Текст книги "Электропрохладительный кислотный тест"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Сэнди тем временем с неистовой силой бросало от ощущения паранойи к ощущению собственной божественной власти. И весь его полет был связан с автобусом. В какое-то мгновение автобус оказывается расписанным босховскими сценами его глубоко личного ада. Еще через мгновение – автобус полностью ему подчиняется. Как-то ночью он обнаруживает, что может одним взглядом смыть с автобуса краски. Он обладает способностью к психокинезу. Его взгляд несет в себе силу жизни или смерти. Внизу с грохотом разбиваются об Исаленский утес волны – а он пристально смотрит на автобус и… смывает краски. Весь бок школьного автобуса он очищает до первоначального ярко-желтого цвета. Исчезает все сделанное Проказниками. Больное воображение? Он отворачивается и смотрит на Тихий океан и на звезды – потом вновь резко поворачивается к автобусу… ОН ВСЕ ЕЩЕ ЛИШЕН РОСПИСИ:::: ВСЕ ТАКОЙ ЖЕ ДЕВСТВЕННО-ЖЕЛТЫЙ ШКОЛЬНЫЙ АВТОБУС.

Он наделен властью – но хватит ли ее на то, чтобы отвратить Чудовищную Проказу? Проказники едут на автобусе в Монтерей посмотреть фильм «Ночь игуаны». Сэнди сидит сзади и поэтому может за ними наблюдать. Стоит любому из них попытаться что-то сделать, и он одним взглядом может… Они идут в кинотеатр, он немного отстает, а потом садится на несколько рядов позади. Смотреть в оба… На экране мультфильм «Том и Джерри». Мышонок Джерри водит за нос кота Тома, и кот срывается со скалы и врезается в землю, расплющившись при взрыве глаз – тысяч глаз. Все хохочут, но, с точки зрения Сэнди, это все отвратительно, невероятно жестоко. Он вскакивает, выбегает из кинотеатра и часа полтора бродит по Монтерею. Потом он возвращается назад, и у входа в кинотеатр стоит Хейджен.

– Где тебя черти носят? Кизи уже тебя обыскался.

Сэнди вбегает в кинотеатр. Кизи! Он бросает взгляд на экран – а там мышонок Джерри водит за нос кота Тома, и кот срывается со скалы и врезается в землю, расплющившись при взрыве глаз – тысяч глаз… Сэнди вновь пускается наутек. Кизи ждет на улице. Он уговаривает Сэнди сесть в автобус, и они возвращаются в Исалеп.

В Исалене, в своей лачуге, Сэнди погружается в полудрему, вступая в… ВОЙНУ СНОВ! Его Власть против Власти Кизи, как Доктор Стрейндж против Аггамона, и одному из них суждено в этой Войне Снов погибнуть… Он мобилизует всю психическую энергию… открывает глаза и видит в лачуге машину – обогреватель? Она похожа на обогреватель, но это установленное Кизи орудие убийства, и в это самое мгновение на машине включается термостат и загорается крошечный красный огонек – лучевой пистолет Кизи, – который празднует победу, убив его, и Сэнди замертво падает с кровати и лежит на полу, но потом бросает свое тело в астрал и, взлетев над океаном с Исаленского утеса, уносится вдаль миль на сорок или пятьдесят; налетает порывистый ветер – у-у-у-уууу-ух, у-у-у-уууу-ух, у-у-у-уууу-ух, – и вот сам он уже становится ветром, даже не однородным летящим духом, а рассеянным в пространстве существом, растворенным в небесной выси, его взору открыт весь залитый лунным светом океан и оставшийся позади Исален. Потом он приходит в себя – он лежит на полу лачуги, тяжело дыша – у-у-у-уууу-ух, у-у-у-уууу-ух, у-у-у-уууу-ух.

