Текст книги "Книга тайн"

Автор книги: Том Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– Все-таки надумал к нам присоединиться? – усмехнулся Тристан.

– Я получил искомое.

Он оттолкнул шлюху, вскочил с кровати, сбил ногой стакан с вином, стоявший на полу. Схватив отцовский меч, покоившийся в ножнах на полке, он сказал:

– Ты уверен?

– Есть только один способ подтвердить это.

Мы вернулись в башню под загадочные взгляды фламелевских фигур. Над нами распростерлась черная бездна. Я молча высыпал порошок на сложенный лист бумаги. Я заранее решил сохранить какую-то часть на тот случай, если первая проекция окажется неудачной, но порошка было так мало, что я боялся потерять хоть гран. Я скрутил бумагу и запечатал воском. На скамье лежало серебряное зеркало еще с тех времен, когда я пытался поймать солнечные лучи; я посмотрел в него и ужаснулся. Кожа у меня посерела, волосы поредели, а глаза запали так, что их почти не было видно. Кожа на руках стала розовая и блестящая, гладкая, как у младенца, после всех ожогов, полученных мною в спешке. От брызг купоросного масла на щеке появился крестообразный шрам.

Тристан принес яйцеобразный сосуд дутого стекла – тигель, наполнил его порошкообразным свинцом, отмерив нужное количество на весах, потом опрыскал несколькими каплями ртути. После этого он закрыл тигель хрустальной пробкой, обжег края свечой. Пока он делал это, я набросал угли в топку и принялся работать мехами. Я смотрел, как изменяется цвет пламени от красного к оранжевому, потом к ярко-белому, на который и смотреть-то было больно. Увидев этот цвет, я понял, что мы готовы.

Я взял стеклянное яйцо железными щипцами и поместил его в самое пламя. Тристан положил руку мне на плечо и подался вперед. Хотя ночь была холодной, с нас лил пот.

– Сколько на это уйдет времени?

– Мы увидим, когда наступит этот момент, – сказал я.

Он стоял и смотрел, наши тела так плотно прижимались одно к другому, что наш пот смешивался. Я почти не замечал этого. Из металла в стекле начал выделяться пар. Свинец размягчился и стал пузыриться, впитывая в себя ртуть.

Я отодвинулся от Тристана и принялся работать мехами, раздувая пламя до нового неистовства. Жар обжигал мне лицо, в башне клубился дым. Тристан отошел в сторону, закрыв глаза руками, но я, как прикованный, стоял у печи.

Что-то мелькнуло в стекле, и я понял, что время пришло. С помощью кочерги я выбил хрустальную пробку, потом поднял щипцами свернутую бумажку с порошком и швырнул ее в печь. Она прошла сквозь дверцу, упала на кипящий металл в тигеле и загорелась. Возникло чистейшее, белейшее пламя, словно солнечный луч на снегу. Когда пламя погасло, я увидел ауру, светящийся венец, наполнивший тигель разноцветьем. Радуга.

Я вскрикнул, повернувшись к Тристану. Он, видимо, тоже видел это и потому подбежал ко мне. Общими усилиями мы вытащили тигель из огня и ровно поставили его на пол. Тристан обнажил меч, поднял его и ударил. Стеклянное яйцо треснуло пополам и распалось. Сквозь дым и пот, которые жгли нам глаза, мы смотрели на то, что создали.

XXIII

Нью-Йорк

Возвращение в квартиру оказалось еще неприятнее, чем он предполагал. Полицейский, дежуривший у дверей, был уже предупрежден и выдал им резиновые перчатки и бахилы, потом поднял ленту, натянутую поперек двери. Ник и Сет поднырнули под нее и вошли в гостиную.

Ник понял, что в последний раз видел эту комнату через окно «Базз». Он посмотрел на стол Брета, потом туда, куда была направлена веб-камера, пытаясь понять, где стоял киллер. Компьютер Брета исчез, как и стул, к которому был привязан бедняга. Исчезло, к счастью, и тело, хотя на полу остались пятна, возможно, кровь Брета. Как долго сохраняют в неприкосновенности улики на месте преступления?

