355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Том Харпер » Книга тайн » Текст книги (страница 11)
Книга тайн
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 06:02

Текст книги "Книга тайн"


Автор книги: Том Харпер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

XXVII

Париж

Такси проехало мимо туристов, уже скопившихся у собора Парижской Богоматери. Потом пересекло реку по Пон-Нёф и свернуло в квартал узеньких проулков, петлявших вокруг собора Святого Северина неподалеку от Сорбонны. Машина остановилась, проехав приблизительно половину улочки, перед отелем, старинным зданием с маркизой над входом, рекламирующей какую-то марку пива. Когда Ник и Эмили вошли в здание, полосатый кот спрыгнул со столика портье и затрусил в сторону. Мгновение спустя из двери поблизости вышел пожилой человек. На вопрос Эмили он ответил кивком и ухмылкой, достал из ящика два ключа. Никакой регистрации не потребовалось.

Они поднялись на нужный этаж лифтом. Войдя в номер, Ник посмотрел на двойную кровать и попытался скрыть посетившие его мысли.

– Я просила с двумя кроватями, – извиняющимся тоном сказала Эмили. – Сейчас спущусь и попрошу поменять.

– Я могу спать и на полу.

В этот момент он готов был уснуть где угодно. Но только не сразу.

Он положил на пол сумку, подошел к столику у окна и вытащил жесткий конверт из кармана плаща. По молчаливому соглашению они не стали открывать конверт сразу – ждали, когда окажутся в номере отеля.

Словно пара неумелых любовников, они одновременно потянулись к конверту. И, соприкоснувшись руками, тут же отдернули их. Потом Ник взял конверт, засунул палец под клапан и вскрыл. Внутри его ждало что-то твердое и ровное. Он выдавил этот предмет из конверта на стол – вытянутая пластинка размером с почтовую открытку, в оберточной бумаге.

– Позвольте мне.

Теперь он уступил. Эмили подсунула ноготок под отрезок клейкой ленты и оторвала его. Они оба уставились на представший перед ними предмет.

После всего, что Нику довелось вынести, ничего, кроме чувства разочарования, он не испытал. Находка отнюдь не поразила его новизной. Четыре медведя и четыре льва, но только теперь не на мониторе, а напечатанные на жесткой, плотной бумаге. От возраста карта посерела, но отпечаток по-прежнему оставался четким.

Эмили натянула перчатки и взяла вещицу за края.

– На ней нет ни печати, ни эмблемы.

– А должны быть?

– Если она из библиотеки или крупной коллекции.

Она включила настольную лампу и поднесла карту к колпаку, так что та засветилась.

– Вокруг животных нет контуров. Это было напечатано с цельной медной доски, а не с более поздней, составной. И вот еще. – Она показала на середину карты. – Водяной знак. Корона. Такой же, как и на других ранних картах.

– А это? – Ник притронулся к скоплению темных пятен в правом нижнем углу. Часть из них была черная, часть красновато-коричневая. – Похоже на засохшую кровь.

– Может быть, плеснули вина во время игры? – Эмили положила карту назад в оберточную бумагу и почтительно укрыла ее, словно мертвое тело. Губы ее повлажнели от возбуждения. – Она подлинная, Ник. Первая из таких карт, найденная за последние сто лет.

Ник не ответил. Если ее волнение и вызвало у него какую-то реакцию, то главным образом раздражение. Ему вдруг захотелось разорвать эту карту на куски.

– Предполагается, что мы приехали, чтобы найти Джиллиан.

– Которая хотела, чтобы вы получили эту карту.

– И что я должен делать теперь? Поместить ее в музей с подписью: «Дар Джиллиан Локхарт. Жаль, что она исчезла»?

Ник понимал, что раздражен из-за усталости, но ничего не мог с собой поделать.

– Больше она ничего не оставила?

Вопрос Эмили остановил его, как пощечина. Ник взял конверт и встряхнул его. Внутри что-то звякнуло.

Он перевернул конверт. На стол вывалились пластмассовая пластинка размером с кредитку и маленький золотой микрочип.

