Текст книги "Книга тайн"

Автор книги: Том Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

XX

Париж, 1433 г.

На церковном кладбище стоял человек в плаще и переводил взгляд с арки у него над головой на книгу, которую держал в руке. Любому, кто увидел бы его, – любому, кроме меня, – могло бы показаться, что на его глазах происходит что-то благочестивое, а книга в руках человека, вероятно, Библия или часослов. Но я-то знал: это не так.

Полночи я провел, переписывая книгу при свете свечи, с восторгом вчитываясь во фразы, которые выходили из-под моего пера. Мне нужно было бы передать книгу другому писцу, сказать Оливье, что у меня нет времени, наплевать на жалованье и бежать. Но я не мог. Эти слова вползли в меня, ухватили меня, как и той ночью в Кельне. От Оливье я узнал имя клиента: Тристан д’Анбуаз. Когда он пришел за своей рукописью, я задержался на лестнице в дальнем конце мастерской и, как только он вышел, последовал за ним – до самого кладбища при церкви.

Я наблюдал, стоя за надгробием. Солнце, садившееся за шпилем Святого Иннокентия, отбрасывало длинную тень на его плечи. Семь разрисованных панелей над ним украшали большую арку кладбищенских ворот, установленных Николя Фламелем, магом, который соединил ртуть с красным камнем и получил полфунта чистого золота. Эти картинки возвращались ко мне, как давно забытый сон: король с мечом, крест и змий, одинокий цветок на высокой горе, охраняемый грифонами. На стене сбоку от арки были нарисованы два ряда женщин в цветных платьях, торжественно направляющихся к воротам.

Я оглянулся. Тристан д’Анбуаз исчез. Я и глазом моргнуть не успел, как кто-то грубо обхватил меня за плечи, обездвижил руки. Я почувствовал, что к моей шее приставлен нож. Кожу на щеке оцарапала щетина – он зашептал мне в ухо:

– Кто ты такой? Что ты тут делаешь?

– Я м… молюсь, – прошептал я в ужасе, боясь, что стоит мне запнуться, как он перережет мне горло.

– Ты шел за мной от самой мастерской книготорговца. Зачем?

– Книга, – выдохнул я.

Глаза у меня вращались в орбитах в отчаянной надежде увидеть какого-нибудь дьячка или кюре, которые спасут меня. Но кладбище было пустынным.

– При чем тут книга?

– Я знаю, что ты ищешь. Я… я хочу помочь.

Он убрал нож и развернул меня, держа на расстоянии вытянутой руки, кроме которой нас разделял и его нож.

– Как помочь?

Я впервые увидел его не со спины. Он был красив, с вьющимися волосами и гладкой матовой кожей. В его глазах горел огонь юности. Несмотря на ситуацию, я почувствовал, что в моих чреслах зашевелился давно спящий демон.

– Я учился на ювелира. Я умею делать металлические сплавы и очищать их с помощью ртути. Я умею закалять их порошками, выковывать так, что они становятся прозрачными, умею гравировать на них мистические символы. И я знаю особенности золота.

Нож замер в его руке. Тристан понизил голос, хотя, кроме мертвецов, нас здесь никто не мог услышать.

– И ты знаешь секрет камня?

– Нет, – откровенно сказал я.

Я посмотрел ему в глаза и шагнул к нему – побуждая либо бросить нож, либо пронзить меня. Он опустил клинок.

– Позволь мне помочь тебе.

«После многочисленных ошибок на протяжении трех или около того лет – когда я не делал ничего иного, кроме как учился и работал – я наконец нашел то, что мне было нужно».

Так писал в своей книге Фламель. Я не бился три года, но за шесть месяцев мне удалось обнаружить лишь одни его ошибки. Чем глубже погружался я в тайны искусства, тем больше, казалось, удалялся от него. Но все же не мог оставить мои поиски. Поначалу я помогал Тристану один или два вечера в неделю, но в те первые хмельные дни наш прогресс казался быстрым, а успех неминуемым. Потом вечера уступили место долгим ночам, когда мы потели у плавильной печи, оба обнаженные по пояс. Наконец наступал рассвет – и я тащился назад в дом Оливье. От недосыпа глаза у меня сделались ненадежными. Рукописи из-под моего пера выходили корявые, неровные, слабые подражания замечательным образцам, выставленным у двери. Оливье, вычитывая мои работы, расходовал на них столько чернил, что я краснел от стыда.