Он прошел в свою спальню. Полиция, видимо, побывала и здесь, кавардака не было, но привычный порядок нарушился – кое-что явно вынимали из упаковок, а потом засовывали обратно. Он хотел сесть на кровать, но передумал. Все его тело сжималось от боязни оставить след на том, к чему он прикоснется. Он присел перед прикроватной тумбочкой, вытащил ящик. Кожаный дорожный бумажник – подарок родителей к окончанию университета – лежал у задней стенки под обычным хламом: лосьоны после бритья, дешевые книжки и презервативы. Он вытащил паспорт, потом сунул бумажник в карман пиджака. Никогда не знаешь, что может понадобиться. С обложки паспорта на него взирал золотой орел со связкой стрел в когтях.

– Ник?

Он задвинул ящик, повернулся, пытаясь не выглядеть виноватым. Сет стоял в дверях, за ним полицейский, глядя через его плечо. Видели они, что он сделал? Выпячивается ли бумажник в его кармане?

– Нашел. – Голос его прозвучал безжизненно в погруженной в тишину квартире. Он кинул паспорт Сету. – Идем.

Он в последний раз окинул взглядом комнату. Свернутый носок лежал на полу в том месте, где он оставил его три дня назад. Журнал был открыт на той статье, которую он читал за обедом в тот вечер. Две помятые рубашки, которые собирался погладить, висели на дверце стенного шкафа. Его прежняя жизнь. Он вспомнил статью, которую когда-то читал в «Нэшнл джиографик», о пещерном человеке, замерзшем в Альпах. Он идеально сохранился, вплоть до горстей ягод, зажатых у него в руках. Ученые пришли к выводу, что он заснул рядом с ледником и надвигающийся лед поглотил его. Ник часто вспоминал о нем. Понимал ли он, что с ним происходит? Был ли момент, когда он пробудился и понял, что находится в ловушке? Был ли лед достаточно прозрачен, видел ли он залитый солнцем мир за пределами ледяного панциря? Кричал ли он, или же лед заморозил его легкие?

Ник кинул взгляд на будильник у кровати, чтобы сориентироваться во времени, но даже часы стали жертвой чар, околдовавших комнату. 00:00.00:00.00:00. Синие цифры подмигивали ему, дразня своим безвременьем. Вероятно, полицейские вытаскивали шнур из сети, обыскивая комнату.

– Идем. – Сет ждал его.

Ник медленно двинулся к двери, пытаясь впитать в себя как можно больше воспоминаний. В этот момент он и увидел фотографию Джиллиан. Она стояла на туалетном столике, почти невидимая за склянками и аэрозолями. Он так и не собрался убрать ее. Он протянул руку, чтобы взять и рассмотреть получше.

– Не делай этого, – сказал Сет, размахивая паспортом. – Ты и так уже достаточно помог полиции.

Ник не пользовался паспортом со времени своего возвращения из Берлина полтора года назад. Он даже не знал, действителен ли еще этот документ. Но теперь, отдав его, почувствовал себя словно в ловушке, как если бы отдал тюремщикам ключи от своей камеры. Запертый в городе, он не имел возможности попасть к себе домой. Почти.

Пойти ему было некуда, а потому он просто бродил по улицам. За день температура упала, по радио прогнозировали снег. Из-под крышек люков вырывались клубы пара. Продавцы на гаитянской улице пытались всучить ему лопатку и кожаные перчатки. Бетонное небо отражалось в зданиях.

Он знал, что ему нужно в банк, но откладывал это, одна только мысль об отказе, о новых подозрениях вызывала у него страх. Он придумывал, чем бы еще заняться – разглядывал витрины универмагов, заходил в книжные магазины и листал там журналы со стеллажей. При одном из них была кофейня – он порылся у себя в сумке и наскреб на эспрессо.

В кофейне было жарко и многолюдно. Пустого столика Ник не нашел, и ему пришлось сесть рядом с молодой женщиной, которая просматривала трехдюймовую стопку модных журналов. Когда он сел за столик, она смерила его уничижительным взглядом, после чего вообще не обращала на него внимания.

Он водрузил ноутбук на уголок стола и включил его. У него были какие-то смутные соображения о том, что нужно бы поработать, но большая часть его файлов находилась на сервере ФБР, а остальная – в полицейском участке на Десятой улице. Он неизбежным образом вернулся к карте – принялся расковыривать рану, которая и без того саднила. Ключ – медведь. Вот только медведь не был никаким ключом. Как и гризли, панда, коала, белый медведь, бурый медведь и все остальные…

Ник вышел из программы. Голова начинала болеть. Он порылся в сумке – нашел там десять центов, но таблеток не было. В квартире у него оставались таблетки, но он сомневался, что Ройс пустит его еще раз на место преступления. Он даже представлял себе этот разговор. «У вас привычка к таблеткам? Вы продавали наркотики мисс Локхарт? Почему вы держите ее фотографию у себя на столе, если – по вашему собственному признанию – вы с ней расстались полгода назад?»

