Текст книги "Электропрохладительный кислотный тест"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

В толпе уже видны блуждающие улыбки экстаза… Влажные губы восторженного блаженства… Улыбки сияют, глаза широко открыты и напоминают пластмассовые наросты. Телепат так растащился, так сияет влажной ухмылкой, что становится похож на один большой духовный оргазм, готовый слой за слоем распуститься в… белую лилию… а блондин в белом балахоне под Неру с висящим на груди серебряным кулоном стоит перед рок-н-ролльным ансамблем на коленях, воздев руки, как во время молитвы, и на лице его улыбка такого чистого кислотного блаженства, что шипят зубы… сосуд с кипящим жемчугом… Эстраду занимают Проказники Бэббс, Гретхен, Пейдж и прочие, сплошь электрифицированные и наэлектризованные, они принимаются извлекать из инструментов оглушительные и донельзя причудливые китайские научно-фантастические звуки, до такой степени заведя электронную музыкальную машину «Бучла», что та загоняет сама себя в самый неожиданный акустический угол, последний поворот в замкнутом лабиринте электрической цепи, и издает прозрачный, топологически рассчитанный вопль. На пределе темпа, через сверхмощную звуковую систему. Кизи все еще стоит в стороне, в полумраке, возле Центрального Пульта, только он уже снял комбинезон Людей-Флагов и стоит голый до пояса, на нем лишь белое трико, белая, завязанная на шее атласная накидка и красно-бело-синяя лента через плечо. Да это же… Капитан Америка! Вспышка! Капитан Чудо! одним словом, Супергерой…

Вдруг, в самый разгар неистовства, гаснет свет, умолкает музыка, все вытесняет единственный луч прожектора, направленный в центр площадки. Светом заправляет сидящий на стропилах брат Кизи Чак. Во тьме слышны голоса Бэббса и Зануды, на прикольный манер переговаривающихся в микрофоны:

– Как ты думаешь, Зануда, они освободят центр, если мы их хорошенько попросим?

– Конечно! Они освободят центр раньше, чем ты успеешь произнести: «Освободите центр»…

Но все лишь толкутся на месте, ослепшие от неожиданного затемнения. Бэббс говорит:

– Если они не освободят центр, значит, это просто стадо баранов…

Ладно, поверим на слово! Народ освобождает образованный лучом прожектора эллипс, и из темноты в нем появляется Кизи. Правда, уже без накидки и ленты. Помоему, это уже чересчур прикольно. На нем только и одежды, что белое балетное трико да борцовское телосложение. Под трико угадываются спортивные трусы характерный штрих… для этой Крысиной Лачуги… Он подносит к губам ручной микрофон… Кизи в трико, с лужей света под ногами, окруженный столпившимися в темноте вокруг световой петли торчками… Театрально донельзя… и весьма, весьма таинственно… Некоторые торчки схватывают суть дела мгновенно. Ни слова не говоря, они принимаются забрасывать лужу света всевозможными вещами: туда летят кусочки сахара, капсулы, обрывки папиросной бумаги, парочка косяков, бусы, амулеты, головные повязки – все талисманы и тотемы психоделии в луче прожектора. Это же… алтарь… Кизи начинает говорить в микрофон, растягивая слова на провинциальный манер…

– Когда мы были в Мексике, мы многое узнали про волны. Мы изучали волны шесть месяцев. Волны можно почувствовать даже в темноте…

В его голосе щемящая тоска, что же это?… до сей поры – вечеринка, неистовство. И вдруг все переходит на совсем другой уровень… абсолютно новый… мы не в силах его постичь. Телевизионщики пытаются подобраться поближе и занять выгодную позицию. Неужели именно сейчас он велит ребятам отказаться от ЛСД?… Ведь ради этого мы и пришли… Волны?