Сначала он принялся рассматривать пластиковую карту. Она была красной, рядом с изображением раскрытой книги стояла аббревиатура BnF. Ник перевернул карточку. В углу была дюймовая фотография Джиллиан. Она смотрела в камеру, словно в дуло ружья. Он не сразу узнал ее. Лучи расположенной наверху лампы отсвечивали от ее лба, погружая лицо в уничижительную казенную тень. Она постригла волосы и перекрасилась в блондинку. Он вспомнил строку из стихотворения, которую она любила ему повторять: «Изменчивость одна лишь неизменна». [21]21
  Из стихотворения Перси Биши Шелли «Изменчивость». Перевод В. Левина.


[Закрыть]

– BnF – это Bibliotheque nationale de France, – сказала Эмили. – Национальная библиотека Франции. Там хранится сорок оригинальных игральных карт. Вероятно, это читательский билет. – Она показала на золотой микрочип. – А это что?

Ник взял микрочип большим и указательным пальцами.

– Это сим-карта. Для телефона.

– Зачем ей нужно было оставлять это?

– Может быть, чтобы мы посмотрели, кому она звонила.

Ник вытащил свой сотовый, снял с него заднюю крышку, вытащил сим-карту, заменил ее на карту Джиллиан. Он уже собирался включить телефон, но остановился. Его палец замер над кнопкой включения.

– Или…

– Или что?

– Или затем, чтобы они не могли по сигналу определить, где она находится.

Он сунул телефон в карман, схватил куртку и направился к двери. Эмили встревоженно вскочила на ноги.

– Вы куда?

– В метро.

Как только он вышел из двери отеля, холод пробрал его до костей. Тучи низко висели над Парижем, и ледяной воздух предвещал приближение снегопада. Ник поспешил за угол, к станции «Сен-Мишель». По другую сторону Сены над собором Парижской Богоматери вилась стая птиц. Он купил билет, протиснулся через узкий турникет и спустился на заполненную людьми платформу.

Теперь он включил телефон. «Поиск» – высветилось на экране. Убедившись, что связи нет, он приступил к работе. Принялся просматривать контакты Джиллиан. Некоторые имена казались ему смутно знакомыми, другие были французскими, третьи – вроде бы американскими. Список ничего не прояснял. «Музей, Натали Селл, Пол домашний…»

И никакого тебе «Ника». Желудок его свело. «Она стерла меня». После всего остального это разочарование можно было считать ничтожным, но для него оно стало мучительным, словно пуля в животе. А может, и еще мучительнее, потому что это действие казалось таким обыденным – не какой-нибудь жест или послание, а так, словно воду спустить.

«Может быть, она хотела защитить меня», – попытался он найти хоть какое-то утешение.

Но это было неубедительно.

«Так почему она отправила мне эту карту?»

На станции показался красный поезд с двухэтажными вагонами. На полминуты все погрузилось в хаос – одна группа экскурсантов и покупателей поменялась местами с другой. Поезд тронулся и исчез.

Ник принялся обшаривать папки в поисках посланий. Все папки были пусты, все послания стерты, кроме одного.

Я не знаю, что сделал, но прошу тебя, позвони мне. Даже если ты не хочешь говорить, позвони хотя бы раз. Я все еще люблю тебя. Ник.

Время получения – полгода назад. Она так и не ответила. Почему она сохранила эту эсэмэску, оставила ее собирать цифровую пыль в забытом углу?

Ник закрыл послание. Платформа снова начала заполняться людьми. В дальнем ее конце гитарист в дредах пел на французском что-то из «Pink Floyd». Без особой надежды Ник перешел в журнал звонков.

Там обнаружились три записи. Два звонка на номера, показавшиеся ему французскими, – их не было в ее телефонной книге. Третий – и самый последний по времени – кому-то по имени Саймон. Ник нажал клавишу, чтобы высветить номер. Тоже вроде бы местный.

Он записал три эти номера вместе со временем и продолжительностью разговоров, потом выключил телефон.

Пятнадцать минут он провел в интернет-кафе, после чего вернулся в номер отеля. Эмили снова разглядывала карту – сидела на кровати, поджав под себя ноги, как школьница.

– Нашли что-нибудь? – спросил Ник.

Она отрицательно покачала головой.

– А вы?

– Три телефона. – Он вытащил из кармана клочок бумаги. – Три последних звонка, что сделала Джиллиан со своего сотового.

– Если только это ее симка, – сказала Эмили. – Вы же этого не знаете.