Фотография. Он открыл новую папку на экране. В реальном мире она была бы покрыта пылью и пожелтела по краям, возможно, на ней было бы несколько слезных подтеков. Но в цифровом царстве это была одна из дюжины идентичных иконок, такая же свежая и безупречная, как и в тот день, когда он ее создал. Внутри лежало десятка два фотографий, выстроенных в идеально ровные ряды, словно бабочки, приколотые иголками, – все, что у него осталось от Джиллиан. Для женщины, которая может познакомиться с мужчиной в пустом вагоне поезда, она была на удивление застенчивой, оказываясь перед объективом фотоаппарата. Он нажал кнопку «слайд-шоу», и фотографии стали сменять одна другую. Шесть месяцев его жизни пробежали на экране менее чем за минуту.

Фотография, сделанная в его комнате, была из последних. Он точно помнил, когда сделал ее. Он вышел запереть дверь на задвижку, а когда вернулся в спальню, Джиллиан лежала, свернувшись калачиком на кровати, в одной старой университетской футболке, которой она пользовалась как ночнушкой. Это было не то чтобы совсем необычно, но что-то в этом зрелище захватило его – низкий свет от прикроватной лампы и тень между ее ног там, где футболка задралась, холмики ее грудей под порванным клинообразным вырезом на шее, каштановые волосы, спутавшиеся на подушке. Все было просто идеально: красивая, притягательная, принадлежащая ему. Он схватил камеру с полки и сфотографировал ее, прежде чем она успела возразить. Потом он напечатал фотографию и вставил в рамочку. Джиллиан, конечно, протестовала, но он не послушался. Он впервые чувствовал себя настолько уверенно, что выставил напоказ доказательство их отношений. И еще он испытывал гордость собственника.

Вскоре после этого их отношения закончились.

Но теперь, впервые за несколько месяцев ему было все равно. Он смотрел на фотографию и почти не видел Джиллиан. Он увеличил картинку, поместив в центр футболку. Темно-синий щит заполнил экран, футболку на груди Джиллиан пересекало одно-единственное слово: БРАУН. [17]17
  Brown (англ.)в значении «коричневый, бурый».


[Закрыть]За буквами виднелся громадный бурый медведь, обхвативший щит огромными лапами.

В книжном магазине имелось соединение с Интернетом, но оно было отключено. Ник подбежал к лестнице и прочитал указатель: «ОБРАЗОВАНИЕ И РАБОТА: ПОДВАЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ». Он спустился лифтом. Внизу почти никого не было: люди, возвращавшиеся с рождественских каникул, еще не успели вспомнить, что не выносят своей работы.

Он нашел искомое в тупиковом проходе в самой задней части магазина в книге Дж. Б. Морфорда «Лига плюща [18]18
  Лига плюща – ассоциация восьми старейших привилегированных учебных заведений на северо-востоке США, включающая Гарвард и Йель.


[Закрыть]изнутри». Он листал страницы с фотографиями готических галерей и блондинок со слишком идеальными зубами, сжимающих томики Шекспира. Долго искать ему не пришлось.

Брауновский университет

Число студентов – 7740 (приблизительно)

Талисман: медведь Бруно

Он присел на серую скамеечку с прорезиненным верхом, пристроил у себя на коленях ноутбук, посмотрел – нет ли кого поблизости. Программа «Криптик» открылась мгновенно. Ник кликнул по картинке.

Введите пароль:

бруно

Пароль неверный

Введите пароль:

Бруно

Пароль принят

XXIV

Париж, 1433 г.

Я проснулся на голых камнях. Кожа у меня была влажная и холодная, все тело одеревенело. Я был голый, если не считать короткой повязки на поясе. Голова болела, а когда я открыл глаза, то тут же скривился от резкого зимнего света.

Я с трудом поднялся. Не увидев нигде своей одежды, стащил со стены занавеску и накинул себе на плечи. Я босой шел по пустому дому, и занавеска тащилась за мной по полу, оставляя широкий след в пыли. Дойдя до двери в башню, я остановился. Боль в голове еще усилилась. Я знал, что увижу за дверью.

