Текст книги "Если копнуть поглубже"
Автор книги: Тимоти Финдли
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Тимоти Финдли
Если копнуть поглубже
Посвящается Мэтью Мэкки, чья лопата положила начало всему этому, и жителям Стратфорда, с которыми я делю повседневную жизнь.
Пролог
Но как, скажите, жить без сердцу милого пейзажа,
Без домика уютного в деревне
В тени деревьев рядом с древним храмом,
Без городского мрачного жилища,
Особняка с колоннами при входе,
Квартирки в городе – короче, любого места,
Что зовется домом, где, словно в центре мирозданья,
Случается все главное, чему от века суждено случиться?[1]1
Здесь и далее стихотворные эпиграфы из произведений У. Х. Одена перев. Е. Пучковой.
[Закрыть]
Стратфорд, Онтарио Четверг, 25 июня 1998 г.
Водоворот людей. Огни. Музыка. Вполне достаточно, чтобы голова пошла кругом. Но это только начало. Потом надо протиснуться в двери, протянуть билеты человеку, которого в давке почти не различаешь, и еще найти свое место.
Вечер открытия! Ничто в мире с ним не сравнится. Публика лучится ожиданием, актеры замирают от страха. Как говорится, собрался весь свет: все звезды, все богачи, весь фестивальный комитет и администрация – художественный руководитель, его помощник, дизайнер, композитор, художники по свету и костюмам, масса заезжих актеров, писателей, режиссеров… И критики – эти, как всегда, безуспешно стараются сохранить анонимность. Вам кого – меня?
Особую помпезность вечеру придавало присутствие генерал-губернатора, а также многочисленные слухи о прибытии Мерил Стрип, Энтони Хопкинса, Ванессы Редгрейв, Эммы Томпсон и Джуда Лоу – подобные слухи редко оправдывались, но иногда частично соответствовали действительности. Критики отыскивали свои места у проходов и, все еще изображая, будто отсутствуют, стояли каждый сам по себе и ждали появления знаменитостей.
Вечер в Стратфордском фестивальном театре, как обычно, начался с фанфар, аплодисментов и подъема флага. Поскольку присутствовала генерал-губернатор, исполнялся национальный гимн. Люди встали, многие запели, раздались дружные овации – генерал-губернатор была личностью чрезвычайно популярной.
В это время Джейн Кинкейд и ее семилетний сын Уилл пробирались к своим привилегированным местам в партере – в пяти рядах от сцены и в двух креслах от прохода. Они сели, встали, потом снова садились, вставали и садились, пока другие протискивались мимо них: смеющиеся, возбужденные, улыбающиеся, потерянные и извиняющиеся, то неуклюжие и неловкие, то грациозные. С другой стороны от Джейн сидел режиссер спектакля Джонатан Кроуфорд.
Они почти не разговаривали – только вежливо кивнули друг другу. Джейн видела, что после исполнения национального гимна Джонатан, как и следовало ожидать, от нервного напряжения почти впал в ступор; между тем на его походившем на маску лице читалось: нет, меня ничто не проймет – я свою работу сделал, и кончено, а дальнейшее уже будет относиться к истории театра…
Джейн Кинкейд это не могло обмануть, но она молчала. Она находилась почти в таком же состоянии. Ее муж Гриффин, он же отец Уилла, должен был появиться на сцене в роли Клавдио в пьесе Шекспира «Много шума из ничего». По всем оценкам, играл он блестяще и стремительно шел к тому, чтобы стать звездой театра. Джейн сознательно не ходила на репетиции и прогоны, желая насладиться знаменательным событием вместе с Уиллом.
Как и у других, дорога Гриффина к свету рампы оказалась долгой и трудной. Он начал актерскую карьеру в Университете Торонто в роли Брика в «Кошке на раскаленной крыше» Теннесси Уильямса. Случилось так, что Гриффин сломал на хоккее ногу и заскучал. И поскольку Брик весь спектакль носит гипс, тогдашняя подружка Гриффина, игравшая Мэгги – ту самую «кошку», которая упоминается в названии пьесы, – предложила: «Почему бы тебе не попробовать себя? Ведь никогда не знаешь заранее, на что ты способен». А дальше все произошло как в пословице: брось утку в воду, и она поплывет. Гриффин мгновенно заболел театром и полностью потерял интерес к изучению правоведения.
