355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Том Харпер » Книга тайн » Текст книги (страница 12)
Книга тайн
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 06:02

Текст книги "Книга тайн"


Автор книги: Том Харпер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

XXX

Окрестности Штрасбурга, 1434 г.

– Осторожнее. Если прольешь хоть каплю, мы сгорим, как еретики.

Драх проткнул луковицу заточенной палкой и ухмыльнулся. Это испугало меня. Улыбался он только тогда, когда был серьезен.

Наверное, его предупреждение сыграло свою роль, потому что в тот день все мои чувства были обострены. Сладковатый запах угля и неприятный – масла из льняного семени, яркое августовское солнце, лучи которого образовывали столбы света в дыму, тягучие пузыри, булькающие в котле между нами… Я ощущал даже каждую капельку пота, стекающего по моей обнаженной спине.

Драх присел рядом с котлом со своей нанизанной на палку луковицей. Я надел кожаные перчатки и потянулся к медной крышке на котле. Наши взгляды встретились через маслянистый пар.

– Помни – ни капли.

Я чувствовал свое единство с миром. Никогда в жизни я не был так счастлив.

Хотя теперь это и кажется странным, но Драх снова сделал из меня уважаемого человека. За это я простил ему многое из случившегося впоследствии. Святой Фома Аквинский говорит, что все существа рождаются для своей судьбы в этом мире. Ощущение того, что ты выполнил свою миссию, приходит, когда ты добиваешься этой цели. Я всегда знал свою цель, но на протяжении двадцати лет тыкался туда-сюда, как слепой. Встретив Драха, я наконец начал прозревать свою судьбу. Возможности пробуждают честолюбие, честолюбие порождает надежду, надежда стала возвращать меня к жизни, от которой я бежал со дня смерти отца.

Я решил, будто с моей жизнью давно покончено. А тут обнаружил, что всего лишь спал как медведь, погрузившийся в спячку до весны. Я написал моему брату Фриле на адрес отцовского дома в Майнце и получил сдержанный ответ – осторожное приглашение назад в семью. С помощью Фриле я сделал несколько открытий. Во-первых, он все еще производил отчисления на мое имя, и они каждый квартал составляли некоторую сумму золотом. Будучи честным и аккуратным человеком, Фриле мог отчитаться за каждый пфенниг, накопившийся со времени моего отъезда. Он сказал, что, к сожалению, большая часть этих накоплений ушла в Кельн к Конраду Шмидту, который подал иск на всю стоимость моего несостоявшегося ученичества, но остальное Фриле перевел в Штрасбург.

Мой брат не упоминал о причинах, по которым я оставил Шмидта, и я на основании этого сделал второй вывод: Шмидт предпочел защитить репутацию своего сына, вместо того чтобы очернить мою, и не стал распространяться о причинах моего бегства. Эту тайну он унес в могилу – как сообщил мой брат, Шмидт умер несколько лет назад. Что стало с маленьким Петером, я так никогда и не узнал.

Благодаря Фриле я получил небольшой капитал и доход, на который мог полагаться. По странному свойству кредитной системы, те, кто менее всего нуждается в деньгах, как раз их и получают. Давая в долг, я сумел из этого скромного капитала сделать больший. Вскоре стало ясно, что именно я буду финансировать наше предприятие. Драх, несмотря на всю свою гениальность, был поразительно беспечен в отношении к деньгам. Когда он сказал мне, за какую смехотворную сумму продавал карты, я пришел в ужас; потом он признался, что не может сделать новые копии, так как продал пресс, чтобы расплатиться с долгами, и я в недоумении спрашивал себя, с какого же рода человеком связал свою судьбу.

– Ты возьми святого Франциска – нет ничего прекраснее, чем жизнь в бедности.

Больше я от него ничего не мог добиться, когда попытался поговорить с ним на эту тему.

– И смирении, – напомнил я ему.

Услышав это, он рассмеялся, потому что тщеславие было его вторым «я» и он знал это. Он потрепал меня по волосам и назвал несговорчивой старухой. После того случая я воздерживался от бесед на эту тему.

