– Да.

Он служил в России, потом в Италии.

По возвращении он занимался хозяйством в родительском трактире, потому что его мать, входившая при Гитлере в женскую организацию Национал-социалистической рабочей партии, подпала под действие запрета на профессиональную деятельность.

– Ваша мать была активисткой национал-социализма?

– Куда там! Вязала свитера солдатам – вот и все. Арбогаст замолчал, налил себе воды, выпил.

– Продолжайте.

Поскольку денег не хватало, он занялся частным извозом, доставкой товаров на дом, приобрел каменоломню. Однако все эти затеи оборачивались для него дополнительными убытками. Поэтому он в конце концов вернулся в материнский трактир, занявшись одновременно распространением американского бильярда фирмы “Брунсвик”. В октябре 1951 года он женился, через несколько недель появился на свет его сын Михаэль. Его жена Катрин была дочерью учителя математики Тайхеля из грангатской гимназии имени Шиллера.

– С женой вы познакомились еще в школе?

– Да. А потом дружили.

Пока он находился в заключении, жена с ним развелась, пояснил он далее.

– Когда именно?

– В 1961-м.

– А какого рода профессиональной деятельностью вы занимаетесь сейчас, – спросил обер-прокурор Линднер.

Арбогаст посмотрел направо – туда, где сидели прокуроры.

– После выхода на свободу я нигде не работаю. Однажды я чуть было не получил место, но когда работодатель узнал о моем приговоре и о том, что мне предстоит повторный процесс, он развел руками и указал мне на дверь.

– Есть еще вопросы?

Председательствующий обратился к своим соседям по судейской кафедре, к обер-прокурору и наконец к Ансгару Клейну. Потом кивнул секретарю:

– Вы все записали? Тогда можно перейти к докладу обвинителя. Большое спасибо, господин Арбогаст.

Гансу Арбогасту разрешили вернуться на место за столом защиты, и, пока он шел туда, Фриц Сарразин посмотрел на Ансгара Клейна и увидел, что адвокат явно доволен своим подзащитным. Теперь все внимание переключилось на прокурора, начавшего зачитывать обвинительное заключение, в котором во второй раз речь шла об умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах. Сарразин подметил, как забеспокоилась Катя Лаванс, но обратил внимание и на то, как спокойно ведет себя на этот раз публика при оглашении удручающих обстоятельств дела. Обер-прокурор доктор Бернгард Куртиус, флегматичный мужчина лет пятидесяти пяти, лысеющий, в круглых очах, построил свое выступление не только продуманно, но и не без артистизма, – делая искусственные паузы в тех местах, где недостаток доказательного материала можно было восполнить разве что игрой воображения. Суд внимательно выслушал обвинительное заключение, причем председательствующий ухитрился не подпасть под гипнотическое обаяние прокурора, пожалуй, оставшись еще более беспристрастным, чем его младшие по должности коллеги – земельный судебный советник Северин Маноф и неприметный с виду судебный советник Филипп Мюллер. Сарразину показалось, что все трое судей то и дело смотрят на Арбогаста, проверяя, какое впечатление производит на него детальное описание его предполагаемого преступления. Сам Сарразин прочел по лицу Арбогаста только одно – тот изо всех сил старается сохранять спокойствие.

– Не угодно ли вам, – господин Арбогаст, высказаться в связи с уже прозвучавшими в ваш адрес обвинениями, – спросил Линднер после того, как прокурор уселся на место.

– Угодно, – еле слышно ответил Арбогаст.

– Тогда, пожалуйста, выйдите вперед и просто-напросто расскажите нам о том дне, когда стряслось несчастье. Потому что, – поспешил уточнить судья, – каким боком ни поверни, это все равно было несчастье.

Арбогаст, кивнув, вновь уселся на стул перед судейской трибуной.

Сарразин отметил, что Катя Лаванс резко подалась вперед, как будто ей хотелось хотя бы на несколько сантиметров приблизится к Арбогасту, который меж тем все так же тихо и поначалу запинаясь завел свой рассказ.

Первого сентября 1953 года, во вторник, у него были дела в Грангате, начал он. Чуть заполдень он поехал в сторону Фрайбурга на предварительные переговоры о поставке столов для бильярда. Она стояла на обочине дороги Б-3, возле старого путепровода южнее Грангата, и голосовала.