– Ее. – Ник рухнул в кресло. Руки у него все еще были как чужие от холода. – Один звонок – вызов такси. Я записал время и дату звонка, так что можно проверить, осталась ли у них какая информация. И еще один звонок какому-то типу по имени Саймон.

– А фамилии его нет?

– Даже инициала нет. – Что это значило? Джиллиан никогда не говорила ему о приятеле по имени Саймон. – Но вот с третьим звонком повезло больше. Адресата зовут профессор Жан Батист Вандевельд. Он специалист по физике элементарных частиц в Институте Жоржа Саньяка под Парижем. Специализируется на рентгеновской флуороскопии. Бог уж его знает, что это такое.

Эмили подняла брови.

– Это вы узнали из ее телефона?

– У него есть веб-сайт. – Ник протянул ей распечатку, сделанную в интернет-кафе. – Здесь указано, как с ним связаться. Я стал искать по номеру телефона и наткнулся на это.

Эмили прищурилась, глядя на распечатку.

– Зачем Джиллиан могло понадобиться говорить со специалистом по физике элементарных частиц?

– Давайте спросим у него.

XXVIII

Штрасбург, 1434 г.

Что могу я сказать о Каспаре Драхе? Я не встречал другого человека, который имел бы такой выдающийся талант; даже Николай Кузанский, думаю, уступал ему. Если Кузанский лелеял свои мысли в огороженных кущах, то Драх свободно бродил по земле; если Кузанский был склонен упрощать, искал ясную форму и лаконичность, то Драх бездумно сеял зерна своего искусства, где получалось. Там, где он проходил, расцветали сочные луга ярких и фантастических цветов. Правда, между их переплетшихся стеблей водились змеи.

Но ни о чем этом я не знал в тот весенний вечер. Я помню, как его босые ноги шлепали по ступеням лестницы, когда он спускался. Помню кривую ухмылку, когда он заметил мое удивление. Я ожидал увидеть кого-то вроде ювелира, мудрого и почтенного старца, который посвятил жизнь достижению высот в своем новом искусстве. Вместо этого я увидел худенького человека с копной непослушных черных кудрей, совсем молодого, на несколько лет моложе меня. Кожа у него была цвета дикого меда, а глаза, наподобие нефтяных разводов, меняли свой оттенок – голубые, зеленые, серые или черные по прихоти изменяющегося света. Лоб его пересекал мазок синей краски.

Он выхватил карту из моей руки и посмотрел на нее. Я искал на его лице признаки узнавания, возможно, выражения родительской гордости при виде того, что блудное дитя вернулось к нему. Ничего такого я не заметил. Он вернул мне карту.

– Ты проиграл?

– Что?

Я слушал его невнимательно. Его пальцы коснулись моих, когда он передал мне карту. В этот момент я почувствовал, что демон, таившийся во мне, шевельнулся – порыв ветра, который приносит ощущение грозы.

– Игру. Ты ее проиграл?

Я вспомнил избитое лицо Жака, его кровь на камнях.

– Нет.

Драх ухмыльнулся своей кривой улыбкой.

– Плохой мастер винит инструменты. Плохой игрок винит того, кто изготовил карты.

Он внезапно повернулся ко мне спиной и пошел к реке. Я не понял, то ли он таким образом отказывался говорить со мной, то ли нет. Я двинулся следом. Он присел у кромки воды и плеснул водой на палитру. По реке потекли цветные ниточки.

Я смотрел на него с высокого берега.

– Как ты их сделал? – прокричал я. Мой голос в вечерней тишине прозвучал неестественно громко. – Как тебе удалось сделать их такими совершенными?

Он не повернулся.

– Ты чем занимаешься?

Я помедлил с ответом.

– Был прежде ювелиром. – Лучше я ничего не мог придумать.

– А если бы я пришел в твою мастерскую и попросил поделиться секретом эмалировки или методом прижигания золота медью, чтобы заиграла гравировка, каков был бы твой ответ?

– Я…

– Я открыл такое, чего еще не открывал никто. Неужели ты думаешь, я буду делиться этим с первым попавшимся на перекрестке дорог незнакомцем?

Он вытащил деревянную палитру из реки, стряхнул с нее воду и сунул себе под мышку. Потом поднялся по склону на берег и прошел мимо меня.

– Я хочу сделать что-нибудь совершенное, – сказал я, и, наверное, какое-то чувство в моем голосе (отчаяние или безутешность) показалось ему искренним.

