Текст книги "Книга тайн"

Автор книги: Том Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

XXXII

Штрасбург

– Тут слишком темно.

– Зато нас никто не увидит.

Драх соскреб паутину с одной из балок. Бедолага паук повис на нити в руке Драха, его ножки прямо в воздухе пряли нить.

Я оглядел пыльный подвал. В окне на высоте головы я увидел колеса телег, подковы и ноги проходивших мимо людей. Придется установить здесь матовое стекло, которое пропускало бы свет с улицы и в то же время защищало нас от чужих глаз. Я бы не выбрал это место для тонкой работы, но Драху оно вроде бы понравилось.

Вообще-то говоря, содержание моего дома у реки обходилось мне дороже, чем я рассчитывал, – большую часть моих поступлений от наследства. А пока основная часть процентов уже ушла на покупку составляющих для чернил, инструментов для мастерской, медных листов, угля, бумаги… Нагрузка на мой кошелек была неподъемной. А теперь еще Драх настоял на том, чтобы мы обзавелись второй мастерской для пресса, которого у нас пока не было.

– Где дубильщики дубят кожи? – спросил Драх.

– В дубильном поле за городской стеной.

– Поэтому вонь не проникает в город. Но где кожевники и седельщики изготовляют свой товар?

– Здесь, в Штрасбурге.

– Чтобы быть поближе к своим клиентам. Мы должны сделать то же самое. – Он показал налево и вверх – приблизительно в направлении, где располагался собор. – И нам отсюда до центра рукой подать. А там, где центр, там и наше с тобой богатство.

На лестнице скрипнула ступенька. Это был домовладелец – крупный человек по имени Андреас Дритцен, он вошел, пригнув голову, чтобы не удариться о балки. Его положение в обществе и телосложение были таковы, что при первой встрече люди обычно побаивались его, но позднее обнаруживали, что он превыше всего ценил хорошее мнение о себе и старался никого не обидеть. Хотя, судя по размерам и основательности его дома, он при всей своей покладистости не забывал и о выгоде.

– Вас все устраивает? – У него был нарост на горле, отчего говорил он всегда с хрипотцой.

– Идеально, – ответил Драх, прежде чем я успел сказать хоть слово. – Будто специально для нашего ремесла построено.

«Помещение слишком темное, слишком дорогое и слишком большое по площади для наших потребностей», – вот что было у меня на языке.

Таким образом мы могли добиться хотя бы некоторой скидки за аренду. Но я не мог противоречить Драху, поэтому стоял с неловким видом и помалкивал.

Дритцен уставился на нас.

– А чем, вы сказали, вы занимаетесь?

– Копированием.

Дритцен ждал, думая, что последуют разъяснения. Я взглядом приказал Драху молчать и сам ничего больше не сказал.

– Вы не должны разводить здесь огонь или делать что-то сильно пахнущее. – Дритцен помахал рукой у себя перед носом. – Предыдущие арендаторы у меня были кожевенниками. Они не просушивали толком свои кожи, и отсюда воняло, как от покойника.

На улице проходившая мимо лошадь подняла хвост и испражнилась. Один из шариков попал в сточный желоб, прокатился сквозь открытое окно и плюхнулся к нам на пол.

Мы пересекли площадь, направляясь к ювелирной мастерской Ганса Дюнне. Я посмотрел на собор, поднимающийся из лесов, словно женщина, сбрасывающая платье, и подивился. Мне эти замысловатые леса, их совершенство, при всем их скромном назначении, казались не менее прекрасными, чем сам собор. Когда я сказал об этом Каспару, он усмехнулся.

– Веревки, шесты и лестницы? Красота происходит из жизни – из сладострастия, глупости, смеха, несчастья.

– Как может быть прекрасным несчастье?

Каспар показал на нищего, выпрашивающего милостыню у дверей собора. Ног у него не было, правая рука по локоть отсутствовала. Он сидел в низенькой тележке, которую толкал с помощью раздвоенной деревяшки, прилаженной к обрубку руки. Удар обезобразил половину его лица, которая превратилась в дряблую маску, а другая половина была исцарапана – следствие его попыток побриться.