– Сэн-ди! Сэн-ди! Сэн-ди! – солнечный свет, они возле лачуги, зовут его, Проказники… что за Чудовищная Проказа?…

И в самом деле, Кизи велел Проказникам проявлять по отношению к Сэнди всеобщую Заботу, чтобы попытаться втянуть его в центр событий. Сэнди выходит, видит, что они на него смотрят, но принимает эти взгляды за выражение злобы и агрессивности… Тем не менее в автобус, и они отправляются кататься по залитому солнцем Биг-Суру. Кизи и Проказники составили обширный документ под названием «Сэнди», состоящий из двенадцати страниц текста и рисунков: весьма причудливый, напоминающий историю душевной болезни, с полной откровенностью расписывающий все страхи Сэнди и по-товарищески их рассеивающий, – и документ начинает оказывать действие. Потом, когда они катят по дороге вдоль обрыва, Кизи приводит Сэнди на крышу автобуса, чтобы устроить Полет в Сейчас. Обдуваемые ветром, они сидят на солнышке, и Кизи с упоением описывает узоры на капоте автобуса; «Сейчас я вижу зеленое змеевидное тело, вползающее в красноту, а с краю оно переходит в…» – и так далее, а Сэнди с упоением присоединяется к Кизи в его Полете в Сейчас и, похоже, приходит наконец в себя – он чувствует, что вновь находится в автобусе. И тогда он решается пригласить Кизи в свой Полет в Сейчас – пока они парят над обрывом.

– Сейчас, – говорит Сэнди, – я вижу океан, похожий на наклоненную в сторону берега ледяную поверхность… Сейчас я вижу три солнца…

…и в самом деле! автобусная тряска вновь отбрасывает его под влияние ДМТ. От этой вибрации и тряски автобуса у него троится в глазах, но вместо того, чтобы снова сосредоточить взгляд на одном солнце, он все время видит три. Кизи смотрит на небо и, радостно соглашаясь, говорит «да, да», – и от этого Сэнди чувствует себя просто великолепно.

Но потом – ночь. «Сэн-ди! Сэн-ди!» – Они снова пытаются выманить его из лачуги. Зачем? Ну конечно Чудовищная Проказа, но… он же наделен Властью. Там, снаружи, у них свечи: Проказники держат их в руках и пускаются в шествие при свечах по тропе, пролегающей в ущелье, которое рассекает утес до самой кромки воды. Зачем? Ну конечно – Чудовищ… Но тут появляется жена Кизи Фэй – абсолютно бессловесная, улыбающаяся и нежная, дает ему свечу и зажигает ее, а Фэй – сама искренность и любовь, так что он выходит и следует за ними вниз по тропе, все несут свечи, а снизу ущелье с глухим рокотом омывает прибой. Зачем он понадобился им в этой процессии призраков? Ну конечно, для самой Чудовищной Проказы из всех – убить его у кромки воды, но он же наделен Властью… на ветру пламя свечи меркнет, а потом она разгорается с прежней яркостью но это не ветер, это Сэнди. – он может одним взглядом заставить огонь съежиться и померкнуть – психокинез, затем вновь его разжечь, одним усилием воли, он может полностью подчинить себе пламя, а оно может подчинит себе его, ведь пламя и он – одно и то же, Бог, и он устало бредет вниз по ущелью, с каждым шагом становясь все могущественней… но тут впереди останавливается девушка по имени Лола. Он приближается к ней. а она держит свечу, наклонив ее так, что воск капает ей на пальцы, и она с упоением любуется стекающим с пальцев воском и улыбается, а рука ее, вся в воске, становится белой и мертвой рукой скелета, а улыбка ее, освещенная снизу пламенем свечи, становится восковой улыбкой оборотня – СМЕРТЬ НАЧИНАЕТСЯ ЗДЕСЬ, и Сэнди пускается наутек, из последних сил карабкаясь вверх по ущелью…

…не зная, что вся процессия была задумана как обряд любви, любовный полет, церемония любви к нему, чтобы вернуть его к ним, прославление Сэнди при свечах на берегу океана…

…но он давно скрылся из виду и бежит теперь вдоль края пропасти по дороге, ведущей в Монтерей, бежит, пока не перехватывает дыхание, потом идет, потом бежит к огонькам в домах, стоящих на утесах над океаном, к летним домикам Биг-Сура, и стучится в дверь, бессвязно крича, что бросится сейчас со скалы, но тут появляется полиция. Ага, попались! Это же курам на смех, ведь он в любой момент может уничтожить их психокинетическим излучением…

Они сажают его на заднее сиденье и несутся в сторону Монтерея по Дороге 1, срезая повороты, все быстрее и быстрее…

– Не надо так быстро ехать! – говорит Сэнди. – Что? – Не надо так быстро ехать! – Слушай, – говорит коп, – если ты перестанешь пялиться мне в затылок, я сбавлю скорость. – Ага-а-а-а! – В окно, что ли, посмотри. Полюбуйся пейзажем. Прекрати пялиться мне в затылок.