Я снял дом в Сент-Арбогасте, в деревеньке на перекрестке дорог, где и познакомился с Драхом. Это был неплохой дом: низкое сооружение из трех комнат, вдобавок сарай и каменная постройка в другом конце двора. От дороги дом был защищен тополиной рощицей, а заливной луг отделял меня от реки Иль, несущей свои воды по петляющему руслу к городу в трех милях от деревни. Соседей поблизости не было, и никто не видел, как приходил и уходил в самое неурочное время Драх, никто не чувствовал тех странных запахов, что поднимались над каменным сооружением, и не жаловался на шум, когда Драх однажды вечером случайно поджег курицу. Это был мой первый дом, в котором я мог считать себя хозяином, и мне нравилось обретенное в нем ощущение свободы. Мне исполнилось тридцать пять.

Короче говоря, с помощью Драха за очень короткое время я вылез из ямы, в которой обитал, и нашел свое место в мире.

Я приподнял медную крышку, держа ее так, чтобы кипящая жидкость не попала в огонь. У меня и Драха на лицах были повязки для защиты от зловонных паров, поднимающихся над котлом. Он окунул луковицу в кипящее варево. В тот момент, когда луковица коснулась поверхности, из масла поднялась коричневая накипь, обволокла луковицу, закружилась вдоль стенок котла.

– Не позволяй ей проливаться через край!

Драх вытащил луковицу, и я водрузил крышку на место.

– Слишком горячая, – сообщил он.

Кочергой и щипцами я раскидал угли под треножником, чтобы жар уменьшился. Когда варево вроде бы стало кипеть не так бурно, мы снова попробовали эксперимент с луковицей. На этот раз накипь поднималась медленнее, обжигая кожицу овоща, но не угрожая пролиться через бортик.

– Отлично, – сказал Драх.

Я держал крышку открытой, а он взял чашу с истолченным гарпиусом и с помощью ложки посыпал им поверхность варева. Каждый раз, когда порошок прикасался к жидкости, это вызывало бурление накипи и пены, а чтобы ничто не выплеснулось из котла на огонь, отчего занялся бы пламенем весь котел, жидкость нужно было быстро размешивать. Это была самая рискованная часть эксперимента, но не только из-за опасности (которая была велика), а из-за намеренно избранного Драхом метода. Каждая следующая порция гарпиуса была больше предыдущей, отчего пена все ближе подбиралась к краю, а мне приходилось мешать жидкость все энергичнее. Драху, казалось, это доставляло огромное удовольствие, как ребенку, тыкающему палкой собаку. Я же был вне себя. От зловонных паров, усталости и страха мне стало нехорошо.

Постепенно смесь стала сгущаться. Когда она приобрела консистенцию жидкой грязи и цвет мочи, мы с помощью черпаков перелили ее в стеклянные кувшины. Потом оставили все это остывать, погасили огонь и пошли к реке.

Я снял штаны и нырнул, потом развернулся, чтобы видеть, как Каспар раздевается на берегу. Масло, которое покрывало меня, смылось, и вода унесла эту вонючую пленку. Вместе с ней ушла и моя злость. Я чувствовал себя глупцом – нужно же было так разозлиться из-за его подначек.

Каспар вошел в воду и присел на мелководье. С огнем он был ужасно небрежен, а вот воды странным образом побаивался. В этой области я превосходил его и потому позволил себе несколько минут плескаться на глубине, нырять, надолго задерживая дыхание, чтобы заставить его поволноваться. Когда я открыл глаза под водой, солнечный свет, проникавший сквозь заросли камыша, напомнил мне те дни, когда я промывал золото на Рейне. Я не мог поверить, что то была моя жизнь.

Я вынырнул на поверхность и поплыл к берегу. Каспар зашел в реку лишь до того места, где вода доходила ему до бедер. Вид у него был такой недовольный, что я рассмеялся. Настроение у меня было озорное, и я получал удовольствие, вызывая его зависть.