– Она очень хорошо выглядела: красивая и приятная молодая женщина в платье ледяного цвета с синим отливом.

– Вы взяли ее и предложили отправиться в увеселительную поездку по Шварцвальду?

– В точности так. Через Мюнзвайер я поехал до самого Шенвальда. А на обратном пути мы поужинали в Триберге, в ресторане гостиницы “Над водопадом”.

– И что же вы ели?

– Сперва суп с клецками, потом говяжий рулет с кольраби. На десерт – мороженое-ассорти с сиропом. Знаете, в таких серебряных креманочках.

Судья кивнул.

– И наверное, пили?

– Да. Конечно. Она – четверть литра вина, это был Троллингер, а я две кружки пива. После еды я заказал себе рюмку коньяку, а она возьми, да и воскликни: “Мне тоже!

Арбогаст помолчал и с отсутствующим видом усмехнулся. Катя Лаванс отчетливо представила себе мгновенье, в котором Мария почувствовала, будто рюмка коньяку, это именно то, что надо. Еще перед этим, пояснил Арбогаст, госпожа Гурт заявила, что денег у нее нет, и предложила ему купить у нее за шесть марок ее сумочку. Ей не оставалось ничего другого, подумала Катя Лаванс.

– Я купил у нее сумочку, – сказал Арбогаст.

– Это и была сумочка, которую вы позже подарили жене?

– Да.

– Ну и что произошло дальше? Вы еще куда-нибудь поехали?

– В “Ангел”. Это в Гутахе.

– А, строго говоря, зачем? Арбогаст, усмехнувшись, покачал головой.

– Думаю, нам не хотелось разъезжаться по домам.

– Понятно.

Судья вопросительно посмотрел на своих заместителей – и действительно, один из них, Северин Маноф, взял слово:

– Что вы там заказали?

– Она – колу. А я еще одно пиво.

Маноф кивнул. Пауль Мор, сумевший найти свободный стул только в глубине зала, потому что все зарезервированные для прессы места оказались уже заняты, когда он попал в зал, сейчас принялся, водя пером по бумаге в чистом блокноте в линейку, подчеркивать типографским способом нанесенные линии, делая их все жирнее и жирнее по мере того, как Арбогаст продолжал свой рассказ. По дороге к машине Мария Гурт взяла его под руку и с оглядкой на чудесную погоду произнесла: “Когда святые маршируют!”

– Что она имела в виду?

Этот вопрос задал снова Маноф. Арбогаст пожал плечами.

– Продолжайте.

В машине она сама проявила инициативу, заявил Арбогаст.

– В каком смысле?

Поцелуи, ласки, прикосновения.

– Ну, как водится.

Где-то между Гутахом и Хаусахом он съехал с дороги на какой-то луг.

– И что же?

– Госпожа Гурт начала раздеваться.

До этих пор Арбогаст хоть и запинался, но не слишком, правда, говорил он все тише и тише. А сейчас и вовсе умолк.

– Минуточку, господин Арбогаст!

Председатель суда, посовещавшись с заместителями, объявил свое решение: несмотря на то, что дальше речь пойдет о подробностях интимных отношений, публика из зала суда удалена не будет.

– Я придерживаюсь того мнения, что на дворе 1969 год и взрослые люди имеют полное право остаться в зале. А вот несовершеннолетних прошу покинуть помещение.

Двое подростков поднялись с мест и вышли. Линднер еще раз окинул внимательным взглядом остающихся в зале и кивнул Арбогасту, разрешая ему продолжить.

– Первый акт был коротким и нормальным, – сказал тот и вновь замолчал.

Клейн не сводил глаз со своего подзащитного, а тот сейчас поглядывал на свои сложенные на столе руки. И продолжал усмехаться, словно не замечая, что на него уставились сотни глаз и что любое его слово, любой жест будут замечены, взвешены и оценены; его сейчас окружало, его сейчас окутывало прошлое, наплывая как грозовая туча, и, может быть, впервые адвокат понял, каково жилось все эти годы Арбогасту в одиночной камере – наедине с тем, что произошло в тот злополучный вечер.