И он отводит глаза от черепушки полицейского. Две пышущие жаром впадины. Еще мгновение – и…

Монтерейская полиция держала его в тюрьме в Монтерее, пока из Нью-Йорка не приехал его брат Крис. У входа в тюрьму Крис столкнулся с Кизи. «Мы должны вытащить его отсюда», – сказал Кизи. «Что ты имеешь в виду?» – «Мы должны вернуть его туда, где его место, – к Проказникам». Крис увез Сэнди в Нью-Йорк лечиться. Прошло много времени, прежде чем Крис понял, о чем, черт побери, говорил Кизи.

XI
Невысказанная вещь

Ну как об этом расскажешь!.. сегодняшняя фантазия… Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из Проказников, описывая душевное состояние, охватившее их после автобусного путешествия, и странные дни, проведенные в Биг-Суре. употребил слово религиозный. Мало того, они старались вовсе не облекать все это в слова. И все же…

Они сели в автобус и направились обратно в Ла-Хонду, покинув старый летний Биг-Сур, сковавший их всех своей солнечной погодой, и никому не надо было об этом говорить: все они уже были по уши в некоем нелепом дерьме, как они с неменьшей охотой назвали бы все это, лишь бы снять проклятие… с Невысказанной Вещи. Все большее место в их отношениях занимала психика. Как в случае с Сэнди, когда он проехал сто девяносто одну милю по Южной Дакоте, а потом взглянул на карту на потолке автобуса, и оказалось, что красным отмечена именно та сто девяносто одна миля… Сэнди… там, в Стране Изучения Мозга, Белым Халатам и через миллион лет не уразуметь, где он побывал на самом деле… там, куда теперь попали и все они, в месте, известном также как Город-Порог… Снова в бревенчатом доме Кизи в Ла-Хонде, – вечером все сидят в большой комнате, на улице становится прохладно, и Пейдж Браунинг: Закрою-ка я окно и в то же мгновение другой Проказник встает, закрывает за него окно и при этом улыба-а-а-а-ется и не произносит ни слова… Невысказанная Вещь – и вещи эти происходят снова и снова. Они предпринимают поездку в Высокие Сьерры, и Кэсседи сворачивает с магистрального пути и начинает подъем по узкой горной дороге – посмотрим, куда она ведет. Дорога старая, заброшенная, покрытие наполовину разбито, а они все тащатся вверх, в никуда, однако воздух чудесный, и в самом конце подъема автобус начинает дергаться и задыхаться и больше уже не тянет. Он попросту останавливается. Оказывается, кончился бензин – хорошенькое дело. ведь уже вечер, а они крепко застряли у черта на рогах, к западу от никуда, и на тридцать, а то и на пятьдесят миль в округе ни одной заправочной станции. Остается лишь разлечься в автобусе и погрузиться в сон… хм-м-м-ммм… скорпионы в башмаках красный «Королевский Посланник» авиакомпании Ти-Даблъю-Эй ночные туфли на его громадном «Стингере» Говард Хьюз в спальном мешке на полу мраморного особняка на крыше пустыни

РАССВЕТ

Просыпаются все одновременно, позевывают, потягиваются и вглядываются в идущую под уклон дорогу, а из-за гребня гор к ним приближается

«ШЕВРОН»

бензовоз, к тому же с цистерной чудовищных размеров. Который запросто останавливается, точно все они уже где-то встречались, наливает им полный бак бензина и без слов направляется дальше, в глубь Сьерр, в абсолютное

НИЧТО

Бэббс – Космический контроль, а, Зануда!

