Текст книги "Дело Арбогаста"

Автор книги: Томас Хетхе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

27

Уже у тюремных ворот ему сообщили, что с ним хочет переговорить священник Каргес. Так Клейн понял, что Гансу Арбогасту уже передали дурную весть.

– Мне бы хотелось сначала встретиться с подзащитным.

– Его преподобие просили передать вам, что он задержит вас очень ненадолго.

Чиновник указал на маленькую боковую дверь в темной стене громадных ворот. Когда за Клейном заперли, он сразу же озяб – такой здесь в помещении стоял холод, – и это в жаркий день конца августа!

– Прошу сюда.

Еще один тюремщик.

Узкая каменная винтовая лестница ступенек эдак на пятьдесят. На тесной площадке адвокат подождал, пока надзиратель не отопрет очередную дверь. Узкий коридор. Справа от себя Клейн увидел комнату охраны с винтовками в стеклянном шкафу, со столами и стульями, с множеством людей в форме, непринужденно друг с другом беседующих. В конце коридора стеклянная дверь, за которой мелькнул краешек неба. Еще одна запертая дверь. Чиновник отпер ее и пригласил Клейна пройти на прогулочную дорожку крепостной стены. Примерно в десяти шагах от себя адвокат увидел священника. Полы его сутаны развевались на теплом ветру.

Ансгару Клейну уже довелось однажды поговорить со священником Каргесом, причем о той беседе попросил он сам с тем, чтобы составить себе более ясное представление об Арбогасте. Тот разговор не показался ему слишком интересным, более того, был, пожалуй, несколько неприятен, возможно из-за того, что после развода с женой он перестал ходить в церковь даже по праздникам. Каргес, как припомнил сейчас Клейн, был на несколько благостный, но абсолютно окончательный лад убежден в виновности Арбогаста.

На священнике были солнцезащитные очки с лиловыми стеклами. Улыбнувшись, он подал адвокату руку. Было начало первого, и здесь на воздухе солнце палило с безоблачного неба беспощадно.

– Хорошо, что вы смогли выкроить для меня минутку, господин Клейн!

Клейн с легкой улыбкой кивнул.

– Я частенько бываю здесь, на стене. Тут возникает такое возвышенное чувство. Это водораздел. Между тем, что внутри, и тем, что снаружи. Вы меня понимаете?

Кивнув еще раз, Клейн, помаргивая на свету, огляделся по сторонам. Увидел крыши Брухзала. Что нужно от него священнику?

– А вам не интересно, где обитает ваш подзащитный? Вон там, в четвертом крыле, находится его камера. Окно № 312.

Клейн поглядел во внутренний двор здания из красного известняка с четырьмя флигелями. “Четвертое крыло” – значилось на одном из флигелей, а на втором этаже, ближе к центру, можно было увидеть и надпись “№ 312”. Во дворе группа заключенных сидели кружком, внимая сравнительно молодому мужчине в черном костюме. Поблизости стояли двое охранников.

– А это пастор Ольман, мой коллега-лютеранин. У них – библейский час. А вы тоже протестант?

Клейн немного замешкался с ответом.

– Да.

– Этот ответ требует раздумий?

Клейн улыбнулся.

– Ваше преподобие, у меня сейчас голова другим занята. В возобновлении дела Ганса Арбогаста отказано.

– Я знаю.

Каргес рассмеялся, и солнечный луч упал ему на лицо так, что адвокат на мгновение разглядел за лиловыми стеклами очков, как в аквариуме, холодный взгляд священника.

– А ему вы сказали?

Ветер буквально вырывал слова изо рта и уже же уносил их прочь. “Что за говнюк”, – подумал Клейн.

– А чего ради, – громким голосом спросил он.

– А почему бы и нет? Я никогда не сомневался в том, что Арбогаст виновен. И решил воспользоваться ситуацией, чтобы выбить у него признание.

– Ну и… Как он это воспринял?

– Известно ли вам, что окружность этой стены составляет пятьсот восемьдесят метров? А вот высоту я подзабыл. И на каждой из вышек охранник с полуавтоматической винтовкой. Может быть, в годы войны вы видели американцев с такими винтовками? Давайте подойдем! Это отнимет у нас всего пару минут.