Драх повернулся.

– Совершенен только Бог.

Написанные на бумаге, эти слова выглядят напыщенной отповедью. Но на бумаге невозможно передать интонацию Драха: претенциозная торжественность, приниженная дернувшимся уголком рта, озорной косинкой в глазах, когда они заговорщицки встретились с моими.

– Бог – и твои игральные карты, – поправил его я.

Этот ответ очень понравился ему. Он раскинул руки и поклонился. Театральность была у него в крови.

– Даже Бог не мог создать двух совершенно одинаковых людей, в отличие от моих карт. – Он обдумывал эту мысль, а я старался скрыть потрясение от услышанного. – Исключая близнецов. А они неестественны.

Он посмотрел на небо. Солнце уже скрылось, небеса начали чернеть.

– Ты хочешь есть?

Мы пересекли поле в направлении деревни. Тропинка была узкая и перепаханная плугом. Часто на ходу мы сталкивались. Мне хотелось взять его ладонь в свою и идти с ним рука об руку, потому что я уже потерял голову. Но я, конечно, не осмелился и удовлетворялся прикосновениями его рукава да время от времени столкновением его плеча с моим.

Склянки с красками были у него в сумке, и на ходу они звенели, словно колокольчики на сбруе. Такой же была и его речь: непрерывный поток, который ласкал мой слух, не раздражая его. Он спросил, как меня зовут и откуда я. Когда я сказал, что из Парижа, он смерил меня таким взглядом, что я подумал: он знает обо мне все.

– Тут есть какая-то история, – сказал он. – Когда-нибудь ты мне расскажешь ее.

Я не мог себе представить никого, кому рассказал бы о себе с большим удовольствием.

Мы пришли на постоялый двор, называвшийся «L’Homme Sauvage» – «Дикарь». На вывеске человек с облупленной кожей бренчал на лютне, оглядываясь через плечо. Я словно вошел в иной мир; куда бы я ни посмотрел, передо мной возникали ожившие карты. Драх увидел мой взгляд и кивнул.

– Мне здесь всегда рады. Они нам предоставят стол и постель на ночь.

Он сказал «нам» таким обыденным тоном, что я не мог понять, есть ли за этим какой-то скрытый смысл. Для меня это было как если бы с его плаща незаметно отвалилась пуговица, а я бы подобрал ее и с благоговением хранил многие годы спустя.

Мы прошли через конюшенный двор и вошли в дом. После темноты свечи внутри, казалось, горели ярко, а огонь в камине рассеивал весенний холодок. Хотя деревня располагалась слишком близко к Штрасбургу, постояльцев здесь было немало. Посреди комнаты сидели три ратника в добротных плащах и хвастались своими подвигами. В углу шептались и спорили два купца из Вены.

Девушка с соломенными волосами, сплетенными в косички, принесла вино. Драх выпил свое почти сразу же и попросил принести еще. Я с нетерпением ждал, когда она уйдет, и меня трясло от той мысли, которую я вынашивал все эти долгие месяцы пути по Франции.

Наконец мы остались одни.

– У меня есть для тебя предложение, – сказал я.

Вообще-то я планировал выждать, подразнить его намеками и остротами, но не сдержался – слова сами лились из меня.

– Ты научился делать идеальные копии своих рисунков. А ты никогда не думал, что еще можно копировать?

Он поднял бровь, явно заинтересованный моей речью. Я затаил дыхание.

– Слова.

Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять. А поняв, он рассмеялся.

– Слова? И люди будут за них платить? Я иллюстрировал рукописи и видел, сколько зарабатывают писцы за слова.

– Но некоторые слова стоят побольше.

Я мысленно перенесся в монетный двор отца, представил себе поток монет, струящийся на весы. Принцип совершенства не превратил свинец в золото в Париже. Я был убежден, что в Штрасбурге с помощью бумаги мы достигнем большего.

– Например, слова Господа.

Драх так фыркнул, что вино брызнуло у него из носа. Он посмотрел на меня проницательными глазами, словно спрашивая себя, не ошибся ли во мне.

– Библию?

– Индульгенции.

Это удивило его. Он откинулся к спинке стула, взвешивая услышанное. Даже когда он погружался в свои мысли, лицо его было живее, чем лица большинства людей.