– Я верю в то, что человек меняется… существенным, радикальным образом… Непрерывно образуются волны, и с каждым разом они становятся все мощнее. Меняется наше представление о действительности. Это происходит и здесь, в Сан-Франциско… Я уверен, что возникло новое поколение молодых людей. У них особая походка… Я слышу ее в музыке… Раньше она звучала так… жизнь смерть, жизнь – смерть… но теперь по-другому… смерть – жизнь, смерть – жизнь…

Телевизионщики пытаются всучить микрофоны обступившим Кизи торчкам, чтобы те держали их поближе к нему. Они умоляют торчков, они едва ли не приказывают им театральным шепотом. Торчки лишь с отвращением смотрят на них. Кизи бросает на них уничтожающие взгляды… Эти ублюдки с их… выбором позиции… им лишь бы попользоваться вами какое-то время… настоящие проколы в дирижабле, пустопорожние шумы в сердце, они же… телевизионщики тоже мотают себе нервы. Сопливые торчки от информации!.. От информации в этом Городе-Пороге всех с души воротит. Она всем осточертела, но и без нее никуда не денешься – назревает грандиозная катастрофа…

– …Целый год мы прожили в Саду Эдема. Дверь туда нам открыла кислота. В Саду Эдема были лишь целомудрие да приятное времяпрепровождение. Кислота открывает дверь, вы входите и ненадолго там остаетесь…

И именно в этот момент – тайны синхронизации!.. да – в дверь со стороны Шестой улицы входят четверо полицейских, огромные темно-синие фигуры. В погруженной во тьму толпе начинают раздаваться возгласы:

«Копы! Копы!..» Последний жестокий налет, чтобы довершить катастрофу! В темноте поднимается бешеная сумятица, тела бьются о стены гаража, точно гигантские, причудливо разодетые крысы в поисках нор… Уносить отсюда ноги к чертям собачьим!.. Ну конечно, это же Условное Поколение, все ребята освобождены условно, всем строго запрещено обращаться с уже известными наркоманами… они едва не прогрызают дыры в цементном полу… Четверо полицейских тяжелой поступью входят в гараж, неторопливо озираясь по сторонам. Теперь в микрофон говорит Кэсседи, стоящий далеко позади Кизи, точнее, на сцене, он принимается отпускать замечания по поводу входящих копов:

– Четверо сшитых на заказ полицейских, вы же понимаете, разыскивают бисерных торчков в стадах свиней…

– Здесь копы? – спрашивает Кизи. Голос у него встревоженный.

– Копы из участка…

– Они тоже накатывают волнами, – говорит Кизи, – это образец непрерывных повторов…

…Вот как!..

Копы уже остановились с краю толпы и попросту озираются вокруг.

– Есть копы, а есть полицейские, – продолжает Кизи. – Коп говорит: «Не делай этого. Это запрещено, вот и все». Полицейский же говорит: «Ты можешь это делать, но, если ты зайдешь слишком далеко, у тебя будут неприятности». Полицейский – это двойная разделительная линия посередине дороги. Я имею в виду, внутри нас.

…Внезапно вспыхивает прожектор, и в узком конусе его луча оказывается Кэсседи.

– Как сказал однажды Кен, – говорит Кэсседи, если двадцать лет не обращать на копа внимания, он исчезнет…

– Хо! – Хо! – Хо! – Ангелы Ада в углу… четверо копов всего лишь внимательно оглядывают собравшихся на проповедь людей и направляются к выходу. Кэсседи не унимается:

– Да! Хулиганские действия, вы же понимаете… Не будет здесь никаких хулиганских действий. Если б нам понадобились хулиганские действия, мы позвали бы ребят, которые устроили бы их в лучшем виде…

– Хо! – Хо!.. Вот так то!.. Хороший коп мертвый коп!

– Хороший коп – мертвый коп!

Но копы шагают себе к выходу все той же неторопливой походкой, вразвалку, и небрежно проходят сквозь компанию Ангелов Ада, как будто их не замечая. Копы удалились, но они вновь сделали прокол и нарушили атмосферу. Кизи пытается ее воссоздать, в тех же мягких тонах, однако она упрямо улетучивается. Начинает он с рассказа о своем видении, об образе выхода за Пределы Кислоты, о том; как он увидел линии света на другом берегу залива в Маысанильо, линию травы…

– …и я курнул травы, собственно говоря, немного «Золота Акапулько»…

Во тьме раздаются одобрительные возгласы – «Золото Акапулько»! Черт подери, мы же торчки посвященные, нам-то известна самая жирная и густая марихуана! Вот только этот прикольный прокол. Кизи повествует обо всем своем видении: линия кислоты, круг, нуждающийся в завершении, огоньки на другом берегу залива… Сплошь метафоры, аллегории, там и сям в головах образуется жуткая мешанина… Рок-н-ролл, неистовство, телекамеры, тьма, копы, а теперь еще и… э т о… Все это непрерывно рикошетирует от уровня к уровню. Черт возьми! Что это Кизи… делает… Наконец – линия с крючком, замыкающая круг, не пройдя весь путь. Он рассказывает им все, но что это…