– Я предложил одеться и разъехаться по домам, – еле слышно произнес Арбогаст.

Анагар Клейн краешком глаза заметил, как Катя Лаванс буквально пожирает взглядом его, сидящего к ней спиной, подзащитного. И медленно смахивает прядку со лба. Клейна позабавила мысль о том, что во всем зале только ему одному известно, что она в парике.

Прокурор прочистил горло.

– Можно мне зачитать вам, господин Арбогаст, что произошло далее, по мнению судебно-медицинского эксперта на первом процессе господина профессора доктора Маула?

Ансгар Клейн пробуждался от приятной спячки и вопросительно посмотрел на прокурора. Куртиус выложил на стол папку, не сводя взгляда с обвиняемого, который под этим взглядом заметно заерзал. Клейн подумал, не выразить ли протест по поводу зачитывания экспертизы, но решил воздержаться от этого.

– “Обвиняемый, – зачитал прокурор, – предположительно обрушился на госпожу Гурт, нанося, ей удары по лицу и, в частности, по носу, вследствие чего та обратилась в бегство. Обвиняемый, судя по всему, кинулся следом за нею и ударил ее по темени. Под его ударами она упала наземь, а он обвил и сильно сдавил ей шею петлей. После чего обвиняемый перевернул женщину и полностью раздел. Он укусил ее в правую грудь и в живот. Вслед за чем вступил с ней в половые сношения, продлившиеся весь период ее агонии, составивший от трех до восьми минут и, очевидно, не прервавшиеся с ее смертью”.

Безмятежную тишину в зале как ветром сдуло. Публика принялась перешептываться, загремели стулья; Сарразину показалось, будто некоторое безумие, охватившее сейчас тяжело заворочавшегося на своем месте Арбогаста, передалось всем присутствующим. Но зато всем в зале было ясно: Арбогаст испытывает страдания. Более чем ясно. Вот оно, его мучительное прошлое; казалось, будто Арбогаст трется о него сейчас, трется, нанося себе увечья, как терся когда-то о стенку в камере. Сарразин заметил, что в редкостное возбуждение пришел и Клейн, и в тот же миг, когда обвиняемый вскочил на ноги и повернулся липом к публике, не усидел на месте и его адвокат.

Арбогаст мгновенно отыскал в зале взглядом профессора Маула, словно все это время фиксировал его местонахождение спиной, и закричал:

– Давайте смелее! Говорите!

Подавшись всем корпусом к профессору и сжав кулаки, он вновь и вновь кричал, что тот должен наконец признать ошибочность некогда сделанного заключения. С превеликим трудом Клейн в конце концов успокоил подзащитного. Тот замолчал, но его продолжало трясти, и адвокат положил ему руку на плечо.

– Посмотрите же на меня! – теперь уже тихим голосом продолжил Арбогаст, обращаясь к профессору, неподвижно восседающему на почетном месте. – Из-за вашей экспертизы я провел в тюрьме шестнадцать лет. Вы погубили меня!

– Садитесь, пожалуйста, господин Арбогаст. – Судья заговорил, не повышая голоса. – Господин Арбогаст, поверьте, мы собрались здесь вовсе не затем, чтобы осудить вас во что бы то ни стало. – И, поглядев на прокурора, он добавил. – Во всяком случае, его реакцию на подобные обвинения можно понять.

Ансгар Клейн тут же заявил, что и он придерживается того же мнения, и попросил предоставить его подзащитному возможность сперва изложить собственную версию происшедшего, а уж потом приводить противоречащие ей экспертные заключения.

– Пожалуйста, продолжайте, господин Арбогаст. Вы остановились на том, что вступили с покойной в интимные отношения и после этого предложили разъехаться по домам.

Арбогаст выпил воды, продышался и продолжил рассказ.

– Так оно и было. Мы вернулись в машину и покурили. Затем однако же госпожа Гурт потребовала новых ласк, и мы опять выбрались из машины. Она повернулась спиной, и я взял ее сзади.

– Вы хотите сказать – анально? – уточнил Линднер. Арбогаст с явным отвращением покачал головой.

