Текст книги "Книга тайн"

Автор книги: Том Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

XLV

Окрестности Брюсселя

Три полицейские машины пронеслись по дороге, направляясь к хранилищу. Черный «лексус», запаркованный в тупичке в тени газового хранилища, остался незамеченным. Когда полиция скрылась, Ник выждал какое-то время, потом осторожно выехал на дорогу.

– Как они нас нашли? – спросила Эмили. Голос ее звучал тихо, потерянно. – Мы ведь узнали, что поедем туда, всего несколько часов назад.

Ник покрепче вцепился в рулевое колесо. Сквозь разбитое окно в салон проникал ледяной воздух. Приборный щиток показывал, что температура на улице минус десять градусов. Он вывернул обогреватель на максимум и направил дефлекторы на себя.

– Что случилось с Ательдином?

– Он остался. Решил дождаться полиции.

– Отлично, – сказал Ник. – По крайней мере, он сможет сказать, что здесь я ни при чем.

Навстречу им пронеслась «скорая», и он опустил голову, стараясь скрыть лицо.

– И куда мы едем?

– Куда-нибудь, где сможем рассмотреть книгу. Нам понадобится какое-нибудь специальное оборудование или еще что-нибудь?

– Книги – вещи стойкие. Если она перенесла разморозку, то не рассыплется. Конечно, лучше это делать в условиях контролируемой температуры, а не на ходу в машине, где на полную включен обогреватель и куда врывается полярный холод.

Ник увидел впереди бензозаправку. Свет был выключен, колонки в темноте напоминали могильные плиты. Он заехал на площадку перед заправкой и припарковался за киоском, чтобы не было видно с дороги. Эмили пересела вперед.

– Давайте выясним, так ли это.

Он слишком нервничал, чтобы прикасаться к книге самому, и дал ее Эмили. Она положила ее себе на колени и открыла обложку. Ник уставился на кремовый пергамент, кажущийся желтым в свете автомобильной лампы.

Манускрипт начинался с первой страницы.

– «Et si contigerit ut queratur a venatoribus, venit ad eum odor venatorum, et cum cauda sua tetigit posttergum vestigia sua…» – прочла Эмили. – «И если случится так, что охотники будут преследовать льва, то он учует их запах и станет заметать следы хвостом. И тогда охотники не смогут его найти».

Она нахмурилась.

– Бестиарии так не начинаются.

Но Ник едва слушал ее. Посреди страницы в текст была вставлена иллюстрация. Под действием влаги картинка размазалась и словно наехала на текст, но все еще оставалась вполне четкой. Лев сидел на задних лапах, подняв одну переднюю и уставившись величественным взглядом через страницу, клыки его были обнажены.

– Такой же, как на карте, – выдохнул Ник.

Ник смотрел, как Эмили переворачивает страницы, перед ним мелькал сказочный зверинец, обитавший в книге. Иллюстрированы были не все страницы, некоторые оказались повреждены сильнее других – влагой или иными невзгодами, перенесенными за долгую историю. На многих страницах были изображены животные, которых Ник и представить себе не мог: птицы, вылуплявшиеся из деревьев, животное с головой быка, рогами барана и телом лошади. Грифоны, василиски и единороги. Но не все изображения были фантастическими. Два кота – черный и полосатый – гнались за мышкой по полу кухни, а полногрудая кухарка прихлебывала вино у плиты. Бык тащил плуг по осеннему полю. Олень стоял на холмике у леса, а медведь копался в земле.

Ник старался скрыть возбуждение. Рисунок медведя был ему знаком, и изображение оленя тоже – именно такого он видел на картах.

– Что тут сказано о медведе? – спросил он.

– «Медвежата появляются из материнского чрева бесформенными, в виде крохотных белых комков плоти без глаз, и матери придают им форму вылизыванием, – без труда переводила с латыни Эмили. – Они ничто не любят так, как мед. Если они нападают на быка, то знают самые уязвимые места – нос и рога, но обычно предпочитают нос, потому что боль сильнее в наиболее чувствительной части».

Ник откинулся к спинке сиденья. Двигатель он выключил, и в машине воцарился лютый холод.

– Я думаю, ближе всего к истине то, что лев заметает следы, чтобы охотники не могли его найти. Это Джиллиан. У нас на руках ее книга, ее карта, но мы все еще понятия не имеем, что она в них нашла. И кто-то все время пытается нас убить.

Эмили молчала. Ник скосил на нее глаза.