– Он карикатурен. Вызывает жалость. Но при чем тут красота?

Каспар ухватил меня за плечо.

– Но ты чувствуешь себя живым. Разве его вид не заставляет все члены твоего тела петь в благодарность просто за то, что они существуют? Разве это не прекрасно?

Каспар время от времени высказывал такие странные, вызывающие тревогу мысли, если ему хотелось удивить меня чем-нибудь парадоксальным. Я научился не обращать на это внимания и по мере сил скрывать свое беспокойство.

Когда мы добрались до мастерской, Каспар обошел прилавок и открыл для нас боковую дверь. Замки и щеколды для него мало что значили. У него не было почти ничего, кроме его таланта, но он относился к миру так, будто тот весь принадлежал ему. Пока мы ждали, когда Ганс закончит свой разговор с клиентом, Каспар разглядывал перстень с сапфиром.

– Я нашел человека, который может сделать вам пресс, – сказал Дюнне, разобравшись с клиентом. – Это Саспах – он делает сундуки. Он говорит, это будет стоить шесть гульденов с деревянным винтом или восемь с железным.

– Нам непременно нужен железный, – сказал Каспар.

– Непременно? – спросил я с тяжелым сердцем, думая о еще больше полегчавшем кошельке.

– Ты же сам знаешь. Чем больше давление, тем четче отпечаток. Деревянный винт расхлябается или вообще сломается.

Прежде чем я успел еще что-либо возразить, Дюнне залез в свой шкаф и вытащил оттуда предмет, завернутый в материю. Вещица была размером с небольшую книгу, но, когда я взял ее в руки, оказалось, что она довольно-таки тяжелая.

– Это первая порция.

Я развернул материю. Внутри была дюжина ровнейших медных листов толщиной с лезвие меча.

Дюнне откашлялся – вежливый звук, который становился мне все более знакомым. Я вздохнул.

– Конечно, я должен заплатить тебе за услугу.

XXXIII

Париж

Когда Ник проснулся, вокруг было темно, хотя часы показывали половину десятого. Смена часовых поясов изнурила его. Он полежал на полу десять минут, но уснуть снова ему не удалось, мозг был перегружен. Наконец он поднялся и тут же чуть не упал от слабости.

Из крохотной ванной появилась Эмили, уже одетая и накрашенная. В том, как она в таком тесном пространстве умудрялась скрывать интимные подробности своей жизни, для Ника было что-то кошачье, невообразимое. Он всю ночь провел в одной с ней комнате, но даже не мог сказать, какого цвета у нее пижама. Теперь на ней был плотный, кремового цвета свитер, шоколадно-коричневая юбка и черные чулки.

Ник стащил с себя футболку, бросил ее на стул. Эмили встревоженно посмотрела на него.

– За углом есть кафе. Я буду ждать вас там.

После душа, бритья и в чистой рубашке Ник снова почувствовал себя человеком. Он вышел на холод и направился в кафе. Эмили сидела в теплом пространстве с чашечкой черного кофе и читала «Ле монд». В отличие от Джиллиан, которая вертела бы головой во все стороны, разговаривала с официантами, каждые десять секунд поглядывала на дверь, Эмили, казалось, была погружена только в себя самое.

Ник заказал американский завтрак и мысленно торопил официанта поскорее принести кофе. Эмили отложила газету.

– Вы не объявлены.

Ник не улыбнулся. Он не забыл, что является беглецом. Каждый звук полицейской сирены вдалеке, каждый регулировщик движения, каждый прохожий, задерживавший на нем взгляд, каждая туристическая камера, мимо которой он проходил, были для него как пытка водой.

Эмили попыталась вывести его ступора.

– И что будем делать сегодня?

– Не знаю.

Он чувствовал себя выпотрошенным. Мимо окна промчалась стайка мопедов, их водители, обгоняя друг друга, закладывали виражи и петляли. Ника грызло сожаление. С его стороны было безумием лететь сюда. Лучше уж остался бы в Нью-Йорке, и пусть бы Сет его защищал.