Быстрым шагом священник подошел к ближайшей вышке. Клейн нехотя последовал за ним – и когда он вошел в помещение, Каргес уже стоял возле штатива с винтовкой у смотрового окна, на губах у него играла улыбка. Пол здесь был обтянут чем-то мягким. Каргес взял винтовку, подержал ее на весу и, рассмеявшись, передал Клейну. Здесь, в более скудном свету, глаз священника за лиловыми стеклами вообще не было видно. Винтовка оказалась тяжелой, ложе – гладким и, пожалуй, отполированным человеческими руками. Клейн молча вернул священнику винтовку, вновь вышел на свежий воздух и отправился по прогулочной дорожке в сторону входа в башню.

– Но, строго говоря, Клейн, я хотел побеседовать с вами о другом.

Каргес нагнал его. Адвокат не пожелал ни остановиться, ни хотя бы обернуться, и дальнейший разговор проистекал на ходу.

– Вы сами, Клейн, должны надавить на него, чтобы он сознался. Неужели вы не можете понять? Только раскаявшись в убийстве девушки, Арбогаст сможет искупить вину.

– И что же конкретно вы ему сказали? Улыбнувшись, священник покачал головой.

– Вы, часом, не верите в его невиновность? Это же просто смешно! Понаблюдайте за ним. Посмотрите, например, как он стискивает зубы. Посмотрите хорошенько – и порадуйтесь тому, что встречаетесь с ним в камере, а не в темном переулке. Тем более – при нелюбви к оружию, которую вы только что выказали.

Возле застекленной и зарешеченной двери, ведущей в башни, имелась кнопка звонка. Нажав на нее, Клейн вынужден был подождать, пока ее не отопрут изнутри. Здесь, в тени башни, не было ветра – и ему внезапно вновь стало жарко.

– Как у него дела? Как он воспринял это известие?

– Сами увидите. Священник все еще улыбался.

Наконец адвокату отперли. Уже пройдя в башню, Клейн обернулся и еще раз посмотрел на Каргеса. Лиловые стекла очков казались в этом ракурсе чуть ли не замшевыми. По-прежнему улыбаясь, священник помахал ему на прощанье сквозь зарешеченную стеклянную дверь. Клейн быстрым шагом отправился на свидание с Арбогастом. С удивлением он отметил, что ведут его вовсе не в комнату для свиданий, как тут заведено. Арбогаст туда не пошел, пояснил охранник в ответ на его вопрос. И на работу тоже не вышел.

– А в чем дело? Что с ним стряслось? Охранник застыл на месте.

– Не хочет выходить из камеры. Со вчерашнего дня отказывается от пищи, прогулки и работы. Начальник тюрьмы до сих пор не наказал его только потому, что заранее знал о вашем сегодняшнем визите. И в тюремную больницу он тоже не хочет.

– А при чем тут больница? И что вообще произошло?

– Сами увидите, – не поднимая на адвоката глаз, ответил охранник.

Они пересекли централь, поднялись по винтовой лестнице на второй этаж и узким коридором подошли к камере Арбогаста.

– Начальник тюрьмы просит вас повлиять на него. Иначе его отправят в карцер.

Охранник отпер камеру.

Клейн еще ни разу в жизни не был в тюремной камере. Он прошел на шаг в глубь, и охранник сразу же запер за ним дверь. Арбогаст не убрал койку в стену, как было предписано здесь в дневное время. Раздетый до пояса, он лежал на матрасе, подложив под голову подушку, и первым, что бросилось в глаза адвокату, был залитый кровью лоб подзащитного. Левая бровь, судя по всему, была рассечена и точно так же, как левый висок и вся левая половина головы, буквально утопала в засохшей и все еще сочащейся крови. Кровавые пятна были и на стене, возле которой находилась койка Арбогаста. Узник не произнес ни слова, да и адвокат поначалу лишился дара речи. Единственным, что он отметил, попав в камеру, был тот факт, что Арбогаст совершенно не потел в здешней духоте, тогда как у самого Клейна сразу же залило потом и лоб, и шею, и даже грудь под рубахой с раскрытым воротом.