– Что вы думаете?

– Я думаю, кое-кто мог бы нам помочь. Взглянуть на эту книгу и сказать, что нашла в ней Джиллиан. Чем эта книга так ее захватила.

– И кто же это?

Эмили постучала пальцами по ручке двери.

– Его зовут брат Жером. Он иезуит… точнее, был иезуитом. Специалист по средневековым книгам. Он был… Он преподавал в Сорбонне, когда я училась. Теперь на пенсии.

– Он живет где-то поблизости? Это надежный человек?

– Он живет вблизи немецкой границы. Примерно в часе езды отсюда. Что касается надежности… Вы, я думаю, можете ему доверять.

Ник повернул голову и уставился на нее.

– Если вы что-то от меня скрываете, то лучше сказать. Если этот человек вызывает у вас сомнения, то я и близко к нему не подойду.

– Вы можете ему доверять, – повторила Эмили. Она, казалось, была готова расплакаться. – Ну, это просто… неловко. Я была когда-то его студенткой. Он попытался за мной ухаживать – я сообщила об этом. Он потерял работу.

Теперь настала очередь Ника смущенно уставиться в приборный щиток.

– Если вы считаете…

– Нет. Он единственный, кто может нам помочь.

Прежде чем отъехать, Ник нашел под задним сиденьем монтировку и выбил остававшиеся осколки из окна. Так машина хотя бы издалека не выглядела подозрительно. Потом он завел двигатель и отъехал от бензозаправки. Впереди на шоссе грузовики грохотали в ночи по мосту. Синие знаки показывали направо и налево. Ник притормозил.

– Куда?

Италия

Чезаре Гемато сидел за столом, глядя в окно своего кабинета на восьмом этаже. Пуленепробиваемое стекло пятнали дождевые капли, а вдали корабли, пересекающие Неапольский залив, представлялись всего лишь серыми пятнами на фоне серого моря.

– Nessun dorma! Nessun dorma! [28]28
  «Пусть никто не спит» (ит.) – слова из арии принца в последнем акте оперы Дж. Пуччини «Турандот».


[Закрыть]

Его телефон ожил, запев голосом Паваротти. Гемато увидел высветившийся на экране номер и схватил трубку. Минуту слушал молча, хотя костяшки его пальцев побелели.

– Хорошо, – сказал он и отключился.

Пять минут он оттягивал то, что должен был сделать. Мало было таких людей, которым он боялся звонить, и Невадо входил в их число. Возможно, он вообще был единственным.

Он снял трубку настольного телефона – безопасная линия – и по памяти набрал номер.

Голос ответил сразу же.

– Что случилось?

– Мои люди последовали за ними в хранилище, о котором вы сказали. Они… – Он сглотнул. – Они напоролись на какое-то охранное устройство. Двое убиты, одному удалось уйти. Мужчина и женщина бежали.

Он ждал, что последует ругань, но услышал только тихий скрипучий голос:

– И что вы собираетесь делать?

– Они угнали машину, которая принадлежала моим людям. Как и все наши машины, она оборудована навигатором. Мы проследили ее до окраин Льежа у германской границы.

– Американец взял книгу?

– Полиция прибыла слишком быстро – мы не успели это выяснить.

Гемато ждал.

– Я поеду сам, – сказал голос. – Пусть один из ваших людей встретит меня там.

В сотне миль к северо-западу старик положил трубку и уставился на стену кабинета. Некоторые помещения в этом здании были расписаны Рафаэлем и Микеланджело, в других находились жемчужины коллекции, собиравшейся почти две тысячи лет. Невадо мог бы украсить свой кабинет любой из них. Но он предпочел разместиться в небольшой свободной комнате, окна которой выходили на скромный дворик. Единственным украшением на стенах было распятие из слоновой кости. Он несколько мгновений смотрел на распятого Иисуса.

Он мог бы обратиться к архивам – книгам, подшивкам (компьютерам свои секреты он не доверял), но в этом не было необходимости. В обширных архивах Ватикана имелась карточка с именем Эмили Сазерленд. Он только вчера изучал ее, и там была отсылка к делу, хранившемуся в другом подвале. Это дело было куда как толще. Но он и его прочел. Он знал, с кем хочет встретиться Эмили близ Льежа.

Он вызвал по интеркому секретаря.

– Мне нужно немедленно в Льеж. Немедленно и тайно.