А Кизи – Куда он едет? По-моему, там не ступала нога человека. Мы подчинены космическому контролю, уже очень, очень давно, и он с каждой минутой растет, он все больше и сильнее. Тут-то и узнаёшь… про Космос, тут-то и оказывается, что всем заправляет он…

Невысказанная Вещь, роль Кизи, да и то направление, в котором двигались Проказники, – все Проказники были в курсе дела, но ни один из них не облекал это в слова. Да и само по себе это было одним из невысказанных принципов. Стоит нацепить ярлык, как исчезают другие варианты… Кизи всячески старался лишить свою роль определенности. Не он был главным авторитетом, а кто-то другой: «Бэббс говорит…» «Пейдж говорит…» Он не был лидером, он был ненавигатором. Вдобавок он был неучителем. «Ты понимаешь, что ты наш учитель?» На что Кизи отвечает: «Куда уж мне, куда уж мне», – и удаляется… Учение, которое Кизи облекал в слова, сплошь состояло из загадок и метафор иносказания, афоризмы: «Либо вы в автобусе, либо вне автобуса», «Голодную пчелу надо накормить», «Ничто не вечно», «Смотри ушами, а слушай глазами», «Делай добро там, где оно принесет больше пользы», «Что сказало зеркало? Оно покончило с людьми». В известной степени все это напоминало дзэн-буддизм с его непостижимыми коанами, когда послушник спрашивает: «В чем состоит тайна дзэна?» – а наставник Хуй-нэн отвечает: «На что было похоже твое лицо до того, как родители произвели тебя на свет?» Облечь в многочисленные слова, дать точное определение, означало ограничить. Если это так, значит, это не может быть не так… Однако вот оно что! У каждого была собственная вещь. которой он занимался, но все это приспосабливалось к групповой вещи. а ею и была… «Невысказанная Вещь», – сказал Пейдж Браунинг, и в дальнейших словах уже никто не нуждался.

К тому же все это не имело отношения ни к теологии, ни к философии, по крайней мере в смысле какого-либо «изма». Не ставилось целью ни улучшение морального состояния мира, ни совершенствование общественного строя, ничего не говорилось о спасении души и уж конечно вовсе не имелись в виду ни бессмертие, ни загробная жизнь. Загробная жизнь! Смех да и только. Если и существовала когда– нибудь группа, целиком посвятившая себя жизни «здесь и сейчас», то это были Проказники. Помню, как я был этим озадачен. В воздухе, в самой атмосфере жизни Проказников присутствовало нечто в высшей степени религиозное, и все же нащупать это было невозможно. На поверхности была всего лишь группа людей, которые обретали необычное психологическое состояние, опыт восприятия ЛСД…

Вот именно! Восприятие – самое подходящее слово!.. оно все ставило на свои места. И в самом деле, ни одна из великих фундаментальных религий – христианство, буддизм, ислам, джайнизм, иудаизм, зороастризм, индуизм, – ни одна из них не начиналась ни с философского каркаса, ни даже с главной идеи. Все они начинались с потрясающего опыта нового восприятия, с того, что Иоахим Вах называл «восприятием, на которое способны святые», а Макс Вебер – «одержимостью божеством», ощущением сосуда божественного, Всеединого. Помню, когда я впервые прочел о подобных вещах, мне никак не удавалось до конца уразуметь, о чем идет речь. Я попросту принял их убедительные немецкие слова на веру. Иисус, Мани, Заратуштра, Гаутама Будда, – в самом начале лидер не сулил тесному кругу своих приверженцев ни лучшей доли в загробном мире, ни усовершенствованного общественного строя, ни какой-либо награды, кроме некоего «психологического состояния здесь и сейчас», как выразился Вебер. Думаю, я так и не мог уразуметь до конца именно то, что он говорил об опыте подлинного психического восприятия, который все они обрели, короче говоря, об экстазе. В большинстве случаев, согласно священным книгам и легендам, это происходило наподобие мгновенной вспышки. Магомет постится и размышляет на склоне горы близ Мекки, и – вспышка! – экстаз, величайшее откровение и зарождение ислама. Заратуштра пригубляет у дороги напиток «хаома» и – вспышка! – наталкивается на огненное воплощение архангела Boxy Маны, посланца Ахура Мазды, и – зарождение зороастризма. Савл Тарсянин идет по дороге в Дамаск – вспышка! – и он слышит глас Божий и становится христианином. Вдобавок, одному Богу известно, сколько за прошедшие с тех пор две тысячи лет возникало менее значительных фигур – Христиан Розенкрейц со своим «озаренным Богом» братством розенкрейцеров, Эмануэль Сведенборг, чей разум внезапно «открылся» в 1743 году, Мейстер Экхарт со своими учениками Сузо и Таулером, а в двадцатом веке Садху Сундар Сингх и его – вспышка! – видение в возрасте шестнадцати лет, неоднократно повторявшееся впоследствии: «…нередко, выходя из состояния экстаза, я думаю, насколько же слеп весь мир, если он не видит того, что вижу я, ведь все так близко, так ясно… не существует языка, на котором можно было бы выразить то, что я вижу и слышу в божественном мире души…» Несомненно, это напоминает слова кислотного торчка. То, что все они видели во вспышке, было выходом из того ужасного положения, в которое попадает каждый человек, «Я», пойманное в ловушку, смертное и беспомощное в огромном безликом «Оно», в окружающем меня мире. И вдруг! – Единение! – всеобщее слияние, «Я» – внутри «Оно», «Оно» – внутри «Меня», и в этом потоке я ощущаю могущество – так близко, так ясно, – могущество, которого слепо не замечает весь мир. Все современные религии, да, коли на то пошло, и оккультные науки, толкуют об Ином Мире будь то мир Брахмы или мир летающих тарелок, – которого не способен увидеть серый, рациональный мир. Этот – так называемый, друзья! – рациональный мир. Если бы только им, мамаше-папаше-дружку-сестренке, милым-но-замшелым, дано было познать кайрос, высочайшее мгновение… В ходе истории видения истолковывались по-разному: как следствие эпилепсии, самовнушения, изменений в обмене веществ ввиду длительного поста или же действительного вмешательства богов – или наркотиков; зороастризм зародился в огромной ванне, наполненной напитком «хаома», который являлся тем же, что и индусский «сома», и бесспорно был наркотиком. Восприятие!