Он еще дважды играл Брика – в Ванкувере и в Виннипеге; именно там, в Виннипеге, он встретил и полюбил Джейн Терри. Они поженились перед самым переездом в Стратфорд.
Джейн попала в Канаду из города Плантейшн, штат Луизиана, в 1987 году – решила поискать работу в качестве театрального художника. И к своему глубокому удовлетворению, получила заказы как художник-бутафор и дизайнер в нескольких театрах, в частности, в постановке «Кошки» в Театральном центре Манитобы в Виннипеге. Меньше чем через год они с Гриффином стали мужем и женой. А еще через семь месяцев родился Уилл.
И вот теперь мать и сын сидели, с замиранием сердца дожидаясь первого выхода Гриффина. К счастью, он появился уже через семь минут (время засек Уилл).
Джейн чуть не расплакалась. Гриффин, без сомнения, выглядел лучше всех на этой сцене – впрочем, как и на любой другой. И поскольку действие происходило в восемнадцатом столетии, модная в то время обтягивающая одежда облегала его стройное тело, словно вторая кожа.
Роль Клавдио – непростая: его надо играть так, чтобы этот персонаж одновременно и очаровывал и отталкивал, был то бесстрашным воином, то трусоватым любовником, который в день свадьбы клеймит позором свою возлюбленную Геро, наивно поверив, будто она ему изменила.
Его то обожаешь, то, в следующее мгновение, ненавидишь, предупредила Джейн Уилла. Не тревожься, дорогой. Это всего лишь пьеса, и папа, как всегда на работе, просто притворяется другим человеком.
Иногда он даже страшный, сказал мальчик, вспомнив, как отец год назад играл одного из убийц в «Макбете».
Да, улыбнулась Джейн, но тогда вообще с трудом верилось, что это действительно он.
Сейчас партнершей Гриффина была молодая, только что окончившая Национальный театральный институт в Монреале актриса. Ее звали Зои, и ей едва исполнился двадцать один год.
Когда Зои первый раз появилась на сцене, Джейн ощутила легкий укол ревнивой неприязни.
Вот она какая.
Одна из этих…
Но через минуту успокоилась. Девушка была удивительно привлекательной: держалась с какой-то животной грацией – застенчивость и пугливость, скрытая под внешней самоуверенностью.
Именно такая, как надо, пришла к заключению Джейн. Столь живописных декораций и костюмов Джейн, пожалуй, не видела, хотя цветовая гамма была небогатая. Все выдержано в красных, белых и синих тонах – словно символизируя имперскую власть. Но красный и синий приглушенные. Только Беатриче и Бенедикт носили чистые цвета: воин Бенедикт – в алом, а убежденная феминистка Беатриче – в берлинской лазури (цвет строгий, определенный, роскошный). Геро, невинную деву, нарядили в белое, а младшего офицера Клавдио – в пастельно-голубой камзол с красными кантами и белые с желтоватым отливом панталоны. Персонажи итальянского двора были в огненно-оранжевом, желтом и розовом, который стремился к красному, но так и не достигал желаемого оттенка. В общем – зарисовки в акварели, а не в масле.
Действие пьесы перенесли из Италии в Бат – Бат Иниго Джонса[3]3
Иниго Джонс – знаменитый английский архитектор и оформитель придворных спектаклей.
[Закрыть] – с минеральными источниками, террасами, водами и купальнями.
Поначалу это беспокоило Джейн, но постепенно она поняла, что такая интерпретация открывает много возможностей для Джонатана в плане прочтения текста. В Англии конца XVIII – начала XIX века царило даже большее напряжение, чем в Италии 1600-х годов, когда примерно и была написана пьеса «Много шума из ничего». В стране правил «безумный» король Георг и красовался щеголеватый принц Уэльский. Англия ждала голосов Джейн Остин, Китса, Шелли и Байрона. Существовали всяческие моральные строгости, причем в изобилии, но они буквально трещали по швам.
В этом ключе были решены декорации и костюмы спектакля: женщины едва не вываливались из своих декольте, а формы мужчин столь рельефно обозначались под панталонами, что зрителю оставалось только гадать, как при таком напряжении не лопается ткань. Деревянный пол сцены превратили в черно-белые «мраморные» квадраты, над которыми поднимались изгибающиеся колоннады. Когда в завязке пьесы мужчины возвращались с войны, действие разворачивалось в купальне: все завернуты в полотенца и окутаны «паром» – сначала стоят на ступенях, отделяющих рампу от зрителей, а затем спускаются в «воду».
Все чрезвычайно необычно.
Действие шло своим чередом – главные персонажи, Беатриче и Бенедикт, строили запутанные козни и всячески старались одновременно привлечь и оттолкнуть друг друга – при этом оба уверяли, что предпочитают остаться холостыми. Джейн, как обычно, восхищалась словесной пикировкой и блеском диалогов. В данном случае «Б и Б», как их прозвали актеры, играли ведущие, самые популярные звезды труппы Джулия Стивенс и Джоэл Харрисон, которые в этом сезоне таким же дуэтом участвовали в качестве мистера и миссис Форд в «Виндзорских кумушках»[4]4
«Виндзорские кумушки» (1602) – пьеса Уильяма Шекспира.
[Закрыть].
Вклад Джейн в спектакль «Много шума из ничего» составляли «шелковые» веера ручной раскраски, придававшие женщинам блеск, но и доставлявшие им много хлопот – ведь правильно обращаться с веером отнюдь не просто. Актрисы признавались, что чуть с ума не сошли, пока овладевали этим искусством. Зато укрощенный веер казался изящным продолжением руки, и это перепончатое изделие становилось даром Божьим, когда требовалось перевоплотиться в женщину восемнадцатого века.
Джейн гордилась своим творением. Она использовала тончайшую сеточку, расписав «шелк» акрилом – изобразила романтические любовные сцены на фоне английских парков, французских замков и венецианских гондол.
В антракте ей невольно пришлось общаться с друзьями, коллегами-художниками, занятыми в других спектаклях членами труппы и просто незнакомцами. Это было очень непросто, так как Джейн знала, что самые «главные сцены» Гиффина еще впереди. Она по возможности увиливала и завидовала Джонатану Кроуфорду, который, прежде чем его со всех сторон осадили, успел юркнуть в специальное помещение «для особо важных персон».
Джейн сосредоточила все свое внимание на Уилле, вывела его в сад, купила ему хот-дог и пепси, а себе – бокал вина. Повернувшись к надоедам спиной, она положила ладонь на плечо сыну и выкурила подряд три сигареты. Это был один из тех вечеров, когда хотелось, чтобы никто не знал, кто ты такая.
Великий вечер!
Относительно неизвестных Гриффина и Зои в конце спектакля приветствовали бурными, одобрительными аплодисментами.(А днем позже было опубликовано двойное интервью под заголовком «Много шума по поводу рождения звезд».)
Занавес поднимали двенадцать раз – пятнадцать минут труппу держали на сцене. На большее не могли рассчитывать актеры, ради такого финала трудился режиссер, и об этом молились жена и сын артиста Гриффина Кинкейда. Восхитительно! Уилл повернулся к матери и произнес, почти как настоящий профессионал:
– По-моему, наш папа был – высший класс.
Джейн, к счастью, знала, как пройти за кулисы, и держала в голове карту с маршрутом в уборную Гриффина.
Когда они наконец попали туда, в помещение уже набились другие поздравлявшие. Протолкавшись с Уиллом вперед и представ пред ликом новой звезды, Джейн обнаружила, что Гриффин абсолютно гол – только на бедра наброшено полотенце.
Она закрыла глаза.
Что подумают люди?
А затем пришла мысль: как говорится, у Гриффина все в порядке, так что нечего стесняться…
Когда он поднялся и раскрыл объятия, Джейн инстинктивно шагнула вперед. В ушах все еще стоял гром оваций, и она не могла выговорить ни слова – только нечто нечленораздельное, отдаленно похожее на «да»!
Уилл в ситуациях, когда Гриффин был больше актером, чем отцом, обычно просто жал ему руку, будто впервые знакомился.
– Ну как, понравилось?
– Еще бы. Потрясающе!
– Пойдешь на вечеринку?
Уилл посмотрел на мать.
– Да, – улыбнулась Джейн. – Конечно, пойдет. Он ведь уже достаточно взрослый, чтобы досидеть до полуночи. Правда, Уилл?
– Правда. Само собой. Спасибо.
Гриффин опять сел, набросил на бедра полотенце и снова занялся снятием грима. Уилла эта операция всегда завораживала, он стоял и в зеркало наблюдал за отцом.
А Джейн отошла поговорить с Найджелом Декстером, делившим с Гриффином уборную. Найджел – самый давнишний в театре приятель ее мужа. Он был на полгода старше, чуть погрубее и бесконечно жестче и слыл человеком, которого трудно приручить. Их совершенно различные таланты дополняли друг друга, и с театральной точки зрения они составляли прекрасную пару. В пьесе Найджел играл одного из стражей, потрясающе смешного – до невозможности расхлябанного, несообразительного, но удивительно обаятельного.
– Блестяще! – похвалила его Джейн.
– Тебе понравилось?
– Я в восторге. Ты был великолепен, душа моя. Я забежала только поздороваться. Еще увидимся.
– А как же!
Вернувшись к мужу, Джейн поцеловала его в губы и похлопала по голому бедру.
– Встретимся на вечеринке. Не забудь надеть штаны.
Вечеринку в честь открытия фестиваля иногда проводили в частном доме, иногда в ресторане, но на этот раз она состоялась в шатре, который натянули в окружавшем театр обширном парке. Присутствовала труппа, вся команда, весь персонал – дизайнеры, закройщики, портные, музыканты, их родственники, друзья, просто театралы, не говоря уже о генерал-губернаторе, ее муже, главе провинции и его жене. Словом, все, кто придает истинную торжественность событию.
Погода стояла теплая, дул слабый ветерок, и вообще вечер был настолько прекрасен, что шатер частично оставили открытым.
Длинные автомобили доставляли почетных гостей и прочую знать. Звучала ненавязчивая музыка, предлагали закуски и шампанское, в баре был большой выбор вин, хватало столиков, чтобы посидеть, и пространства для общения, а снаружи с деревьев свешивались фонарики, над которыми сияли звезды – а вскоре взойдет и луна.
Ничего совершеннее придумать невозможно, восхищалась Джейн. Похоже на красивый фильм или даже на спектакль. Только ни одна площадка не вместила бы всех этих чудес.
Гриффин почему-то пришел последним, хотя Зои Уолкер, Найджел Декстер, Джоэл Харрисон и Джулия Стивенс явились одними из первых.
Что ж, решила про себя Джейн, есть два способа произвести впечатление. Либо прийти первым, либо – последним.
К тому времени, когда муж стал пробираться сквозь запруженный людьми вход, она уже выпила два бокала шампанского. А Уилл приканчивал второй стакан пепси.
Просияв, Джейн сделала шаг назад и, к сожалению, столкнулась при этом с Зои Уолкер.
– О, ради бога, простите, – поспешила извиниться она.
– Пустяки. – Зои небрежно махнула рукой и отвернулась.
– Вы ведь Зои Уолкер, – продолжала Джейн.
– Да.
– Примите мои поздравления.
– Спасибо.
– Мы с вами незнакомы. Я…
– Если не возражаете, я хотела бы продолжить разговор со своими друзьями, – сказав это, Зои Уолкер окончательно повернулась к Джейн спиной.
– Еще увидимся, – пробормотала Джейн.
Тут к ней подошел Гриффин.
И все наконец стало прекрасно.
Они пробыли на вечеринке до часа ночи.
Дома они вдвоем уложили Уилла в кровать, поцеловали на ночь и, оставив дверь приоткрытой, чтобы Редьярд, их золотистый лабрадор, мог входить и выходить, когда ему вздумается, вернулись на кухню.
– Голосую за бутылку красного на свежем воздухе и за то, чтобы завершить ночь под звездами, – предложила Джейн.
– Поддерживаю, – согласился Гриффин, снимая галстук, расстегивая воротник и вешая пиджак на спинку стула.
Они вынесли бокалы, вино и сигареты на заднюю веранду, где стояла плетеная мебель, газовая шашлычница и большие горшки с растениями.
– Ужасно горжусь, что я твоя жена, – проговорила Джейн, когда они сели на стулья и взялись за руки.
– Спасибо, – отозвался Грифф и вздохнул: – Боже, я думал, мы уж никогда сюда не доберемся.
– Куда? На веранду? – удивилась Джейн.
– Нет, – рассмеялся муж. – В такой момент, как сегодня, когда мы знаем, что нечто действительно произошло… достигнуто… После долгих лет ожидания дверь наконец открылась… Я почти переступил порог.
– Ты уже переступил порог, дорогой. Окончательно и бесповоротно.
– Может быть. Это уж точно следующий этап, чем бы он потом ни оказался.
– Не будем обманываться. Перед нами еще мили и мили, прежде чем каждый из нас почувствует, что наконец добился успеха, но – и это очень важное, но – теперь никто не сможет тебя игнорировать. Никто тебя не забудет. Никто не закроет эту дверь.
– Дай бог.
– А вот и луна. Вовремя.
– Знаешь, что нам надо сделать? – сказал Гриффин.
– Что?
– Слышишь, от Грэмов доносится музыка?
– Да. Замечательная.
– Я думаю, надо снять обувь и пойти на лужайку танцевать по росе.
– С удовольствием. Я с удовольствием. Давай.
Рука об руку они спустились на траву, полюбовались на луну и звезды и принялись танцевать, щека к щеке.
– Мы самые счастливые люди на земле, – прошептала Джейн.
– Вполне с тобой согласен. Настало наше время.
– Да, это наше время.
– Что это такое? – спросил Гриффин. – Я о музыке. Никак не могу вспомнить.
– Энни Леннокс.
– Ах да… конечно… Энни Леннокс.
Песня называлась «Каждый раз, когда мы говорим „прощай“».
Жаркая волна
Удастся ли найти на карте жизни
Тот полустанок призрачный, где ждет тебя любовь,
Которую ты неизменно не можешь удержать,
Удастся ли найти то место, где ты впервые счастлив был?
У. Х. Оден «Детективная история»
1
Четверг, 2 июля 1998 г.
Джейн не было ее настоящим именем.
До того как она познакомилась с Гриффином Кинкейдом, а затем и вышла за него замуж, ее от рождения звали Орой Ли Терри из Плантейшна – маленького, но чрезвычайно богатого хлопкового городка на юге штата Луизиана. Родители Оры – к этому времени ее отец уже скончался – были мультимиллионерами, каковыми стали благодаря усилиям множества поколении.
В 80-х годах Ора, как она сама выражалась в то время, «сбежала в Канаду», не желая потакать собственническим наклонностям матери, Мэйбел Терри. И тогда же поменяла имя, утверждая, что хочет быть просто Джейн. Обычной девушкой.
Сегодня Джейн намеревалась купить мячи для игры в гольф.
После работы она поехала в противоположный конец города, где в специализированном магазине «Все для дома» почти наверняка имелось то, что ей нужно.
– Мячи для игры в гольф, – сказала Джейн, проходя мимо контрольного прилавка.
И услышала в ответ:
– Слева, примерно в середине дальнего крыла.
– Спасибо.
В понедельник предстоял день рождения Гриффина: его тридцатилетие. Во время своей последней поездки в Торонто Джейн купила мужу новую клюшку, а мячи – подарок от Уилла. Идея была его, и Джейн пообещала съездить в магазин. Деньги были тоже Уилла.
Уилл рос смышленым, вдумчивым мальчуганом, временами, пожалуй, слишком молчаливым. Дети прозвали его «одиночкой», несмотря на то, что иногда они вместе гоняли на роликах. Уилл предпочитал коллективным играм книги и головоломки, однако был открытым, а не замкнутым, интересовался окружающим и не стремился уединиться. Он обожал отца и свою няню Мерседес Боумен, которая была истинным даром Божьим для детей и кошек. И для Джейн тоже.
Джейн положила на прилавок пару упаковок с тремя мячами в каждой и еще две батарейки для фонаря.
– Это все?
– Да, спасибо.
Продавец передал Джейн ее кредитную карту и пластиковый пакет с покупками. Подписывая счет, Джейн про себя молилась: Пожалуйста, только не говори: приятного дня. Только не говори этого.
– Приятного дня.
– И вам тоже.
Улыбаясь, она отправилась на стоянку к машине.
Похоже, молитвы бесполезны. Все мы притворяемся обыкновенными людьми. И это печально, потому что на деле таковыми не являемся. Наши жизни ограничены слишком жесткими рамками, чтобы можно было уповать на воистину приятный день. Вот если бы люди говорили: «Самого приятного дня, какой только возможен при данных обстоятельствах», это бы имело больше смысла.
Возвращаясь к машине, Джейн бросила взгляд на газетный автомат: «Нэшнл пост», «Глоуб энд мейл», «Торонто стар» и «Стратфорд Бикон-геральд».
Судя по заголовкам, у очень немногих выдался этот самый «приятный день». Кризис в Косово обрек на страх и страдания тысячи людей; смерти, сожженные города и деревни, беженцы, хлынувшие в Черногорию, где не было для них места, и Милошевич, продвигавший все глубже в Косово сербские войска.
Другой кошмар – разворачивающаяся история президента Клинтона и Моники Левински – грозил свалить Клинтона, и, хотя его рейтинг оставался, на удивление, высоким, республиканцы призывали к импичменту президента.
А по свидетельству «Бикон-геральд», в соседнем Китченере люди возмущались местной полицией: после двух недель расследования власти так и не назвали ни одного подозреваемого в произошедшем в городе зверском изнасиловании и убийстве одинокой женщины тридцати с небольшим лет.
Пересекая автостоянку, Джейн размышляла о том, как ужасы мира, которые раньше казались далекими, все больше и больше надвигаются на каждого – вот уже захлестнули спокойный, приятный городок, – как войны и скандалы пробивают путь к простым людям.
Она ехала по Онтарио-стрит, главной улице Стратфорда, идущей с востока на запад, и невольно вспоминала историю городка. Некогда он был процветающим промышленным и железнодорожным центром, но, подобно многим другим канадским поселениям, в 40-е и в начале 50-х его поразила депрессия. Будущее Стратфорда было спасено в тот момент, когда у человека по имени Том Паттерсон родилась мечта и эта мечта овладела всем его существом. Так в 1953 году появился на свет Стратфордский шекспировский фестиваль. Идея пришла в голову Паттерсона благодаря тому, что город носил имя Стратфорд и стоял на реке Эйвон – в точности, как в Англии. Ведь Стратфорд-на-Эйвоне – место, где родился и умер Шекспир. И теперь Канадский Стратфордский фестиваль стал самым признанным средоточием классического театра на Северо-Американском континенте.
Город стоял среди многочисленных ферм, принадлежавших главным образом меннонитам[5]5
Меннониты – протестантская секта (основана в XVI в. Менно Симонсом), проповедующая смирение, отказ от насилия, и веру во «второе пришествие Христа».
[Закрыть]; всюду бугрились пологие холмы, зеленели некогда бывшие лесами рощицы, на полях пасся скот, вдоль дорог шли колеи, по которым лошади тянули телеги и фургоны, мелькали огороды, ручейки, пруды и реки, в том числе, конечно, самая большая из них – Эйвон. Деревни, хутора и селения, раскинувшиеся вокруг Стратфорда, казались маленькими островками на фоне живописной природы.
Справа от Онтарио-стрит располагалась Фестивальная гостиница – на взгляд Джейн, довольно уродливый мотель, но по количеству мест ему не было равных в городе, а потому именно в нем находили приют многие из тех тысяч людей, что стекались на театральный фестиваль.
Вскоре слева замаячил силуэт огромной фабрики, название которой неизменно вызывало у Джейн улыбку. Здание фабрики служило напоминанием о том, как резко был разделен Стратфорд в прежние времена – и до некоторой степени остался разделенным и теперь.
Многие из его граждан – рожденные, взращенные и воспитанные в принципиально консервативном сообществе – продолжали настороженно относиться к миру театра – миру «искусства», беспардонно вторгавшемуся в их жизни. Актеры – они все поголовно педики, рассуждали мужчины. А мы настоящие парни – парни, что надо, и нам не нужны педики в наших ресторанах и барах. Почему бы им не отвалить отсюда подальше и не оставить нас в покое?
Юмор ситуации заключался в том, что очень многие из этих мужчин работали на фабрике компании по производству шарикоподшипников, и, как гласила вывеска, название компании было – «ПЕД».
На безобидный вопрос: «Где работаешь?» – трудно было подобрать приличный ответ.
И тем не менее фестиваль стал самым прибыльным мероприятием в городе; три театра с мая по ноябрь ставили в целом десять – двенадцать спектаклей, и миллионы долларов туристов пополняли городскую казну.
Когда Джейн подъехала к границе, где торговые ряды и мелкие окраинные предприятия уступили место частным домам и садам, она увидела Оливера Рамси. Он был ее боссом, но не любил, когда его так называли. Оливер возглавлял бутафорский отдел и шел, как обычно, один, неся полотняную сумку. Джейн знала его достаточно хорошо, чтобы догадаться, что сумка набита классическими видеофильмами, до которых он был большой охотник.
Она остановилась и спросила:
– Вам куда?
– Надо вернуться на работу. Не возражаете?
– Конечно, нет. Забирайтесь.
Оливер был худощав, привлекателен и вечно одинок. Сев в машину, он громко хлопнул дверцей. И тут же извинился:
– Простите. Но мне нравится так делать. Когда я хлопаю дверью дома, этого никто не слышит.
Джейн рассмеялась.
– Ужасный день, – пожаловалась она. – Совсем замучилась с последним окном.
– Я видел.
Джейн сооружала триптих из витражных окон для постановки «Ричарда III», премьера должна была состояться меньше чем через три недели. Работа оказалась сплошным кошмаром, однако в последнее время дело пошло и близилось к завершению. Но режиссер и дизайнер постоянно просили добавить чего-нибудь этакого, а причуды других подчас невозможно воплотить в жизнь. Во всяком случае, таков был опыт Джейн, и сейчас она никак не могла подобрать лицо святому Георгию, которого следовало изобразить на окнах вместе с его драконом. Дракон, естественно, не представлял проблемы. С драконами трудностей не бывает. Любому по силам сотворить дракона. Святой же – совсем иное дело.
– А зачем вам возвращаться на работу? – спросила она Оливера.
Тот застонал и тяжело вздохнул:
– Мечи.
– Ах да, мечи. Святые и оружие – всегда самое трудное.
– Святые, оружие и поломки, – добавил Оливер. – Покалеченные стулья из «Виндзорских кумушек» продолжают поступать в ремонт. Боюсь, придется делать новый гарнитур.
Джейн свернула на ведущую к реке Куин-стрит, а затем на стоянку рядом со служебным входом в Фестивальный театр – самую большую из трех сценических площадок в городе. Архитектура этого театра служила наглядным напоминанием о том, что несколько первых лет спектакли проходили под цирковым шатром.
Оливер вылез из машины и снова изо всей силы шарахнул дверцей.
– Очень мне это нравится, – прокомментировал он.
– До завтра.
– Может быть, до завтра, а может, нет – зависит от того, насколько я здесь застряну.
– Естественно. Но в любом случае встретимся в понедельник в ресторане «Даун-стрит». Выпьем по случаю дня рождения Гриффина. Только не забудьте…
– Не волнуйтесь. Не забуду. Спасибо.
Джейн выехала со стоянки и направилась к реке.
Эйвон был похож на старого друга: из года в год он удалялся, когда вода зимой убывала, но весной возвращался опять – и вместе с ним его лебеди, гуси, утки и чайки. Он радовал глаз пестрым калейдоскопом красок и отражений и успокаивал медлительностью течения к дамбам и водопадам и своей безмятежностью при впадении в озеро Виктория, где ивы на островах днем скрывали мир пикников, а по вечерам – свет фонарей. Джейн часто бывала на Эйвоне – приходила от Фестивального театра посидеть с недозволенным бумажным стаканчиком вина и сигаретой. Это было ее самое любимое место в городе – если не считать еще одного.
Другим любимым местом был дом 330 на Камбриа-стрит, который они снимали и в котором жили вместе с Гриффином и Уиллом. Этот дом Джейн хотелось назвать своим больше всего на свете – если говорить о том, что вообще возможно. Сильнее ей хотелось только завести второго ребенка, если бы, конечно, Грифф согласился.
Покупка дома и обзаведение вторым ребенком были, пожалуй, единственными вопросами, по которым они расходились. Грифф осторожничал, опасался брать на себя большую финансовую ответственность, пока окончательно не встал на ноги. А Джейн не боялась ответственности и не желала быть осторожной. Она считала: раз женщина замужем и думает о будущем, самое главное для нее – владеть домом и воспитывать в нем детей.
Но, становясь на позицию мужа, она признавала законность его сомнений. Актеру требуется немало времени, чтобы обеспечить себе финансовую независимость, и, хотя Грифф получал больше, чем она, его зарплата была не такой уж большой. А у Джейн имелся постоянный доход. Ее отец и дед создали тщательно продуманную систему управления имуществом, в надежде обеспечить на всю жизнь Джейн, ее братьев и сестру Лоретту. И эта система отлично работала.
Поворачивая на дорогу, тянувшуюся вдоль реки, Джейн заметила, что стоянка у Фестивального театра начинает заполняться. Машины с пассажирами двигались по Куин-стрит к трем ресторанам и к театру на вечернее представление «Бури», где Гриффину предстояло сыграть Фердинанда.
Джейн обратила внимание, как много автомобилей с американскими номерами – даже из далекой Калифорнии. Канадские номера были в основном из провинции Онтарио, где и расположен Стратфорд.
В парке рядом со стоянкой выставка местных художников собрала настоящую толпу, однако некоторые из мэтров – пробило шесть часов – уже начали паковать картины и скульптуры в деревянные ящики. Джейн ни разу не демонстрировала публике свои работы, хотя считалась талантливым и серьезным художником. Я профессиональный декоратор, говорила она себе. И этим жила. По крайней мере, в данный момент. Когда они купят дом и будут ждать второго ребенка, вот тогда она, возможно, задумается о небольшой персональной выставке. Мастерства Джейн хватало, но она сознавала, какую ответственность налагала на нее работа в театре, и не позволяла себе даже мысли о том, чтобы схалтурить. Она подождет.
Джейн проехала круглую площадку, где зимовали лебеди, утки и гуси, а затем Театр Тома Паттерсона – там в этот вечер давали «Стеклянный зверинец»[6]6
«Стеклянный зверинец» – пьеса Теннесси (Томаса Ланира) Уильямса.
[Закрыть]. Дорога привела ее обратно на Онтарио-стрит. По улице туда-сюда слонялись ученики, в основном из частных школ, которых привезли на забитом до отказа автобусе. В одной из групп дети были в темно-синих форменных пиджаках, девочки – в серо-голубых клетчатых юбках, а мальчики – в брюках из серой фланели. Ребята искали приличное заведение, где можно быстро перекусить. Улыбнувшись их счастливым лицам, Джейн свернула на Черч-стрит.
Здесь начинался Стратфорд, который она любила больше всего: широкий массив домов рубежа столетий – времен королевы Виктории и короля Эдуарда. Одни дома были построены железнодорожными баронами, другие, столь же впечатляющие, – людьми из высших слоев общества. Там они жили до Второй мировой войны, пока многие из них не потеряли свои состояния.
Встречались даже здания с колоннами на фасадах в грегорианском стиле, возведенные с середины до конца девятнадцатого века. В те времена процветал хороший вкус, если хватало денег. Хороший вкус или, по крайней мере, представление о нем. Я бы назвала это примитивной роскошью, думала Джейн, либо, как выражается Грифф, изяществом с некоторым перебором.
Этот район напоминал ей о Плантейшне с его красивыми лужайками и садами, верандами и деревьями. Здесь Джейн находила нечто вроде ностальгического рая, и, попадая сюда, она всегда вспоминала свое детство на Юге – конечно, только редкие светлые моменты, извлеченные из темноты, которой изобиловало начало ее жизни.
Миновав перекресток Черч-стрит и Камбриа-стрит, Джейн проехала мимо дома и кабинета своего психиатра доктора Фабиана. Затем, через два квартала на Шрузбери, промелькнул дом ее самых близких стратфордских друзей, Хью и Клэр Хайлендов. Клэр была профессором истории Университета Западного Онтарио, расположенного в близлежащем городке Лондоне. Хью, который был старше жены, раньше преподавал там же на английском отделении, но успел выйти в отставку и вовсю наслаждался двумя своими любимыми занятиями – садоводством и гольфом. Дом Хайлендов представлял собой классический коттедж провинции Онтарио. Заднее крытое крыльцо выходило на один из самых очаровательных в городе садов. Ухоженный дом и пышное цветение в течение всего лета – Хью старательно подбирал коллекцию растений – делали вполне оправданной ежедневную поездку в Лондон и обратно.