Окрестности Льежа, Бельгия

Ник никогда не думал, что монахи могут уходить на пенсию. Если он когда-либо и задумывался над этим, то воображал, будто они монашествуют до смерти, как Папа Римский. Он определенно никогда бы не догадался о том, что произошло. Брат Жером оставил «Общество Иисуса» и поселился в сером и унылом пригороде: тупиковая улочка с кирпичными и оштукатуренными под камень бунгало на окраине маленького городка. Ощущение такое, будто оказался на краю света.

Ник припарковал машину у живой изгороди так, чтобы не было видно разбитое стекло. Низкие тучи задерживали рассвет. Мир утопал в тенях, в тысячах оттенков серого. Женщина в стеганой куртке выгуливала терьера по противоположной стороне улицы. Она на ходу бросила на них подозрительный взгляд. Кроме нее, на улице никого не было.

Эмили повела его по тропинке к белой входной двери и нажала на звонок. Ник потер руки. Если он еще не уснул сегодня, то лишь благодаря холоду.

Эмили еще раз нажала на кнопку звонка. Секунду спустя Ник увидел движение за матовым дверным стеклом. Голос попросил проявить терпение, послышался звон ключей, щелчок замка. Дверь приоткрылась на цепочке, в щели показалось худое лицо.

Глаза открывшего расширились.

– Эмили? Вот кого не ожидал увидеть. – Потом он заметил Ника. – И еще с другом. Кто он, скажи пожалуйста.

Если бы Энди Уорхол принял духовный сан и уехал в Бельгию, то, наверное, выглядел бы именно таким образом. Брат Жером был худым, костлявым, седые волосы спадали ему чуть не на самые глаза. На нем был махровый халат с китайским рисунком, едва подвязанный в талии, отчего ноги его, стоило ему шевельнуться, обнажались до самых бедер. У Ника возникло неприятное подозрение, что под халатом у него ничего нет.

Хозяин дома снял цепочку, поцеловал Эмили в обе щеки. Она напряглась, но не отпрянула. Ник удостоился кивка, и Жером тут же повел их из прихожей в комнату.

Ник ошеломленно оглядывался. В комнате царил кавардак. Книги и бумаги чуть не сваливались с полок, заполнявших каждый дюйм стены. Полупустые кружки обросли плесенью, они стояли созвездием вокруг видавшего виды кресла в середине комнаты, на подлокотниках которого возвышались еще несколько неустойчивых книжных стопок.

Жером направился в кухню.

– Хотите кофе?

Никто, кроме него, не хотел кофе. Ник через дверь видел, как Жером кипятит воду в чайнике.

– Рассказывай, Эмили. Столько времени прошло! Как твои дела?

– Отлично.

– Я уж думал, что никогда тебя не увижу.

– У нас есть одна книга, и мы бы хотели, чтобы вы посмотрели на нее.

Жером вышел из кухни с кружкой, над которой поднимался парок. Вид у нее был такой, словно ее не мыли несколько недель.

– Вы хотите мне ее дать?

– Мы хотим, чтобы вы нам помогли.

Эти слова оказали на Жерома поразительное воздействие. Его склоненная голова резко вскинулась, в глазах появился свирепый огонек, все тело напряглось.

– Ты знаешь, почему я здесь. – Он резким движением руки обвел убогую гостиную. Кофе выплеснулся ему на пальцы, пролился на ковер, но он этого не заметил. – Ты знаешь причину ссылки? Знаешь?

Эмили склонила голову. Слеза скатилась по ее щеке. Ник подошел поближе, чтобы защитить ее, но ни она, ни Жером не заметили этого. Он был чужой в их истории.

– Мне очень жаль, – прошептала Эмили. – Если бы можно было вернуться назад…

– Ты бы сделала то же самое. И я.

Его гнев прошел так же внезапно, как возник. Он шагнул к Эмили и обнял ее. Ее лицо не было видно Нику, но по ее позе возникало впечатление, будто она обнимает мертвое тело.

Жером погладил ее волосы.

– Давай больше не будем обманывать друг друга воспоминаниями о наших прошлых радостях. Мы только портим себе жизнь и отравляем сладость одиночества.

Эмили мягко отстранилась и разгладила волосы.

– Извините, что побеспокоила вас. Но нам нужна ваша помощь. И… я думала, вам это может понравиться.

– Посмотрим.

Ник по кивку Эмили вытащил из своего рюкзака размороженный бестиарий. Жером облизнулся и протянул руки.

– Прошу вас.

Ник протянул ему книгу, и Жером чуть не выхватил ее у него из рук. Он поднял ее, как священник, читающий Священное Писание, и осмотрел.

– Обложка семнадцатого века. – Он перевернул книгу в руках. – Телячья кожа с бескрасочным тиснением, возможно, немецкой работы.

– Я думал, что она пятнадцатого века, – вставил Ник.

Брат Жером смерил его снисходительным взглядом.

– Она была заменена. Обложки изнашиваются быстрее, чем страницы. А тела умирают прежде души.

Он отнес книгу к деревянному столику в соседней комнате и сел. Вытащил из ящика пенопластовую подушечку и пару тонких перчаток, натянул их на свои костлявые пальцы – патологоанатом, готовящийся к вскрытию, – и положил книгу на стол. Затем подвел палец под обложку и тихонько поднял ее, отрывая от страницы под ней и укладывая на подушку.

Со страницы на него смотрел лев. Ник бросил взгляд на Жерома – узнал ли тот иллюстрацию, и поймал взгляд старика, который лукаво посмотрел на него из-под своей седой гривы. Понять, что у него на уме, было невозможно.

Жером пощупал складку на странице.

– Книга плохо сохранилась.

– Библиотеку, где она была, затопило.

– Это очевидно. Тут есть утрата.

Ник смотрел, не понимая, что тот имеет в виду.

– Какого рода утрата?

– Я вижу основание вырванной страницы.

Жером раскрыл книгу, и Ник увидел едва торчащий обрывок пергамента.

– Страница была вырезана.

– Такое случается?

– К несчастью – да. Книгу украсть трудно, а страницу – легко. Одна страница может стоить несколько тысяч долларов. Все эти древние манускрипты стоят гораздо больше, если их продавать по частям.

– И это продолжалось на протяжении веков.

– Эту вырвали не так уж давно. – Жером показал на несколько темных размывов на первой странице. – Видите эти следы – пропечаталось с отсутствующей промокшей страницы. Ее вырезали после затопления.

Эмили и Ник перекинулись взглядами, словно призывая друг друга признать очевидное. Жером наблюдал за ними с озорной улыбкой, наслаждаясь тем, что они испытывают неловкость.

– Джиллиан была профессионалом. Она любила книги, – сказал наконец Ник. – Она бы ни за что не искалечила так книгу. Бога ради, ведь она работала в музеях.

Эмили отвела глаза.

– Интересно бы узнать, что там было на первой странице, – только и сказала она.

– Может, мы найдем и еще что-нибудь.

Жером пошарил в ящике и извлек оттуда тонкую металлическую трубочку, похожую на перо. Он загнул кончик трубочки, и оттуда засиял фиолетовый лучик.

– Ультрафиолет, – сказал он, направляя его на обложку изнутри.

К удивлению Ника, на жесткой крышке переплета стали видны темные буквы – они появлялись в ультрафиолетовом свете, словно скрытые руны. В отличие от бестиария с его насыщенным шрифтом, здесь слова были написаны тонкими, как паутинка, линиями.

– И как это там появилось? – Голос Ника звучал едва ли громче шепота.

– Это было написано владельцем книги. Когда ее приобрел кто-то другой – получил в подарок или купил, а может быть, украл, – он стер знак первого владельца. Но следы все равно остались.

– И что тут написано?

Продолжая освещать текст, Жером взял увеличительное стекло, чтобы прочесть все в точности.

– «Cest livre est a moy, Armand Comte de Lorraine».

– И что это значит?

– Это значит, что книга принадлежала графу Лорану. Когда-то. Граф Лоран владел одной из крупнейших библиотек в самом начале эпохи модернити. [29]29
  Эпоха модернити – понятие, означающее общество, измененное в результате утверждения капиталистического общественного строя, индустриализации, урбанизации, секуляризации, развития институтов государства. Такое общество противопоставляется традиционному обществу. (Прим. ред.)


[Закрыть]

Ник не знал, что такое «модернити», но предположил, что это слово не имеет никакого отношения к модерну.

– И что с ней сталось?

Жером пожал плечами.

– Она была утрачена. Наследники графа продали ее по частям или позволили непорядочным людям ее разграбить. То, что осталось, я думаю, попало в городской архив Страсбурга в девятнадцатом веке.