В конечном счете он дознался, что я почти не сплю. Поймав меня в первый раз, когда я на рассвете незаметно пытался прокрасться на свое место, он меня предупредил, чтобы это больше не повторялось. Во второй раз пригрозил выгнать меня из дома. В третий раз воззвал к моему разуму, сказал, что я гублю свою жизнь. Его доброта была для меня хуже, чем если бы он гневался. В глубине души я понимал: он прав.

На следующий день я ушел от него. Тристан предоставил мне комнату в своем доме, и там я все свое время посвящал разгадке тайны Фламеля. Спал я, только когда начинал валиться с ног от усталости, ел мало, а дом покидал крайне редко; соседи, вероятно, считали меня призраком. По прошествии шести недель я понял, что, по существу, я пленник.

XXI

Нью-Йорк

Они снова были в той же комнате полицейского управления со складными металлическими стульями и пластиковым столом. На этот раз дверь была открыта и за ней виден коридор, в котором все время мельтешили люди. Может быть, поэтому комната казалась более безопасной. Возможно, это было сделано специально для Сета Голдберга, которого Ник привел с собой. И почему раньше он приходил без адвоката? Но ведь он и не думал, что ему придется в чем-то оправдываться.

Сет сидел за столом и просматривал бумаги в своем портфеле. Нику адвокаты всегда представлялись своего рода волшебниками, мудрыми, седобородыми, ворчливо-добродушными, – но Сету было лишь немногим за тридцать, и он вполне мог учиться одновременно с Ником. Правда, если судить по характеру, то разница в возрасте между ними могла составлять лет десять. Если Ник ощущал себя вечным мальчишкой, опасающимся быть выгнанным из бара, то Сет распространял вокруг себя ауру уверенности, которая, казалось, производит впечатление на всех, с кем он имеет дело. Они познакомились в Нью-Йоркском университете, знакомство было шапочное – какие-то общие приятели и интерес к софтболу. Ник и представить себе не мог, что в один прекрасный день они окажутся в полицейском участке в качестве клиента и адвоката.

Ник выглянул в дверь и потрогал свежий порез у себя на подбородке. Первым делом Сет тем утром купил Нику завтрак. После этого отправил его в магазин на другой стороне дороги купить бритву и гель для бритья, после чего настоял, чтобы Ник воспользовался этим в многолюдном туалете кафе.

– Правило номер один: ты невиновен лишь в той мере, в какой выглядишь невиновным. Если запись твоего допроса принесут в суд и двенадцать присяжных увидят, что ты похож на Унабомбера, [16]16
  Имеется в виду некто Теодор Джон Качинский, также известный как Унабомбер ( англ.Unabomber – University and airline bomber) – американский террорист, рассылавший бомбы по почте.


[Закрыть]то они и слушать тебя не станут.

– А как насчет того, что нельзя судить о книге по обложке?

– А ты когда-нибудь покупаешь книгу с паршивой обложкой?

Дверь хлопнула о стену, и в комнату влетел Ройс. Сегодня на нем снова был серый костюм, но в тонкую белую полоску, отчего он стал похож на биржевого брокера.

– Спасибо, что пришли. Мы вас долго не задержим.

Ройс сел и дождался, когда техник установит камеру.

– Мы говорили с парнишкой ваших соседей. Он подтвердил, что видел вас в коридоре приблизительно во время выстрела.

– В то время, когда раздался выстрел, – поправил его Ник.

– Он не смог подтвердить присутствие человека в маске, о котором вы говорили, потому что, услышав выстрел, убежал в свою квартиру. Но он слышал шаги.

Впервые после звонка Брета Ник ощутил, как узлы, завязавшиеся в его нутре, начинают распутываться. Он откинулся к спинке, испытывая такое облегчение, что почти не слышал разглагольствований Ройса о других направлениях расследования, потенциальных связях, различных гипотезах. И только услышав имя…

– Не могли бы вы описать ваши отношения с мисс Джиллиан Локхарт?