– Джиллиан оставила нам три наводки: игральную карту, симку мобильного телефона и читательский билет.

– Три карты. – Ник нахмурился, размышляя, означает ли это что-нибудь. Даже сейчас его посещали сомнения: может быть, это была какая-то дурацкая шутка со стороны Джиллиан. «Джилл – необыкновенная девушка». – Еще две, и у нас будет фул-хаус.

Эмили прищурилась, вникая в мои слова. Наконец она сказала:

– Мы даже не знаем, хотела ли она, оставляя их там, чтобы они были найдены.

– Но она послала мне код.

– Это уже потом. – Эмили вытащила ручку и провела линию на полях газеты. У вершины поставила горизонтальную палочку. – Джиллиан отправилась в замок под Рамбуйе за две недели до Рождества, двенадцатого декабря. – Еще одна горизонтальная палочка. – Два дня спустя она исчезла. Четырнадцатого декабря. Потом ее следы теряются до шестого января, когда она связалась с вами по Интернету. – Она посмотрела на Ника. – У вас есть список ее телефонных звонков?

Ник вытащил бумажку.

– Вандевельду она звонила во второй половине дня тринадцатого декабря. Накануне исчезновения.

– И через день после ее посещения замка.

– Может быть, в этом и нет никакого скрытого смысла, – осторожно сказал Ник. – С учетом специализации Джиллиан она могла найти эту карту где угодно. Может быть, несколькими месяцами ранее… может даже, она привезла ее из Нью-Йорка.

Эмили закатила глаза.

– Она нашла карту, которая была потеряна на пять столетий, и день перед своим исчезновением провела в библиотеке, полной ранее неизвестными манускриптами пятнадцатого века. Я знаю, где бы начала искать.

– Ательдин говорил о книгах. Он ни слова не сказал о картах.

– Большинство карт сохранилось потому, что они были вложены в книги. И нередко вскоре после того, как их напечатали. Библиотека была затоплена, книги пребывали в сырости. Это могло растворить клей – и карта выпала из книги, возможно, просто упала ей на колени.

Ник видел, как румянец возвращается на щеки Эмили, как она преувеличенно жестикулирует, показывая, каким образом карта выпала из книги. Эта мысль придала ей раскованности, словно она выпила лишнего.

– Ну хорошо, допустим, она нашла карту в библиотеке покойного.

– На следующий день она позвонила Вандевельду. Отправилась к нему, он проанализировал карту и… что-то обнаружил.

– Вот только он говорит, что Джиллиан у него никогда не была, а если и заходила, то в карте ничего такого необычного нет.

– Он лжет, – сказала Эмили с приятной уверенностью. – Кому она позвонила потом?

– Потом она заказывала такси. Шестнадцатого декабря.

– А звонок Ательдину?

– Это было раньше. Вечером перед ее исчезновением.

– Но после того, как она нашла карту. – Эмили взболтала пенку на кофе. – Сказала она об этом Ательдину?

– Не думаю, – ответил Ник. – У него был такой удивленный тон, когда я по телефону спросил его о Мастере игральных карт.

Он повозил вафлей по тарелке, подбирая масло.

– Мы проверили игральную карту и телефонные звонки. Единственное, что еще осталось, – читательский билет. – Эмили отхлебнула кофе. – Национальная библиотека – это исследовательская библиотека. Я там провела некоторое время, готовя диссертацию. Нужные вам книги необходимо заказывать.

– И что?

– Заказы фиксируются по читательскому билету. Мы можем выяснить, что читала Джиллиан.

Ником овладело безысходное, парализующее отчаяние.

– И что нам это даст?

– Больше у нас ничего нет.

Ник допил остатки кофе.

– Я хочу вернуться и проверить ее домашнюю страницу. Может быть, там что-нибудь обнаружится.

На лице Эмили появилось встревоженное выражение.

– Вы считаете, нам безопасно разделяться?

– Для вас это безопаснее, чем быть со мной. Не забывайте, я – беглец. – Он встал. – И в любом случае будем надеяться, что всех злодеев мы оставили в Нью-Йорке.