Пальцами в перчатках Жером перелистывал бестиарий, пока не дошел до последней страницы, на которой было всего несколько строк текста и прямоугольное коричневое пятно на пергаменте размером с почтовую открытку. Ник с трудом сглотнул, подавляя в себе порыв вытащить карту и приложить к прямоугольнику. Ему казалось, что они совпадут идеально.

– Здесь что-то лежало, – сказал Жером. Он снова смерил их подозрительным взглядом.

Эмили подалась поближе, явно стараясь не прикоснуться к Жерому.

– И никакого комментария от писца? Ни кто написал книгу, ни для кого?

– Здесь сказано: «Написано рукой Либеллуса, иллюминировано мастером Франциском. Он сделал и еще одну книгу животных, используя новую форму письма».

– И что это значит?

– Либеллус и Франциск – это псевдонимы, использовавшиеся писцом и иллюминатором, – сказала Эмили. – Libellus в переводе с латыни означает «маленькая книжка». Франциск, вероятно, отсылает к святому Франциску Ассизскому, поскольку он является покровителем животных.

– Но здесь две руки, – сказал Жером. – Первое и второе предложения написаны разными людьми и разными чернилами.

Ник вгляделся в выцветшие буквы. Он тоже увидел то, о чем говорил Жером, и это приятно удивило его. Он даже мог разобрать некоторые слова: Libellus – Franciscus – illuminatus. Первая строка была написана теми же черными чернилами, что и остальная книга. Вторая надпись казалась сделанной более неровным почерком; к тому же чернила были коричневыми. «Может быть, это писал тот, кто приклеил сюда карту», – подумал он.

Жером снова включил свой ультрафиолетовый фонарик и обследовал задник. Ник смотрел внимательно, но ничего не увидел. Однако что-то, кажется, привлекло внимание Эмили.

– А что это?

– Ничего. – Жером выключил фонарик и с вызовом повернулся. – Я думал, найдется еще один экслибрис, но ничего такого нет.

– На странице, – гнула свое Эмили.

Жером и глазом не успел моргнуть, как она схватила фонарик и направила луч почти параллельно странице, едва касаясь поверхности.

– Твердое перо.

Ник прищурился. Второй раз за сегодняшнее утро он смотрел на буквы, которых мгновение назад там не было. Но это были не выцветшие чернила, проявленные на темном фоне, они, казалось, были написаны внутри самого пергамента.

– И что там сказано?

XLVI

Штрасбург

«Написано рукой Либеллуса, иллюминировано мастером Франциском».

Я сел на пол, опершись на деревянный столбик, и в сотый раз перечитал надпись. Я хранил книгу, как чашу причастия, как талисман. Я мог бы продать ее и тут же погасить половину моих долгов, но никогда не пошел бы на это.

Каспар, возившийся с прессом, скользнул по мне взглядом. Я знал: ему нравится, когда я читаю книгу. Я наклонил ее.

– Что там?

Глаза у него, как всегда, были зоркие. Я повернул книгу так, чтобы он мог видеть, что я сделал. Пустое пространство под колофоном было теперь заполнено приклеенной мною картой: восемь зверей, которые привели меня к Каспару.

Он улыбнулся.

– Да ты коллекционер.

– Поклонник.

– Правильно делаешь, что хранишь карту. Других не будет.

Смущенный взгляд.

– Медная дощечка исчезла. Я ее расплавил и продал.

Я пришел в ужас оттого, что столь прекрасное произведение искусства утрачено навсегда.

– Все? Всю колоду?

– Приблизительно половину.

Он рассмеялся, видя выражение моего лица, хотя я не понимал, что в этом смешного.

– Иоганн, ты видел, что случилось с твоей собственной дощечкой. Всего три-четыре десятка отпечатков, и она никуда не годится. То же самое произошло бы и с картами. Ничто не вечно.

– Ты не должен был это делать.

Он хлопнул меня по плечу.

– Сколько-то штук осталось в мастерской Дюнне. Кстати, если уж я о нем заговорил, – мне пора. У него есть работа для меня.

Я завернул бестиарий в материю и вышел вместе с Каспаром. Книга меня уже не радовала. Ничто не вечно.

«Кроме неудачи, – подумал я. – И моего обручения с Эннелин».