Клейн мысленно выбранил священника, целиком и полностью виновного в том, что Арбогаст обошелся с собой столь жестоко. Какой дрянной человек! И взгляд у него мертвый, и сам он самый настоящий сухарь. Но и Арбогаст смотрел сейчас на него совершенно безжизненно. Солнце вовсю светило сквозь зарешеченное окно. Возле койки, на столике, лежало смоченное водой в кровавых разводах полотенце, под столиком стояли миска и чашка, суп из миски был выплеснут на пол и в нем сейчас сидели мухи. Клейн дышал осторожно и только ртом, чтобы не принюхиваться к здешним запахам, включая и запах тюремной похлебки.

Адвокат молча открыл портфель, достал отказ в возобновлении дела и протянул Арбогасту. Тот, лениво подавшись вперед, взял у него бумаги. Клейн заметил, что и костяшки на правой руке были у Арбогаста разбиты и окровавлены, как после страшной драки. Адвокат понятия не имел, что нужно говорить в таких случаях. Арбогаст, уткнувшись в стену, читал отказ. Адвоката он не удостоил и взглядом.

– “И хотя, с одной стороны, – пробурчав что-то про себя, внезапно принялся читать вслух Арбогаст, – заключения экспертов в области фотодела представляют собой новый доказательный материал, а с другой, техническое оснащение этих экспертов более современно, чем то, которым обладал в свое время профессор Маул, однако в вопросе о том, как проинтерпретировать появление отчетливых следов на теле у жертвы, Уголовная палата больше доверяет судебно-медицинскому эксперту”.

Арбогаст выронил из рук пергаментного цвета документ и посмотрел на Клейна снизу вверх.

– На этом ваша работа заканчивается, не так ли?

Может, так оно было бы и к лучшему, мрачно подумал адвокат. Слова из обосновательной части отказа разозлили его сейчас точно так же, как когда он прочитал их впервые. Он просто не мог понять судейского упрямства.

– Нет-нет, ни в коем случае! – Выдавив из себя улыбку, он категорически замотал головой. – Просто необходимо продумать наши новые шаги.

– Да уж.

Арбогаст явно разочаровался в адвокате. Он закрыл глаза.

Клейну хотелось поговорить с подзащитным, но тот был настолько чужим и непохожим на всех, с кем ему доводилось сталкиваться, что адвокат даже не решился спросить у него, что здесь, собственно, произошло. Вот и простоял какое-то время молча, вглядываясь во внешне равнодушного Арбогаста. Уже более тринадцати лет за решеткой. Одиночное заключение, полное отсутствие общения с людьми из внешнего мира, неизменный тюремный распорядок и арестантский наряд – все это не может не наложить на личность своего отпечатка. Клейн подметил в Арбогасте полный набор типичных для бессрочного узника черт. Прежде всего – странную невозмутимость, напоминающую повадки зверя в клетке и заставляющую предположить, будто этому человеку все давным-давно совершенно безразлично. До тех пор, пока на смену этому покою не придет вспышка внезапной ярости. Клейну так и не удалось представить себе, каково это – проводить ночь за ночью в одиночной камере. Да и сейчас адвокат не понимал, как ему подступиться к Арбогасту. В конце концов он решился только на то, чтобы посоветовать ему вернуться к работе в мастерской, чтобы не навлечь на себя новых неприятностей. Арбогаст кивнул, не открывая глаз. Затем Клейн поведал ему о своей беседе со священником. Арбогаст неожиданно рассмеялся и смерил адвоката долгим взглядом. Но смех пропал так же стремительно, как и вспыхнул; теперь Арбогаст смотрел на адвоката, не видя его, смотрел так, словно никакого Клейна тут нет.

От спертого воздуха Клейну стало нехорошо, и он с удовольствием присел бы. Но скамья была забрана в стену, а сесть к Арбогасту на койку он не хотел. Ему казалось, будто в углах рта у его подзащитного играет презрительная усмешка, и поневоле Клейн вспомнил слова, сказанные ему священником. Может быть, рассуждая о вине Арбогаста, тот не так уж и не прав. Его подзащитный и так-то человек довольно неприятный, а при этой мысли он показался Клейну еще противнее. И в глазах у него, подумал адвокат, навеки застыло преступление, которого он на самом деле не совершил. При прощании Арбогаст не поднялся с койки и не подал руки своему защитнику. Строго говоря, он не проводил его даже взглядом.