XXXIV

Штрасбург

Пресс был установлен на крепком столе в передней части помещения. Он состоял из рамы, включавшей сланцевое ложе, двух вертикальных опор, которые удерживали перекладину и деревянную доску, и прижимного устройства между ними на металлическом винте. Он мало чем отличался от прессов, которыми пользовались изготовители бумаги, отжимая полученные листы.

Нас в помещении было четверо. Я бы предпочел, чтобы тут были только мы с Каспаром, но наше предприятие давно уже переросло то, чем являлось вначале. Тут, конечно же, присутствовали Дюнне и плотник Саспах, готовые управлять сделанным им прессом. Я знал, что домохозяин Дритцен наверняка присел у двери в подвал, приложил ухо к замочной скважине, но впустить его я категорически отказался. Чем больше золота я тратил, тем ревнивее относился к сохранению нашей тайны.

Но я так долго ждал этого момента, а теперь странным образом чувствовал себя отстраненным от него. Я не то чтобы увиливал от работы. Варил чернила с Каспаром, измерял доски с Саспахом, изучал медные пластины с Гансом Дюнне, шлифовал острые кромки, оставленные резцом. Я записал текст индульгенции. Потом проводил бесконечные часы, глядя на него перед зеркалом, чтобы можно было перенести его на медь в зеркальном отражении. И самое главное, я платил за все это. И все же не чувствовал, что оно принадлежит мне.

Драх вытащил медную доску из фетровой сумки и протер ее тряпицей. Потом положил на край стола и налил на нее черные чернила из одного из кувшинов, размазал их березовой лопаточкой, пока вся медь не стала черной, потом острой кромкой лопатки снова соскреб чернила. Наконец он протер дощечку жесткой сетчатой тканью. Я с изумлением следил за его действиями. Он мог в отношении некоторых вещей быть очень небрежным, нередко делал что-то нарочито наплевательски, но когда хотел, то мог работать с восхитительной точностью. Тряпица почернела, впитав в себя чернила с отполированной поверхности, но в бороздах – глубиной всего в волосок – чернила остались.

Драх установил дощечку на каменное ложе пресса. Я увлажнил губкой лист бумаги и передал ему. Он положил его на дощечку и отошел в сторону.

Саспах и Дюнне на пару принялись поворачивать рычаг, который приводил в действие винт, раздался скрип резьбы. Деревянная доска прикоснулась к бумаге и прижала ее. Я услышал, как выдавливаются крохи жидкости – возможно, вода, которой я смочил бумагу, но мысленно я воображал, что это льются чернила, которые впитываются из меди в бумагу.

Саспах и Дюнне прижали доску до упора, потом раскрутили стержень в обратную сторону, отпуская доску. Я вперился в листок бумаги, воображая, что вижу слабые отпечатки с другой стороны. Драх снял листок с медной пластины и показал мне. Дыхание у меня перехватило.

То, что я увидел, было ужасно. Буквы, которые казались такими аккуратными и правильными на медной доске, на бумаге получились будто вычерченные неумелой детской рукой. На некоторых словах чернила расплылись, образовав сеточку, на других были густыми и тяжелыми, словно отлитыми смолой. Мне хотелось рыдать, но под взглядами трех других я не осмелился.

– И почему же это произошло?

– Медь – как человеческая плоть. Чем глубже порез, тем сильнее кровотечение.

Драх провел пальцем по особенно уродливой из букв.

– Но на твоих картах каждая линия была идеальной. – Я понимал, что говорю как маленький ребенок, которого снедает зависть. Именно так я себя и чувствовал.

– Да. – Драх почесал подбородок и принялся разглядывать бумагу. – А тут все не так хорошо.

– Всегда проще прорезать длинную линию, чем короткую, – сказал Дюнне. Часть текста он выгравировал собственной рукой и теперь должен был сказать что-то в свое оправдание. – Каждая буква требует столько тонких линий, что некоторые неизбежно получаются глубже или мельче, чем нужно.