Ник моргнул. Имя Джиллиан даже теперь вызывало у него физическую реакцию. Какая-то его часть всегда была готова говорить о ней, даже отчаянно жаждала этого, как жаждет разговора грустный пьяница в баре. Сет стрельнул в Ника взглядом, говорившим: «Будь осторожен».

– Я познакомился с Джиллиан около года назад в поезде. Мы разговорились. Я дал ей свой телефон, мы созвонились, в конечном счете мы начали…

Что начали? У Ника и прежде были девушки, и для характеристики отношений с ними имелись точные слова, каждую фазу можно описать и проанализировать в серьезном разговоре. «Свидания. Постоянные партнеры. Живем вместе. Женаты. Разведены». Полная систематизация. С Джиллиан все происходило как-то сумбурно.

– Мы сошлись.

Ройса это не устроило.

– Между вами были сексуальные отношения?

Ник покраснел. Он словно опять вернулся в летний лагерь, где зеленые юнцы по ночам отчаянно хвастались в спальнях, рассказывая, кто и кого. Он бросил взгляд на Сета, тот в ответ пожал плечами.

– Да.

– Вы жили вместе?

– Джиллиан жила у себя. Где-то в Ист-Сайде. Она снимала комнату с какой-то ужасной особой… в общем, мы туда никогда не ездили.

Это была еще одна рана. Он эмоционально всегда опережал ее на шаг, всегда был готов брать на себя обязательства. Но она оставалась непреклонной. «Ник, мне нужно собственное пространство. У меня уже есть печальный опыт. Я должна проходить все этапы медленно». И он поклялся себе, что докажет ей: он не такой, как другие, она может ему доверять.

– И чем она занималась в то время?

– Она работала хранителем в музее «Клойстерс». – Ник готов был спорить, что Ройс никогда там не бывал. – Это в Форт-Вашингтон-парке. Там, где Метрополитен-музей хранит свои средневековую коллекцию.

– А мисс Локхарт была знакома с вашим приятелем Бретом Диэнджело?

Ник посмотрел на Сета, который кивнул и сделал пометку в желтом блокноте.

– Конечно. Мы с Бретом уже снимали эту квартиру, когда я начал встречаться с Джиллиан.

– Они ладили?

– По-моему, да.

Хотя квартира была маленькой и Брет редко ее покидал, Ник мог припомнить лишь два-три случая, когда они оказывались там вместе. Он помнил всю неловкость подобных моментов: Брет старался, чтобы никто не увидел, как он разглядывает грудь Джиллиан, Джиллиан, словно деревянная, сидела на койке, а Ник суетился, пытаясь сломать лед дурацкими шутками. В остальных же случаях, когда появлялась Джиллиан, Брет каким-то образом умудрялся становиться невидимым. На протяжении большей части этих шести месяцев. Нику только теперь пришло в голову, что Брет оказывал ему услугу.

– Когда вы в последний раз видели мисс Локхарт?

– В прошлом июле.

Двадцать третьего июля около половины одиннадцатого.

– Она вас кинула? – И опять неожиданная подростковая грубость.

Ник дернулся, но Сет прореагировал моментально.

– Не могли бы вы перефразировать этот вопрос, детектив?

Ройс поправил галстук.

– Ваш разрыв был болезненным?

– Нет.

Он часто ругался с Джиллиан. Иногда ему казалось, что она намеренно его провоцирует, ведь тяга к театральности была у нее в крови. Она грозила уйти от него, и он до четырех ночи упрашивал ее передумать. В других случаях казалось, будто просто происходит извержение при столкновении или расхождении двух тектонических плит, это могло продолжаться целыми днями. В такие дни он был сам не свой.

Но когда она ушла от него, никаких ссор не было. Она приготовила ему обед, стала дразнить его по поводу новой прически, улеглась с ним в постель. Весь вечер она была какая-то подавленная – необычно, но ничего из ряда вон выходящего. На следующее утро он проснулся один и нашел записку на подушке.

«Прощай. Дж.»

Никаких извинений, никаких объяснений, ни слез, ни возможности все переиграть. Продолжавшаяся шесть месяцев связь была оборвана в одну ночь.

– Вы пытались после этого найти ее? – спросил Ройс.

Ник неловко заерзал на стуле.

– Несколько раз.

Он не хотел возвращаться к этим воспоминаниям: темные дни безответных телефонных звонков, имей лов, написанных, переделанных и неотправленных, обедов, которые он забывал съесть, работы, которой он не мог заставить себя заниматься так долго, что даже Брет начал волноваться.

– Внесем окончательную ясность – когда вы в последний раз общались с мисс Локхарт?

– В прошлом июле. А потом – никаких контактов, пока я не получил от нее этого видеовызова три дня назад.

– Так вы не знали, что она уехала в Париж и устроилась в аукционный дом?

– Я узнал об этом, когда получил от нее это послание.

– Но при этом на протяжении предыдущих шести месяцев вы не предприняли ни одной попытки выяснить это?

– Я забеспокоился. Я же вам говорил, что увидел на компьютере.

Ройс подался к Нику.

– И тогда вы с вашего сотового позвонили мисс Локхарт? Приблизительно за час до убийства Брета Диэнджело?

Комната стала более тесной, свет слишком ярким.

– Я узнал номер телефона ее офиса в Париже и позвонил туда.

– Разница во времени у нас с Парижем шесть часов. Вы и в самом деле предполагали найти ее там?

– В аукционном доме мне сказали, что у них в Париже вечерние торги. И я решил попробовать. Можете проверить это у Стивенса Матисона, если хотите, – добавил он.

Судя по взгляду, который бросил на него Сет, сделал он это не очень удачно, словно оправдываясь.

Ройс продолжал гнуть свою линию.

– И что же – стоило?

– Что стоило?

– Попробовать.

– Ее там не было, если вы об этом спрашиваете.

– Но с кем-то вы говорили? С кем-то, кто может подтвердить ваш рассказ?

– Не запомнил его имени. Да кажется, он и не назвался. Похоже, это был англичанин.

– Мы это выясним, – бросил Ройс и продолжил: – Так вот, когда мисс Локхарт связалась с вами по электронке…

– Через «Базз», – поправил его Ник.

– Да. Та самая штука, с помощью которой вы шпионили за вашим приятелем.

Сет поднял авторучку в безмолвном протесте.

– Ладно, она, значит, связалась с вами через «Базз». Правильно я понял?

Ник кивнул.

– Она прикрепила что-нибудь к своему посланию?

Ройс пытался говорить небрежно, но нейтральный тон ему плохо давался.

«Он знает, – подумал Ник. – Я ему говорил или нет?»

Кажется, нет. Видимо, они просматривали содержимое его ноутбука.

Смысла скрывать не было.

– Она прислала файл – изображение средневековой игральной карты. – Он предвидел следующий вопрос и предупредил его. – Я понятия не имею, что это значит. Хотелось бы мне знать.

Безнадежность в его голосе, казалось, притормозила Ройса. Сет воспользовался этим.

– Мой клиент откровенно отвечал на все ваши вопросы. Не могли бы и вы сообщить ему, чем вызван ваш интерес к его прежней знакомой.

Ройс встал.

– Я думаю, мистер Голдберг, нам с вами следует поговорить минутку с глазу на глаз. – Он открыл дверь и жестом попросил Ника выйти. – Всего на минутку.

На самом деле это продолжалось целых десять минут. Ник наблюдал за ними сквозь стекло в двери, проводки в армированном стекле показались ему решетками тюремной камеры. Он увидел, что Сет и Ройс поднялись, о чем-то напряженно споря через стол. Когда они закончили, за ним вышел не Сет, а Ройс.

– Ваш адвокат хочет поговорить с вами. – Он ухмыльнулся. – Я буду у кофейной машины.

Ник вернулся в комнату. Видеокамера была выключена. Сет устало вздохнул.

– Они хотят, чтобы ты сдал им паспорт. Опасаются, что ты улетишь за границу. Они, кажется, заморочились этим твоим телефонным звонком в Париж за час до убийства Брета.

– Неужели они считают, что я нанял какого-то француза и хотел убить беднягу Брета?

– Не так громко. – Сет посмотрел на окна. – Правило номер один: никаких саркастических замечаний в полиции. Это же распространяется и на иронические замечания. Сарказм и ирония – лакомые кусочки для обвинения, они их нарезают и подают присяжным в лучшем виде. Все это дело сущий кошмар. Нужно было тебе поговорить со мной, прежде чем что-то им рассказывать. В особенности эту историю про киллера на крыше. И ты думал, они тебе поверят?

– Так все и было, – возразил Ник.

– Я же тебе не об этом говорю. Ройс убежден, что ты либо чокнутый, либо закоренелый преступник. Единственное, почему они тебя не арестовывают, из-за показаний восьмилетнего мальчишки. Брет для защиты не лучший субъект. И на Джиллиан они тоже что-то накопали.

– Что? – У Ника закружилась голова. Неужели полиция взломала картинку? Что еще у них есть?

– Я сделал для тебя максимум возможного, – говорил Сет. – Ройс был готов немедленно тебя арестовать. Я убедил его пока не горячиться. Эта договоренность с паспортом – компромисс.

– Паспорт у меня в квартире. Они меня туда впустят?

– Я пойду с тобой.

XXII

Париж, 1433 г.

Жилище Тристана представляло собой целый дворец: огромный каменный дом неподалеку от церкви Сен-Жермен. Впрочем, он мог бы находиться где угодно – стоило вам войти в ворота, как город низводился до отдаленного дымного облака и шпилей за стенами. Отец Тристана играл заметную роль при дворе короля Карла, который отправил его с каким-то дипломатическим поручением в Константинополь. Он отсутствовал уже несколько месяцев, и его возвращения в ближайшем будущем не предвиделось. Он взял с собой жену, двух дочерей и большую часть домочадцев, оставив Тристана в почти пустом доме и со строгим наставлением вести себя подобающим образом.

Отец Тристана опасался, как бы его сын не связался с проститутками, бездельниками и игроками, и для таких опасений у него были все основания. Если бы тайну камня можно было раскрыть с помощью блуда или выиграть в карты, то Тристан получил бы желаемый результат в течение месяца. Но шлюхи, пьянство и азартные игры лишь отвлекали его от истинной цели. Он понимал, что при трех старших братьях и двух сестрах, которым в скором времени понадобится приданое, дни его шикарного житья в доме-дворце были сочтены. Это знание, казалось, разрывало его пополам, приводя две части души в состоянии войны друг с другом. Он проматывал свое наследство с еще большим неистовством, предавался блуду и азартным играм с одной-единственной целью – бросить вызов отцу. Но еще он искал философский камень, пребывая в безумной убежденности, что тогда ему не нужно будет думать об отцовском наследстве.

Тристан оборудовал лабораторию в башне, которая несколькими годами ранее была пристроена к восточному крылу. Когда он привел меня туда в первый раз, у меня перехватило дыхание. При той архитектурной рассеянности, которую может себе позволить только аристократия, внутри башня так и не была завершена: стоя на земле, ты видел крышу так высоко, что она, казалось, уходила в бесконечность. Широкие окна для комнат, так и не построенных, врубались в каменные стены наверху, а на нашем уровне стены были расписаны идеальными копиями с панелей Фламеля в Святом Иннокентии. Лишь кирпичная печь вдали и дверь напротив нарушали ровную поверхность стены.

Тристан указал в головокружительную темноту.

– Подходящее место для разгадки божественных тайн.

Я вспомнил о Николае и Вавилонской башне. «Тот грех, за который Господь наказал, есть не амбиции, а чрезмерные амбиции».

Тристан был напарником, лишенным чувства юмора и раздражительным – не хозяин и не друг. Но мне было все равно. Я снова вернулся в свою стихию. Я был одержим одним – разгадкой тайн Фламеля. Та лихорадка, что обуяла меня в Кельне, возвращалась, а с ней и другие чувства, противиться которым оказывалось труднее. Тристан не нравился мне. Иногда я его ненавидел. Но в те жаркие ночи, когда мы, полуобнаженные, работали у плавильной печи или когда его рука касалась моей, протягивающей ему ступку для перетирания порошков, червь во мне загорался порочной похотью. Эта башня стала моей тюрьмой. Картины Фламеля были моими горизонтами, темная крыша наверху – небесами, летучие мыши и ласточки, гнездившиеся на стропилах, – ангелами.

Как-то раз Тристан, пребывавший в сильном возбуждении, привел в нашу мастерскую сгорбленного старика. У того были седые волосы до плеч и седая борода, ниспадавшая на грудь. Он опирался на палку и двигался словно лодка по воде – отталкивался своим багром от дна. Слепота заволокла его глаза, но в манере держать себя чувствовалась сила и какая-то настороженность.

Тристан посадил его на скамью посреди всех наших приспособлений и подал ему вина.

– Это мастер Ансельм, – сказал он. – Сколько тебе лет?

– Семьдесят восемь. – Голос старика был тонкий, но, заговорив, он улыбнулся.

– Скажи моему другу то, что ты говорил мне в Святом Иннокентии.

– Много лет назад – когда еще был жив мой отец, упокой Господь его душу, – я, будучи молодым и полным энергии, погрузился в изучение тайн искусства. Как вы теперь. И это так понравилось Господу, что я встретился с величайшим знатоком того времени – любого времени, – с человеком, который затмевал всех нас так, как солнце затмевает луну. С Николя Фламелем.

Я весь напрягся. Даже фигуры на росписях, казалось, выпрямились.

– Ты знал Фламеля?

– Я сидел в его мастерской, как теперь сижу в этой.

– И долго?

– Много лет. Он умер, упокой Господь его душу, вот уже пятнадцать лет как.

– И вы присутствовали, когда он получал золото?

Старик покачал головой. Вино попало ему на бороду, отчего его рот стал похож на окровавленную рану.

– Перенелла, его возлюбленная жена. Только она видела это.

– Но потом, – подсказал ему Тристан, – она сообщила тебе тайну?

Мастер Ансельм пригубил еще вина. Тристан ждал.

– Искусство – не магия. Ты знаешь, что такое на самом деле философский камень? Это эликсир, средство против всего больного.

Он поднял левую руку, и я увидел, что она маленькая и засохшая, совершенно беспомощная.

– Эта конечность все еще остается частью меня, какой бы увечной она ни казалась. Душа, которая объединяет мое существо, протекает по всему моему телу и сквозь эту руку. Так же и с металлом. То, что вы называете свинцом или оловом, по сути то же золото и серебро, только менее совершенные.

В этой вселенной имеется одна совершенная субстанция – эфир, квинтэссенция, первоматерия – называйте ее как хотите. Она обретает форму, только соединяясь с материей этого мира. Это принцип, идея, которая все оживляет. Сильнее всего она проявляется в благородных металлах и слабее всего в цветных металлах. Невозможно превратить свинец в золото, как уличный маг превращает яйцо в котенка. Его нужно очистить. Его нужно соединить с философским камнем, чтобы проросло семя, заключенное в металле, чтобы в гармонии законченности металл мог принять любую форму по твоему желанию. Не ради богатства или сокровищ, а ради совершенства вселенной.

Тристан, который мог воспламеняться и гаснуть, как угли в жаровне, подозрительно посмотрел на высохшую руку Ансельма.

– Я слышал, что камень излечивает от всех болезней. Если ты так хорошо знал Фламеля, то почему не излечил свою руку?

Старик закашлялся.

– Я – всего лишь слабое существо. А камень имеет безмерную ценность. Я не стал бы расходовать его на столь скромные цели. Сам Фламель считал, что при правильном использовании камень воздействует на человеческие формы необычайно сильно, и человек в результате даже может обрести бессмертие. Но он так и не раскрыл тайны этого искусства.

– Судя по всему, – сказал Тристан.

– Но как он обнаружил камень? – Я потер пузыри на руках – нередко я слишком спешил выхватывать горячие сосуды из огня. – Я читал, что его можно получать из золота.

– Да. Да. Абсолютно верно, – сказал он, брызгая слюной. Часть слюны он собрал, облизав губы. Язык у него был воистину громаден. – В золоте его больше всего. Но даже золото – лишь грязь под ногами в сравнении с камнем. Оно должно быть очищено в трех плавильнях. Из него необходимо извлечь крупицы серы и меркурия, а потом соединить их в герметическом сосуде. И Фламель сделал это.

– Но как…

– Нужно следить за цветом. В огне он будет меняться семь раз, пока в момент совершенства не обретет сияния радуги. Это и есть знак.

Тристан вскочил на ноги. Мастер Ансельм испуганно дернул головой.

– Ты лжец. Убирайся. – Тристан ударил ногой по столу – кувшины, бутыли и реторты, стоявшие на нем, закачались и задребезжали. – Ты думал, что можешь прийти сюда и пересказывать полузабытую ложь из Фламелевой помойки… если только ты на самом деле знал его? Убирайся из моего дома.

Он схватил Ансельма за плечи и толкнул к двери. Если бы я не стоял там и не подхватил его, то старик вполне мог бы сломать себе шею.

После происшествия с мастером Ансельмом Тристан две недели пребывал в странном настроении. Однажды, придя в башню, я увидел его над осколками разбитой бутыли. Из запястья у него сочилась кровь, а когда я попытался перевязать ему руку, он сердито оттолкнул меня. Он все чаще проводил ночи со шлюхами. Иногда приглашал и меня присоединиться, поначалу полушутя, пока считал, что я могу принять приглашение, а потом со злобным удовольствием – когда понял, что никуда я не пойду. Он называл меня монахом, когда был в настроении, и евнухом, когда настроение у него портилось, хотя так никогда и не дознался до истинной причины моего воздержания.

Может быть, мастер Ансельм и был мошенником, который наведывался к Святому Иннокентию и кормился мечтами тех, кто приходил узнать о личности Фламеля, но была в его россказнях какая-то убедительность, нить, ведущая по лабиринту. Я шел по ней день за днем, иногда натягивая ее чуть не до разрыва, иногда мысленно запутываясь в узлах. Понемногу я начал прозревать.

Всю жизнь я был одержим золотом. Даже упав на самое дно, я выуживал драгоценные песчинки из речного ила, хотя в Базеле я и пытался отрешиться от этого наваждения. Но вот теперь я понял, что меня, в отличие от других людей, зачаровывал не блеск золота. Даже в своем невежестве я заглядывал под его поверхность и чувствовал, что в нем содержится некая божественная вселенная. Я ощущал это в совершенстве гульдена, в золотых пластинках, которые ковались в мастерской Конрада Шмидта и в мудрости Николая Кузанского.

Я знал, почему одержим всем этим. Потому что я мог представить себе совершенство не только во сне, но и в реальности и понимал: мир не станет цельным, пока я этого совершенства не достигну.

Я удвоил усилия. Пока Тристан предавался своим сомнительным удовольствиям, я отправился к Святому Иннокентию с книгой Фламеля.

«На церковном кладбище, где я расположил сии иероглифические фигуры, – писал Фламель, – я также изобразил на стене процессию, в которой по порядку представлены все цвета камня так, как они появляются и исчезают».

Стенная роспись в башне Тристана представляла собой те же семь картин, что были изображены в книге. Но были и другие, которые он потрудился скопировать, – женщины по обе стороны арки, идущие процессией к центру.

Я разглядывал их в том свете, о котором говорил мастер Ансельм.

«Из него необходимо извлечь крупицы серы и меркурия».

К тому времени я уже знал, что сера и меркурий – не вещества, обычно так называемые, а хитроумные названия мистических элементов, двух противоположных принципов тепла и холода.

«Нужно следить за цветом. В огне он будет меняться семь раз».

Я пересчитал женщин в процессии – по семь с каждой стороны. Разглядывая их, я начал понимать, что все они одинаковы. Они были изображены с большим искусством, и ни одна не была точной копией другой: некоторые были обращены лицами к кладбищу, другие смотрели в сторону или прямо перед собой, улыбались, хмурились, смеялись, пребывали в безутешном горе, но при этом все они были воплощениями одной и той же женщины, отличаясь только по цвету и длине волос. Иногда волосы были белы, как луна, иногда – черны, как ночь. Иногда они были каштановые, золотистые, янтарные, медово-желтые или серые, как сталь. И каждую процессию возглавляли одинаковые женщины, улыбающиеся всезнающей улыбкой, они взирали друг на друга сквозь пространство арки, рыжие, подобно коре кедра. Цвет камня.

И тогда я принялся рыскать по аптекам и осваивать премудрости аптечного дела. Я искал ученых мужчин и женщин. Я размышлял над книгой Фламеля, пока не вызубрил ее назубок и мог хоть во сне нарисовать все эти фигуры. Я отыскивал смысл загадок, разглядывал картинки, пока не обнаруживал новые пласты понимания. Я плавил, соединял, закаливал и кипятил. Я узнал о свойствах металла больше, чем смог бы узнать за семь лет обучения у Конрада Шмидта. Совершая множество ошибок и отклоняясь в сторону, я все же продвигался следом за Фламелем.

На этом пути я сделал несколько любопытных открытий. Я обжег окись свинца, раскислил ее окисью цинка и получил жидкость черную, как смертный грех, но очень быстро высыхавшую. В другой раз я сплавил свинец, сурьму и олово и получил великолепный новый металл, который легко плавился над огнем, но, остынув, становился твердым, как сталь. Когда я показал его Тристану, тот только хмыкнул и спросил, приблизило ли это нас к камню.

То было нелегкое для меня время. Когда усталость или мелочная жестокость Тристана доводили меня чуть не до слез, я проклинал свою судьбу и впадал в отчаяние. Какой злой демон гнал меня? Десять лет я пытался излечиться от непомерных желаний, это были годы мучений и усмирения плоти, которые привели меня наконец в речной ил. В Базеле я был счастлив, живя в келье и зарабатывая себе пропитание пером, ведь я считал себя преданным слугой честолюбивых устремлений людей более достойных. Случайная встреча и одно предложение в книге положили конец всему этому. Я чувствовал себя так, будто пробираюсь по темному туннелю с непомерным грузом на спине и цепями на щиколотках.

Но я продвигался вперед. По мере того как я находил способы окрашивать золото по схеме Фламеля, оно становилось черным, потом бронзовым, потом мутно-серым, потом винно-красным. Серебро дольше противилось моим усилиям, но после недели разочарований сдалось и оно. Наконец однажды ночью в конце ноября я поднял мой пестик и, дрожа, увидел рыжеватый порошок цвета кедровой коры.

Я взял несколько крупиц на кончик пальца и, поднеся к лампе, увидел, что они очень мелкие, как пыль, почувствовал их сладковатый запах, но они были сухими, словно соль. И их было до отчаяния мало. Все эти недели труда свелись не более чем к щепотке порошка.

Я накрыл ступку перевернутым кувшином, взял лампу и отправился за Тристаном. В доме стояла темнота, скрывавшая всю его запущенность. По мере того как росла стоимость наших экспериментов, Тристан распускал слуг, и в конечном счете мы остались одни в нашем убожестве. Похожий на пещеру дом стал еще более устрашающим. В паутине, куда не достигал свет моей лампы, резвились крысы; жуткие существа следили за мной с настенных гобеленов. Раз я споткнулся о деревянную табуретку и чуть не умер от ужаса. Мрачное изнеможение сковывало мои члены, но в то же время душа ликовала, упиваясь величием момента.

Тристана я нашел в постели. На нем распростерлась костлявая проститутка. Оба были голые и полусонные. Я видел чешуйки от блошиных укусов на ее ногах, в волосах у нее шевелилось что-то похожее на вшей. Слуги явно были не единственным пунктом экономии Тристана.

Он приподнялся на локте. Проститутка скатилась с него, демонстрируя пару тощих грудей и густые волосяные заросли.