28

Прямо из Брухзала Клейн поехал в Швейцарию и переночевал в маленьком отеле в Монтре. Поужинал в открытом кафе на набережной, полюбовался, пока не стемнело окончательно, гладью Женевского озера. Он заказал бокал вина, но едва пригубил. Вновь и вновь возвращался он мыслями к визиту в тюрьму. Теперь наступило крайне опасное время. Если сейчас Арбогаст отчается, а значит, и непременно сорвется, непременно учинит какое-нибудь безобразие, в дальнейшем будет куда труднее говорить о нем как о заключенном безупречного поведения. Но Клейн вынужденно признался себе в том, что перспективы Арбогаста на какое бы то ни было “в дальнейшем” весьма туманны. Куда проще, как представлялось ему в начале, было добиться возобновления дела, воспользовавшись ошибками, допущенными в ходе процесса, в том числе и защитой; не исключено, что и собственный триумфальный послужной список придал адвокату излишнего оптимизма. Эта презрительная дрожь губ Арбогаста – вот что бесило его сейчас и, вместе с тем, тревожило. Это был, пусть до поры и сдерживаемый, сигнал бедствия. И сигналил Арбогаст о тайной муке такой глубины и интенсивности, какую Клейн просто не может себе представить. А поскольку он все-таки пытался ее представить – уставившись на Женевское озеро и позже, ворочаясь в постели, – то и ночь провел беспокойную, и без того душную августовскую ночь.

На следующий день, отправившись в Италию, он позволил себе сделать небольшой крюк и посетил могилу Райнера-Мария Рильке. Возле маленькой церкви, у стены которой под красивым готическим окном расположено надгробье поэта, открывался прекрасный вид на сморенную летним зноем долину и на склоны, одетые светлым, каменно-серым паром. Небо над долиной, в которой, петляя в своем не больно-то четком ложе, несла скудные воды Рона, пересекла пара воронов; Клейн продолжал думать об Арбогасте и о спертом воздухе в камере.

Альпы адвокат пересек у Симплона и чуть за полдень прибыл в Биссоне. Фриц Сарразин, как и договаривались, ждал его в баре на маленькой площади, точнее, на тенистой веранде, уставленной железными стульями, сиденья которых представляли собой разноцветные пластиковые плетенки на венский лад. Клейн, однако, не рассчитывал на то, что Сарразин прибудет на встречу с ним вместе со Сью, и понадобилось изрядное время плюс бокал кампари в честь жены друга, прежде чем он избавился от возникшей из-за этого неловкости. Клейн продемонстрировал Сарразину отказ в возобновлении дела и свою составленную сразу же по его получении встречную жалобу и рассказал о свиданье с Арбогастом.

Они быстро сошлись на том, что сейчас самое главное – опрокинуть экспертное заключение профессора Маула как таковое. Кроме того, следовало усилить работу с прессой, обрабатывая общественное мнение в связи со скандальностью процесса многолетней давности и, в особенности, в связи с невероятной предвзятостью судебных инстанций, всячески препятствующих возобновлению дела. На работу комиссии, учрежденной “Немецким обществом судебной и социальной медицины” и приступившей к делу еще весной, они особых надежд не питали. Корпоративная взаимовыручка чересчур сильна, чтобы сами медики решили вывести профессора Маула на чистую воду.

– И вот что меня в этом контексте радует, – начал Сарразин. – Позавчера по Швейцарскому телевидению прошло интервью с Катей Лаванс, которая изрядно поиздевалась над отказом в возобновлении дела Арбогаста.

– Катя Лаванс? Патологоанатом из Восточного Берлина?

– Она самая.

– Думаешь, ее можно подключись к нашему делу? Поколебавшись, Сарразин кивнул – и улыбнулся при этом так, словно весь этот разговор доставляет ему неизъяснимое удовольствие.

– Кстати говоря, в Аэрофотосъемке Ганзы мне порекомендовали цюрихского профессора Казера. Это крупный специалист в геодезии и фотометрии.