Я обогнул его и встал в иле, брызгая водой ему на спину, соскребая сажу и масло. Кожа у него была упругая, плечи красивые и мускулистые от долгих часов работы. Когда он развернулся, я нырнул под воду, чтобы он не увидел, как восстала моя плоть.

Мы оделись и пошли к дому, взяли варево в сарай, где теперь посередине высились два деревянных стола. Там мы вычерпали жидкость на каменную плиту. К этому времени смесь остыла и превратилась в вязкую пасту. В устричной раковине рядом с плитой была небольшая горка ламповой сажи, которую мы постепенно вмешали в пасту. Я смотрел, как черные нити расползаются по пасте, а потом растворяются в ней.

Драх окунул в нее кончик пальца, затем вытер его о клочок бумаги рядом с плитой. На бумаге появился черный мазок, но, высыхая, он выцвел и стал сероватым. Мы потратили столько сил на изготовление чернил – я испытывал некоторое разочарование.

– Они должны быть темнее. Резче. Как настоящие чернила. – Я вспомнил недели, проведенные в башне Тристана в Париже, когда ловил каждый оттенок радуги. – Порошок меди чернеет, если его обжигать на достаточно горячем огне. Если бы мы примешали его к ламповой саже, то цвет, возможно, получился бы ярче. А может быть, чтобы добавить глубины, следовало взять еще и красную окись свинца.

У Драха был раздраженный вид. Он прикоснулся пальцем к моим губам, призывая меня к молчанию.

– Сгодится. И потом, у нас еще все равно нет пресса.

XXXI

Париж

– Почему он врал?

Поезд, стуча по рельсам, возвращался в Париж. Ночь опустилась на проносящиеся мимо пригороды: когда Ник выглянул из окна, то увидел лишь собственное расплывчатое отражение и отражение Эмили напротив – призраки в темноте.

Он перефразировал свой вопрос.

– Зачем ему нужно было врать? Зачем делать вид, будто он не видел ни этой карты, ни Джиллиан?

Эмили пробрала дрожь, и она поплотнее запахнула на себе куртку.

– Он так спешил пропустить карту через свою машину – знал, что совпадений не будет.

– Потому что уже анализировал ее, когда приходила Джиллиан.

– Но если он ничего не нашел…

– …то зачем ему нужно было врать?

Поезд затрясло на стрелках, мимо пронеслась станция.

– Интересно, зачем Джиллиан возила сюда эту карту?

Ник недоуменно посмотрел на Эмили.

– Чтобы проанализировать чернила.

– Вандевельд прежде работал только с печатным материалом – с книгами. Но первая книга была напечатана лишь около тысяча четыреста пятьдесят пятого года. Насколько нам известно, эти карты созданы на двадцать лет раньше. Напечатаны они глубокой печатью – краска при этом способе находится в канавках, выгравированных в форме, и вдавливается в бумагу. А текст печатался высокой печатью, когда краска наносится на выступающую поверхность литеры. Точно я не знаю, но мне думается, что они использовали разные типы красок.

– И значит, Джиллиан пошла к человеку, который мог ей помочь, но ничего не выяснила. И все это настолько тайно, что ему приходится врать?

Головная боль из-за смены часовых поясов не отпускала Ника; вот и теперь в висках застучало.

– Наверное, у него побывал кто-то еще, – спокойно сказала Эмили. – Кто-то после Джиллиан… может быть, они нашли Вандевельда. И поэтому он так испуган.

Они сошли на следующей станции. Ник увидел телефон-автомат на пустой платформе и набрал второй номер из списка Джиллиан. Руки у него дрожали, и он с трудом засунул монетки в щель. Себе он сказал, что дрожит от холода.

На другом конце провода после трех звонков ответили:

– Ательдин.

Что это такое – человек? Компания? Отель?

– Могу я поговорить с Саймоном?

Настороженная пауза.

– Это Саймон Ательдин.