– Неизбежно, если руки растут не из того места, – пробормотал Драх.

Я показал на букву «U», которая была так искажена, что походила скорее на «В».

– А это?

– Форма букв не оставляет возможностей для ошибки, – сказал Дюнне. – Картинку может нарисовать любой дурак. Измени немного форму рогов оленя – и он все равно останется оленем. Измени форму буквы «А», и получится бессмыслица. Я думаю, что искусство Драха, вероятно, не годится для этой цели.

– Может быть, ты не годишься для этой цели, – сказал Каспар.

– Может быть, следующая будет лучше.

Саспах пытался восстановить мир. На его лице не было ни следа того отчаяния, которое испытывал я. Для него это была лишь работа, на которую впустую ушли его таланты.

Мы повторили процедуру. Когда все было готово, Драх извлек листок из пресса и положил на скамью рядом с первым. Мы склонились над ним.

– То же самое, – пробормотал Дюнне.

Он в отвращении отвернулся. Но я продолжал вглядываться. Там, где он видел подтверждение нашей неудачи, я разглядел искру надежды. Они были одинаковыми. Тот же разухабистый шрифт, те же корявые буквы и пьяные строки, та же ошибка в третьем предложении, где вместо «помилуй мя, Боже» было написано «понилуй мя, Боже». В своих явных несовершенствах два этих листка были идеальными копиями.

– Процесс правилен, – провозгласил Драх. Упрямство было его главным качеством. – Нам остается только усовершенствовать его.

XXXV

Париж

С Сены задувал колючий ветер. На набережной над рекой четыре L-образные башни устремлялись к серому небу. Архитектор добивался сходства с открытыми книгами, поставленными вертикально, но Эмили они скорее казались похожими на углы громадного стеклянного замка. Вот только самого замка не было. Пространство между башнями – площадь в несколько футбольных полей – оставалось пустым. И только глядя сверху, можно было увидеть вывернутую наизнанку сердцевину комплекса: стеклянную шахту, глубокий прямоугольник, на шестьдесят футов уходящий в землю, а разные этажи библиотеки взирали на этот утопленный двор. И вместо замка в лесу – лес в замке: во дворе росли деревья, посаженные на такой глубине, что верхушки их крон едва достигали уровня земли. Эмили не видела другой такой библиотеки.

Деревья начали подниматься над ней, когда она опускалась эскалатором в эту яму. Она спустилась до половины – на уровень бельэтажа, где скучающий охранник бегло осмотрел содержимое ее сумочки. Внутри было тепло, здесь, словно в фойе театра, царила бархатная атмосфера красных ковров и полированного дерева. Даже компьютеры располагались в деревянных боксах. Эмили подошла к одному из них и положила читательский билет Джиллиан на считывающее устройство. На мониторе появилось сообщение на французском – приветствие Джиллиан Локхарт. Эмили посмотрела на пучок проводов, змеящихся из компьютеров и уходящих в отверстие в полу. Интересно, подумала она, как далеко тянутся эти щупальца, в каких закоулках электронного мира стало известно, что Джиллиан Локхарт снова появилась в Национальной библиотеке.

Эмили поднесла палец к сенсорному экрану. Появился список.

Потерянные книги Библии

Анализ «Физиолога» Средневековья

«Физиолог» (Анонимный, XV век)

Эмили нахмурилась. «Физиологом» назывался бестиарий, собрание притч под личиной зоологии. Она работала с этим памятником, когда исследовала средневековые анималистические изображения. Зачем эта книга понадобилась Джиллиан? Нашла ли она что-то, связанное с животными на игральных картах?

Она снова прикоснулась к экрану, чтобы заказать книги из башен, где они хранились.

Merci, Gillian Lockhart

Эмили поежилась от ощущения неловкости. Ей не нравилось быть Джиллиан Локхарт. Они никогда не встречались, но Джиллиан присутствовала в «Клойстерсе», словно призрак, привезенный вместе со средневековыми камнями; стоило назвать это имя, и тема разговора гарантированно менялась. У всех музеев есть свои тайны, и Эмили (которая только что защитила диссертацию, жаждала понравиться и должна была скрывать собственные тайны) решила не затрагивать эти вопросы. Знал ли Ник, спрашивала она себя. Была какая-то подкупающая наивность в том, как он безоглядно пустился на поиски Джиллиан. Странствующий рыцарь, ринувшийся спасать свою даму. Эмили читала немало средневековых романов и знала, что женщины, на поиски которых по зову сердца отправляются рыцари, не всегда являют собой то, чем кажутся.

Книги должны будут принести в читальный зал на уровне двора. Она сдала сумочку в гардероб и отправилась к ряду турникетов, приложила билет еще к одному считывающему устройству. Турникет повернулся, она прошла через него, стараясь скрыть дрожь, которую ощутила, когда холодная штанга турникета коснулась ее ноги.

Джиллиан Локхарт

грозит смертельная опасность

(последняя запись 2 января, 11:54:56)

Ник, сидевший в интернет-кафе на рю Сен-Жорж, вздохнул. Какие-то стороны характера и жизни Джиллиан всегда оставались для него тайной. То, как она намазывала арахисовое масло на гамбургер. То, как иногда отключала свой телефон и не приходила домой по вечерам. Когда он набрался смелости и спросил, не встречается ли она с кем-то еще, она обвинила его в том, что у него отсутствует воображение, и заперлась в ванной.

Почему она написала «смертельная опасность»? Если ей действительно грозила опасность, то почему она не обратилась в полицию, не убежала, не вошла на сайт, чтобы обновить свой профиль? Разве только это был последний жест, вызов, шутка, попытка приуменьшить серьезность того, что ее ждет. Это было похоже на нее.

Рядом с ее именем маленькая фотография – не такая, как на читательском билете. Эта фотография была сделана раньше – Джиллиан с длинными прямыми волосами, с глазами панды, похожая на студентку художественной школы.

Он принялся исследовать сайт. Тут была доска объявлений, на которой другие пользователи могли обмениваться обычными банальностями, шутками, корявыми оскорблениями, которые в Интернете сходили за остроумие. Доска была пуста. Он перешел на другую часть сайта – фотоальбом. Здесь было несколько фотографий: Джиллиан в огромном сомбреро пьет пиво на вечеринке. Джиллиан в Центральном парке, застенчиво улыбаясь в камеру, прижалась к камню, делает вид, что пытается обхватить его. Джиллиан перед булочной с длинным батоном под мышкой. Она к этому времени уже перекрасилась в блондинку – то же лицо, что на читательском билете. Интересно, подумал он, кто делал эти снимки? Ательдин?

Ни одной фотографии Джиллиан с Ником не было. Он сказал себе, что и не ожидал увидеть таковых, недоумевая: а что же он ищет на самом деле?

Прежде чем уйти, он посмотрел новостные сайты – нет ли информации про него. Он предполагал увидеть заголовки вроде «ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ БЕЖАЛ ИЗ СТРАНЫ», но за последние сорок восемь часов ничего нового не было. Знали ли они, что он бежал? Или взялись за ум и поняли, что он невиновен? Он представил себе детектива Ройса и счел это маловероятным.

Это напомнило ему слова Джиллиан. Он как-то застал ее у окна – она разглядывала пустую улицу через щелочки в жалюзи. Он сказал ей, что там никого нет, она ответила, демонстративно понизив голос: «Если ты их не видишь, то это не означает, что они не могут видеть тебя».

Он решил, что это шутка, цитата из фильма, реплика одного из персонажей, которых она все время изображала. Он пошел готовить сэндвич, но, когда посмотрел на нее через кухонную дверь, она по-прежнему стояла у окна – смотрела.

Когда-то источником тревоги был черный бакелитовый телефон, соединенный с коммутационным щитом черными кабелями, свисавшими с него, как цепи в стене узилища. Позднее таким источником стал пейджер. А еще позднее – ряд сотовых телефонов, уменьшающихся в размерах при возрастающих возможностях. Во всех этих проявлениях одно оставалось неизменным: они почти никогда не звонили. Месяцы проходили беззвучно, иногда целые годы.

Теперь телефон звонил во второй раз за три недели. Отец Мишель Рено, последний в длинной череде людей – держателей этого телефона, уставился на экран. Когда раздался предыдущий звонок, он покрылся холодным потом и чуть не выронил трубку. На сей раз он был готов.

– Oui?

– Один из наших флажков засветился. Это Национальная библиотека, садовый уровень, место номер сорок восемь.

– Bien.

Благодаря новым технологиям задача значительно упрощалась. Когда-то им приходилось просматривать заявки, перекрестные ссылки в университетских архивах, даже простейший запрос требовал немалых усилий. Теперь они знали все еще до того, как читатель садился на свое место.

Он набрал номер телефона, который дал ему кардинал.

– В Национальной библиотеке. Та же книга, что и в прошлый раз. И то же имя. Джиллиан Локхарт.

Он услышал сухой смешок на другом конце провода.

– Очень сильно сомневаюсь, что это Джиллиан Локхарт.

Она словно вошла в космический корабль или средневековое подземелье, переоборудованное последующими цивилизациями. Эмили проехала на длинном эскалаторе по гулкому залу, образовавшему наружную оболочку комплекса. Подземный ров, окружающий подземный замок. Наружные стены были из монолитного бетона, а в дополнение к ним имелась внутренняя защита – занавес из металлических колец, напоминающий кольчугу.

Эмили нашла место, предписанное ей компьютером, и стала ждать. Она посмотрела через окно в засаженный деревьями двор и подумала, что оказалась словно в какой-то сказке: зеленые ели щетинились хвоей среди голых дубов и берез, на ветках которых образовалась тонка корка обледеневшего снега. Даже зимой противоположная сторона двора была едва видна за деревьями.

Над столом загорелся красный свет – вызов к стойке. Усталая библиотекарша протянула руку.

– Votre carte?

Эмили улыбнулась, чтобы скрыть тревогу. Она предъявила читательский билет, закрыв большим пальцем верхушку фотографии Джиллиан. Библиотекарша кинула на билет мимолетный взгляд и тут же просунула руку в нишу у нее за спиной, вытащила оттуда две книги и положила их на стойку.

– Но я заказывала три, – по-французски сказала Эмили.

Библиотекарша сощурила густо накрашенные глаза. Эмили даже не успела возразить, как женщина выхватила билет из ее руки и приложила к считывающему устройству компьютера, а затем уставилась на монитор.

– Анонимная. «Физиолог». Эта книга отсутствует. – Она прокрутила изображение. – Вы уже запрашивали эту книгу раньше?

– Гм, да. В декабре.

– И тогда она тоже отсутствовала.

Это был вопрос или утверждение? Эмили предпочла ответить на это мычанием на французский, как ей хотелось думать, манер, сопроводив его неопределенным движением плеч.

– В системе есть запись, что мы не смогли найти эту книгу, когда вы запрашивали ее в прошлый раз.

Эмили оперлась рукой о стойку, чтобы ее не пошатывало.

– Я… я просто подумала, может, она нашлась.

– Non.

– В онлайновом каталоге она присутствует, – не отступала Эмили.

– Значит, в каталоге ошибка. Я внесу еще одну запись. – Она подняла взгляд выше плеча Эмили на следующего в очереди.

Эмили поняла намек.

Она вернулась за свой стол с двумя книгами: «Потерянные книги Библии» и «Анализ „Физиолога“». Все связанное с Джиллиан Локхарт было покрыто туманом. Эмили видела только какие-то тени, мелькавшие вдалеке, но не могла понять – настоящие они или же это игра света. Она чуть ли не испытывала сочувствие к Нику.

Но работать она могла только с тем, что имела. Начала с «Анализа „Физиолога“», подверстывая новые факты к уже известным. Термин «физиолог» вышел из употребления в Средние века, но возродился, когда новоявленные печатники решили придать своим книгам штрих старомодной подлинности. Время издания потерянной книги в каталоге было обозначено пятнадцатым веком. Эмили перешла в приложение. Существовало одиннадцать печатных изданий «Физиолога», выпущенных до 1500 года. Ни одно из них в каталоге не называлось.