Я направился в Штрасбург к аптекарю, который все еще отпускал мне товары в кредит. Оловянная форма, которую я сделал на основе медной дощечки Дюнне, почти не пережила моего эксперимента: металл был слишком мягкий и деформировался, едва прикоснувшись к бумаге. Но как и с первым увиденным мной отпечатком – с перстня Конрада Шмидта в Кельне, – я почерпнул полезное для себя и из этого. Я знал, что буквы можно сделать прочнее. И, сплавив свинец с оловом и сурьмой, обнаружил возможность делать хорошую, четкую отливку. Этой надежды было достаточно для того, чтобы снять с моих плеч хотя бы часть того ужаса, который охватывал меня каждый раз, когда я думал об Эннелин.

Она все еще маячила в моих мыслях, когда я проходил мимо здания ратуши – городского совета. Шло заседание суда, и на улице собралась толпа в ожидании вердикта. Я увидел Эннелин, спускающуюся по ступенькам, и почти отмахнулся от этого видения как от игры воображения. Но этого оказалось достаточно, чтобы я опять повернулся в ту сторону – убедиться, что это действительно она. Следом за ней шла ее мать. Они слились с толпой и исчезли из виду, прежде чем я успел подойти к ним.

Я нашел человека, который знал их – члена гильдии виноторговцев, и спросил, почему они были в суде.

– Слушалось дело касательно недвижимости, принадлежавшей ее покойному мужу. У него был сын от первой жены, который оспорил правомерность наследования.

– И?

– Сын выиграл. Вдова – его мачеха – получила комнатенку да питание.

Я не успел на это прореагировать, как почувствовал чью-то тяжелую руку на плече, развернувшую меня. Передо мной был человек, которого я меньше всего хотел видеть. Штольц, ростовщик, мой знакомец, с которым я встречался регулярно.

– Ты был сегодня утром в суде?

Я отрицательно покачал головой, онемев на какое-то время.

– Вдова Эллевибель лишилась собственности.

– Я только что узнал об этом.

Он ухватил меня за воротник.

– Я дал тебе в долг пятьдесят гульденов под залог этого дома.

– И я тебе их верну.

Он был невысокий человек, сухощавый и деликатного сложения. Но при всем при этом мне показалось, что он может попытаться вытрясти из меня деньги. Потом что-то за моей спиной отвлекло его внимание – наверняка еще один сомнительный должник. Он отпустил меня.

– В самое ближайшее время я приду к тебе обсудить этот вопрос.

Я оставил его и припустил по улице. Две женщины исчезли, но я догадывался, куда они пошли. Я догнал вдову и ее дочь у дверей их дома. Эллевибель сощурилась, увидев меня. На лице ее застыло мрачное выражение. Эннелин не поднимала глаз и молчала.

– Герр Генсфлейш, я прошу прощения… сейчас неподходящее время.

– Я знаю.

Она собралась и уставилась на меня самым строгим своим взглядом.

– Несколько дней назад вы пришли в мой дом и сказали, что ваши перспективы не столь многообещающи, как вы дали мне понять прежде. Я восхитилась вашей честностью и обошлась с вами благородно, хотя на мне не было никаких обязательств такого рода. Я полагаю, сегодня вы ответите мне тем же.

– Никакого брака не будет. – Ах, с каким удовольствием произнес я эти слова.

– Вы дали свое согласие. Вы не можете нарушить договор.

– Это вы его нарушили. Вы обещали мне собственность вашего мужа стоимостью в две сотни гульденов.

– Ничего такого я вам не обещала, – быстро сказала она, как азартный игрок, с нетерпением ждущий момента открыть свой главный козырь. – Я давала вам мои гарантии на это наследство. Я искренне полагала, что оно стоит таких денег. И не могла предвидеть, что суд встанет на сторону моего пасынка.

– Возможно, если бы вы обрисовали мне истинную ситуацию, я бы сам смог сделать вывод о перспективах. – Я расправил плечи, изображая гнев праведный. – Если бы вы дали себе труд обойтись со мной по-честному, то я был бы более склонен простить проблемы с приданым Эннелин.

Это была ложь.

– На самом же деле вы дважды провели меня. Наш договор недействителен.

Наверное, в моем голосе было слышно удовольствие, что только усилило ее бешенство.

– Это еще не конец дела, герр Генсфлейш. Если потребуется, я подам на вас в суд за нарушение договора, и на сей раз суд примет мою сторону.

Я повернулся к Эннелин.

– Прощайте, фройляйн. Мне жаль, что все закончилось таким образом.

Ego absolve te. Отпускаю тебе грехи твои, освобождаю тебя. Мне не требовалось покупать индульгенцию. Я никогда не чувствовал себя свободнее.