Иностранец, говорит с британским акцентом, однако голос неожиданно знакомый. Ник совершил прыжок в темноту.

– Вы работаете у Стивенса Матисона? В аукционном доме?

– Да.

– Меня зовут Ник Эш. Я – друг Джиллиан Локхарт. Кажется, я с вами говорил несколько дней назад.

Еще одна пауза.

– Вы здесь – в Париже?

Номер телефона-автомата, видимо, высветился на трубке Ательдина.

– Да.

– Тогда нам нужно встретиться.

Ник и Эмили прибыли в восемь. Нику, не бывавшему в Париже, «Оберж [22]22
  От фр.auberge – трактир. (Прим. ред.)


[Закрыть]
Николя Фламель» показался воплощением французского ресторана. Каменные колонны подпирали толстенные дубовые балки. Каменная кладка была и вокруг освинцованных окон, а высоко над огромным камином со стены на зал взирала бычья голова. Большинство столиков были заняты, и в помещении стоял ровный гул голосов. Ник вдруг почувствовал волчий голод.

Найти Саймона Ательдина не составило труда: он был здесь единственным человеком в двубортном костюме. Он сидел в одиночестве в дальнем углу зала, перед ним стояла открытая бутылка вина. Увидев Ника и Эмили, он поднялся и пожал им руки.

– Милое местечко, – сказал Ник.

Ательдин налил им вина в бокалы.

– Это старейший ресторан в Париже. Построен в тысяча четыреста седьмом году Николя Фламелем, знаменитым алхимиком.

– Я думал, это вымышленное лицо, – выпалил Ник и сразу пожалел, что сказал это.

Ательдин, к его облегчению, рассмеялся.

– Гарри Поттера давно пора призвать к ответу. [23]23
  Николя Фламель фигурирует в книгах о Гарри Поттере.


[Закрыть]
– Увидев удивленное выражение на лице Ника, он скромно улыбнулся. – У меня две дочери… когда их мать позволяет мне их видеть. Только благодаря им я не полностью завяз в Средневековье.

Эмили расправила салфетку у себя на коленях.

– Фламель – реальное лицо. Его могила сохраняется здесь в Музее средневекового искусства.

Ательдин кивнул.

– Он был первым алхимиком, который сумел превратить цветной металл в золото. Научился по семи древним аллегорическим рисункам, которые скопировал на арке кладбища Святого Иннокентия. Предположительно.

– Рисунки были настоящие, – сказала Эмили. – Их подлинность подтверждена.

– И их все еще можно увидеть?

– Кладбище Святого Иннокентия было уничтожено в восемнадцатом веке. От этих картин остались только копии.

– Хотя я никогда и не слышал, чтобы кто-то с успехом воспользовался ими для преобразования свинца в золото, – заметил Ательдин.

Ник оглянулся.

– Он определенно мог себе позволить хороший дом.

Подошел официант и спросил что-то по-французски. Ательдин с извиняющейся улыбкой попросил его подойти попозже.

– Заказывайте что хотите. Я плачу… вернее, Стивенс Матисон.

Они молча изучали меню. Вступительные слова были произнесены, и даже Ательдин, казалось, не знал, что делать дальше. Они с облегчением восприняли возвращение официанта, который разрушил возникшую неловкость.

Ник сделал заказ, не будучи уверен, какой еде порадуется его организм, страдающий от перемены часовых поясов. Любое блюдо в меню, казалось, включало рыбу, сливки или макароны, а иногда все вместе. Когда официант унес меню, на лице Ательдина появилось серьезное выражение.

– Я полагаю, вы хотите узнать про Джилл.

Ник никогда не слышал, чтобы кто-то так называл ее. Ему это не понравилось.

Ательдин раскрутил вино в бокале и теперь разглядывал его.