– Индульгенции – это чеки, – сказал он наконец. – Расписки, которые церковь продает тебе в подтверждение того, что ты приобрел искупление грехов. В этом нет красоты.

– В одной индульгенции красоты нет, – согласился я. – Но в тысяче совершенно одинаковых…

– В тысяче, – повторил он, оценивая это число.

– С помощью твоего искусства.

– Это будет одна страничка.

– Стандартный текст.

– Мы оставим место для имени и даты.

– И цены. – Лицо у меня горело от возбуждения. Я чувствовал себя так, словно подобрал ключ к замку. Я никогда еще не находил такого быстрого понимания в ком-либо.

– Недостатка в клиентах у нас никогда не будет.

– Если только Господь Своей милостью всех нас когда-нибудь не приведет к совершенству.

Это мое глубокомысленное замечание разрушило очарование и заставило Драха еще раз оценивающе посмотреть на меня.

– Идеальный мир будет непривлекательным местом. И гораздо менее прибыльным.

– Конечно, – запинаясь, проговорил я. Мне хотелось лишь одного – вернуть свет на его лицо. – Я только хотел сказать…

Он остановил меня, показав рукой в дальний угол комнаты, где женщина наклонилась, наливая вино сидящим за столом торговцам и батракам. При этом ее прелести обнажились – грудь, висевшая чуть не до пупа, в вырезе платья почти такой же глубины. Густая красная пудра придавала ее щекам сходство с плохо оштукатуренной стеной.

– Пока есть женщины вроде нее и мужчины вроде этих, мы будем богаты.

Я, сотрясаясь от отвращения, не сводил взгляда с проститутки. Контраст с Драхом – с его гладкой кожей, живостью, иронией – был разительный. Я понял, что он смотрит на меня, как священник на исповеди. Я состроил на лице серьезное выражение и попытался придумать замечание, которое прикрыло бы мои мысли. Драх покачал головой, словно предвидел мои следующие слова и хотел избавить меня от неловкого поступка. Он протянул руку и накрыл мою ладонь своею.

– Твоя тайна в безопасности.

Он рассмеялся, видя смущение в моих глазах.

– Твое предложение. Это план гения.

– Карты… – возразил было я.

– Карты были только началом. Я продал их богатым игрокам. Этот рынок ограничен. А с индульгенциями нашим рынком станет весь мир. И люди будут покупать их снова и снова, пока будут грешить.

Наши колени столкнулись под столом. И тогда я понял, что, пока мы с Каспаром Драхом будем вместе, недостатка греха в мире не предвидится.

XXIX

Париж

Институт Жоржа Саньяка занимал комплекс невысоких бетонных зданий на западной окраине Парижа. Пластиковые жалюзи закрывали почти все окна; те же немногие, за которыми горел свет, светились, словно экраны телевизоров. На одном из подъездных пандусов гоняла на скейтбордах группа подростков, кроме которых тут никого не было видно.

Ник и Эмили остановились перед одним из зданий и нажали кнопку звонка с надписью «ВАНДЕВЕЛЬД». Пластиковый корпус домофона был расколот, динамик заглушен скопищем выцветших стикеров, рекламирующих андерграундные оркестры, радикальных политиков, авангардное искусство или просто прославляющих анархию.

– Oui?

Эмили подалась к стене.

– Профессор Вандевельд? Это доктор Сазерленд.

Громкоговоритель издал звук, похожий на жужжание.

Дверь с щелчком отворилась.

– Venez.

Лифт не работал, и им пришлось подниматься пешком. Кабинет профессора Вандевельда находился на четвертом этаже в конце длинного коридора, устланного линолеумом, который не менялся, вероятно, со времени постройки этого здания. Они постучали. Бодрый голос пригласил их войти.

Они оказались в просторном кабинете. Слева из широкого окна открывался мрачный вид на точечные дома с зарешеченными окнами. В кабинете стоял стол с фанерной столешницей, забросанный бумагами, на стене доска, исписанная полустертыми уравнениями, у стола два низких стула. Из дыр в сиденьях торчал желтый поролон. Единственным украшением был постер на стене – страница из иллюстрированного манускрипта, – рекламирующий давно закончившуюся выставку в Лувре.

Профессор Вандевельд встал и обошел стол, чтобы пожать им руки. Он был высок, крепкого сложения, одет в вельветовые брюки и синий свитер с закатанными рукавами. Если бы не очки в серебряной оправе, то Ник сказал бы, что перед ним рыбак, а не физик.