– Мы входили в эту дверь, какое-то время оставались там, а потом выходили обратно в ту же самую дверь. Но пока мы не дойдем до конца… а потом и еще дальше… мы никуда не попадем, ничего нового не испытаем…

Они чувствуют себя не в своей тарелке, они нервничают, сознают собственную никчемность, слишком много прорех в воздушном шаре, и в мозгах мешанина… да еще эти прикольные телешакалы тычут повсюду микрофонами, точно записывают казнь Ленни Брюса…

– Давайте выясним, где мы находимся. Давайте встряхнемся. Потанцуем.

Вновь загорается свет, вновь звучит музыка, все вновь обретает цвет и вертится волчком. Голдхилл уже очумел. Музыка заливает его нервные узлы потоком утешения… Любовь! Блаженство, счастье! Яркие огни! Опять танцуют с притопами Ангелы Ада, танцуют все. Но длится это недолго. В толпе – Кизи. Его начинает окружать народ. Музыка затихает. Кизи выглядит слегка остекленевшим, однако держится стойко, как будто полон решимости схватить катастрофу за плечи и отшвырнуть прочь. В руках у него глыба льда. Он целует ее, откалывает кусок и кладет его в рот, откалывает еще один и протягивает Кэсседи. Кэсседи целует свой кусок льда и растирает им свой обнаженный торс. Ледовая вещь… К ним пытаются протиснуться телеоператоры и радиоператоры. Их оттирают назад. Все ходит ходуном. Кизи и Кэсседи сидят на полу и общаются с помощью льда. Проказники и кое-кто из прочих торчков садятся в кружок рядом с Кизи и Кэсседи… в позу лотоса… Садится вместе с ними и Гэри Голдхилл. Он готов. С ними сидит малыш с шипящими зубами, чумовой… в позе лотоса… Спина его под балахоном Неру неподвижно выгнута. Он в трансе. Жемчуг в сосуде все кипит и кипит. Все берутся за руки и закрывают глаза – общинный круг… Они зажмуривают глаза все крепче и крепче, они ждут… энергии. Она приходит! Приходит! Из круга доносится резкий пронзительный звук… Слыхали?! Странно… Половина наблюдателей в замешательстве, они сбиты с толку. Это что, вечеринка по случаю Дня Всех Святых или спиритический сеанс с трясунами? Господи… Алберт Морч из «Уиминз уеар дейли» говорит Катрит Милинье: «Послушайте, когда я вчера вечером с вами познакомился… я еще не знал, что вы дочь герцога Бедфордского!..» Что это все ударились в религию! Ангелы неугомонны. Они стоят у края круга. «Эй, включите музыку!..» Сидящие в кругу – Кизи, Кэсседи и все прочие – начинают говорить. Малыш с шипящими зубами слышит голос. Глаза его все еще зажмурены. Он улыбается и сияет.

– Дохлый зяблик, – говорит он, – разбитая дорога и дохлый зяблик.

По голосу чувствуется, что он на грани слез и беспамятства… или же готов в любой момент разразиться безумным хохотом…

– Дохлый зяблик и разбитая дорога, лежит в пыли, ошибка… ошибка, но она не имеет значения… Ошибка не имеет значения… важна ситуация, в которой сделана ошибка… Разбитая дорога, дохлый зяблик, четыре заправочные станции, хвостовая дозаправка в воздухе для толстяков в темных очках, которые не видят разбитой дороги и дохлого зяблика…

Голдхилл сидит, погруженный в транс… Отовсюду накатывают волны энергии… Словно… злые духи!.. Кизи и Кэсседи – что они пытаются проделать с его разумом?… Схватили меня, заманили в Долгое Ожидание – чего? мысли? откровения? любви? чувства? прорыва – куда? или это

МИСТИФИКАЦИЯ

Они его мистифицируют! Морочат ему голову! Однако мысль, которую мы ждем, – она ощущается, физически, она накатывает мощной волной… Он хочет описать ее и заглядывает себе глубоко в душу

PRESQUE VU!