– Джилл появилась у нас месяца четыре назад – прилетела из Нью-Йорка. Вы, вероятно, знаете, что она работала в Метрополитен-музее. Очень острый ум и великолепный глаз. Она знала, какие вещи имеют цену, и еще она знала, какие будут продаваться. Вы удивитесь, узнав, сколько людей в нашем бизнесе не могут связать одно с другим. Мы с ней работали вместе на нескольких распродажах. И она произвела на меня сильное впечатление. Месяц назад, недели за две до Рождества, нам поручили новую работу. Большое имение неподалеку от Рамбуйе. – Он произнес это на английский манер – с ударением на предпоследнем слоге. – Необыкновенное место. Великолепный большущий разрушающийся замок в лесу. Возможно, его не ремонтировали со времен Революции. На стенах гобелены, картина, подозрительно похожая на не самую удачную работу Ван Эйка, мебель такая старая, что ее, может, изготовил Иисус. Даже всамделишные рыцарские доспехи в холле. Но ничто из этого к нам не имело отношения – у нас были эксперты, разбирающиеся во всем этом. Нам с Джилл была поручена библиотека.

– И когда это было? – спросила Эмили.

– Двенадцатого декабря. Это день рождения моей младшей дочери, и мне хотелось пораньше добраться до дому, чтобы успеть ей позвонить.

Ательдин замолчал – официант принес закуски, – потом густо намазал тост паштетом из гусиной печенки, а сверху – луковой приправой.

– Мы отправились туда вместе, ни о чем не догадываясь. Мы имели дело с дочерью покойного хозяина, дочь эта живет на Мартинике. Она просто нам сказала, что там есть библиотека и, как ей думается, некоторые книги могут представлять какую-то ценность. И это дело обычное – вы удивитесь, узнав, сколько детей понятия не имеют, чем владеют их родители. По большей части они думают, будто на полках стоит несколько книг в твердых переплетах или будто там есть несколько бесплатных книжиц в красивых обложках, которые их старик получил, когда вступал в книжный клуб. И обычно те, кто думает, что там ничего нет, сидят на мешке с золотом.

Ну, в общем, мы с Джилл пробрались через руины в библиотеку. Распахнули двери – а они, кстати, были бронзовые, высотой в десять футов, возможно снятые с какой-нибудь церкви эпохи Возрождения. Потом открыли несколько шкафов – и глазам своим не поверили. Манускрипты. Фолианты. Инкунабулы.

– Что такое «инкунабула»? – спросил Ник.

Вопрос он обратил к Эмили, но ответил ему Ательдин.

– В буквальном переводе с латыни «инкунабула» означает «колыбель», «начало». Мы этим термином обозначаем первые печатные книги – все, что вышло в свет до тысяча пятисотого года. Сами понимаете, они на деревьях не растут. В тех редких случаях, когда они поступают в продажу, то уходят за сотни тысяч, а то и за миллионы. При первом знакомстве мы обнаружили тридцать таких изданий. А к ним еще и множество иллюстрированных манускриптов. Мы с Джилл чувствовали себя как Картер и Карнарвон [24]24
  Говард Картер и Джордж Карнарвон – английские исследователи, нашедшие гробницу Тутанхамона.


[Закрыть]
в усыпальнице Тутанхамона.

Он вгрызся в свой тост.

– Мы, конечно, готовились, прежде чем туда поехать, просмотрели списки книг, выставлявшихся на продажу, аукционные архивы и все такое, чтобы легче было идентифицировать издания из библиотеки старика. Ничто из найденного нами на продажу не выставлялось.

Он посмотрел на Ника и Эмили, подчеркивая важность сказанного.

– Ничто. Значит, все это находилось там не менее пятидесяти лет. А может, несколько веков. Потерянное потеряно для мира. Я уж не говорю о финансовой стороне – с точки зрения науки это было золото высшей пробы.

Потом мы подняли головы. Типичный итальянский потолок, голубое небо с херувимами. Только вот с этого безоблачного неба капал дождь. Крыша отсутствовала. Старик умирал несколько месяцев. Не поднимался с кровати. Я уже сказал, что дочь его живет за границей, а горничной входить в библиотеку не разрешалось. Поэтому никто ничего не заметил. Вы помните, какая была жуткая, дождливая осень? Так вот, дождь протекал сквозь крышу прямехонько в библиотеку.