А обретя опыт восприятия… После знакомства с Проказниками я уехал домой и прочел написанное в 1944 году исследование Иоахима Ваха о зарождении религий. и оно показалось мне оккультным предсказанием, сделанным специально для сопоставления с тем, что я узнал о Проказниках:

«Обретя опыт нового глубокого восприятия, проливающего новый свет на мир, основатель – весьма обаятельный человек – начинает вербовать учеников. Его сторонники образуют неофициальную, но характеризующуюся тесными узами организацию, членов которой связывает между собой тот опыт нового восприятия, природу которого раскрыл и истолковал основатель. Эту организацию можно назвать к р у г о м, поскольку она ориентируется на центральную фигуру, в тесном контакте с которой состоит каждый из учеников. Учеников можно считать товарищами основателя, привязанными к нему самозабвенной любовью, преданностью и дружбой. Крепнущее чувство солидарности, с одной стороны, укрепляет связи между членами организации, а с другой – обособляет их от общественных объединений любого другого типа. Звание члена круга предполагает полный разрыв с обычными жизненными устремлениями и радикальное изменение общественных отношений. Семейные и родовые узы, а также узы верности различного рода общественным установлениям были, по крайней мере временно, ослаблены или вовсе разорваны. Тяготы, лишения и гонения, грозившие тем, кто решится связать свою судьбу с такой группой, уравновешивались их благородными чаяниями и твердыми упованиями…» – и так далее. Что же до самого основателя, то для него характерны «видения, сны, нередко состояние экстаза и транса»… «необычайная впечатлительность и напряженная эмоциональная жизнь»… он «готов к истолкованию проявлений божественного»… «в нем есть нечто стихийное – бескомпромиссная позиция, а также архаичный язык и поведение»… «Он выступает в качестве обновителя утерянных связей со скрытыми силами жизни»… «обычно не имеет корней ни в среде аристократии, ни в среде образованных или благородных: нередко он является выходцем из простого люда и остается верен своему происхождению даже в изменившемся окружении»… «говорит загадками, использует малопонятные слова, жесты и множество метафор и совершает символические поступки различного свойства»… «высвечивает и истолковывает прошлое и предвидит будущее с точки зрения кайроса (высочайшего мгновения)»…

Кайрос! – опыт восприятия!