– Эмили Сазерленд, – представилась Эмили. – А это мой помощник Ник.

Вандевельд включил чайник, примостившийся на сером каталожном шкафу, пригласил их садиться.

Эмили села на стул, закинула ногу на ногу.

– Спасибо, что согласились принять нас без предупреждения, к тому же в субботний день. К сожалению, мой имейл так до вас и не дошел.

Вандевельд вытер ложку о свой свитер и открыл банку «Нескафе».

– Ca ne fait rien. Я так или иначе здесь. А вы приехали из такой дали – из Метрополитен-музея в Нью-Йорке.

– Я читала много ваших статей. – На самом деле надергала из Интернета в кафе и просмотрела за чашкой эспрессо. – Но мой коллега пытался понять суть процесса.

Ник извиняюще улыбнулся, словно говоря, что ни в чем Вандевельда не обвиняет.

– Я подумала, может, вы могли бы ему объяснить…

– Конечно. – Профессор встал и через боковую дверь провел их простую комнату без окон. – Вот здесь у нас протонный миллианализатор.

Прибор был похож на какую-то штуковину из кабинета дантиста: белые металлические трубки торчали из стены и потолка, сходясь в сопло, направленное на стальной пюпитр. Пучок толстых кабелей змеей уходил от этой штуковины к компьютеру на столе у стены.

– То, что мы делаем, называется РЭСИЧ – методика рентгеноэмиссионной спектроскопии, индуцированной частицами. – Все слова он произносил подчеркнуто медленно, отчего из-за его акцента они стали почти неразборчивы. – Она была разработана в Сан-Диего в восьмидесятых годах двадцатого века. Вы выстреливаете пучком протонов по трубе – вот этой – в исследуемый объект. В моем эксперименте таким объектом является страница из книги. Протоны проходят через страницу, ударяют по атомам, разрушают их, высвобождая рентгеновское излучение, которое мы и измеряем флуороскопической системой.

Он постучал по соплу, свисающему с потолка, потом показал на компьютер.

– Компьютер анализирует излучение и говорит нам, что находится внутри страницы.

– И это не повреждает книгу?

– Non. Мы сканируем лишь миллиметр страницы, а протоны разрушают всего несколько атомов. Так что какие-либо повреждения происходят только на молекулярном уровне.

Ник посмотрел на Эмили. Она, казалось, не возражала против его вопросов.

– И так вы определяете, что находится на бумаге?

– Мы определяем, что находится в чернилах. У каждых чернил есть химический состав, который мы и устанавливаем. Мы анализируем первые печатные тексты и таким образом узнаем, кто их сделал.

Ник набрал в грудь побольше воздуха и залез в карман.

– И что вы нашли, когда анализировали вот это? – Он показал карту, уставившись взглядом в Вандевельда.

– Я работаю только с книгами. Я не анализировал эту карту.

Но Ник прочел на его лице узнавание и что-то еще. Страх?

– Вам это приносила женщина по имени Джиллиан Локхарт.

– Я никогда не видел этой Джиллиан Локхарт. – Он произнес это тем же тоном, каким объяснял смысл аббревиатуры РЭСИЧ, как нечто заученное.

– И что вам удалось узнать?

– Я вам уже сказал – я не видел этого прежде. – Вандевельд встал. – Мне кажется, моя работа вас не интересует. Извините. Ничем не могу вам помочь. – Он положил руку на дверь. – S’il vous plait…

Ник и Эмили не шелохнулись.

– Когда Джиллиан приходила сюда?

– Никогда.

– Она звонила вам месяц назад. Три недели спустя она исчезла.

Вандевельд вздохнул.

– Мне очень жаль. Искренне вам говорю. Но… помочь ничем не могу.

– Вы не помните, что она вам звонила?

– Как, вы говорите, ее зовут?

– Джиллиан Локхарт.

Вандевельд отрицательно мотнул головой – на долю секунду раньше, чем если бы сделал это естественно.

– Non.

– У нас есть запись ее разговора, который продолжался почти пятнадцать минут.

– Может быть, моя секретарша перевела ее в режим ожидания, пока искала меня. Может быть, она не представилась… или назвалась каким-то другим именем. Может быть, она сделала вид, что ее интересует моя работа, хотя ей нужно было что-то другое.