– И что вы сделали?

– Вызвали службу экстренной помощи. Бригада специалистов по консервации и реставрации увезла книги. А два дня спустя Джилл исчезла. Я больше ничего о ней не слышал. Пока она не связалась с вами по электронной почте.

Ательдин положил нож и вилку на тарелку, сплел пальцы и посмотрел в глаза Нику, который несколько последних ложек бульона поглощал в тишине. Как только он положил ложку, появился официант и принялся убирать тарелки со стола. Может быть, он подслушивал? Он долил их бокалы с вином, хотя Ник к своему едва прикоснулся.

– А какие-нибудь книги с нею пропали?

Ательдин издал добродушный вздох.

– Сожалею, но именно такой и была наша первая мысль. Honi soit qui mal у pense, [25]25
  «Пусть стыдится подумавший об этом плохо» (фр.) – девиз ордена Подвязки.


[Закрыть]
но компании совсем не нравится, если начинает попахивать скандалом. Это плохо для бизнеса. Старик к концу, вероятно, выжил из ума. Но он вовсе не был дураком. У него имелся каталог всей коллекции. Ничего не пропало.

– И тогда вы сообщили в полицию?

– Вы же знаете Джилл. – Ательдин откинулся к спинке стула, чтобы официанту было удобнее подать главное блюдо. Кость ягнячьей ножки торчала, словно башня замка, окруженная рвом подливы и равелинами вареной картошки. – Она из таких… свободных натур. Поначалу мы решили, что она через некоторое время появится с какой-нибудь авантюрной историей – мол, убежала с цыганами или участвовала в двухсуточном кутеже с шайкой анархистов. Но конечно же, я беспокоился. Когда она не появилась и три дня спустя, я пошел в полицию. Там меня стали уверять, что это, скорее всего, какая-нибудь любовная история. Я сказал, что это маловероятно, но они смотрели на меня на этот свой французский всепонимающий манер.

– А вам не удалось обыскать ее кабинет, ее квартиру?

– Там ничего не обнаружилось, – быстро ответил Ательдин. Он отер подбородок, на который попала капелька подливы, потом поднял взгляд. – Джилл остановилась у меня. Пока не найдет какой-нибудь квартиры. Ее прислали сюда, не предупредив заранее, а искать квартиру в Париже – сумасшедшее дело.

Он сказал это, словно оправдываясь. Ник ковырял рыбу в тарелке. Голова у него вспухла, словно ее накачали новокаином.

– После вашего звонка я снова просмотрел каталог. Искал, не найдется ли чего-нибудь, связанного с Мастером игральных карт. Ничего не обнаружилось.

Он положил руки на стол и вперился в Ника выжидательным взглядом. Ник уставился в тарелку, не желая поднимать глаза.

Ательдин вздохнул.

– Слушайте, если вы серьезно настроены искать Джилл, то позвольте мне помочь вам. Вы сказали, что она упомянула в письме карты.

– Она прислала зов о помощи, – сказала Эмили. Это были ее первые слова с того момента, как они вошли в ресторан. – А в приложении сканированное изображение одной из карт. Восьмерки зверей.

– Парижская копия или дрезденская?

– Парижская, – сказал Ник. – Вы явно с ними знакомы.

– Ваш телефонный звонок меня заинтриговал. Я отправился в библиотеку и прочитал про них… даже упросил хранителя показать мне некоторые из них в Национальной библиотеке. Выдающиеся произведения. Но насколько я понимаю, это не имеет никакого отношения к тому, над чем работали мы с Джилл. Больше она ничего не сказала?

Ник отрицательно покачал головой.

Ательдин откинулся к спинке стула.

– Джилл – необыкновенная девушка. Я много бы отдал, чтобы узнать, что она в безопасности… или найти ее, если она, упаси бог, попала в какую-то беду.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю