Текст книги "Электропрохладительный кислотный тест"

Автор книги: Том Вулф

XXVI
Полицейские и воры

 
Джимми-Певун,
Грубиян-Потаскун,
Вертит башкой седою
В браунсвильской пыли с перегноем
И принимается голосовать
В глубь Техаса – он начал играть
В «полицейских и воров».
Супергерой одинокий,
Космогерой автострады широкой.
Никакого вранья!
Честность – лучшая маска,
ведь играем, друзья.
В «полицейских и воров».
 
 
Видите, копы-вредители.
Прикольных торчков победители?
Вот это – моя Крыстара,
Вот – с начесом ковбойский костюм,
Ботинки Проказника красные
Из Гвадалахары,
А ковбойская шляпа лихая
Скажет вам, за кого я играю
В «полицейских и воров».
 
 
Я уже не Кларк Кент,
Не Стив Лэмб позабытый.
Пяльте глаза, я играю в открытую
В «полицейских и воров».
 
 
Появилась попутка,
Но в дороге играть
не пришлось ни минутки
В «полицейских и воров».
 
 
За рулем той попутки
Сидел и в пыли перегнойной гораздый на шутки
Миссисипский один проходимец и жмот
С гнилозубой ухмылкой во весь свой дурацкий рот.
Дорога плохая, Буксует машина – нагрузка большая,
Как и ставка в игре
В «полицейских и воров».
 
 
Черт бы его побрал!
Тот Космический Плут – он
Взял да удрал!
Жидкий кофе и яйца в баре автовокзала.
Сыграем в автобусе – где наша не пропадала!
В «полицейских и воров».
 
 
Отсыревший «Грейхаунд» наконец отъезжает,
В нос всю дорогу мочою шибает,
И до самого Солт-Лейк-сити
Играйте в автобусе сколько хотите
В «полицейских и воров».
 
 
Вторым
Еду классом, автобус катится,
Рессоры прямо под задницей
Забыть не дают,
Несмотря на уют,
О глазастых ищейках, оставшихся с носом
Совершенно открыто! Какие вопросы!
Супергерой, несравненный игрок
В «полицейских и воров».
 
 
Теперь – самолет,
Рейс на Сан-Франциско, ночной перелет.
У копов тревога?
Для поимки героя в ковбойской рубахе нужна им подмога?
На взводе курки револьверов ужасных?
Стрелять? В суперпижона в пижонских ботинках красных?
Страхи отнюдь не напрасны.
Истребитель рассудка и ныне со мною
Костюм Проказника из огненной паранойи,
Скрытый от взоров Смешливый ковбой,
Барабанщик сердечный
Шагает навстречу бредятине вечной
Игре
В «полицейских и воров».
 
 
Торжественным маршем из аэропорта
С расчудесным почетным эскортом:
Цвет Проказников, Хью и Нил,
Таких в Чудо-комиксах изобразил
Прикольный художник.
Начнем-ка фильмец:
ЗАПРИКАЛЫВАЕМ КОПОВ!
 
 
Одурачим федерален
Одурачим шерифа Сан-Матео
Одурачим начальника сан-францисской полиции
Одурачим судей в их кабинетах
Мы не сдадимся, сил у нас хватит
Мы пойдем до конца
Мы будем дурачить вас на пляжах
Мы будем дурачить вас на аэродромах
Мы будем дурачить вас в полях, на улицах, на холмах
И на деревьях.
Классный сюжетец
Знатный фильмец
В дураках остается каждый хитрец!
Смотрите внимательно на экраны
Сыпьте Дж. Эдгару Гуверу соль на раны!
Идет игра в «полицейских и воров».
 

Кизи скрывается у своего приятеля… в Пало-Альто. Его охватывает странное душевное состояние. Он втянут в фильм копов, в игру в «полицейских и воров», и те, в конце концов, выиграют, потому что это их фильм «Ага, попался!», Если только он не сделает этот фильм своим, что потребует отчаянного риска и беспримерной отваги. Вот он я, ребята… В игре в «полицейских и воров» надо всюду прятаться и красться в состоянии тахикардии, а они любят, когда перед ними пресмыкаются в страхе, и поэтому…

ДОЛОЙ ПРЯТКИ!

Короче говоря, фантазия ныне такова: превратиться в ярко-красный светящийся Очный Цвет – цветок, закрывающийся с приближением ненастья, возникающий то здесь, то там, прямо у всех на глазах, а потом исчезающий, оставляя за собой аромат легенды. Он уподобится одному из тех киношных преступников, которые присылают в полицию вычурные шифрованные записки о девицах «по номинальной цене» и о своем намерении их удавить – после чего выполняют свое намерение, а весь мир в это время затаив дыхание ждет, что на будущей неделе сообщат об очередной сломанной подъязычной кости. Правда, он никого не душил, он всего-навсего покуривал траву. Однако, судя по возбуждению, царящему в Сан-Франциско, этого никак не скажешь…

Непривычно иметь в доме такого гостя – … почти никогда не знает, как себя с ним вести, а Кизи в исступлении бросается из крайности в крайность, от паранойи и сверхосторожности к удивительному пренебрежению собственной безопасностью, причем состояния эти чередуются абсолютно бессистемно. Кизи встает около полудня, а то и в час, завтракает, затем выходит в сад за домом и сидит там в своей рубахе с начесом, играя на флейте Проказников. Если в Пало-Альто человек сидит в саду и играет нечто куда более странное, чем любой транзисторный приемник, это предвещает прикольный мятеж; тем более если этот человек – здоровенный мускулистый Горец в рубахе с начесом, играющий на флейте. Потом ночью – пару затяжек здесь, пару затяжек там, это весьма пользительно, майор, и Кизи с двумя-тремя Проказниками поднимают галдеж, тихий такой

 
Галдеж
Мозговой выпендреж
Разнесем в пух и прах
Все аргументы в крысиных мозгах
Писк, шутовство, завывания
Бессвязная глоссолалия
Петухи-крикуны! Мегаскопы!
Ударим в барабанные перепонки!
ЗАПРИКАЛЫВАЕМ КОПОВ!..
 

до двух часов ночи дом сотрясался от звона крыстарных струн, сумасшедших воплей и истошной травяной эйфории, способных на ближайшие пятнадцать лет лишить сна весь погруженный в сладкие грезы туннельный Пало-Альто… но в четыре или пять утра, после установления рекорда по продолжительности безумного воя, Кизи вдруг приходил к выводу, что пора принимать все мыслимые меры предосторожности, и удалялся в подвал, в уютное гнездышко, заставленное покрытыми паутиной ящиками. Что ж, по крайней мере, эти ублюдки по-гестаповски не похлопают его по плечу – «А вот и мы, Кизи…»

Вот такой фильм… но, проснувшись, он почти сразу же начинает свой фильм сызнова. Нил, Хью Ромни, Кизи и небольшой отряд Ангелов Ада направляются на трехдневный «Фестиваль Полетов», идущий в Государственном колледже Сан-Франциско, – субботний вечер, 1 октября. Что посеешь… Студенческий мир уже охвачен Кислотными Тестами. Государственный колледж Сан-Франциско стал для кислотных торчков подлинным университетом, примерно так же, как университет штата Огайо – для футбольных фанатов. Они пробуют свои силы во всей этой вещи, в Кислотном Тесте, с предельно добросовестным эклектизмом.

 
Альфа, Бета,
Дельта, училки-зубрилки.
Киношки, курилки.
Студенческий мир!
 
 
Бусы, четки, Бубенчики,
Прикольные шмотки,
Сандалы-мандалы.
Психоделия!
 

Ангелы Ада превращаются в мобильное оружие Беглеца. Им эта роль по душе. Пускай только копы сунутся, они их до умопомрачения заприкалывают хоть патрульную машину, хоть целый взвод. По неведомой причине во всех зданиях на территории колледжа горит свет. Фестиваль проводится в гимнастическом зале – забитом подмостями и людьми, обстреливающими потолок из прожекторов и кинопроекторов – башни Контроля, а на эстраде «Благодарные Мертвецы» – короче, с максимальной скрупулезностью воздается должное первым Кислотным Тестам, и вдруг становится известно, что скоро появится

КИЗИ

который намерен выступить по университетскому радио… корабль течи не даст, фантазия продумана до мелочей, вплоть до Ангелов Ада, несущих караульную службу возле радиостудии. Разве что, как только подключают все провода и поднимается галдеж, в зале появляется Кэсседи и объявляет в микрофон

КЕН КИИИИИ-ЗИИИИИИ

а время – около четырех утра. Кизи, закрывшись в студии, вещает по самым длинным в истории Проказников проводам, протянутым в гимнастический зал через всю территорию колледжа. Вольный Фрэнк, Ангел Ада, чумовой от кислоты, вламывается в радиостудию и видит Кизи, сидящего на табуретке с электрогитарой в руках, ноги и шея его опутаны проводами, он бренчит на гитаре и надрывно выкрикивает в микрофон стихи, а помещение залито светом люминесцентных ламп и яркого сигнала «В ЭФИРЕ» – Бог ЛСД – Меня охватывает страх – Он весь запутан в проводах Тот Бог напоминает спутник, парящий где-то в небесах, – после чего Фрэнк крепко обнимает его, ощущая при этом сильнейший электрический импульс, садится на пол и принимается играть на губной гармонике, а Кизи все кричит к вящему удовольствию сотен людей, любующихся вихревым световым концертом в гимнастическом зале: «Всем, кто стоит, сидит и ползает по полу, – разноцветное безумие, вихрем носящееся вокруг вас и по потолку над вами и есть ваш мозг!» – и он торжественно удаляется.

«Он в ярости, потому что не сумел пленить мой разум, – думает Фрэнк. – А ведь он пленил уже не один миллион умов, и от этого на лице его нет места даже улыбке».

Однако в гимнастическом зале не было ни миллионов, ни даже сотен, потому что в столь поздний час там оставались лишь закоренелые торчки, многие из которых так растащились, что приспособились ко всевозможным временным и географическим искривлениям. Все существовало в действительности: Мани, чоханская майя мадам Блаватской, Кен Кизи, вещающий через систему усилителей… в конце концов Кизи выходит из своего убежища и шагает сквозь остатки толпы, но все уже обезумели, и он скрыт от взоров… в костюме Проказника из огненной паранойи…

И тем не менее!.. в среде торчков Хейт-Эшбери уже поползли слухи. Вернулся Кизи, Человек, тот самый Кастро, который завоевал для них все, что они сегодня имеют. Что посеешь…

…то и пожнешь… В крысином красноприливном Манильо Кизи и Проказники были настолько отрезаны от внешнего мира, что вести из Сан-Франциско до них почти не доходили. Они жили на самом настоящем Острове Дьявола. И имели весьма смутное представление о том, что творится в среде торчков в Хейт-Эшбери. И вот теперь, похоже, не надо даже ни о чем спрашивать. Все сразу бросается в глаза. Это же настоящий карнавал… Единственное, что надо сделать, это подняться в Хейт-Эшбери – и Кизи на свой страх и риск проделывает этот путь… Черт возьми, в Хейт-Эшбери мускулистый тип в ковбойских башмаках и ковбойской шляпе – с виду он… вполне здоров. Копы заняты тем, что пытаются раскусить этих новоявленных волосатиков, этих битников, – психи эти ведут себя куда более странно, чем битники, некогда населявшие НортБич. Они светятся голубизной, точно кинескоп телевизора. Чокнутые хиппи-дриппи… а эти их прически «под Иисуса», мужчины с волосами до плеч и бородой до пуза, все длинные, тощие и вялые, точно… чахоточные! Сержант, они сидят возле магазина на Хейт-стрит, неподалеку от той «Психоделической лавки», как будто кто-то шмякнул целую команду чахоточных о витрину и они сползли на тротуар, сидят и пялят на тебя свои огромные глазищи оборотней, пятя – и все. И еще у них полно всякого нелепого дерьма, индейского и индийского: вышитые бисером головные повязки, бусы и церковные колокольчики… есть и живые, так те разгуливают по Хейт-стрит, разодетые как на маскарад, к примеру, в мундире, вроде как у швейцара, с галунами и прочей дребеденью, но всегда в синих джинсах и модерновых башмаках… Копы! – ах, как все это сбивало их с толку!

Пьяниц и наркоманов копы знали как облупленных, слыхали они и про ЛСД, но вещь, что творилась там… Торчки могли дурачить копов как слепых котят, и копов это выводило из себя. Хейт-Эшбери всегда был уютным и живописным жилым районом на вершине холма, между въездом в город и парком «Золотые Ворота», где мирно соседствовали белые и негры. В Норт-Бич квартирная плата росла, и многие молодые семейные пары начали с богемным энтузиазмом переселяться в Хейт-Эшбери. Переехали туда и некоторые из старых битников. Они околачивались в имении, называвшемся «Голубой единорог». Но что действительно всколыхнуло весь район, так это восьмимесячной давности Фестиваль Полетов. Восемь месяцев! – и вдруг выяснилось, что Кислотные Тесты прижились и дали всходы в душах людей, превративших Тесты в целый образ жизни.

Сняли дом в Хейт-Эшбери и «Благодарные Мертвецы», и это уже было не прежнее общинное житье-бытье, когда все кому не лень набивались в один-единственный дом. Они жили в стиле Проказников, как группа с именем и собственной миссией, которая состояла в музыке и психоделическом видении мира… Да… Худой до прозрачности малый с обрамляющими лицо невероятно прикольными волосами и бородой Иисуса, в круглых очках в проволочной оправе, по имени Чет Хелмс, собрал группу под названием «Фамильный Пес». Они также жили в стиле Проказников, в гараже на Пейдж-стрит, 1090, и играли на рок-н-ролльных танцах в окружении индейской символики. Они участвовали в Фестивале Полетов. Хелмс был торчком, но торчком весьма деловым. От него не укрылось, что Фестиваль Полетов несет с собой новую волну. Он затеял постоянный, еженедельный Фестиваль Полетов, с продажей билетов, в танцевальном зале «Аваллон» на углу Ван-Несс и Саттер. Тем же занимался и импресарио первого Фестиваля Полетов Билл Грэхэм, заведовавший проведением Фестивалей в «Филмор аудиториум» – танцевальном зале на углу Филмор и Джири. Еще на первом Фестивале Полетов между Грэхэмом и Кизи вспыхнула ссора по поводу того, кому из них распоряжаться выручкой, и кончилось все паскудным и тягостным мгновением, когда Грэхэм решил пойти на мировую, а Кизи посмотрел на протянутую ему руку и удалился. Однако суть Кислотного Теста Грэхэм ухватил точно. Как в «Филморе», так и в «Аваллоне» Кислотные Тесты проводились по образцу Теста Проказников, со всеми средствами информации – рок-н-роллом, кинофильмами и таинственными амебно-межгалактическими световыми эффектами. В «Аваллоне» учитывались даже такие детали, как стробоскопы и места на танцплощадке, где можно было в лучах невидимого инфракрасного света возиться с краской дневного свечения. Короче, все, кроме… четвертого измерения… Космо… вещи, возникающей в три пополуночи… опыта восприятия, кайроса… «Они знают, где это находится, но не знают, что это такое…» И все же Тесты в обоих танцевальных залах были восприняты как важнейшие события, как парадный вход… в Жизнь.

Становились частью общего пирога и вновь возникавшие общины. К примеру, «Диггеры», возглавляемые парнем по имени Эмметт Гроган, чьим кумиром был Кизи. Они занимались проказами. У них была «Система Координат» – огромная, высотой девять футов, рама, которую они ставили на улице, упрашивая прохожих прошагать сквозь нее… «чтобы все мы оказались в одной системе координат». Потом они организовали бесплатную раздачу пищи приезжим, торчкам, алкашам, словом, всем желающим – в четыре часа дня, в дальней части парка. Провизию они выклянчивали у оптовиков, после чего устраивали рекламную шумиху, ну и все такое прочее. Можно было вволю посмеяться, глядя, как они ежедневно раздают направо и налево тушенку из больших молочных бидонов… На углу Фултон и Скотт стоит громадный старый дом в псевдоготическом стиле, известный как «Русское посольство». Там живет новая группа под названием «Общество Каллиопы», возглавляемая актером Биллом Тара. Целое сборище ярких типов вроде Пола Хокена и Майкла Лейтона, который, всегда носит русскую каракулевую шапку, а также Везунчика Джека, смешливого седого ирландца с бородкой как у эрдельтерьера, в фуражке таксиста и мешковатых твидовых брюках, купленных в «Магазине грязноватой одежды»… все они сидят в огромной гостиной, пустой, но сохранившей следы былого великолепия в виде резного дерева и четырнадцатифутовых потолков. Везунчик рассказывает о своей подружке Сандре, молоденькой девочке, которая только что приехала из округа Бакс, штат Пенсильвания:

– Я вхожу, – и он делает движение головой в сторону комнаты на верхнем этаже, – и, секите: у нее во рту косяк вот такого размера, настоящая сигара, старина!.. она балдеет под радио и попыхивает этой своей «Короной», балдеет себе и попыхивает – красотища! Как это напоминает былые времена!

Ну конечно же!.. тайная ностальгия по тем первым дням, когда было сделано открытие, когда марихуана впервые робко приотворила двери разума, а на этой стадии подобные вещи и делаются! – на этой стадии балдеют под радио – понятно? Красотища! В Хейт-Эшбери начинает съезжаться молодежь… в поисках Жизни… это же карнавал! Сад Эдема! Ла-Хонда, перенесенная в большой город! прямо под открытым небом! где все доступно. Деньги носятся в воздухе. Это не проблема. Черт возьми, за три часа попрошайничества можно набрать девять-десять монет. Господи, да стоит добропорядочным обывателям увидеть бородатого парнишку в бусах и цветах, с висящей на шее бляхой с надписью «У меня гордое сердце, но не гордый желудок», как у них мозги набекрень, и они тут же выкладывают мелочь, даже доллары. Нет, это уже перебор. Но ведь на худой конец всегда можно…

– Кто хочет честно заработать? – говорит девица по имени Джинни, которая тоже живет в Посольстве. Майкл Лейтон тут как тут, и выясняется, что Джинни по вечерам три или четыре часа подрабатывает Полуголой Чистильщицей Обуви в обувной лавчонке на Бродвее в Норт-Биче, и там требуется зазывала, который должен торчать на тротуаре и убалтывать клиентов. Майкл Лейтон соглашается на эту, ну да, честную работу и стоит там по вечерам в цилиндре и смокинге, коршуном налетая на тоскующих по полуголым девицам зубных врачей, которыми кишмя кишит Норт-Бич. Они заходят в лавчонку, усаживаются на место клиента, ставят ноги на подставку и полторы минуты, пока Джинни чистит им туфли, наблюдают, как трясутся и раскачиваются ее сиськи, а рядом стоит мрачноватый здоровенный негритос с рукой в непосредственной близости от свинцовой пивной бутылки, предназначенной для оглоушивания наглецов и сексуальных маньяков, а потом все выходят с одной и той же фразой: «Самое смешное, что она чертовски здорово чистит обувь!»

– …Ну, я и глотнул чуточку кислоты, так сказать, для остроты восприятия, – рассказывает Майкл Лейтон, – и тут подходят два морских пехотинца, один – здоровый такой сержант и с ним еще один, с нашивками на рукавах, вот до сих пор. Во мне к тому времени росту уже восемь футов, а они – муравьи да и только, так меня растащило, ну, я и ору прямо им в хари: «Если вы прекратите войну, ребята, то останетесь без работы!» А сержант как рявкнет: «Что-о-о-о?!» – и тут, старина, все вроде как переворачивается – теперь уже в них восемь футов росту, а я – муравей! и…

Ну чем не карнавал?… причем в его словах не было никакой политики, одна сплошная проказа, потому что политическая вещь, со всеми этими Новыми Левыми, в сан-францисской системе людей с понятием вроде как кончилась, кончилась она даже в Беркли, этой цитадели студенческой революции и всего такого прочего. В один прекрасный день появляется некий малый, на участке которого в демонстрации в защиту сборщиков винограда, а то и в таких опасных вещах, как борьба за права негров в штате Миссисипи, всегда можно было рассчитывать, – и все тотчас же видят, что он заделался торчком. Он отрастил длинные христовы волосы. На нем маскарадный костюм. Но самое главное – он стал терпимо, а значит, и пренебрежительно относиться к тем, кто все еще ведет активную политическую борьбу за гражданские права, против войны во Вьетнаме, против нищеты, за свободу народов. Он видит, что их силком затащили в старые «политические игры», что они невольно содействуют угнетателям, играя в их же игру и пользуясь их же тактикой, в то время как он с помощью психоделических препаратов исследует безграничные области человеческого сознания… Пол Хокен, тот, что живет в Посольстве, – в 1965 году он был знаменитым активистом – спортивный свитер, синие джинсы и пиджак с застежками из тесьмы, – участвовал в марше из Селмы, работал фотографом в Организации борцов за гражданские права в Миссисипи, рисковал жизнью, снимая на пленку условия труда негров, ну и так далее. Теперь же на нем огромный гусарский мундир с золотыми аксельбантами. Волосы его спадают на лоб и вьются вокруг шеи потрясающе черными миконосскими кудрями.

– Сдается мне, ты уже не так тесно связан с борьбой за гражданские права?

В ответ он только смеется.

– А как же все, чем ты занимался в прошлом году?

– Все переменилось. Жаль, ты не видел, как они направлялись в Сакраменто. – Речь идет о калифорнийских студентах, которые направлялись из Беркли в Сакраменто проводить демонстрацию.

– Ага, – вставляет Тара.

– Сплошь студенческая братия в спортивных рубахах, с короткой стрижкой, собственными автомобилями и разноцветными лозунгами навроде тех, что малюют художники-ре кламщики. В это дело вбухали кучу бабок.

– Ага, – подтверждает Тара, – и все талдычат про каналы. Мол, они намерены сделать то да се через существующие каналы, а вот то-то и то-то они через существующие каналы сделать не смогут, все талдычат про каналы.

– Ну да, – говорит Пол, – и грозят кулаками, – он поднимает сжатый кулак и принимается, посмеиваясь, потрясать им в воздухе, – грозят и приговаривают: «Мы направляемся в Сакраменто протестовать, вместе со своими подружками!» Да, все переменилось. Теперь это сплошь студенческая братия в собственных «мустангах».

Сплошь студенческая братия в собственных «мустангах»! В интеллектуально-хипповом мире Калифорнии невозможно представить себе более язвительного определения. Сплошь студенческая братия в собственных «мустангах». Нет, каково? О, Марио, Дилан и Джоан Баэз, о, Свобода Слова и Движение против войны во Вьетнаме, – ни одному здравомыслящему человеку и присниться не могло, во что это выльется всего за двенадцать месяцев – что все это превратится в супермаркет и достанется вздорным наследникам – студенческой братии в «мустангах», – а ведь все, как это ни невероятно, происходит именно так, как предсказывал провокатор Кизи, когда дудел на своей треклятой гармонике и приговаривал: «Просто уйдите прочь и скажите: насрать на нее…»

Замшелые люди с понятием! Богемные бойскауты! да и замечательные митинги в Беркли, привлекавшие некогда десять тысяч человек, теперь собирают в лучшем случае тысячу. Все переменилось! Даже в отношении чернокожих. Негры оказались вдруг за пределами мира людей с понятием, если не считать нескольких торговцев наркотиками вроде Супернегритоса да двух-трех типов вроде Гэйлорда и Хэви. Публика, сплотившаяся вокруг Хейт-Эшбери, объясняет это тем, что неграм не по вкусу ЛСД. В мире людей с понятием самым ценным качеством чернокожих всегда считалась так называемая холодность. А ЛСД насквозь прошибает этот свинцовый заслон под названием холодность, заставляет действовать совершенно открыто, вызывает заскоки, пунктики и все такое прочее. Кроме того, чернокожие не испытывают особого восторга от ностальгии по грязи, столь свойственной всем белым молодым людям из семей среднего достатка, людям, которые съезжаются в места вроде Хейт-Эшбери, толпами набиваются в тесные норы и живут прикольной простой жизнью, вы же понимаете, спят на полу на засаленных тюфяках, каких не сыщешь и у самого чумазого негритоса, хлещут содовую воду, прикладываясь поочередно к одной бутылке, запросто пускают ее по кругу и, нимало не заботясь о старинных водопроводно-гигиенических традициях Америки, плюют даже на тех гнусных средневековых паразитов, что возникают в каждом паху, – на лобковую вошь!.. ты же знаешь, как это бывает, старина, глянешь вдруг на низ живота и видишь что-то похожее на крошечные шрамики, какие-то мелкие струпья, малюсенькие такие, стервозы, отдираешь один, выковыриваешь его с корнем, а он начинает ползать! Черт подери!.. и тут уже ползают все, а ты принимаешься исследовать лобок и яйца, и выясняется, что они живые. Это похоже на невиданные доселе джунгли в твоей собственной промежности, в жестких твоих завитках, и там кипит жизнь, как в прикольных средневековых баснях про зверей, ведь эти стервочки, похожие на крабиков с мягким панцирем, и вправду могут отплясывать на булавочной головке, ты давишь их одну за другой, а потом смотришь и видишь, как по степям и саваннам ползут еще восемь, ты до слепоты вглядываешься в маленькую Африку у себя между ног, а это значит, что настало Время А-200, старина, – А-200! Жгучая жидкость единственное лекарство – тот самый зеленый пузырек, старина! не забудь! и так далее… – Ностальгия по грязи!.. Это и есть…

…Жизнь… Даже в таком месте, как Ла-Холла, в северном Сан-Диего, самом шикарном курорте на всем тихоокеанском побережье, – один из замечательных молодых любителей серфинга Т. появляется в один прекрасный день на трехколесном мотоцикле с багажником, вроде тех, на которых разъезжают рассыльные при аптеке, заворачивает в каждый закоулок, парни выходят из дома, и – угощайтесь! – у него при себе все мыслимые и немыслимые таблетки и капсулы плюс пакетики с травой, и… начинается Жизнь. В Жизнь вплывают даже группировки, целиком посвятившие себя серфингу, к примеру. «Бригада насосной станции» – таинственное море и прочая дребедень! – и некоторые направляются в глубь побережья, прочь от насосной станции, подальше от наскучившей череды созданных для серфинга бурунов, которых они ждали раньше с нетерпением фригийских могильщиков, прочь от насосной станции, на автостоянку, где они сидят в машинах с особыми стеклами цвета аметиста и впитывают в себя лучи щедрого тихоокеанского солнца, проникающие сквозь таинственные окна, а копы удивляются, какого черта они торчат в машинах и не идут на пляж, копы выволакивают их из машины, устраивают обыск и ничего не находят, но предупреждают: Мы знаем, что выпьете здесь пиво… Пиво!.. Один из главарей «Бригады насосной станции» Арти приезжает в Хейт-Эшбери – ведь во всех школах Калифорнии это место уже слывет подпольем Жизни, хотя и ни разу не упоминалось в газетах… Хейт-Эшбери!.. на слуху уже вся новоиспеченная легенда, начиная с Аузли, известного ныне как Белый Кролик, параноического гения кислоты… Арти приезжает в Хейт-Эшбери, идет среди бесконечных ступенчатых домов с окнами-фонарями, среди живописных трущоб, а на Хейтстрит сидит на краю тротуара, не кто иной, как Джей со светлой памяти насосной станции, сидит себе с большой хозяйственной сумкой под боком.

«Привет, Джей!»

Джей лишь на миг вскидывает глаза и говорит: «А, здорово, Арти», – как будто это так естественно – что оба они в Хейт-Эшбери, как будто они здесь уже не первый год, а потом прибавляет: «Возьми пакетик», – и он лезет в хозяйственную сумку и протягивает Арти полный пакетик травы, свободно, совершенно открыто… Арти наведывается в коммунальную берлогу Анчоуса. Анчоус, который во времена серфинга был мало кому известен в Ла-Холле, так как серфингом не увлекался, в Хейт-Эшбери превратился в чудесного человека и доброго пастыря для всей понаехавшей из Ла-Холлы молодежи. Арти совершает обход Хейт-Эшбери, и это сплошной… карнавал! – все дивными способами работают на Дирекцию, получают из раздаточных автоматов ЛСД Аузли, курят траву, глотают метедрин, ебутся и бесятся где и когда вздумается, фактически прямо на улице… Спустя некоторое время Анчоус устраивает на территории университетского городка в Сан-Диего вечера любви под названием «Транслюбовные авиалинии», где все до прикольного бреда накуриваются травой под самый громкий рок-н-ролл в истории, все курят траву в непроглядном зеленом облаке, мало того, они снимают все это на пленку для… архивов, они уже связаны с настоящими людьми, Классными Ребятами, мотоциклетной бандой, известной как Гробовщики, местный вариант Ангелов Ада… гм-гм… и Арти прислоняется спиной к дереву и выкуривает косяк, набитый обыкновенным табаком «Булл Дурам», потому что надо постоянно выглядеть так, будто ты целиком погружен в вещь… однако это и в самом деле уже перебор… Не менее девяти различных полицейских подразделений организуют массовую облаву с целью выжечь каленым железом всю эту наркотическую чуму в школах округа Сан-Диего, они вламываются в «Ла Колония Тихуана», что значит «Трущобы Тихуаны», как именуются в подполье Ла-Холлы меблированные комнаты неподалеку от пляжа, где этим летом живут одной Жизнью многие люди, – в результате арестованы некоторые добрейшей души ребята с насосной станции, но такова Жизнь, мир делится на серфинг-торчков и серфинг-дурачков… К тому же можно было со смеху лопнуть, глядя на рожи копов, когда они узрели потолки в «Ла Колония Тихуана», сплошь увешанные кружевами сцепленных колец от пивных банок, волнуемых бесподобной серебристой рябью экстазных бликов…

Условное Поколение! Не Потерянное Поколение и не Поколение Блаженных, не Молчаливое Поколение и даже не Поколение Цветов, но Условное Поколение, – детишки, которых вяжут направо и налево по всему побережью за траву, и все на первый раз получают условный срок и выходят на поруки – «Подумаешь, условный срок!» – когда не за горами золотой век, а ведь так оно и есть, потому что эту вещь уже ничем не остановишь. Она подобна катящемуся с холма валуну – вы можете смотреть на него и говорить о нем, орать и чертыхаться, но вам нипочем его не остановить. Вопрос лишь в том, когда он исчезнет. В данный момент в Хейт-Эшбери он может исчезнуть двумя путями. Один – буддистское направление, вещь Лири. Есть серьезные торчки вроде Майкла Боуэна и Гэри Голдхилла, которые намерены основать здесь Лигу Духовного Развития, объединить все движение в лоне одной церкви, придать ему конкретность и даже юридический статус. И ради своей мечты они отказались от многого. Голдхилл – замечательный торчок! Он – англичанин, и в Англии писал для телевидения разную экспериментальную ахинею, вот Би-Би-Си и направила его в Штаты с просьбой о крупной стипендии, Гуггенхеймской или еще какой, а он провел каникулы в Мексике и в Сан-Мигель-де-Альенде случайно встретил нескольких американских торчков, которые сказали: «Старина, ты должен вернуться сюда с наступлением сезона дождей и отведать волшебных грибов», и послали-таки ему, черти, телеграмму в Гвадалахару или куда-то еще: «ДОЖДИ НАЧАЛИСЬ ГРИБЫ ВЫРОСЛИ», – он из любопытства вернулся, отведал грибов, точно так же, как в свое время Лири, обнаружил существование Дирекции, махнул рукой на все, на всю эту игру в телеби-би-си, и посвятил себя Жизни… А Боуэн имеет квартиру с обоями из индийской набивной ткани, кушетками, чайниками и чашками индийской ручной работы и тремя кусочками хрусталя, подвешенными к потолку на почти невидимых нитях и впитывающими свет подобно парящим в вышине драгоценностям, – жилище, свободное от всего технического дерьма современной пластмассовой Америки, ведь, как сказал Лири, жить следует в обители чистоты, куда сам Гаутама Будда, войдя из 485 года до нашей эры, почувствовал бы себя как дома. Ибо когда-нибудь на улицах непременно в пасторальной чистоте будет вновь расти трава, ведь жизнь – это дерьмо, сплошной гнет дурных карм, нескончаемая борьба с катастрофами, которые в конечном счете можно предотвратить лишь полнейшим очищением души. полнейшей покорностью, при которой человек превращается в ничто… и становится сосудом Всего… Всеединства…

…в отличие от направления Кизи, которое в Хейт-Эшбери превратилось в господствующий образ жизни… за пределами катастрофы… и состоит в том, чтобы торчать от всего, что работает и движется, от каждой накаленной проволочки, каждой лампы, каждого лучика, вольта и децибела, от яркого света и горения украшенной развевающимися американскими флагами разноцветнонеоновой Америки, и доводить все это до некоей мистической крайности, откуда недалеко и до самого западного порога восприятия…