– В чем-чем?

– В геодезии.

У Ансгара Клейна вырвался невольный смешок:

– Надо же, геодезия! – Наконец, судя по всему, ему удалось сбросить напряжение последних дней с переживаниями и утомительными разъездами. Справившись со смехом, он как бы для самого себя уточнил:

– Геодезия – это ведь наука об измерении земли.

– К нему могу отправиться я.

Произнеся это и заказав пробегающему возле их столика кельнеру еще три кампари, Фриц Сарразин намеренно проигнорировал веселье, нежданно-негаданно овладевшее его другом. Сью тихо смеялась себе в кулачок.

– Я хотел предложить то же самое, – кивнул Клейн и задышал глубоко и тяжело, словно ему пришлось сделать физическое усилие.

– Вот и отлично. Договорись с профессором Казером, а съезжу я к нему сам. И, будучи в Цюрихе, постараюсь заручиться поддержкой Макса Бисса, руководителя исследовательского отдела городской полиции. Он ведущий специалист по микроследам, мы встречались с ним на всяких посиделках. И он наверняка никак не связан с профессором Маулом.

Они чокнулись высокими узкими бокалами. Сью поинтересовалась личной жизнью Клейна, а он, обходя тему, пересказал несколько недавних случаев из своей адвокатской практики. Наконец Сью обратила внимание мужчин на то, что становится прохладно.

– Кстати говоря, машину тебе придется оставить в городке. До нашего дома на ней все равно не доедешь.

И впрямь, по тропе до дома Сарразина можно было прокатиться разве что на тачке – такою та оказалась узкой. За городом стояла поразительная тишина, на крутом склоне горы уже начало темнеть. Лишь изредка, если с тропы на миг открывался вид на озеро, становилось немного светлее. И вдруг Сарразин со Сью застыли на месте, давая гостю возможность полюбоваться красотой окрестностей.

– Мне кажется, Арбогаст вот-вот сорвется, – воспользовавшись этой краткой остановкой и не без колебаний произнес адвокат. В руке у него был “дипломат”.

Фриц Сарразин, кивнув, промолчал. Но адвокат, как это ни странно, сумел прочитать его мысли: в некотором роде все, что происходит или может произойти с Арбогастом, не имеет значения. У них обоих все равно нет другого выхода, кроме как продолжать то, что они начали. Помочь Арбогасту они сейчас не могли, так не все ли равно, что с ним станется. Сарразин кивком указал на Сью, обогнавшую их уже на добрые тридцать метров, и они молча устремились вперед и, так и не сказав больше ни слова, проделали остаток пути.

Адвокат обратил внимание на то, что спортивные туфли Сью были подобраны в тон широкой синей полосе на ее пестром летнем платье, разлетавшемся ниже талии колоколом. На плечи она набросила розовую шерстяную кофту, которую перед тем продержала весь вечер у себя на коленях. Она немного сутулилась, словно выискивая что-то на земле под ногами, и прошла всю дорогу ровным спокойным шагом, а тень меж тем все сгущалась и из лесу веяло влажной ночной прохладой.

29

Сидя на краю кровати, Сью все еще гладила седые волосы у него на груди, как будто перебирала на пляже мелкий белый песок. Сарразин неподвижно лежал в постели. В спальне было еще очень тепло, хотя окно во всю стену оставалось распахнуто и снаружи веял полночный ветер. Свет с террасы означал здесь, в спальне, лишь белый прямоугольник на потолке, да едва заметную, контурную, подсветку всего остального. Сью знала, что Фриц сейчас любуется ее спиной, линией плеч и груди, качнувшейся чуть ближе к мужу, пока она его гладила. Кожа у него была сухой и мягкой на ощупь. Именно это она, сойдясь с ним, и нашла приметой старости. Поздно, подумала она и закрыла глаза. Они засиделись на террасе, и огни проносящихся в долине автомобилей давали Ансгару Клейну повод убеждать их не прерывать приятной беседы. Наконец они оставили адвоката наедине с последней, только что откупоренной бутылкой греческого вина. С закрытыми глазами Сью почувствовала прикосновение мужа и поняла, что он проводит рукой ей по бедру. Она уже засыпала. Прислушиваясь при этом к шорохам, доносящимся с террасы, к легкому звону, с которым Клейн в очередной раз извлекал бутылку из ведерка со льдом, к шуму, с которым он отодвигал и вновь придвигал стул, и к его раздраженному бормотанию себе под нос.

30

Пауль Мор жил в той части Фрайбурга, где все улицы названы в честь лиственных деревьев, но листва в тесных палисадах выстроившихся в ряд домов начала уже облетать. Оторвав взгляд от письменного стола в квартире на первом этаже, он посмотрел на два плодовых дерева, растущих вплотную к маленькой вымощенной камнем террасе, на высоченную березу в дальнем конце сада, стоявшую здесь, должно быть, когда этой улице дали название, и наконец на живую изгородь из буков, обрамляющую сад. Стояло 28 сентября 1967 года, к жене его только что кто-то пришел в гости, он слышал звук звонка, потом шаги в коридоре, голоса из гостиной, смех. Раскрыв газету, он прочитал: “В ДЕЛЕ АРБОГАСТА НЕ ОСТАЛОСЬ БОЛЬШЕ НИКАКИХ ВОПРОСОВ”. Специально образованная по такому случаю комиссия Немецкого общества судебной и социальной медицины подтвердила выводы одного из своих членов, профессора Маула.

Мор был глубоко поражен. Этого он, исходя из освещения дела в прессе за последние месяцы, никак не ожидал. После короткого свиданья с Арбогастом на экране телевизора ему вновь и вновь попадались на глаза сообщения о находящемся в тюрьме теперь уже четырнадцать лет узнике, а на этой неделе о нем прошел даже целый репортаж в “Шпигеле”. После этого он извлек из архива и забрал домой подборку давнишней прессы по делу. Папка оказалась порядочно истрепанной, чтобы не сказать попросту ветхой, а ее содержимое представляло собой пухлую пачку газетных вырезок, включая наклеенные на отдельный лист бумаги; все они давным-давно пожелтели и стали неудобочитаемыми, лишь некоторые приобрели и вовсе нездоровую пепельную белизну. С самого верху лежала его собственная заметка 1955 года, и сейчас Мор перечитал ее еще раз. Он постоянно испытывал нечто вроде стыда, когда ему случалось проглядывать старые статьи, заголовки, иллюстрации, – остро актуальные когда-то, они ведут затем жалкую жизнь в архивах, и когда их извлекают на свет божий, все оказывается безнадежно оторванным от реальности, включая даже рекламные объявления.

Пауль Мор перечитал серию репортажей в грангатской газете, начиная с ареста Ганса Арбогаста и заканчивая вынесенным ему приговором. АРБОГАСТ ОТРИЦАЕТ КАКОЙ БЫ ТО НИ БЫЛО УМЫСЕЛ НА УБИЙСТВО – гласил первый заголовок, ПОЖИЗНЕННОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ В КАТОРЖНОЙ ТЮРЬМЕ – ВОТ ЧТО ЕМУ ГРОЗИТ – на следующий день. ЗАЩИТА НАСТАИВАЕТ НА УБИЙСТВЕ ПО НЕОСТОРОЖНОСТИ; и наконец, уже после вынесения приговора, – ПОД ТЯЖЕСТЬЮ НЕОПРОВЕРЖИМЫХ УЛИК. Автор этих репортажей подписывался инициалами Г. Я. В “Бадишер Уайтинг” сообщение появилось только по случаю вынесения приговора, а вообще-то процесс не слишком заинтересовал мало-мальски значительные органы печати, если, конечно, забыть о серии сообщений Франца Кельмана в “Штутгартер Цайтунг”. И ведь именно Кельман, судебный репортер из Грангата, подписывавшийся инициалами Н.Н., оказался первым, кто выразил сомнение в приговоре, вынесенном на основании косвенных улик. НЕ ОШИБСЯ ЛИ СУДЕБНО-МЕДИЦИНСКИЙ ЭКСПЕРТ? – такой вопрос задал он, освещая отказ в пересмотре дела, имевший место в январе 1963 года. А в 1965-м – когда была подана надзорная жалоба о возобновлении дела, – НОВЫЙ ПРОЦЕСС ОБ УБИЙСТВЕ В ДЕЛЕ АРБОГАСТА? И наконец в 1966-м, уже после отказа, – АРБОГАСТА НЕ БУДУТ СУДИТЬ ПОВТОРНО.