И все же я не подозревал, насколько ухудшилось состояние башни за эти последние безумные недели. Все было в грязи. Черный осадок кристаллизовался в кувшинах, которые я не мыл; то, что оставалось после неудачных экспериментов, превратилось в сгустки. Стол местами был покрыт затвердевшим птичьим пометом. На полу перед остывшей печью лежал разбитый яйцеобразный тигель. Осколки стекла посверкивали, как части разбитой короны, рядом валялся меч.

Я услышал звук у двери и повернулся в ту сторону. Там стоял Тристан в коричневом плаще с полным бокалом вина в руке. Синие круги очерчивали его глаза. Я ждал, что сейчас он возьмет меч и снесет мне голову, как Ирод на картине. И отчасти я был бы рад этому.

Он посмотрел на кусок застывшего металла среди разбитого стекла. Тускло-серый, почти ничем не отличающийся от свинца, которым мы первоначально наполнили сосуд. От порошка, над получением которого я трудился столько времени, не осталось и следа.

Мы потерпели неудачу.

С утра и до вечера я приводил в порядок лабораторию. Очистил колосник в печи. Наполнил бочку водой и отскреб от грязи все чаши и сосуды, к которым прикасался. От холодной воды голова у меня разболелась еще сильнее, но я заставлял себя работать, пока не вычистил все. Потом вышел во двор и облил себя водой из ведра. Разложил по местам инструменты, поместил остатки материалов в кувшины и короба. Других дел здесь для меня не находилось. Этот день был ужасен – пустое пространство между нестыкующимися фрагментами моей жизни. Остаться у Тристана я не мог. Но и пойти мне было некуда.

Тем вечером в дом пришли играть в карты трое друзей Тристана. Он затопил камин в холле и принес бочонок вина. В обычной ситуации я бы избегал их, заперся бы у себя в башне, но в ту ночь не мог укрыться там. И в другой части дома прятаться мне не хотелось. Окружающий мир, который я снова начал воспринимать, ужасал меня.

Мне нечего было сказать друзьям Тристана. Насколько я понимал, все они были отпрысками из более или менее аристократических семей, юные бездельники, не имеющие другой цели в жизни, кроме проматывания наследства, пока их братья не вступят в права собственности. Я помалкивал, сосредоточиваясь на картах. Не на игре – я старался поменьше рисковать, хотя и на это средств у меня не было, и каждый раз, когда я делал ставку, мне приходилось выносить издевательские крики: «Подайте! Подайте!» Но меня очаровали сами карты. Они были прекрасны: невообразимая коллекция птиц, животных, цветов и людей, проходивших через мои руки в свете горящих дров. Я почувствовал, как в пепле моей души начинают теплиться новые угли. Два раза я проигрывал, хотя мог бы выиграть, и происходило это потому, что я задерживал у себя на руках карты, которые хотел разглядеть получше. Существа на картах были изображены с немалым искусством, я вглядывался в изящные линии, такие четкие, словно силуэты были вырезаны из бумаги. Они напомнили мне фигуры, которые я гравировал на золоте в мастерской Конрада Шмидта.

Эта мысль пробудила во мне воспоминание, хотя оно оставалось смутным. Я пытался рассеять этот туман и тем временем проиграл две сдачи. Тогда я решил сосредоточиться на игре.

Она была несложной. Цель состояла в том, чтобы набрать пять последовательных карт одной масти или четыре карты одного ранга из пяти различных мастей. С каждым ходом игрок сбрасывал одну карту и брал другую – либо ту, которую сбросил предыдущий игрок (и берущий знал, что это за карта), либо карту из колоды (а эту приходилось брать вслепую). Взяв карту, игрок мог повысить ставку, при этом следующий игрок должен был либо тоже повысить свою ставку, либо выйти из игры.

Всю ночь я играл самым безалаберным образом, делая самые мелкие ставки, а потом сдаваясь при первом повышении. Остальные быстро поняли мою тактику и составили отдельную от меня игру; делая разорительные ставки, они хлопали в ладоши, подзуживали меня повысить ставку, а когда я отказывался, бранились. Но вот после очередной сдачи я увидел, что у меня на руках оказался заманчивый набор. Три восьмерки – звери, птицы и олени – и десятка с валетом оленей.

Я сделал свою обычную жалкую ставку и посмотрел на других игроков, спрашивая себя, что мне лучше делать – искать ли четыре восьмерки или же последовательность оленей. Тристан взял двойку птиц и выбросил пятерку оленей – хороший знак. Его приятель вытащил вслепую карту из колоды, скорчил гримасу и сбросил девятку оленей.

– Пас.