…согласно Максу Веберу, одним из двух способов: как «пророк-моралист», вроде Иисуса или Моисея, который очерчивает для своих учеников общие правила поведения и описывает Бога как сверхличность, выносящую решение о том, точно ли они следуют этим правилам в своей жизни. Или как «пророк-образец», вроде Будды, – с его точки зрения, Бог безлик, это сила, энергия, объединяющий поток, Всеединство. Пророк-образец не рекомендует никаких правил поведения. В качестве примера для подражания он рекомендует ученикам свою собственную жизнь…

Во всех этих религиозных кругах группы сплачивались все теснее, создавая собственную символику, терминологию, образ жизни и, понемногу, простые культовые обычаи, ритуалы, нередко включающие в себя музыку и другие виды искусства, которые возникали благодаря опыт у нового восприятия и казались странными и непонятными для тех, кто этот опыт так и не обрел. Кроме того, на этой стадии у них… «возникало непреодолимое желание поделиться своим откровением со всеми людьми».

…со всеми людьми… Внутри религиозного круга вопрос общественного положения всегда решался просто. Мир был строго и без затей поделен на «посвященных», то есть испытавших ощущение божественного сосуда, и огромное большинство «непосвященных», «немузыкальных», «несозвучных». Или иначе: либо вы в автобусе, либо вне автобуса. Посвященные никогда не проявляли по отношению к непосвященным сознательного чванства, но на самом деле большая часть этой гигантской медузообразной массы добропорядочных людей казалась безнадежно больной – а музыка вашей флейты, звучавшая с крыши автобуса, лишь усиливала их нервозность. Однако к любому, кто доказывал свою перспективность, кто был потенциальным братом, такие группы проявляли великодушную заботу…

…потенциально созвучные… У Кизи в Ла-Хонде стали появляться замечательные люди, и ни одного из них не прогоняли. Они могли оставаться, могли там поселиться, если только… казались созвучными. Когда автобус огибал последний поворот на Дороге 84 и въезжал в узкое секвойное ущелье, у порога дома Кизи в ожидании стояла Горянка. Это была высокая брюнетка с черным мотоциклом, в тенниске и брюках из хлопчатобумажной саржи. В свои восемнадцать она уже выросла до пяти футов девяти дюймов и располнела; к тому же была довольно крикливой и неряшливой. Но странное дело… у нее были чудесные зубы и улыбка, от которой становилось светло на душе… Звали ее Кэролин Адаме, но она сразу же превратилась в Горянку. Насколько я знаю, после этого уже никто не звал ее по-другому – до тех пор, пока по прошествии девяти месяцев полиции не пришлось заполнять протокол на нее и еще на одиннадцать Проказников…

Про обиталище Кизи Горянке рассказал Кэсседи. Она работала лаборанткой в биологической лаборатории в Пало-Альто. У нее был «молодой человек», который… Вероятно, на свой отсталый обывательский манер он считал себя «битником». Вот только он никогда ничего не предпринимал, этот ее дружок. Они никогда никуда не ездили. Они никогда не бывали в обществе. Вот она и решила выйти в свет одна. Однажды вечером она очутилась на Сент-Майклз-элли, в населенных бродягами трущобах Пало-Альто, где отмечался день рождения Кэсседи. Кэсседи сказал, что главные события разворачиваются за горой под секвойями.

С самого начала Горянка стала любимицей Проказников. Она всегда казалась совершенно открытой, без малейшей подсказки со стороны. Она была сплошным шумным зарядом энергии. Появлялась Горянка – и у вас моментально поднималось настроение, стоило вам увидеть, как расплывается в улыбке ее лицо, а большие карие глаза открываются все шире, шире, шире, шире, пока не взрываются у вас перед глазами солнечными пятнами, и вы знали, что сейчас она пропоет своим чудесным голосом на деревенский манер:

– Эй! Угадай, что нам охота сделать! Мы тут ходили в «Боуз» универсальный магазин, – это же отпад! Нам охота отхватить где-нибудь семян и посадить в тамошний ящик для растений траву! Да пойми же ты! Через полгода весь город будет в отпаде! – И так далее.

Однако под слоем всех этих «охот» и «отпадов» она оказалась едва ли не самой смышленой девушкой из всех, за исключением, быть может, Фэй. Фэй же почти ничего не говорила, так что это был спорный вопрос. Как выяснилось, Горянка росла в весьма почтенной и зажиточной семье унитариев в Пакипси, штат Нью-Йорк. Во всяком случае, схватывала она все на лету. Человеком она была решительным, и наглости ей было не занимать. К тому же с каждым днем она хорошела. Всего лишь несколько недель нерегулярного питания тушенкой с рисом у Кизи – так сказать, все той же вынужденной диеты долголетия сделали свое дело, и она начала худеть и хорошеть. Кизи не оставлял все это незамеченным. Он был Горцем, а она – Горянкой. Она была создана для него…

Горянка поселилась в палатке на крошечном плато, венчавшем пригорок за домом, под секвойями. Там же стояла палатка Пейджа Браунинга. И еще Бэббса с Гретхен. Майк Хейджен же владел своей Дрюч-Хибарой. Дрюч-Хибара была одним из выдающихся – Неисправность! – творений Хейджена. Ни одна доска не была как следует пригнана, и ни один гвоздь не был вбит до конца. Казалось, доски собрали вместе, заключив с ними временное соглашение. В один прекрасный день Кизи взял молоток, вбил в крышу хибары единственный гвоздь, и вся хибара рухнула.

– Ничто не вечно, Хейджен! – воскликнула Горянка, и средь секвойного леса зарокотал ее смех.

А Пещера Отшельника… Однажды Фэй выглянула в кухонное окно и увидела у подножия холма за домом человечка, смотревшего с лесной опушки на дом, точно умирающий с голоду зверь. Это был худой малыш, едва ли пять футов ростом, однако у него была громадная черная борода, что делало его похожим на одного из озаркских гномов в «Барни Гугле». Он просто стоял и таращил на дом свои голодные большие глаза, на которые падали черные лохмы. Фэй вынесла ему тарелку жареной рыбы. Не говоря ни слова, он взял тарелку и все съел; и так и остался. Отшельник!

Отшельник почти все время молчал, однако он оказался всесторонне образованным человеком и не отказывался поговорить с людьми, которым доверял, к примеру с Кизи. Ему было всего восемнадцать. Прежде он жил с матерью где-то неподалеку от Ла-Хонды. В школе он имел кучу неприятностей. Он имел кучу неприятностей всюду. Он был Чудилой. В конце концов он ушел из дома и стал жить в лесу – босой, в одной рубашке и джинсах, – где добывал себе пропитание, охотясь на зверей и убивая острогой рыбу. Время от времени он попадался на глаза людям, а школьники то и дело пытались выследить его, разрушали его шалаши и всеми способами его изводили. Скитания привели его в лес, высящийся позади дома Кизи, – дикую местность, названную когда-то «Парком Сэма Макдональда», но так и не расчищенную.

В темном углублении мшистого, пропахшего плесенью зеленого оврага, уходящего от тропинки высоко в лес, Отшельник соорудил себе Пещеру Отшельника. Туда он натаскал вещиц, которые мигали, мерцали и ворковали. Кроме того, он стал хранителем устроенной в пещере общинной заначки кислоты. Были у него и другие тайны. к примеру, дневники… «Мемуары Отшельника», в которых подлинная жизнь и его отшельническая фантазия сливались воедино извилистыми реками, полными маленьких мальчиков и заблудившихся охотников, спасти которых было под силу одному лишь Отшельнику… Никто так и не узнал его настоящего имени до тех пор, пока полиции не пришлось, как я уже сказал, по прошествии нескольких месяцев составлять протокол…

Потом Бэббс открыл Дневное Свечение, светящиеся краски, и принялся раскрашивать ими все те же стволы секвой, заставив их сверкать зеленым, оранжевым, желтым. Черт возьми, он раскрасил даже листья, и по ночам обиталище Кизи стало светиться. И оглашаться звуками. Приезжало все больше народу – кто на денек, а кто и надолго. Кэсседи привез скандинавского типа блондинку, которая постоянно твердила о «пунктиках». У каждого, мол, свой пунктик. Она получила прозвище Девица Тупица. Потом – девушка, которая носила гигантские красные шляпы с обвислыми полями и круглые «бабушкины» очки: для тех времен дело еще невиданное. Она превратилась в Мардж Баржу. Затем – скульптор по имени Рон Бойс, худощавый малый из Новой Англии с голосом, гнусавым, как у Титуса Муди, только такого Титуса Муди, который изъясняется на языке «людей с понятием»: «Знаешь, старина, я, значит, вот что говорю», – и так далее. Бойс привез с собой скульптуру, изображающую повешенного, и ее, соорудив петлю, вздернули на суку. Кроме того, он изваял громадную Птицу Грома – снабженное клювом чудовище гигантских размеров, нечто среднее между Тором и Вотаном, с янтарным куполом на горбу. – и внутрь ее можно было забраться. Внутри было натянуто несколько толстых проволочных струн, которые можно было подергать, чем все и занимались, и тогда Птица Грома оглашала ущелье звуками мощнейшего в истории человечества вибрационного баса. Потом он привез изваяние из листового металла на сюжет «Камасутры» – огромный металлический парень уткнулся лицом в металлический пах крупной металлической красотки. Левая нога у нее была отведена в сторону. Скульптура была полая, и Бэббс подвел к ней шланг, пустил воду, и из ноги хлынула струя – так они ее и оставили, эту нескончаемую струю. Выглядело это так, словно красотка испытывает вечный оргазм в левой ноге.