На помощь судье поспешил прокурор:

– В отчете о вскрытии упомянуты повреждения, в высшей степени характерные для анальных сношений.

– Нет! – Арбогаст еще решительней затряс головой. – Мы занимались этим нормально.

– Как же вы объясните эти повреждения?

– Наверное, это случилось позже, в машине, когда я приводил ее в порядок.

– Погодите-ка, – вмешался судья. – На данный момент мы еще находимся на лугу. Ну и что же произошло там?

– Мы страстно любили друг друга.

– Как должен суд понять это определение – страстно?

Арбогаст замешкался с ответом, и в этот миг перед мысленным взором Кати Лаванс вновь отчетливо предстали все детали, почерпнутые из протокола о вскрытии. Каждое движение, каждый жест, каждый поцелуй ощущала сейчас, казалось, она сама, в ее душе болезненно отзывались отчаянные попытки этих двоих ухватиться друг за дружку. Она сидела, закрыв глаза, и не видала поэтому, что Ансгар Клейн смотрит на нее – и только на нее. Всматриваясь в нее, он понял, что ее сочувствие его подзащитному не приносит ему самому ни малейшей радости. Уже ее вчерашний внезапный интерес к “Изабелле” ничуть не порадовал адвоката. А ее нынешняя жадность до острых ощущений показалась просто отталкивающей. С закрытыми глазами ждала она продолжения рассказа. Клейн увидел, как Арбогаст медленно проводит рукой по волосам, словно раздумывая над тем, какими словами описать происшедшее много лет назад и не отпускающее его по сей день.

– Мария держалась куда раскованней, чем в первый раз. Она подставила мне грудь и захотела сперва, чтобы я ее пососал, а потом – чтобы укусил.

– И вы выполнили ее просьбу, – задал наводящий вопрос Ансгар Клейн.

– Да. А сама она целовала меня везде, укусила в шею и расцарапала мне спину.

– То есть все, что происходило, совершалось по взаимному согласию, – вновь подсказал адвокат.

– Да, конечно же.

– А что потом? – спросил председатель суда.

– Потом Мария перевернулась на живот и я вошел в нее. При этом она билась так, что я ее едва удержал.

– Однако в конце концов удержали, не так ли?

– Да. Я держал ее одной рукой за бедро, а другой – за шею.

– И душили при этом?

– Нет, просто крепко держал, а она билась все сильнее и сильнее. И вдруг обмякла у меня в руках.

– Что значит – обмякла?

– В буквальном смысле обмякла. Как мешок какой-нибудь. Я сначала ничего не понял. Я ждал, что она опять начнет подмахивать. И вдруг меня как током дернуло! Я понял – что-то произошло.

– И что тогда?

– Поскольку она вообще не шевелилась, я послушал ее сердце. Но оно не билось!

Затем он попробовал оживить ее, поведал Арбогаст. Он разводил и сводил ей руки на груди. Много раз. Председательствующий спросил у секретаря суда лечь на пол и предложил Арбогасту проделать на нем следственный эксперимент с оживлением. Арбогаст опустился на колени возле молодого клерка.

– Я решил, что она мертва. Я понимаю, что поступил неверно, не поехав в полицию или к врачу.

– Возвращайтесь на место, – сказал председатель суда секретарю.

Тот встал, отряхнулся и сел за стол. Арбогаст смотрел сейчас только на Линднера.

– Но я совсем потерял голову. Я считаю себя человеком, в некотором роде интеллигентным, но ведь никто не знает, как вести себя в такой ситуации.

– И как именно вы себя повели?

– Сперва отнес госпожу Гурт в машину и положил на пассажирское сиденье. Затем собрал все вещи, оделся сам. Переложил госпожу Гурт на заднее сиденье и прикрыл нижней юбкой. И поехал дальше в сторону Грангата. Всю остальную ее одежду выкинул из окошка через несколько сотен метров. Забыл только о сумочке, которую раньше засунул за сиденье. Где-то в районе Генгенбаха мне пришло в голову оставить труп между Кальтенвайером и Хородом – в тех местах женский труп однажды уже находили. Но на подъезде к Грангату в машине вдруг сильно запахло калом, и я остановился. Мария описалась и обкакалась, если вы понимаете, господин судья, о чем я.