С отклонением надзорном жалобы и далее, как подметил Пауль Мор, в прессе все чаще стало всплывать имя Ансгара Клейна; вместе с тем само дело не столько пошло по-новой, сколько принялось кружить на месте. В ноябре 1966-го на страницах “Шпигеля” появился подробный репортаж об Арбогасте некоего Генрика Титца, весной 1967-го – повторное обращение того же журналиста к теме, а вскоре после этого – материал на четыре колонки в “Зюддойче Цайтунг”, в котором, наряду с прочими, по делу подробно высказался Ансгар Клейн. И уже совсем недавно целая страница в одной из мюнхенских вечерних газет: под заголовком БУДЕТ ЛИ ПОВОРОТ В ДЕЛЕ АРБОГАСТА? автор детективных романов Фриц Сарразин написал об ошибках юстиции, предопределивший судьбу Арбогаста. Снимаю шляпу, подумал Мор, год, прошедший после отказа в возобновлении дела, защита использовала блестяще – вся пресса на ее стороне. Причем только теперь Пауль Мор понял, почему так важно было переломить общественное мнение в пользу Арбогаста. В марте Немецкое общество судебной и социальной медицины назначило комиссию в составе пяти профессоров, которым предстояло вынести экспертное суждение о том, “можно ли неопровержимо доказать тот факт, что госпожа Мария Гурт не была задушена или удавлена”.

Этому компендиуму были предоставлены шесть томов уголовного дела, экспертизы, подкрепляющие надзорную жалобу № I, экспертизы, подкрепляющие надзорную жалобу № 2, старый фотоальбом фрайбургской уголовной полиции и папка новых фотоотпечатков Федерального управления по уголовным делам. Маленькое сообщение в “Штутгартер Цайтунг” подчеркивало, что министр юстиции земли Баден-Вюртемберг доктор Рудольф Шилер категорически высказался в пользу совершенно независимой экспертизы по делу Арбогаста: “Я лично заинтересован в том, чтобы в это дело была внесена полная ясность”. И вот, наконец, комиссия вынесла вердикт. Руководитель грангатской прокуратуры Манфред Альтман объявил в “Бадишер Цайтунг”, что у его ведомства теперь нет ни малейшего повода возобновить дело. Юриспруденция и судебная медицина могут спать спокойно: они сделали все, что можно было сделать, и точка.

Пауль Мор всмотрелся в фотографию, предложенную газетой в качестве иллюстрации к данной статье. У него самого подбором фотоматериала занимается надежный редактор. Отложив в сторону папку с вырезками, он принялся разглядывать исходный снимок. В ходе суда тот попался ему на глаза, и Мору приспичило заполучить его любой ценой. Как он сейчас вспомнил, тогда у него был выбор – поцеловать Гезину Хофман или попросить у нее фотографию, – ему пришлось улыбнуться при мысли о том, какой ошарашенный вид был у нее, когда он решился в пользу снимка. Мария Гурт словно бы заснула, а ложем ей служит малиновый куст, подумал Пауль Мор.

В те же самые минуты тот же самый снимок, только на странице другой газеты, тоже сообщившей о негативном для Арбогаста решении комиссии, разглядывал и Ансгар Клейн. Он тут же отзвонил Фрицу Сарразину. Трубку сняла Сью, оказавшаяся в гостиной. Фриц слышал, как она говорит по телефону из своего кабинета. Он частенько наблюдал за тем, как она разговаривает по телефону, – чуть склонив голову набок и блуждая ничего не видящим взглядом по комнате, причем попавшие в поле зрения предметы вспыхивают, как под лучом прожектора, тогда как ее свободная рука играет с телефонным шнуром, пропуская его сквозь пальцы то так, то этак. На этот раз позвонил явно не кто-нибудь из родственников, потому что – и Фриц разобрал это, не разбирая ни слова – ее голос звучал чересчур резко для беседы на английском языке, да и на итальянском тоже (а последнее означало, что ей звонит не подруга из местных). Но тут она кликнула его: на проводе Ансгар Клейн, иди поскорее. Сперва он малость опешил, но тут же заторопился на первый этаж.