Массовая бесовская галлюцинация – вот что это такое! Он озирается по сторонам… Все ходит ходуном…

ЦИРК ИЛИ АД

Вокруг него – осужденные на адские муки, пропащие души умерших… Он поднимается, сверкая китайским фейерверком своей драконской пижамы, и направляется к двери, выходящей на Шестую улицу, однако… Мертвые и Проклятые! Лица!

АНГЕЛЫ АДА

Ангелы Ада, запрудившие ведущий к выходу коридор, затевают

РЕЗНЮ

Он возвращается в толпу и погружается в искривленное время… Как будто жизнь его – это бесконечная ленточная петля… В древнейших адских безднах с лакричным слабительным непрерывно пузырятся злые духи

ЛОВУШКА

Так получайте! Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе Харе Рама Харе Рама Рама Рама Харе Харе – и это песнопение превращает его в… Кришну!.. Христа!.. Бога… И тогда он выскакивает из искривленного времени и попадает в серебристую дымку… Всемирного Разума…

– Почти получилось, – говорит Кизи, впервые открывая глаза. – Вполне могло получиться. Но слишком шумно…

Однако облако, похоже, рассеялось.

Народ уже толпится у выхода. Все сбиты с толку и ошарашены. Не вечеринка, а черт знает что… Уходят Ангелы Ада, телевизионщики, сыт по горло и Херберт Голд… и Алберт Морч… Время приближается к трем часам утра… Люди смотрят на сцену, но там нет ни одного музыканта. Что, уже все? А вы в автобусе?… в пироге?

Кизи продолжает. Вновь гаснет свет. Теперь щемящая тоска охватывает всех. Это совсем другая… вещь… Кизи отходит к противоположной стене и садится. Его высвечивает из темноты луч прожектора. Со всех концов гаража сходятся Проказники: Горянка, Отшельник, Бэббс, Гретхен, Дорис Копуша, Пейдж, Зануда, Кэсседи, Черная Мария, Чума, Кишка, Джордж Уокер, Шомпол, Стюарт Бранд, Лоис Дженнингс – все направляются к Кизи. У Зануды в руке микрофон, и он говорит во тьму:

– Все, кто с нами, все, кто с нами в этой вещи, подходите ближе. Если вы не являетесь частью этой вещи, если вы не с нами – пора уходить, потому что настало время…

Лава огненная! Вот именно – те, кого слегка напугал такой оборот вечера, перепуганы теперь вконец. Народ с топотом и брюзжанием направляется к выходу на Шестую улицу. Проказники, тем временем, перешагивая через людей, подтягиваются поближе к Кизи и устраиваются вокруг него в кружок. Другие тоже выходят из тьмы на луч прожектора, освещающий голову и спину Кизи. Кизи выглядит растерянным. Он поднимает голову и всматривается в свет прожектора. В руке у него микрофон. Он делает знак, как бы говоря: «Пропустите их…»

– Я знаю этих людей, – говорит он. – Я был вместе с ними!

Целая Аллегория… Живая картина, изображение равнин, населенных… Рядом с ним – самый тесный внутренний круг, потом – внешний круг Проказников. За ними – немногие из старой перри-лейнской компании. Затем многочисленные торчки, неотъемлемая часть пирога, вроде Голдхилла и Малыша с Шипящими Зубами, а дальше – кольца, кольца, градация веры… а у стены несколько отдельных групп, без веры вообще, просто слишком обессиленных или любопытных, чтобы уйти. Наконец к внутреннему кругу, шагая через застывшие на корточках и в позе лотоса тела, направляется Кэсседи… Кизи поднимает на него глаза, похоже, он чувствует дурноту и теряет силы… Он качает головой…

– Прощай, Нил! – говорит он. Вид у него такой, как будто он того и гляди потеряет сознание. Кэсседи подходит ближе. Кизи наклоняется к микрофону: – Все говорят: «Посмотрите на него – способный романист… окруженный некогда тысячами… а теперь лишь немногими…» Но я могу…

…однако он теряет мысль. Помещение погружено в тишину и во тьму, лишь Кизи освещен слабым прожектором…

– Позовите Фэй с детьми.

Тишина. Затем шорох шагов Фэй, пробирающейся меж сидящих вплотную людей. За ней идут дочка Шеннон и старший сын – Зейн, на руках у нее младший – Джед. Все это время они были в детской комнате, у выхода на Шестую улицу. Кто-то из детей плачет, но плач этот больше похож на крик. Только он здесь и слышен, и от него кровь стынет в жилах… Фэй с детьми, Горянка с Саншайн и все Проказники – в узком кругу вместе с Кизи. Они берутся за руки и закрывают глаза. Тишина. И вновь крик

ИСКОННЫЙ! СИМВОЛИЧЕСКИЙ! СИЛА РАЗУМА!

И голос со стороны одной из тесных групп у стены, спондеический девичий голос, как у медиума на спиритическом сеансе:

– Ре-бе-нок – пла-чет – Сде-лай-те – сна-ча-ла что-ни-будь – с ре-бен-ком…

Кизи молчит. Глаза его крепко закрыты. В кругу нарастает резкий пронзительный звук, который сливается с криком ребенка. Фантастическое потрескивание силы разума… Голдхилл отмечает прилив энергии

У НИХ ПОЧТИ

Но девушка у противоположной стены не унимается:

– При-смот-ри-те – же – за – ре-бен-ком – Ребе-нок – пла-чет – Э-то глав-но-е – Ре-бе-нок пла-чет – и – ни-ко-му – нет – де-ла…

ПОЧТИ ПОЛУЧИЛОСЬ – PRESQUE VU!

– По-че-му – пла-чет – ре-бе-нок – Вам – что все – рав-но?…

Я ЧУВСТВУЮ ЕГО! УРОВЕНЬ КОЛЕБАНИЙ!

Кизи открывает глаза. Его слепит луч прожектора. Проказники отпускают руки. Раздается музыка. «Анонимные Художники Америки» исполняют рок-н-ролльную обработку «Пышности и великолепия» с торжественным тушем на барабанах…

ОКОНЧАНИЕ КИСЛОТНОГО ТЕСТА

В гараже осталось человек пятьдесят. Сцена слегка освещена, но остальная часть гаража погружена во мрак. На сцене перед микрофоном стоит Кэсседи. На нем лишь висящие на бедрах защитного цвета брюки и академическая шапочка, из тех, что надевают на церемонию вручения дипломов. В руке у него целая груда дипломов. Он заведен, как мотоцикл, дрыгает ногами, вздрагивает, притопывает, резко дергает коленями, локтями и головой… Из него льется головокружительный поток слов. Им вторят барабаны «Анонимных Художников Америки». Каждый раз, как маленькая светловолосая барабанщица что есть мочи бьет в барабаны, Кэсседи цепенеет и судорожно вздрагивает, как будто кто-то дал ему пинка пониже спины. Говорит он безостановочно, он вручает дипломы об Окончании Кислотного Теста. Наконец-то идет церемония… именно сейчас… когда?… который час, черт побери? Пять утра или… никто ни черта не знает… Кизи сидит в полумраке, утопая в громадном мягком кресле. Здесь же и некоторые из… выпускников, в основном Проказники. Они надевают черные шапочки и мантии, прыгают на сцену и получают из рук Кэсседи диплом… свернутый в трубку свиток, творение Пола Фостера и Бога Ротора…

Кишка, Ангел Ада, услышав свое имя, исторгает радостный вопль и пускается в пляс. Многие из выпускников отсутствуют. Всеравношка…

– Всеравношка! – объявляет Кэсседи. – К сожалению, в этот вечер Всеравношка не смогла быть с нами, вы же понимаете, ей пришлось записаться на спевку хора сумасшедшего дома, две сотни хорошо поставленных голосов выкрикивают имя ковбоя, известного как Рэй, вы же понимаете, он тоже не смог сегодня прийти… гм!.. затерялся на каком-то медицинском сборище, когда драил сортирные сиденья раствором А-200…