Я пытался успокоиться. Притворялся, будто разглядываю свои карты, колеблюсь между колодой и сброшенными картами. Я взял девятку. Теперь у меня на руках были восьмерка, девятка, десятка, валет оленей, а к ним еще три восьмерки. Мысль о том, что всего одна карта может принести победу, была как хмель у меня в крови: я жаждал не денег – мне хотелось выиграть у Тристана и его друзей. Одного раза мне хватило бы.

Но я не мог выбрать один вариант, не пожертвовав другим. Читались карты плохо: я снова и снова проверял их, чтобы быть уверенным – да, у меня на руках именно те карты. Где-то на столе были две восьмерки, любая из которых могла дать мне выигрышную комбинацию. В равной мере давали мне выигрыш семерка или дама оленей. Необходимость принять решение парализовала меня.

– Сколько ему нужно времени, чтобы решиться спасовать? – спросил игрок слева от меня. Звали его Жак, и колода принадлежала ему.

Мне хотелось узнать о ней побольше, но я не мог заставить себя спросить его.

Я снова посмотрел на карты у себя в руке и обнаружил, что одна чуть торчит над другими. Восьмерка птиц. Я вытащил ее и бросил на стол, а следом поставил мелкую монетку. Чтобы склонить чашу судьбы в ту или иную сторону, требуется совсем немного.

Остальные игроки прореагировали о предсказуемым веселым шумом. Они демонстративно полезли в свои кошельки, принялись чесать затылки и креститься в притворном отчаянии. Все, кроме сидевшего рядом со мной Жака, который напрягся в тот самый момент, когда я сбросил карту. Я бы этого и не заметил, если бы не был так сосредоточен на возможности выигрыша. Пока остальные валяли дурака, он аккуратно взял восьмерку и повысил ставку.

Игра прошла один круг. Когда очередь опять дошла до меня, я вслепую вытащил карту из колоды, рассчитывая на семерку или даму. Закрыв карту ладонью я наклонил ее к огню из камина. Восемь дикарей кидались на меня с карты, размахивая дубинками, жестоко издеваясь над моими надеждами. Если бы я на предыдущем круге не сбросил восьмерку птиц, то теперь выиграл бы.

Я сбросил карту на стол, даже не делая вида, будто рассматриваю какой-то вариант с ней. Меня обуяло отчаяние; от чистой безысходности я поставил еще монетку. За этим последовал откровенный взгляд Жака, который схватил сброшенную мной карту. Теперь из-за моей ошибки у него на руках к тому, что он получил при сдаче, были еще две восьмерки.

Я сидел, наблюдая за другими игроками, задаваясь вопросом: нет ли у них на руках того, что нужно мне. У двух друзей Тристана карта явно была плохая, и они скоро спасовали. Их карты перетасовали и вернули в колоду. Что касается Тристана, то я никак не мог понять, при каком раскладе карт он решает продолжать игру, а при каком пасует. Сам ставок он никогда не поднимал, но холодным взглядом отвечал на каждое их повышение другими игроками. Я же каждый раз продолжал тащить вслепую и молча молился. Вытаскивал я только птиц и цветы. Утешало меня то, что и Жак, похоже, действовал таким же образом. Он ни разу не взял открытую карту, а, как и я, наудачу брал из колоды. Конечно, пока я держал две свои восьмерки, он не мог получить четыре, на которые рассчитывал.

Моя маленькая стопка монет катастрофически уменьшалась, а нужная мне карта так и не находилась. Жак вытащил карту из колоды, сделал вид, что пристроил ее к другим, а потом сбросил на стол. За этим последовала ставка в серебряную монетку.

– Кто еще будет поднимать?

Тристан выругался и сбросил свои карты. Я посмотрел на свои: четыре последовательных оленя, включая восьмерку, и еще восьмерка зверей. Я не сомневался, что Жак хочет выбить меня из игры. Я еще ни разу за весь вечер не был так близок к выигрышу. Но денег у меня не осталось.

– Держи.

Вторая серебряная монетка упала на стол, покатилась по полированной поверхности и легла у горки ставок. Я поймал взгляд Тристана.

– Это за тебя. Теперь больше ставок не будет. Доиграйте, чтобы узнать, кто выиграл.

В этот момент я любил его сильнее, чем когда-либо раньше, хотя потом уже пришел к выводу, что сделал он это, желая досадить своему приятелю. Они были как стая диких собак, готовых вцепиться друг в друга при малейших признаках слабости.

Но пока в игре оставались двое. Жак пересел на другую сторону от огня, чтобы быть лицом ко мне. Половина его лица освещалась языками пламени, другая половина терялась в тени. Выбывшие затеяли игру между собой – делая ставки на то, карта какой масти будет сброшена следующей, через сколько кругов игра закончится, будет ли карта, которую сброшу я, старше сброшенной Жаком. Поскольку ставок мы больше не делали, игра наша пошла быстро. Наши руки мелькали над столом, словно мухи над куском мяса. Мы брали и сбрасывали карты почти мгновенно.

Жак вытащил пятерку оленей и сбросил ее. Несколько мгновений я колебался – не взять ли ее в расчете на шестерку, но тогда мне бы пришлось отдать ему одну из моих восьмерок. Я вытащил еще одну карту из колоды, перевернул и уже собирался сбросить, как вдруг рука моя замерла.

Это была восьмерка цветов. Я почувствовал резь в желудке. Господь где-то там, на небесах, явно смеялся надо мной. В третий раз за этот вечер на руках у меня были три восьмерки, и я ничего не мог с ними сделать. Я сбросил эту карту, и Жак, как я и предполагал, тут же взял ее. Он пристроил ее к своим картам и демонстративно сбросил ненужную. Я проводил ее взглядом. На лугу сидела дама, восхищаясь своим отражением в зеркале, а маленький олень вперился взглядом в кайму ее раскинутой юбки. Дама оленей.

Моя рука метнулась к этой карте, но ее перехватил в воздухе Жак, сжав так, что костяшки у меня хрустнули. Он держал меня, раскладывая свободной рукой свои карты на столе. Четыре восьмерки. Цветы, дикари, птицы и звери.

Тристан со злостью пнул ножку стола. Два его приятеля радостно заулюлюкали. Продолжая держать меня за руку, Жак сгреб горку монет в свою сторону.

– Постой.

Пальцы у меня готовы были вот-вот переломаться, но я не обращал внимания на боль. Я сжал зубы и положил свои карты на стол лицевой стороной вверх. Четыре оленя и восьмерка зверей. Еще одна восьмерка зверей.

Я высвободил руку и соединил две карты. Они были идентичны. Несходны, неподобны – совершенно одинаковы. Идеальные копии, две монеты, отлитые в одной форме.

Тристан первым понял, в чем дело. Двое других были медлительнее, но, когда они поняли, что их обманули, среагировали быстрее. Они набросились на Жака и сшибли его со стула. Они хотели скрутить его, но он оказался сильнее. Одного он отбросил ударом в пах, другого огрел кочергой и бросился к двери. Тристан побежал за ним, другие в меру сил похромали следом.

Я взял карту и тоже побежал за Жаком. Увидел я его в слякотном дворе перед домом. Его скрутили-таки друзья, которые с криками «мошенник» и «еврей» пинали и колотили его. Тристан в особенности был одержим безумием безжалостности, и я боялся, что он убьет Жака.

Я не мог это допустить. Подбежал к этому сплетению тел и протолкался вперед, избегая случайных ударов. Остальные думали, будто я хочу присоединиться к избиению, и жаждали позабавиться – они оттащили Тристана в сторону, крича, что и слуга должен иметь возможность мщения. Один из них сел на ноги Жака, хотя в этом не было нужды. Рубаха его пропиталась кровью, губы были разбиты, один глаз почти целиком заплыл. Пальцы на левой руке были раздавлены каблуком.

Я сел, оседлав Жака, и поднял карту. Дыхание мое клубилось в холодном свете луны.

– Где ты взял это?

Жак повернул голову и выплюнул сгусток крови на землю. Звякнул о камень выбитый зуб.

– У одного человека из Штрасбурга.

– Как его зовут?

Он покачал головой.

– Как он это сделал?

Жак не понял моего вопроса.

– Он продал их мне.

Остальным это уже стало надоедать.

– Убей его, – прокричал кто-то из них.

Я сделал вид, что не услышал его.

– Где мне найти этого человека?

– Под знаком медведя.

Он харкнул кровью. Несколько капель попали на карту, и я поспешно отдернул руку, потом поднялся и пошел прочь, стараясь не слушать ликующие крики за спиной. От крови и вина у меня кружилась голова. Я смотрел на карту в моей руке – только она и имела какое-то значение в этом проклятом месте.

Сколько еще таких карт существовало в мире? И каким образом их создатель сумел сделать их такими совершенными?