Он отпустил ручку двери и вернулся к своему аппарату.

– Вы думаете, я что-то от вас скрываю? Ничего я не скрываю. Клянусь вам, я никогда не видел вашего друга или эту карту. Но если вы хотите, чтобы я ее проанализировал, – бога ради. Oui?

Он протянул руку и склонил набок голову. Ник посмотрел на Эмили, которая опасливо кивнула.

Француз положил карту на пюпитр перед трубкой, потом направил трубку так, как ему было нужно. Ник наклонил голову и прищурился.

– Но она направлена не на текст.

– Мы делаем два измерения. Чернила поглощаются бумагой. Так что поэтому мы сначала замеряем одну бумагу. А потом – бумагу с чернилами. Потом мы вычитаем вторую величину из первой и получаем только ту составляющую, которая относится к чернилам.

Он повернул рукоятку, фиксируя сопло, и направился к компьютеру. Ника все еще мучили дурные предчувствия.

– И нам не нужно выходить из помещения?

– Это абсолютно безопасно. Вы поглощаете больше протонов, простояв пятнадцать минут на солнце. Если вы мне не доверяете, можете держать карту в течение всего эксперимента.

Ник сделал шаг назад.

– Я буду наблюдать отсюда.

Но наблюдать было не за чем. Вандевельд нажал клавишу на компьютере, за стеной раздался рычащий звук, и над трубкой зажегся красный свет. Несколько секунд спустя свет погас и рычание прекратилось. Вандевельд перенастроил трубку – теперь она была направлена на роскошную львиную гриву, где чернила были самые густые. Свет снова мигнул, потом выключился. На мониторе компьютера появился график с зубчатой кривой.

– И что это значит?

– Это показывает разные элементы, которые мы можем выявить. – Вандевельд провел по одному из зубцов пальцем. – Вот кривая, определяющая содержание натрия. А эта – меди.

– И… что из этого вытекает? Вы можете определить, из чего были сделаны чернила?

– Не полностью. Флуороскопическая система определяет не все параметры. Иногда мы не знаем, откуда берется тот или иной элемент. Скажем, мы обнаружили свинец. Возможно, он появился из массикота – пигмента, который использовался в качестве кроющей, быстро высыхающей краски. Но может быть, его источник – оксид свинца, используемый для цвета. Или – если мы имеем дело с книгой – источником свинца, возможно, являются литеры, изготовленные из свинцового сплава. С помощью нашего прибора мы лишь можем установить, что свинец там присутствует.

– И какой в этом смысл?

– Каждые чернила имеют свой состав. Вы это понимаете? Каждый печатник использует свои чернила или краску. У нас есть банк данных на этот счет.

– И вы можете проверить эти чернила?

– Bien sur. Я вам покажу.

Он нажал клавишу. Над графиком неторопливо возникли песочные часы. Несколько секунд спустя внизу экрана появилась строка текста. Ник догадался, что она означает, прежде чем Вандевельд резюмировал текст одним словом:

– Rien.

Он пожал плечами и отошел от компьютера. Нику показалось, что в его движениях чувствовалась некоторая настороженность, словно у собаки, которую слишком часто пинали. Он грустным взглядом посмотрел на Ника и Эмили.

– Если ваша подруга приходила сюда – а я вам клянусь, что не приходила, – то я бы сказал ей то же самое.

Ник взял карту с пюпитра, завернул ее в ткань и сунул в сумку. Он посмотрел на Вандевельда, уверенный, что тот сказал им не все, но не зная, как добиться откровенности.

Вандевельд открыл дверь и печально улыбнулся.

– Я надеюсь, вы найдете вашу подружку.

Ник неохотно вышел в темный коридор. Эмили последовала за ним, но Ник услышал, как Вандевельд пробормотал ей что-то по-французски, прежде чем закрыть дверь. Они молча вышли на лестницу. На улице солнце уже зашло и парни со скейтбордами исчезли. Единственным источником света были теперь оранжевые пятна под уличными фонарями. Стужа стояла лютая.

– Что он вам сказал в дверях? – спросил Ник.

– Он сказал, что не все следы на карте чернильные.

Ник кинул взгляд назад, соображая, что бы это могло значить, но свет в окне на четвертом этаже уже погас.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю