Текст книги "Книга тайн"

Автор книги: Том Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

LXVII

Рейнланд-Пфальц, Германия

Потрепанный «фольксваген» полз по улице. Никто не обращал на него внимания, кроме разве что снеговиков, стоящих, словно часовые, по газонам у пригородных домов. А если бы кто-нибудь наблюдал за машиной, то его поразило бы ее неровное движение. Она дергалась, проезжала несколько футов, резко тормозила, останавливалась, а потом снова дергалась вперед. Спустя несколько мгновений маневр повторялся. Может быть, водитель опасался скользкой дороги, вот только проезжую часть недавно очистили и посыпали солью. Может быть, водитель был растерян или пьян. Если он и в самом деле был пьян, то это объясняло, почему машина неизменно останавливалась в неосвещенных местах.

– В другой раз нас бы уже наверняка арестовали за попрошайничество, – сказал Ник.

Они проспали весь короткий день, а теперь наступил вечер. Ник проехал еще три подъездные дорожки и остановился. Эмили сидела рядом с ним, на коленях у нее лежал включенный ноутбук. Кроме мерцающего монитора, другого света в салоне не было.

– Вот тут есть. – Она два раза кликнула мышкой по иконке. – Черт… запаролено. Не получится.

Ник снова нажал на педаль газа. Они выехали из мотеля час назад, чтобы найти интернет-кафе, но в сонном пригороде не было услуг для туристов. Они попытались зайти в библиотеку, но та оказалась закрытой. В конечном счете они не придумали ничего лучшего, как подъехать поближе к какому-нибудь дому и подключиться к беспроводной сети ничего не подозревающих хозяев.

Ник завернул за угол и остановился рядом с несколькими мусорными бачками, присыпанными снежком. Эмили склонилась к экрану.

– Вот, смотри. «Домашняя сеть семьи Хаусер – открытое беспроводное соединение».

– Как раз то, что нам нужно.

Ник взял у нее компьютер и кликнул по иконке, устанавливая соединение.

ПОДКЛЮЧЕНИЕ К ГЛАВНОМУ КОМПЬЮТЕРУ 190.168.0.1

Появилась зеленая иконка в форме радиомачты. Он снова передал ноутбук Эмили, она открыла браузер и набрала адрес. На экране нарисовался пятнистый пергамент.

– Это оно?

– В Британской библиотеке есть две Библии Гутенберга. Обе они просканированы, и их можно увидеть в онлайне.

Эмили повернула компьютер так, чтобы ему было лучше видно. Плотный текст на странице расположился в две колонки, выровненные, как будто обрезанные ножом. Пергамент от времени побурел, но чернила оставались ярко-черными, бросая вызов времени. Несмотря на готический шрифт и явную древность, дизайн был на удивление изящен.

– Понимаю, почему люди так ценят эту книгу.

– Такие вот ровные поля стали его визитной карточкой. Писцы не могли так выровнять правое поле. Это можно делать, только если у тебя есть возможность размещать литеры свободно, как тебе нужно.

– Видно, этот парень был перфекционистом.

Эмили вытащила листочек с распечаткой восстановленной страницы. На обратной стороне рядом с краткими описаниями фигур на картах она добавила какие-то буквы и цифры.

– Читай мне номера страниц.

Ник попытался было – и не смог их найти. Эмили показала на столбец.

– Л.117лс?

– «Л» означает «лист», то есть две страницы. В средневековых книгах не было нынешней нумерации страниц, и потому историки ведут нумерацию с первой страницы. Буквы в конце означают лицевую или оборотную сторону. Лицевая – эта страница, которая оказывается у тебя справа, когда ты открываешь книгу. Поэтому то, что мы могли бы назвать третьей страницей, на самом деле будет…

– Л.2лс, – сказал Ник. – Первая сторона второго листа. Понял.

Он одну за другой читал номера страниц. Их было около десятка, начиная с л.117лс (это, по его подсчетам, была приблизительно 233-я страница) и заканчивая л.280лс, страниц 325 спустя. Процесс был трудоемкий. Эмили должна была для каждой ссылки найти просканированную страницу, прочесть латинский текст, потом сообразить, из какой он книги Библии. В этот момент она зачитывала текст Нику, который записывал ссылку рядом со страницей и описанием картинки.

Но мысли его были далеко. Сложная система нумерации страниц каким-то образом подсказала ему одну мысль, не дававшую теперь покоя, словно камушек в туфле. Он погрузился в размышления, пока Эмили отстукивала что-то на клавишах компьютера.

– Следующую.

Он посмотрел на список.

– Л.226лс.

– Есть. – Несколько секунд она смотрела на экран. – «Я согрешил паче числа песка морского. Многочисленны беззакония мои, Господи, многочисленны беззакония мои, и я недостоин взирать и смотреть на высоту небесную от множества неправд моих». [44]44
  2-я Паралипоменон, 36:24.


[Закрыть]

Ник ждал, когда она назовет главу и стих. Но, не дождавшись, посмотрел на нее. Эмили уставилась в экран.

– Что там?

– Какая картинка соответствует этой странице?

Ник посмотрел в таблицу.

– Медведь, роющийся в земле.

– Тот же самый, что на карте?

Ему даже и сверяться не надо было.

– А что?

– На этой странице молитва Манассии. – Она повернулась к нему, лицо ее светилась от этого открытия. – Молитва, которая считается частью утраченной книги Библии, «Записи царей Израилевых».

– «Он сделал и еще одну книгу животных, используя новую форму письма…

– … которая скрыта в „Записях царей Израилевых“». И вот она. И на той же странице иллюстрация, что и на карте.

Они на несколько секунд погрузились в молчание.

– Не понимаю, – заговорил Ник наконец. – Все эти наводки – вроде все сходится. Но получается какой-то замкнутый круг. Библия с иллюстрациями Мастера игральных карт находится в Принстоне. Джиллиан никак не могла ее искать. Значит, должна быть еще одна книга, связанная с картами, с Библией и бестиарием, что Джиллиан нашла в Париже.

– Еще одна книга животных.

– И где же она?

Эмили уставилась в затуманенное их дыханием лобовое стекло.

«Вот уж лучше не придумаешь, – подумал Ник, – сидим в машине, как в ловушке, да еще и стекла замерзли».

– У этой головоломки должна быть еще одна часть, – сказала Эмили.

– Может, она была на первой странице бестиария. На той, что выдрана.

– А может, тут есть еще что-то. Мы еще не все картинки Мастера рассмотрели.

Эмили снова склонилась к компьютеру и застучала по клавиатуре – отрывисто и неритмично из-за нервной спешки. Ник посмотрел на экран. Печатная страница, кожа коровы, жившей в пятнадцатом веке, переданная с помощью жидкокристаллического монитора. Его поразило, что, хотя между двумя этими технологиями пролегла пропасть, по существу они мало чем отличались: и та и другая – носители информации. Как бы ты ни записывал номер страницы (или, как в данном случае, номер главы и стиха Библии), он все равно оставался адресом для поиска данных.

Страница 233, л.226лс, или Книга Судей 5:4, в конечном счете были обозначением (по словам Эмили) одного и того же: «Земля тряслась, и небо капало, и облака проливали воду». Точно так же, как набор цифр 190.168.0.1 был удобным эквивалентом главного компьютера сети в доме Хаусера.

А если перевернуть это? Что, если по информации находить цифры?

Ник пробежал глазами листок бумаги в руке. Лицевая и оборотная стороны, передняя и задняя. Он посмотрел на нечетко выгравированного быка и представил себе улыбающуюся корову на лестнице с кисточкой в копыте.

«У меня новый номер: www.jerseypaint.co.nz».

Эмили перестала стучать по клавиатуре и теперь смотрела в окно, погрузившись в свои мысли. Ник схватил ноутбук.

– Я еще не закончила, – возразила она.

– Я на минутку.

Его пальцы возбужденно забегали по клавиатуре – ему пришлось три раза набирать адрес, прежде чем получилось правильно. Корова, сверкающая всеми цветами радуги, ухмылялась с вершины лестницы.

Он нажал клавишу. Адрес превратился в цепочку цифр, которую он записал на листе бумаги.

Эмили, все еще хмурясь, подалась к нему.

– Что это?

– Каждый веб-адрес может быть переведен в цифры. – Он открыл дверь машины. В пятидесяти ярдах от них стояла под снежной шапкой будка телефона-автомата. – Может быть, еще один номер.

Он побежал к будке. Снова повалил снег. Пальцы Ника чуть не примерзли к металлическим кнопкам, пока он набирал номер.

Паузы между гудками казались ему вечностью. Каждый треск на линии звучал так, словно это сняли трубку. Наконец он услышал:

– Ja?

– Это Олаф? – спросил Ник по-немецки.

Пауза.

– Кто говорит?

– Я по поводу Джиллиан Локхарт.

Человек ничего не сказал.

– Я что – не туда попал?

– Кто вы?

– Ее друг из Америки. Она пропала. Я пытаюсь ее найти.

– А-а… – Еще одна долгая пауза. – Я не знаю, где она.

Ник крепче вцепился в трубку. От его дыхания запотело стекло будки.

– Но я знаю, куда она поехала.

Теперь настала очередь Ника выдерживать паузу – его парализовал страх сказать что-нибудь такое, что может все разрушить.

– Приезжайте в Майнц, и я вам все расскажу.

LXVIII

Майнц

Я вышел из дома на улицу через дверь, над которой был вырезан паломник, и повернул в сторону собора и рыночной площади. Идти было недалеко, но и на этом коротком расстоянии улица расширялась и сужалась много раз. Иногда на ней едва хватало места для проезда захудалой повозки. В других отрезках она достигала такой ширины, что вполне могла сойти за небольшую площадь, тут обменивались слухами, а торговцы продавали с тачек пироги и горячее вино.

Одно из таких широких мест было против церкви Святого Квинтина, куда приходили женщины набирать воду, бьющую из фонтанчика в церковной стене. На противоположном углу стоял высокий дом. Оштукатуренные промежутки между его балками были выкрашены ярко-красным цветом; дополнительным украшением служили венки, хорошо видные на темных ребрах древесины. Назывался этот дом Хумбрехтхоф, и принадлежал он моему троюродному брату Шалману, который жил там до тех пор, пока администрацию города несколько лет назад не возглавил комитет членов гильдий. Решив, что эти новенькие собираются обирать древние семейства, доводя их до банкротства, Шалман бежал во Франкфурт. С тех пор дом пустовал. Я написал брату, сообщил, что ситуация в Майнце превосходит худшие его ожидания и быстро продолжает ухудшаться. Когда я предложил снять с него заботы о пустующем доме за символическую арендную плату, чтобы защитить от черни, которая в противном случае превратит его в бордель или церковь сатанистов, он согласился очень быстро, чем даже удивил меня.

Я вошел в ворота под главным зданием и оказался во внутреннем дворе. Тут уже находились Фуст и другие – Саспах, отец Гюнтер, Готц, Каспар и молодой человек, которого я не знал. Фуст кивнул на него.

– Мой приемный сын Петер Шеффер.

Я посмотрел на этого худощавого серьезного юнца с прыщавой кожей и светлыми волосами, которыми поигрывал ноябрьский ветерок. Он мне показался довольно неуверенным в себе, но, пожимая ему руку, я почувствовал в нем необыкновенную энергию.

– Для меня это честь, герр Гутенберг. – Глаза у него были светлые, холодные, взгляд безразличный. – Отец рассказал мне о вашем искусстве. Вы можете в полной мере положиться на меня. Я благодарю Бога за то, что мне повезло и я буду участвовать в этом.

– У него от гусиного пера руки болят, – пошутил Фуст. Он стоял чуть дальше от своего сына, чем должен стоять любящий отец: старый пес, побаивающийся щенка.

– Значит, здесь у нас будет мастерская, – сказал Готц.

Дом прекрасно подходил для нашей цели: он был достаточно просторный, с большими окнами, выходящими во двор. Усилиями моего троюродного брата Шалмана и его предков существовавший здесь когда-то большой сад был уничтожен, все дворовые здания сведены в одно и надстроены почти до высоты главного дома. Они полностью окольцевали двор, словно в гостинице или в торговом доме, и снаружи нельзя было увидеть, что происходит внутри.

Я развернул свиток, который принес с собой, и повесил на гвозде, вбитом в дверь кладовки. Остальные встали кружком. Большинство из них видели частями то, что было на свитке, и только Каспар мог целиком охватить его взглядом.

– Вот почему мы здесь.

На странице было два идеально ровных столбца текста, точно так, как набросал их Каспар. Серая, заретушированная карандашом область теперь была испещрена словами, тщательно набранными и аккуратно напечатанными в Гутенбергхофе. Текст был черный, кроме инципита, [45]45
  Инципит – начальные слова текста, служащие также и его заголовком.


[Закрыть]который был напечатан кроваво-красным цветом.

Длинная буква «В» на следующей строке выходила за ее пределы и расползалась по полям завитками, которые достигали конца страницы. «В начале сотворил…»

Страничка трепыхалась на ветру, и мне пришлось придерживать ее, чтобы не порвалась.

– Все, что видите, отпрессовали на бумаге машиной Саспаха.

На сей раз так оно и было – на этой странице никакого обмана или ловкости рук. Мы устанавливали и переустанавливали литеры, пока каждая строка не оказалась заполненной идеально ровно, а пробелы между словами не стали повсюду одинаковы. Слова инципита мы пропечатали отдельно красными чернилами. И наконец, мы сделали еще один отпечаток на другом прессе, чтобы добавить вырисованную Каспаром буквицу.

Первым прореагировал Шеффер. Если только Фуст не показывал ему индульгенции, то прежде он не видел нашей работы. Я предполагал, что он будет потрясен. Он подошел поближе и внимательно рассмотрел лист.

– Слова словно подвыцвели.

– Мы использовали старые литеры, – объяснил я. – Некоторые неровные, другие разнятся по высоте. Готц готовит новый набор, который улучшит качество отпечатков.

– А вот поля – они почти идеально ровные.

– У тебя бы такие вряд ли получились, – проворчал издалека Каспар.

– Идеально ровные, – настаивал я. – Если приложить линейку, то она коснется наружных элементов каждой последней буквы. – Бог знает сколько бумаги мы извели, чтобы добиться этого.

– Да, идеально ровные, – согласился Шеффер. – Но впечатление иное. – Он задумался на секунду. Несмотря на его молодость и самомнение, он пользовался уважением, и все ждали, что он скажет. – Некоторые строки кончаются маленькими знаками – знаками переноса и точками. Они слишком маленькие, в результате строка кажется меньше, чем на самом деле.

Он показал на текст в нижней части листа.

– Если вынести знак переноса на поля, то масса текста распределится ровнее. Это будет приятнее глазу.

Я бросил взгляд на Каспара. Сеть шрамов на его лице сморщилась от обуявшей его злости. Прежде чем он успел прореагировать, я сказал:

– Нужно будет посмотреть. Это ведь не просто взять перо и добавить закорючку к концу строки.

Каспар смерил мальчишку полным ненависти взглядом. Отец Гюнтер благоразумно перевел разговор на другую тему.

– Сколько Библий мы собираемся изготовить?

– Сто пятьдесят. Тридцать на пергаменте, остальные – на бумаге. По моим расчетам, мы в день можем готовить две страницы текста. Зимой меньше. У нас будет два пресса – их вон там сделает Саспах. – Я показал на первый этаж дома в другой части двора. – Мы установим их в холле и в гостиной.

– Придется укрепить полы, – заметил Саспах.

– В нижних комнатах есть кирпичные колонны. Там мы оборудуем хранилище для бумаги. Когда прессы у тебя будут готовы, ты построишь подъемник, чтобы подавать бумагу прямо туда, где стоят прессы.

– А что с тем прессом, который в Гутенбергхофе?

– Он маловат. На нем будем печатать индульгенции, грамматики и все, что можно будет продать. От Библий останется много обрезков и отходов, которые мы тоже пустим в дело.

Фуст остерегающе поднял руку.

– Никаких отходов не будет. Все, что будет куплено для Библий, пойдет на Библии. – Он описал тростью круг по двору, обозначая дом и останавливая строгий взгляд на каждом из присутствующих. – Вам понятно? Это наше совместное предприятие. Я не хочу, чтобы мои деньги входили в одну дверь только для того, чтобы их расхищали через другую. Я знаю, у многих из вас часто будут причины наведываться в Гутенбергхоф, кто-то из вас будет жить здесь. Что вы делаете в свободное время и со своими материалами – это ваше дело. Но все инвестированное в этот проект в нем и останется. Ни один клочок бумаги, ни одна литера, ни капля чернил отсюда не уйдут.

– Все, что ты вложишь в проект, в нем и останется, – поспешил я заверить его. – Отчет будет представлен до последней запятой. Точность – как на монетном дворе.

– Ты знаешь, мне бы хотелось, чтобы вы все усилия сосредоточили на этом проекте.

– Я дал тебе слово, что не допущу его задержки. Но даже если будет Божья воля, прежде чем сможем начать здесь работу, пройдет несколько месяцев. И не меньше года пройдет, прежде чем мы выйдем на полную мощность. Даже если обойдется без сбоев, понадобится еще два года для завершения Библий. Работая на прессе в Гутенбергхофе, мы сможем обеспечить себе некоторый доход в эти скудные годы, а кроме того, это хорошее место для подготовки учеников.

Я прошел по двору к лестнице.

– Давай я тебе покажу, где все это будет происходить.

LXIX

Рейнланд-Пфальц, Германия

Ночь они провели в отеле. Заплатили вперед, и запас евро у них начал подходить к концу. Когда настало время сна, они разделись и без слов забрались под одеяла. Спали, прижавшись друг к другу, и их голая кожа была единственным источником тепла в комнате. В семь часов они поднялись и уехали.

Следом за снегопадом на землю опустился туман, и мир превратился во влажное и одинокое место. Они пересекли Рейн на рассвете и едва ли видели его, потом повернули на север. Ноутбук стоял на коленях у Эмили, но был закрыт, белая тишина, казалось, целиком овладела ею. Если им и попадались какие машины, то призрачные развалины, брошенные на обочинах.

– Майнц – родной город Гутенберга. – Голос Эмили был едва слышен за бесполезным шумом вентилятора. – Интересно, может, Олаф поэтому его и выбрал?

Олаф назначил встречу в одиннадцать часов в церкви Святого Стефана – покрытом белой краской сооружении, украшенном по граням красным песчаником и увенчанном коническим куполом. Церковь стояла на вершине холма за городом. Оглянувшись с наружной террасы, Ник увидел заснеженные крыши и лес антенн, прогнувшихся в туман. На мгновение он ощутил сильный страх перед невидимым врагом, который идет по следу, оставленному им в снегу. Он стряхнул с себя это чувство и вошел внутрь.

Это было как будто войти в аквариум. Мягкий синеватый свет наполнял церковь, словно вода, он был такой густой, что Ник мог чуть ли не осязать его. Он проникал сквозь окна – туманность взвихренной синевы с белыми точками: птицы в безоблачном небе, звездное одеяло, души, возносящиеся в небеса.

Только в задней части церкви за алтарем голубизна переходила в полотно для более материальных картин. Ник подошел поближе, чтобы разглядеть их. Ангел с прозрачными крыльями несет тело, безжизненно лежащее в его руках. Обнаженные Адам и Ева рассматривают яблоко, а синий змий тем временем спускается с дерева. Золотой ангел, читающий книгу, кувыркается в воздухе над зажженным семисвечником.

– Окна новые. Церковь сгорела во время войны.

Ник резко повернулся. Сзади к нему в инвалидном кресле подкатил старик, сидящий очень прямо и укутавшийся в поеденное молью одеяло. Его глаза с набрякшими веками, наверное, сами видели это разорение. Губы у него были поджаты, скрывая то, что осталось от зубов, а из-под поношенной шапочки торчали пучки седых волос.

– Новые окна делал Шагал, – продолжал старик.

Говорил он четким, неспешным голосом. Ник решил, что старику особо нечего делать, кроме как заводить разговоры с зазевавшимися туристами. Ник и Эмили в этот день были, вероятно, его единственной добычей.

– Мы в Майнце очень гордились, когда такой великий художник согласился предоставить свою работу нашей маленькой церкви.

– Они замечательные.

Ник попытался незаметно скользнуть взглядом над плечом старика. Олаф не сказал, как они узнают его. Ник боялся его пропустить.

– Но средневековые окна мне тоже нравились. Я видел их в детстве, до войны. Очень красивые… и такие необычные. Олени, львы и медведи, птицы…

– Цветы. – Ник смотрел на него, пытаясь вспомнить. – Дикари.

– Да-да. Средневековый символизм, такой непонятный для нас. Если начнешь разбираться, то так и не поймешь, куда он тебя ведет.

Эмили взяла инициативу на себя.

– Вы – Олаф?

Старик громко закашлялся. Монахиня, коленопреклоненная у передней скамьи, прекратила молиться и нахмурилась.

– Вообще-то меня зовут не Олаф. Но это имя меня устраивает. Давайте найдем место, где поговорить.

Он отмахнулся от предложения Ника катить его и двинулся в направлении скамей в задней части церкви.

– Я рад, что мы вас нашли, – сказал Ник. – Хитрый был трюк. Я говорю о том, как вы запрятали свой номер.

Олаф смерил его внимательным взглядом.

– Вы хотите сказать, вас удивляет, что человек моих лет может прочесть имейл. Да к тому же знать, что такое IP-адрес. Но я всегда искал знания. За время моей жизни появлялось и исчезало немало способов делать это.

Он проехал на своем кресле к концу скамьи и наклонился вперед, словно готовился помолиться. Ник и Эмили сели рядом с ним на скамью. Он показал на фотографию на стене – языки пламени вырываются из церкви. От здания сохранялись только концы крутых стропил, черных и обгоревших, словно ведьмины колпаки.

– Красота Господа бесконечна, – загадочно сказал Олаф. – Церкви можно перестроить, может быть, сделать их еще красивее, чем прежде. Но история… Вы не можете нанять Шагала, чтобы восстановить это. – Он тяжело вздохнул. – Вы верующие? Христиане?

– Да не то чтобы, – сказал Ник.

– А я был когда-то. Потом решил, что я умнее этого. А теперь в этом не так уж уверен.

Он впал в скорбное молчание, глядя на окна, в какой-то мучительный уголок далекого прошлого.

– Вы сказали, что знаете что-то о Джиллиан, – напомнил Ник.

Олаф, казалось, не слышал его.

– Мне было четырнадцать, когда кончилась война.

Ник произвел нехитрый подсчет и был удивлен результатом. Видимо, это проявилось на его лице.

– Вам кажется, что я выгляжу старше своих лет. – Олаф снова кашлянул. – Я и чувствую себя старше своих лет. Но я еще вернусь к этому. А пока принимайте меня таким, каков я есть. Мне было достаточно лет, чтобы мне сунули в руки винтовку, когда Жуков пересек Одер. Но недостаточно, чтобы я перестал гордиться Германией. Даже когда нам сказали правду, все то, чего по сей день стыдятся немцы, я продолжал гордиться. То, что творилось, – дело рук нацистов. Я же был немцем.

Вот почему я стал историком. Я хотел восстановить нашу историю, очистить ее от чудовищ, отобрать у иностранцев, которые похитили ее у нас. Я все больше углублялся в прошлое, пытаясь избежать яда, который отравил нас. Пока мое поколение строило новое будущее с Wirtschaftswunder, [46]46
  Экономическим чудом (нем.)


[Закрыть]я пытался подрыть его основы. Новое прошлое. Чистое прошлое.

Он вздохнул.

– Вы должны понять – быть историком в Германии означает быть в рабстве у красивой женщины, которая спит со всеми подряд, кроме вас. Не осталось практически ни одного архива, ни одной библиотеки, которые не были бы разграблены, сожжены, уничтожены или утрачены в какой-то момент истории. Хорошо, сохранились копии оригинальных документов, а иногда и копии уничтожались. Так было всегда… но после войны это стало невыносимо. Молодому исследователю для того, чтобы сделать себе карьеру, нужны документы, находки, которые он может опубликовать. А от всех наших архивов остались лишь дым и пепел. Но вот в один прекрасный день в монастырской библиотеке, просматривая старую книгу рецептов, я нашел то, что искал. Сокровище.

– И что же это было? – спросила Эмили.

– Письмо. Лист бумаги, исписанный почерком пятнадцатого века. В уголке была эмблема: два щита, украшенные греческими буквами «хи» и «лямбда», соединенные петлей, обхватившей шею ворона. Я сразу же понял, что это такое.

Он поднял взгляд, чтобы убедиться, что они все еще его слушают.

– Иоганн Фуст. Вы знаете Фуста? – Олаф слишком погрузился в прошлое, чтобы дожидаться их ответа. – Фуст был деловым партнером Иоганна Гутенберга. Гутенберга вы, конечно, знаете. Все знают Гутенберга. Журнал «Таймс» назвал его человеком тысячелетия. Но если бы вы приехали в Майнц пятьсот лет назад, то там все бы знали Фуста, а Гутенберга – никто. Гутенберг напечатал одну книгу. Фуст и его сын Петер Шеффер напечатали сто тридцать. Письмо от Фуста – это все равно что послание святого Павла. И я нашел его.

– И что там было написано?

На пальцах Олафа, теребивших старое одеяло, пульсировали жилки.

– Мне бы нужно было его опубликовать. Я должен был сообщить библиотекарю о находке. Это остановило бы все. Но я этого не сделал.

Он украдкой оглядел церковь.

– Я его украл. Я и понять не успел, что сделал, как письмо оказалось у меня в кармане. Наконец-то я нашел мою принцессу, спавшую в башне замка. Она не пожелала стать моей, так я взял ее силой. В архиве не было охраны – никто не понимал ценности всего хранящегося там.

– Но вы не опубликовали свою находку?

– Это письмо лишь дало толчок. Оно намекало на вещи куда более существенные. Я, конечно, мог бы его опубликовать. Я должен был вернуться в архив, сделать вид, что нашел его, сообщить о находке. Но в этом случае я рисковал остаться с крючком, тогда как кто-то другой мог бы уйти с рыбкой. А я был ревнив. Как старый муж с молодой женой… вот только мне было двадцать четыре, а ей – пятьсот. Я спрятал ее. Мою тайну.

Рассказывая, он намотал нить из одеяла на указательный палец так туго, что кончик пальца побелел. Он, казалось, и не замечал этого.

– Я хранил мою тайну. Но недостаточно хорошо. Я был молод, и мне хотелось производить впечатление на женщин, хотелось затмевать конкурентов-исследователей (которые иногда оказывались и соперниками в любви). Я делал намеки, неясные замечания, напускал туман. Я был беспечен. Считал себя очень умным.

И вот однажды ко мне, в мой дом, пришел человек. Молодой священник. Отец Невадо. Он был тощий – мы все тогда были тощими, но он был костлявее всех и с красными, как у вампира, губами. Он сказал, что приехал из Италии, хотя сам явно был испанцем. Из этого я сделал вывод, что он работает на Ватикан. Он сказал: «До меня дошли слухи о вашем примечательном открытии». «Да, я нашел письмо от человека, который жалуется, что церковь украла у него кое-что, – сказал я. Я был самоуверен. – Вы пришли вернуть украденное?»

Глаза священника были прозрачными и холодными, как лед.

«Это письмо – собственность Святой Церкви».

И тут он посмотрел на меня. Я вам скажу: я видел русских солдат, которые с безумными глазами шли на наши пулеметы, пока не захлебывались в собственной крови. Я видел, как они стреляли в детей и насиловали девушек на улицах. Но, заглянув в глаза этого священника, я испугался сильнее, чем тогда.

«Вы отдадите мне это письмо, – сказал он. – И отдадите все копии, которые сняли с него, включая и переводы. Вы назовете мне всех, кому говорили об этом. И больше в жизни не упомянете его. Вы забудете о нем так, будто его никогда и не было».

Он сломал меня. Я был историком, специалистом по Средним векам, и знал, что может сделать церковь со своими врагами. Даже в двадцатом веке. Я слышал это в его голосе. Видел в его глазах. Я отдал ему письмо и все мои записи.

«Если вы кому-нибудь скажете об этом, то вас ждут все страдания, которым подвергались проклятые», – сказал он мне.

И я молчал. Десять лет я весь отдавался работе. Написал диссертацию и получил место в провинциальном университете. Посещал семинары и симпозиумы. Приглашал на обеды коллег и говорил комплименты их женам. Писал подобострастные рецензии. Женился. Но моя рана так никогда и не зажила.

Я написал книгу. Маленькую книгу, интересную лишь для специалистов. Но я гордился своей работой. Для меня это было как реабилитация. Священник забрал у меня сокровище, благодаря которому моя карьера могла бы подняться до заоблачных высот, но я все равно пробился наверх. И не мог отказать себе в победном клике.

Написал примечание. Мелочь – проходную ссылку, такую туманную, что ни один читатель и не обратил бы на нее внимания. Хотел потешить свою гордыню.

За две недели до выхода книги в свет мой издатель вызвал меня к себе. Он протирал очки, говорил сочувственные слова. Он сказал, что моей работе предъявлены серьезные обвинения в плагиате.

«Но там нет ни строки плагиата», – возразил я. Вы должны понять. Обвинить ученого в плагиате все равно что обвинить его в причинении вреда собственному ребенку. Я пять лет работал как раб на галерах, чтобы написать эту книгу.

«Конечно, там нет никакого плагиата, – сказал издатель. – Но они подают на нас иск на крупную сумму, и если мы проиграем, то будем банкротами. Ваша книга важна, но ради вас я не могу рисковать всеми нашими авторами».

«И что же нам тогда делать?»

«Они требуют, чтобы мы уничтожили все экземпляры. Они люди не мстительные – предложили даже оплатить затраты на уничтожение».

«Кто? – спросил я. – Кто эти люди, которые могут диктовать, что можно, а что нельзя печатать? – Но я уже, конечно, догадался. – К вам приходил священник?»

Издатель поигрывал авторучкой.

«Не забудьте принести сигнальные экземпляры, выданные вам. Мы должны отчитаться за все до единого».

Три дня спустя я возвращался с вечеринки вместе с женой. Было поздно, на дороге гололед. Может, я выпил лишнюю рюмочку шнапса… но в те времена все это себе позволяли. Я завернул за угол. Какого-то идиота занесло, и его машина остановилась посреди дороги. Столкновения было не избежать.

Олаф сложил руки.

– Моя жена погибла на месте. Я шесть месяцев пролежал в больнице и вышел оттуда в инвалидном кресле, в котором с тех пор и остаюсь.

– Полиция задержала водителя той машины? – спросила Эмили.

– Машина была угнана. Полиция сказала, что это какие-то юнцы, решили покататься, а когда машину занесло, испугались и убежали. Я им не поверил.

После этого я забросил историю. Это было слишком опасно. Я написал несколько туристических путеводителей по Майнцу; водил экскурсии по музею. Те люди забрали мое прошлое, настоящее и будущее. Я сорок лет прожил в ожидании смерти. Я никогда не рассказывал об этом.

– Но вы сказали об этом Джиллиан.

Старик откинулся к спинке своего кресла.

– Моя вторая жена умерла пять лет назад от рака. Я почти радовался этому – по крайней мере, моей вины в случившемся не было. Детей у нас нет. Больше они ничего не могут у меня забрать. Когда со мной связалась Джиллиан Локхарт, я подумал, что это мой последний шанс. Моя рана все еще не зажила.

– Как она вас нашла?

Олаф усмехнулся.

– Вы знаете парадокс Хокинга?

– Вы имеете в виду Стивена Хокинга? [47]47
  Стивен Уильям Хокинг (р. 1942) – знаменитый английский физик.


[Закрыть]– спросил Ник. – Его расчеты показали, что, когда материя попадает в черную дыру, вся информация уничтожается. Но это противоречит фундаментальному закону физики, согласно которому информация не может уничтожаться.

– Доктор Хокинг ошибался. Часть информации остается даже в черной дыре. Так случилось и с моей книжицей. Где-то каким-то образом несколько экземпляров выбрались из черной дыры, уготованной для них отцом Невадо. Одна пятьдесят лет простояла на библиотечной полке бог знает где. В ожидании. А потом какая-то интернет-компания занялась оцифровкой собрания этой библиотеки – в рамках проекта по сведению воедино всех накопленных человечеством знаний. Если бы отец Невадо знал об этом, то, наверное, разорвал бы на части всю Всемирную паутину, чтобы только избавиться от этой книги. Но даже он не может контролировать все. Джиллиан нашла эту книгу первой. Потом Джиллиан нашла меня. Я, сидя в этой самой церкви, рассказал ей то, что рассказал вам. И она, как и я пятьдесят лет назад, была слишком упряма и не хотела слушать мои предостережения.