И еще… «Шшшш-шшшш-шшшш» – Брэдли. Брэдли, Брэдли Ходжман в университете был чемпионом по теннису. При низком росте он был весьма мускулист. Приехав – точнее, нагрянув, Брэдли мог только нагрянуть, – он повел себя так странно, что даже у Кизи народ стал специально собираться на него посмотреть. Изъяснялся он сгустками слов: «Рухнули на землю у распивочной – нерастворимые летающие объекты, нитраты помятые зеленые человечки у заднего крыльца – единственная хромированная ноздря, точно по Рэю Брэдбери, вы же понимаете», – при этом он, ссутилившись, с рассеянной ухмылкой на лице и зачесанными на лоб, как у любителя сёрфинга, волосами, плавно скользил по комнате, а потом заливался застревающим где-то в глотке шипящим смехом: «Шшшш-шшшш-шшшш-шшшш», – и смеялся, пока кто-нибудь не предпринимал попытку прервать эту его череду шипящих, задав вопрос о том, как сейчас идут дела в теннисе, и тогда он, ухмыляясь уже во весь рот и округлив глаза до мыслимых пределов многозначительности, произносил: «Однажды я запустил мяч высоко вверх… а он так и не вернулся… Шшшшшшшш-шшшш-шшшш…»

По правде говоря, в начале шестидесятых находилось немало людей, которые были… да-да, созвучны. Про себя я обычно называл их Чудесными Людьми – из-за «Писем о Чудесных Людях», которые они писали своим родителям. Собирались такие детишки в основном в ЛосАнджелесе, Сан-Франциско и Нью-Йорке. Каждый входил в состав регулярной команды, совершавшей постоянные переезды из города в город. Большинство было из семей среднего класса, относящихся не к крупной буржуазии, а скорее (да стерпит бумага подобную затасканную чушь) к буржуазии мелкой – из семей, где в цене была Культура, но не водилось денег, а не из семей состоятельных, где Культурой и не пахло. По крайней мере, именно эта особенность тех Чудесных Людей, которых я знал, поразила меня больше всего. Для них имели значение Культуры, Истина и Красота… «Искусство это кредо, а не ремесло», – как заметил кто-то из них… Молодость! Свобода! Господи, и откуда только брались деньги? – казалось, из воздуха, но это давало возможность жить вместе с другими ребятами и заниматься своей вещью – Нашей собственной вещью! – в нашей собственной социальной среде, где не надо ходить на службу и можно жить на наших собственных условиях – Мы! и люди нашего возраста! – это было… чудесно, это вызывало… волнующее чувство, а добропорядочный мир никогда не понимал ее, эту вещь из чужой социальной среды, не понимал, почему те, кому всего лишь девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два или около того, не желают, чтобы им помогали начинать карьеру с нижней ступени лестницы, вовсе не желают, да и вообще посылают эту лестницу ко всем чертям, сверху донизу, поскольку уже давно поднялись на тот… уровень, который так прикольно сбивает с толку весь добропорядочный мир! Добропорядочные люди постоянно пытались разобраться в том, что именно здесь неладно, – ни разу не испытав этого чувства сами. Добропорядочные люди называли их битниками. Возможно, Чудесные Люди и разделяли возбуждение, владевшее в конце пятидесятых годов Бит-Поколением. но не стоит забывать, что в их специфической богемной социальной среде появился новый важнейший лейтмотив, а именно – психоделические наркотики.