Тупик. Она перешла ко второму тому – «Потерянные книги Библии». Тут дело обстояло труднее – она никак не могла вчитываться в текст, не зная, что ищет. Принялась листать страницы – не обнаружится ли подчеркнутых слов, карандашных помет, оставленных Джиллиан на полях. Она обратилась к предметному указателю в поисках животных, бестиариев или карт. Но находила только пророков, древних царей и сердитых богов.

Она услышала покашливание у себя за спиной и оглянулась. Это была библиотекарша.

Сердце Эмили забилось чаще.

– Нашлась?

Библиотекарша отрицательно покачала головой.

– Для вас сообщение. Вас просят подойти к справочному на верхнем уровне. Там вас ждут – некто мсье Эш. Он говорит, это срочно.

Последним звонком со своего сотового Джиллиан вызывала такси. Ник мог бы позвонить туда, но решил немного повременить. Ведь то была последняя наводка. Когда он с ней разберется, у него ничего не останется. Он нашел в Интернете адрес и пошел пешком, пытаясь обманывать себя еще какое-то время, делать вид, будто движется к цели.

Он ужасно не любил ощущение неизвестности. Джиллиан поддразнивала его, говорила, что ему бы, наверное, хотелось вести жизнь по часам, как в школе. «Ты был бы счастлив, если бы Бог вручил тебе расписание на всю оставшуюся жизнь – три учебных часа работы, полчаса на ланч, сорок минут в онлайне, час на внеклассный секс». Он не стал возражать.

У Джиллиан же все было спонтанно. Иногда, если его одолевала усталость, Ник думал, что у нее чуть ли не невроз. Она могла подобрать на тротуаре листовку с анонсом концерта или выставки и тем же вечером отправиться туда. Ее друзья, о которых он никогда не слышал, могли позвонить в полночь, только-только приехав в Нью-Йорк, и она неслась на Пенн-стейшн и тащила их в квартиру. Она могла познакомиться с человеком в поезде и в тот же день до двух ночи играть у него в квартире в канасту.

«Люди – они как часы, – говорила она ему. – Вначале кипят энергией, а дожив до тридцати, превращаются в развалин. Если ты не действуешь, ты обречен. Необходимо иногда вносить хаос в свою жизнь».

После того как она его бросила, он иногда замечал эти рекламные листовки, которые ветер носил по улице, и думал: а не похож ли он на них? Его она тоже нашла, действуя импульсивно, чтобы доказать себе, что еще может. Внести хаос.

Офис таксомоторной компании представлял собой маленький закуток, который каким-то образом втиснулся в щель между двумя большими зданиями. Внутри почти ничего не было: вянущее растение в горшке, три пластмассовых стула, обожженные сигаретами, и две женщины, сидящие за окошечком перед выцветшей картой Парижа. Макияж на их лицах был такой густой, что вполне мог бы сойти за штукатурку. На обеих были куртки, шерстяные шапочки и перчатки без пальцев. При каждом телефонном звонке трубку снимала женщина слева, выкрикивала ряд вопросов, потом передавала ответы сидящей рядом коллеге. Та, в свою очередь, брала микрофон и повторяла все сказанное первой женщиной. Такое разделение труда могли придумать только французы.

Ник подошел к окошку.

– Вы говорите по-английски?

Женщина на рации продолжала выкрикивать приказы в микрофон. Женщина на телефоне метнула в него взгляд, потом кивнула в сторону коллеги. Ник дождался, когда та закончит.

– Anglais, – пролаяла женщина на телефоне.

Женщина на рации насупилась.

– Немного.

– Моя знакомая заказывала такси четырнадцатого декабря. Я хочу знать, куда она ездила. – Он окинул взглядом помещение, теряя уверенность. Тут не было ни компьютера, ни даже каталожного ящика. – Вы как-то регистрируете вызовы?

Женщина уставилась на него из бирюзовых лагун теней вокруг ее глаз.