– Привет, Фриц!

Сью, передав ему трубку, осталась рядом и жадно смотрела на мужа, словно ей не терпелось узнать его реакцию на то, что ему предстоит услышать.

– Это просто чудовищно, – без обиняков приступил к делу Клейн. – Комиссия постановила, что смерть Марии Гурт не могла наступить в отсутствие преднамеренного удушения.

– Но это же неправда!

Сарразин, закрыв глаза, провел по лицу ладонью. Вот на такой поворот событий он не рассчитывал. Прямо наоборот: комиссия была их главной надеждой. Он и в мыслях не держал того, что пять немецких профессоров после всех этих лет решатся подтвердить заведомо ошибочное экспертное заключение своего коллеги. Фриц Сарразин покачал головой. После всего, что рассказывал ему Ансгар Клейн об Арбогасте, он теперь сомневался в том, что заключенный сможет держать новый удар. Уже отказ в возобновлении дела привел его год назад в крайне тяжелое состояние. Целую неделю он не выходил из камеры и не принимал пищу, а после десяти дней в карцере, куда его упекли за это, Клейн потерял малейшую возможность найти с подзащитным общий язык.

– Вердикт комиссии – это непреложный факт.

Но Сарразин знал, что Клейн не теряет оптимизма. Уже давно они обговорили, что следует предпринять в случае вынесения комиссией такого решения.

– Ты к нему завтра поедешь?

– Да.

– И все же мне, наверное, надо ему позвонить?

– Да, пожалуйста, это было бы весьма кстати. Сарразин кивнул, и они попрощались.

Сью смотрела на мужа в упор. А он – на нее, пытаясь прочесть в ее глазах что-нибудь новое для себя и не находя ничего. Он заметил, что она зябнет, что, пожалуй, впервые нынешней осенью надела пуловер.

– Разве это не страшно для Арбогаста, – спросила она наконец, обхватив себя руками за плечи.

Сарразин обнял ее, они поцеловались. Туман спустился с гор в сад и сквозь открытое окно заткал влажной прохладой гостиную. Время было ближе к вечеру, все вокруг было залито болезненным сумеречным светом, который вот-вот, в любое мгновенье мог окончательно пойти на убыль. Фриц Сарразин пожалел о том, что вечер еще не наступил, – с включенным светом и, может быть, растопленным камином они со Сью могли бы представить себе, будто уже пришла зима.

Начиная с прошлого лета, ознаменовавшегося отказом в возобновлении дела, Сарразин прилагал максимальные усилия прежде всего к тому, чтобы заинтересовать общественность делом Арбогаста, и после бесчисленных интервью и статей начало и впрямь казаться, будто эта стратегия гарантирует конечный успех, Но, как выяснилось, он вновь недооценил судебную машину, в жернова которой попал Ганс Арбогаст. Машину, неумолимо и беспрестанно перемалывающую человеческие судьбы. Сарразин был убежден в том, что этой машиной движет не столько неуклонимое соблюдение и исполнение закона, сколько чисто механическое бессмысленное сцепление всевозможных статей и параграфов. Потому что закон сам по себе представлял собой во многих отношениях дань прошлому. Сарразину всегда казалось, будто в параграфах Уголовно-процессуального кодекса слышится тяжкая поступь кайзеровских времен, сквозь которую прорываются истерические взвизги эпохи между двумя войнами, когда одна юридическая новелла через день сменяла другую, уступив в итоге место чудовищно планомерной трезвости нацизма, проведшего целый ряд реформ уголовного законодательства, заложившего их как безжизненные, но заминированные дороги. Порой Сарразину представлялось, будто этот разновозрастной и разноречивый ропот законов и является подлинной темницей, в которой томится Арбогаст. Все судьи и адвокаты, эксперты и охранники одержимы голосами этого какофонического хора, отчасти напоминавшего Сарразину молитвы сектантов, которых он однажды, еще мальчиком видел в окрестностях Берна, когда они, впав в групповой транс, плели что-то предельно невнятное.