…звучит барабанная дробь, Кэсседи цепенеет, вздрагивает и подергивается, а Проказники стремглав несутся на сцену – Зануда, Бэббс, Чума, Отшельник, Горянка, Гретхен, Пол Фостер, Черная Мария, Пейдж, Уокер, Хейджен, Дорис Копуша, Рой Себёрн в черных мантиях взлетают и опускаются вновь… диплом – это право ступить на путь к горизонту… а в щель расположенной за эстрадой гаражной двери пробиваются первые солнечные лучи. Эти чертовы холодные серебристые лучики… и в гараже становится светлее, оранжевый тараканий полумрак, и воцаряется полная тишина, то там то здесь появляется полоска окружающего мира, точно на куске… люсита… Внутрь вползает дневной зной, он пропитывает все вокруг запахом хандры, мускуса и жирных крысиных пятен… и вот уже появляются клопы и клещи, лобковые вши и блохи, плодовые мушки, черви и долгоносики, все микробы и все личиночные выделения – и принимаются ползать и корчиться, пениться и гнить, извиваться и шипеть. Добропорядочный мир, задыхаясь и кашляя, врывается в гараж, макаронами застревает в каждой голосовой щели и мечется в панике…

Еще два-три дня в среде торчков Сан-Франциско анализировались крах уинтерлендской фантазии Проказников и странная ночь в гараже. То один, то другой помаленьку начинал бить себя в грудь… Ах, неужели мы поддались Страху и Сомнениям, что не пристало серьезным торчкам, неужели из-за нас прекрасный парень не сделал свою вещь… Но ведь многие говорили, что Кизи намерен нас одурманить и заприкалывать или выкрутиться за счет нас, а именно так оно и было. А потом общинный разум, не желая выступать против приколов, остановился на предположении о ренегатстве. Кизи всю дорогу отказывался от своих убеждений, чтобы отвертеться от тюрьмы. Вдобавок это проливает свет еще кое на что, а именно – на причиняющую сплошное беспокойство… скоростную вещь, которой вечно занимались Проказники, ох уж эта их пародийная игра в 400 лошадиных сил, эта игра в развевающиеся американские флаги, игра в дневное свечение, игра в крики «ура!», страшная неоновая игра, ох уж эта их игра в… супергероев, сплошь заведенных, электрических и радиофицированных в электропастельном хромированном отблеске игры. Будда там и не ночевал. Жизнь – дерьмо, как сказал Будда, постоянный гнет скверных карм, а сатори – это пассивность, лежишь себе, балдеешь и размышляешь о Сверхразуме, позабыв про Тедди Рузвельта. Вся благодать – в далекой стране под названием Индия… Ах, искусство жизни в Индии, друзья… Ну и что с того, что там нет водопровода и на улицах полно грязи, главное они овладели искусством жизни…

Перед возвращением «Общества Каллиопы» Проказники выволокли из гаража весь свой хлам, свалили его в кучу на соседнем пустыре, а потом направились в «Размах» – ветхое поместье Бэббса в Санта-Крусе. Хлам Проказников валялся на пустыре, громадная нелепая мусорная куча из обрывков костюмов и масок, кусочков дерева, покрытых светящейся краской, и причудливых вывесок, намалеванных светящейся краской на рулонах толстого пергамента, – все это валялось там и маниакально корчилось целыми днями, а ночью… ночью куча светилась… Пятно позора на гербе Харриет-стрит. Соседи, большинство коих составляли трудолюбивые японцы, люди бедные, но не лишенные чувства собственного достоинства, направили в муниципалитет делегацию с требованием навести в квартале чистоту. На взгляд городских властей, эта акция явилась примером особой гордости жителей за свой район, которая должна способствовать возрождению города, ведь если славный бюргерский дух укореняется даже в скромном квартале злачных мест… Короче, мэр объявил о своей величайшей готовности оказать содействие, и все это вылилось в истинное торжество, на которое вместе с мусорщиками понаехали представители муниципальных властей и телевизионщики. И, объединив усилия, чиновники вместе со славными жителями Харриет-стрит взялись за торжественное разрушение причудливой мусорной кучи одному Богу известно, сколько поколений полоумных пьяных выродков понадобилось, чтобы превратить жалкую заброшенную улочку в гниющие джунгли. Краска дневного свечения шипела и отфыркивалась до конца…

«Общество Каллиопы» устроило в гараже Кислотный Тест, слух об этом дошел до Кэсседи, колесившего по Сан-Франциско на своей очередной машине, и в тот вечер он заявился в гараж. Он вошел со стороны Харриет-стрит, где над входом, согласно тогдашним причудам, уже висел знак «Харриет-стрит, 69», он вошел, в бешеном темпе подергиваясь и дрыгая ногами под невидимого Джо Кьюбу… Он плавал под винтом – тридцать или сорок тамошних торчков сумели определить это по тому, с какой скоростью бегали его глаза: тик-так-токток-ток-так-ток-так-ток-тик-тик-тик-тик-тик-тик-так-токтак-токтиик-тик-тик-тик-тик-тик-ток-так-ток-ток-так, а может, он был попросту ошарашен подобным Кислотным Тестом. Горел лишь очень слабый свет, да поблескивали весьма аморфные световые проекции, никакого шума, только ласкающая слух мелодия на проигрывателе… что за чертовщина… ситар? ситар? ситар?… В гараже выскребли всю грязь, он был чист и непорочен, там появились тщательно подобранные обои из набивных индийских покрывал, изящных и замысловатых, выкрашенных натуральной и долговечной растительной краской, В воздухе висели кусочки хрусталя, лучик за лучиком впитывавшие свет, как… драгоценные камни… А все серьезные торчки в полнейшем молчании сидели, привалясь спиной к стене, или лежали, растянувшись на полу, и каждый наслаждался своей собственной внутренней вещью – вместилища Будды, Всеединого желанного гостя, а Будда в любой момент мог войти и почувствовать себя как дома, хоть сегодня, хоть в 485 году до нашей эры, ему же все едино, этому…

…маленькому толстозадому недоумку… Кэсседи с трудом верит своим глазам… Он тараторит со скоростью тысяча слов в минуту, но никто и ухом не ведет. Все лишь таращат на него свои огромные аметистовые глазищи, полные снисходительности и сострадания, а он в это время бешено вращает своими глазами, покачивает и подергивает плечами…

– Эй! Неужто вам не хочется что-нибудь сделать!.. Только начните, вы же понимаете… бросьте ерундой заниматься…

Они лишь смотрят на него, эти умиротворенные дети сверкающих лиловыми бликами драгоценных камней, и улыбаются, точно компания прикольных монахинь, исполненных покоя, снисходительности и сострадания… и тогда он поворачивается, покачивая головой и плечами, и, дрыгая ногами и размахивая руками, направляется обратно на Харриет-стрит.

О Боже, еще один нежный бутончик в вихрях и сомнениях мучительных открытий! Глаза этой девчушки раскрыты, как цветы пурпурного вьюнка, влажные губки блестят, она улыбается, как впавшая в транс монашка, даже зубки уже начинают шипеть… ну, держитесь! Она заглядывает всем и каждому в глаза и говорит, в экстазе от своего открытия…

– Я… я… я… я… начинаю понимать, в чем дело! Мы все… здесь… верно? Мы все здесь! Мы… зде-е-е-е-е-есь! – и пытается взмахом руки охватить весь воображаемый первозданный космос… который на самом деле представляет собой всего лишь здание, известное под названием «Сарай», в Скоттс-Вэлли, в десяти милях от Санта-Круса. «Сарай» – первый в Скоттс-Вэлли психоделический бар, это и вправду огромный сарай, некогда превращенный в театр и вот теперь – в психоделический бар, которым заправляет Леон Табури. Бар этот в Скоттс-Вэлли первый, и, судя по брюзжанию раздающемуся в ближайшей церкви, в полицейском участке и на страницах местной газеты, он же и последний, ну да не беда! Для девчушки это ее первое мимолетное впечатление от сущего рая, поскольку она тащится под ЛСД, проглотив первую в жизни капсулу…

– Я… начинаю понимать, в чем дело! Мы все зде-ее-е-е-есь и можем делать все, что захотим!..

…все это она выкладывает Дорис Копуше и Чуме. Дорис, всегда готовая прийти на помощь, пытается ее успокоить:

– Совершенно верно. Мы все здесь, все в полном порядке, а ты славная девочка.

Девчушка опускается на складной стул рядом со стулом Дорис и искоса смотрит на нее.

– Мне бы не стоило тебе доверять…

– Стадия паранойи, – сообщает Дорис Чуме. Чудесная старая песня…

– …ведь я слегка одурела.

– Знаю, – говорит Дорис. Старая, старая песня вот и в вашей округе порхают любовь и неземное блаженство, в Скоттс-Вэлли…

Человек восемьдесят местных торчков, знатоков, любителей джаза и так далее сидят и слушают джазовое трио под названием «Новые измерения» – Дэйв Молинари, Эндрю Шушков и приземистый парнишка на контрабасе. На голове у парнишки щегольская шляпа, которую он надевает перед выходом на сцену, фирменный знак, вы же понимаете, – а на носу громадные кубинские солнцезащитные очки, хотя в помещении, как и положено в ночном клубе, темно, если не считать нескольких световых проекций для создания… гм-гм… психоделической атмосферы… при этом он поглаживает, крутит и дергает свой контрабас, точно в лучшие годы Слэма Стюарта. Новые измерения – как хотите, но это просто смешно. Кен Кизи и Веселые Проказники не в силах сдержать улыбку. Кизи и Проказники собрались у стены «Сарая» и в ожидании своего выхода готовят инструменты – электрогитары и бас-гитары, Гретхенин орган «Хаммонд», Уокеровы барабаны, а также чертовски хитроумное сверкающее нагромождение проводов, индикаторов, усилителей, динамиков, наушников, микрофонов – опробование, опробование… «Новые измерения»… Ага. Это трио – попросту атавизм, возврат в конец сороковых и начало пятидесятых, когда джаз был вроде как самой совершенной формой, потрясной и задушевной. Молинари – а может, Шушков? берется за чудовищный риф – о Господи, помните? на пианино, с головой окунаясь в бездонную нутряную пучину душевной вещички. Ах, какие сладостные воспоминания… Скоттс-Вэлли браво шагает в послевоенную Америку с понятием…

Проказники расставили по всему сараю свои колонки, и Бэббс пытается опробовать микрофоны, следя за тем, как скачут стрелки индикаторов… На лице у Бэббса светящаяся в темноте маска призрака, кроме того, на нем индейская рубаха и брюки в разноцветную полоску, он дует в микрофон, потом негромко хмыкает и смотрит на стрелки, после чего негромко вскрикивает, негромко напевает и остается доволен, поэтому он пробует негромко взвыть, чем остается доволен еще в большей степени, и вскорости он уже горланит дурным голосом одновременно с «Новыми измерениями», врываясь в их музыку, точно залетевший в эфир одурманенный призрак. Кизи сидит на складном стуле у Пульта Управления и проверяет наушники. В руках у Кэсседи старая крыстара, уже выкрашенная во множество цветов и полностью лишенная струн. Дорис Копуша разыгрывает из себя добродушную тетушку, сидя рядом с очумевшей девчушкой, которая начинает понимать, в чем дело…

«Новые измерения» заканчивают отделение – разумеется, злые как черти. Что за… твердолобый кретин орал тут как недорезанный, черт подери… Все трое во главе с приземистым парнишкой в шляпе и темных очках топают по направлению к тем, кто вызывает наибольшие подозрения, – к Проказникам. Парнишка подходит к Бэббсу и говорит:

– Я, значит, вот чего… кто это сделал…

– Что именно? – говорит Бэббс.

– Что значит «что», старина! Сам знаешь что! Ну, этот, как его…

– Разве кто-нибудь что-то сделал?

– Значит, этот… ну, в конце! Тебе же лучше знать! Ну, как его… скрежет!

– А, так ты имеешь в виду тот странный шум! По-моему, это обратная связь.

– Как же! Обратная связь!

– Да! Да! Именно! Именно! Именно! – Ну чем не светская беседа… парнишке она особенно не удается. Он в бешенстве. Он пытается подобрать слова, чтобы выразить свое возмущение.

– В другой раз такие подъёбки тебе даром не пройдут… так делают только… ПРАВИЛЬНЫЕ!

Вот! он его произнес! самое оскорбительное из известных ему слов! Теперь этому типу неповадно будет… Кизи берет на себя функции миротворца:

– Он действовал не против вас – он пытался поиграть вместе с вами.

Парнишка пристально смотрит на Кизи, но не реагирует на его слова. Он лишь вновь выкрикивает то же самое, на этот раз в пустоту:

– Так делают только ПРАВИЛЬНЫЕ!

– Да! Да! Именно! Именно! Именно! – говорит Бэббс. – Это сделал вон тот малый!

И он указывает на Ветерка, который сидит за столиком с горящей свечой, склонившись над листом бумаги и усердно рисуя некую метедриновую картинку.