Текст книги "Если копнуть поглубже"

Автор книги: Тимоти Финдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Мысль об этих людях согревала Джейн душу. Почти рядом, за углом, есть двое лучших друзей, с которыми можно вместе стареть…

Хотя ей всего тридцать пять, а Гриффу нет и тридцати – стукнет только в понедельник. Но возраст… как сказал бы буддистский наставник, это то, что непременно случится. Надо быть готовым встретить его.

И Джейн повернула за угол направо, проехала мимо миссис Арнпрайр, соседки, которая в это время поливала газон перед домом, и поставила свою «субару» за «лексусом» Гриффина – подарком от Джейн в год подписания мужем контракта на работу в Стратфорде – и за древним «фордом-мавериком» Мерси Боумен.

Вот она и дома.

Рядом с их легковушками припарковался изрядно раздолбанный грузовик, и два человека перегружали в тележку явно тяжелые мешки. Это были Люк Куинлан и его дядя Джесс – хозяин дома нанял их, чтобы разбить новую огромную клумбу. Люк поздоровался с Джейн и взялся за ручки тележки. Джесс помогал ему, и они медленно покатили мешки вдоль дома на задний двор.

Джейн разглядела наклейки на мешках, еще оставшихся в кузове: торф, мох, овечий навоз, обогащенный грунт. Она улыбнулась и подумала: Неужели они умудрятся все это запихнуть в одну-единственную клумбу?

Потом захватила с сиденья сумку, взяла пластиковый пакет из магазина «Все для дома», помахала миссис Арнпрайр, подошла к боковому входу и открыла дверь на кухню.

Гриффин и Уилл сидели за столом – Грифф пил мартини, а сын – пепси.

Мерси стояла у плиты и готовила на ужин свиные сосиски, кукурузу в сметане и картофельное пюре, в которое она покрошила четыре или пять зеленых луковок.

– Всем привет, – сказала Джейн и взъерошила Уиллу волосы. Потом поцеловала в затылок мужа и отправилась в столовую за бутылкой своего самого любимого на свете вина – австралийского «Вулф Бласс» с желтой этикеткой.

Грифф должен был являться в театр в начале восьмого, и в дни спектаклей он и Уилл ужинали рано, так что, когда приходила Джейн, они частенько уже расправлялись с едой. Но сегодня ей повезло – она могла посидеть с ними и выпить вина.

– Пахнет приятно. – Джейн покосилась на плиту. Она решила, что поест позже, вместе с Мерси, которая, как правило, оставалась в доме Кинкейдов до вечерней трапезы, затем мыла посуду, уходила домой и кормила своих четырех кошек.

– А что в пакете? – поинтересовался Грифф.

– Не спрашивай. Сюрприз.

– Хорошо. Не буду.

– Ты купила батарейки для фонаря? – встрепенулся Уилл. Если нет батареек, то не будет чтения книг после того, как погасят свет в спальне…

– Угу… отдам тебе потом.

– Я сегодня поздно. Не жди меня, – сказал Грифф.

– Когда?

– В два. Может, еще позже.

– А что такое?

– Обычное пьянство – Джонатан, Роберт, Найджел…

– Значит, мальчишник?

– Да.

– Хорошо. Я посмотрю какой-нибудь фильм.

– А мне можно? – вступил в разговор Уилл.

– Зависит от того, что удастся найти, – ответила мать. – Зайду в магазин на нашей улице, гляну, что у них есть.

– Ну как, вы двое закончили? – спросила Мерси.

– Не совсем, – отозвался Гриффин, поднимая бокал. – У меня еще есть немного времени.

– В таком случае не стоит спешить. Ты в порядке, Уилл?

– Да.

– Тащи бокал, – обратилась Джейн к Мерси. – Садись.

Когда Мерси села и налила себе вина, Джейн обвела взглядом стол.

– По-моему, я самая счастливая на свете женщина. У меня есть все, чего я хотела.

Она поцеловала кончики пальцев и коснулась ими губ мужа.

– Похоже, самое время Малютке Тиму сказать: «Да осенит нас Господь своей милостью!»[7]7
  Ч. Диккенс. Рождественская песнь в прозе. Перев. Т. Озерской.


[Закрыть] – Гриффин улыбался, но его тон странно не соответствовал словам.

Джейн потупилась и посмотрела в бокал.

Ее неприятно поразило, что Грифф явно отмахнулся от ее радости.

Она ожидала совсем не такой реакции.

2

Пятница, 3 июля 1998 г.

На следующее утро к восьми тридцати Джейн и Грифф уже были на кухне вместе с Уиллом и Мерси. Редьярд гулял во дворе, где Люк Куинлан сгружал множество дополнительных ингредиентов для будущей клумбы.

– Ужасная жара, – пожаловался Гриффин, одетый в незастегнутую рубашку и спортивные шорты. – Проснулся в половине шестого и больше не сумел заснуть.

– То ли еще будет, – отозвалась Джейн. – Когда ты принимал душ, я слушала прогноз погоды. Температура повышается.

Уилл поедал отруби с изюмом – свое любимое кушанье. Но при этих словах встрепенулся.

– В Канзасе был торнадо, – сообщил он. – Прямо как в «Волшебнике из страны Оз». Двенадцать человек погибли.

– Боже праведный! А я считала, что сезон торнадо уже закончился, – ужаснулась Джейн.

– Те, что погибли, тоже так считали, – ухмыльнулся Уилл.

– Нехорошо говорить об этом с таким удовольствием, – сделала замечание стоявшая у плиты Мерси.

– Так ведь интересно.

– Только не тогда, когда погибают люди. Это совсем не интересно.

– Что верно, то верно. – Джейн улыбнулась сыну. – Прислушайся к этим словам, дорогой. Ведь такое могло случиться и с нами. – Она доедала йогурт, который, как обычно, подсластила абрикосовым джемом.

– Мы живем не в Канзасе.

Гриффин взъерошил Уиллу волосы и подмигнул.

– Куда вы оба спешите? – спросила Мерси. – Ведь еще рано. Идете играть в гольф, Грифф?

– Нет. У меня репетиция с Джонатаном и Зои.

С Джонатаном? С Джонатаном и Зои? Зои? – удивилась Джейн. Затем отложила ложку и спросила:

– Репетиция? Но ведь обе твои пьесы уже запущены.

– Джонатан хочет нам что-то рассказать о наших персонажах. Он такой. Никогда не прекращает репетировать. Это все говорят, кто раньше с ним работал. А ты чем займешься?

– Буду мучиться с окнами, – вздохнула Джейн. – Надо же их когда-нибудь доконать. Все та же старая проблема – лицо святого Георгия.

– А ты сделай ему лицо Гриффа.

Джейн рассмеялась.

– Грифф не святой – и слава богу! – Она перекрестилась.

– Аминь, – согласился муж. – Святость чрезвычайно утомительна. Уто-ми-тельна.

– Откуда тебе знать? Ты же никогда не был святым.

– Был в глазах своей матери, – и он расплылся в самодовольной улыбке.

– Да, да, об этом мы слышали, и не однажды, – отозвалась Джейн. – Только, умоляю, никогда больше так не улыбайся. Уф!

– Помнишь, Никсон говорил, что его мать была святая?

– Кто ж это забудет.

– А кто такой Никсон? – заинтересовался Уилл.

– Не спрашивай, – встрепенулась Мерси, разбивая яйца для яичницы.

– Он был американским президентом, – объяснил Гриффин сыну. – Задолго до твоего рождения. Очень плохой, никчемный человек. Тебе повезло, что ты его не застал.

– А президент Клинтон тоже плохой?

– Некоторые так считают. Но я – нет.

– И я не считаю, – поддержала мужа Джейн. – Клинтон делал глупости, а Никсон – ужасные, опасные вещи. Я тебе позже объясню. Это все очень сложно.

– Если я захочу знать.

– Надо знать. Это важная страница американской истории, – сказала мать.

– Американской. А мы – канадцы.

– И тем не менее. На нас это тоже влияет. Кроме того, мистер умник, я – американка, родилась там и выросла. Значит, и ты американец, по крайней мере частично.

Мерси подала три тарелки с яичницей и блюдо с тостами. Маргарин, джем и мармелад уже были на столе.

– Ненавижу яичницу, – заявил Уилл и оттолкнул тарелку.

– Ничего подобного, – возмутилась Мерси и водворила тарелку на место. – Ешь! – Она повернулась к плите, сняла с конфорки сковороду и поставила в раковину.

– Что на тебя сегодня нашло? – спросила Джейн. – Ты же любишь яичницу.

– Горячая, – подсказал сыну Грифф. – Горячая, только и всего. Правда, Уилл?

– Уж точно не холодная, – буркнул мальчик и начал есть.

– Дорогой, когда тебе надо в театр? – спросила Джейн.

– До десяти.

– Я тебя подвезу. Собираюсь заехать в театр, кое-что выяснить и взять свой альбом с набросками. А потом хочу поработать дома. Ты сам доберешься обратно?

– Конечно. Там сегодня утренник. Я, может, пообедаю в «Зеленой комнате»[8]8
  Артистическое кафе, названное по одноименной пьесе Уильяма Сарояна, посвященной театру.


[Закрыть], а после спектакля попрошу Найджела меня подбросить. Он не откажет. Как и раньше не отказывал. Без пятнадцати десять Джейн высадила Гриффина у служебного входа и, поцеловав на прощание, отправилась в бутафорский отдел.

А он зашел в свою уборную, взял текст, выкурил недозволенную сигарету и, заложив за ухо карандаш, пошел на сцену. Джонатан и Зои уже ждали его.

– Итак, что мы будем делать?

– Мы собираемся поболтать. Сегодня у нас необычная репетиция. Поэтому здесь нет никого из рабочих сцены.

– Хорошо…

Артисты были заинтригованы, но почли за лучшее вопросов не задавать.

Зои в доходившем до колен свободном белом хитоне из чистого хлопка выглядела великолепно. Она обошлась без косметики, а волосы стянула в конский хвост черной лентой.

Джонатан, как всегда, был в отутюженных, прекрасного покроя брюках и полосатой синей рубашке, аккуратно заправленной под узкий кожаный ремень, в котором Гриффину увиделось нечто угрожающее. На ногах – кожаные сандалии. Ногти босых ног ухожены так, словно над ними поработала профессиональная педикюрша. Впрочем, скорее всего, так оно и было.

Гриффин почувствовал, что сам он смотрится как-то непрезентабельно в своих мешковатых шортах, расстегнутой рубашке, коричневых мокасинах и без носков. Отвернувшись, он украдкой застегнул две пуговицы на рубашке и одернул шорты, чтобы выглядеть поприличнее.

Джонатан занял место в центре сцены и сказал:

– Садитесь.

Гриффин и Зои устроились на ступенях левой ведущей со сцены лестницы и разложили уже и без того испещренные пометками тексты ролей.

– Сегодня я хочу особо поговорить о подтексте, – начал Джонатан. – О том, что не написано, но явно подразумевается, не сказано, но имеет колоссальное значение для понимания того, как вам строить ваши роли и какими мы видим ваших персонажей…

Гриффин выпрямился. Зои непринужденно положила ему руки на плечи, и в этом жесте ощущалась явная симпатия. За последние несколько месяцев они крепко сдружились и целиком доверяли друг другу – как частенько случается между актерами, сблизившимися во время игры.

– На репетициях мы уже обсуждали многое, например, то, что актер должен знать, где был его персонаж до своего выхода на сцену и куда направляется, когда уходит. Это вещи элементарные. Нам всем известно – те, кого вы играете, появляются не из боковых кулис и уходят не в актерские уборные. Но гораздо важнее, и я хочу внушить это вам обоим: выходя на сцену, вы еще понятия не имеете, что собираетесь сказать и что вам ответят другие. Или что должно произойти потом. В пьесе всегда есть только теперь и никакого предвидения дальнейшего. Вы не представляете последствий происходящего. Вы не знаете ничего. И мы должны поверить, что вы действительно ничего не знаете…

Зои убрала с плеч Гриффина руки и подсунула их под себя. Волосы ее свесились вперед.

– Конечно, вам необходимо выучить текст. Но вы должны его знать настолько хорошо, настолько абсолютно, чтобы иметь возможность забыть, что вы его знаете. Добивайтесь того, чтобы строки возникали в голове как естественная реакция на происходящее. Как если бы вы в жизни отзывались на возникшую неожиданно ситуацию.

Зои подняла голову и кивнула.

Гриффин пошире расставил колени.

– Шекспир, – продолжал Джонатан, – был одержим определенными проблемами, определенными отношениями, определенными ситуациями. Они у него постоянно повторяются, выраженные все с большей определенностью по мере продвижения от пьесы к пьесе.

Режиссер отвернулся и закурил сигарету. Гриффин и Зои смущенно потупились. То, что сделал Джонатан, было категорически запрещено.

А он тем временем обратил лицо к ним и, резко взмахнув сигаретой, выпустил дым вверх, в луч освещавшего сцену одинокого прожектора.

И внезапно они как будто оказались внутри «спектакля», в процессе создания не опробованного и не отрепетированного действа.

– Вот видите. – Джонатан вынул из кармана брюк портативную пепельницу и, открыв ее, стряхнул пепел. – Всегда найдется нечто неожиданное, к чему вы должны быть готовы. Геро – распутная женщина или нет? Клавдио считает, что да. Но как он мог этого ожидать? А Офелия? А Дездемона? Как насчет них? Предала Джульетта Ромео или нет? Справедливы ли выдвинутые против них обвинения? Мы-то с вами знаем. А Гамлет, Отелло, Ромео? Это покажет только их дальнейшее поведение. А пока мы должны верить в возможность того, что Гамлет, Отелло, Ромео и Клавдио поддадутся сомнению. Ибо без этой возможности нет интриги, а без интриги нет и самой пьесы. В нашем случае зрители знают, что Геро невинна. Вся ситуация искусственно подстроена, чтобы разлучить возлюбленных. Итак – если нам известно о ложности обвинений, в чем состоит интрига?

– В том, что мы не знаем, поверит ли в эти обвинения Клавдио, – ответил Гриффин.

– Именно. Потому что мы предполагаем, как он поступит, если поверит. Приведи мне его слова.

– Он сказал: «Если я увижу этой ночью что-нибудь такое, что помешает мне жениться на ней, я завтра в той самой церкви, где хотел венчаться, при всех осрамлю ее»[9]9
  У. Шекспир. Много шума из ничего. Акт III, сцена 2. Перев. Т. Л. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть].

– А теперь напомни, что мы говорили о его словах на репетициях.

– Что они бессердечны. И открывают в нем нечто такое, что нам может не понравиться и чего мы не захотим принять.

– Что именно?

– Ну, он эгоистичен, инфантилен. И… – Гриффин запнулся.

– И что еще?

– Он горд.

– Совершенно точно. Вот тут-то Шекспир предрекает ему большое несчастье: если гордость лишает его рассудка, он готов совершить ошибку.

– Да.

– Но какова природа его гордости?

– Во-первых, он из хорошей семьи. Гордится своим происхождением.

– Еще?

– Не знаю… Он горд, и все…

– Нет. Тут нечто большее. Чем он занимается?

– В смысле профессии?

– Да.

– Он солдат.

– Вот видишь… солдат. А что солдаты больше всего ценили в людях? Особенно тогда, – пожалуй, гораздо больше, чем сейчас?

– Умение побеждать.

– А еще больше? Гораздо больше?

– Что же?

– Честь.

Гриффин молчал.

– Честь превыше всего, – продолжал Джонатан. – Превыше всего остального. Итак, честь, а не сердце движет им, когда он говорит, что готов осрамить Геро. Если она наставила ему рога, то он собирается опозорить ее публично, понимая, что для женщины ее звания и положения не может быть ничего страшнее. Другими словами, собирается погубить ее – навсегда. После такого ее уже никто не возьмет в жены. Что говорит Офелии Гамлет? «В монастырь – и поскорее. Прощай»[10]10
  У. Шекспир. Гамлет. Акт III, сцена 8. Перев. М. Л. Лозинского.


[Закрыть]. Не забывайте, что во времена Шекспира под словом «монастырь» могла подразумеваться и так называемая «девичья обитель», то есть публичный дом. Неудивительно, что девушка помешалась. И неудивительно, что Геро «умирает». Шок от подобных обвинений безмерен, если знаешь, что невиновен.

– Да. – Гриффин отвел глаза. Он все еще не понимал, куда клонит режиссер. – Это определенно делает Клавдио более жестоким, чем я себе представлял раньше, – наконец проговорил он.

– Ну, он ведь – солдат. А для солдата жестокость – качество необходимое. И она же – неотъемлемая составляющая чести. Это, вероятно, первое, что узнал Клавдио, став взрослым.

– Согласен.

– Кстати, тебе не следует сидеть в такой позе, когда ты в шортах. Не расставляй колени. И в следующий раз надевай под шорты трусы.

Гриффин поспешно сдвинул ноги и вскочил.

Господи… Что такого я сделал?

– Вот видишь. – Джонатан улыбнулся, достаточно беззлобно, но с оттенком явного превосходства. – Теперь ты знаешь, каково это – почувствовать себя на месте Геро.

Гриффин отвернулся.

– Не надо смущаться, – сказал режиссер. – Я же не настолько глуп, чтобы вообразить, будто ты со мной заигрываешь. Верно?

– Естественно.

– А ты, Зои, почему все время молчишь?

– Просто соображаю, не видно ли чего лишнего у меня из-под платья.

Эта реплика разрядила обстановку. Даже Гриффин вынужден был рассмеяться.

Умненькая девочка, подумал он. Надо не забыть ее потом поблагодарить.

Джонатан загасил сигарету и спрятал пепельницу в карман.

– Знаете, почему я решил вызвать сегодня вас двоих? Вас, а не всю труппу? Потому что… вы молоды. И мне редко приходилось встречать двух молодых актеров такого большого дарования. Я призываю вас – никогда не расслабляйтесь и используйте все возможности, которые таятся за каждым словом, произнесенным вами со сцены, за каждым жестом, каждым шагом по сцене, каждым взглядом, куда бы вы ни смотрели. И главное – слушайте. Постоянно слушайте, помня, что вы ничего не знаете. Упала булавка – вы обязаны услышать. Что бы это значило? Расправила крылья муха – вы обязаны заметить. Даже если кто-то чуть подастся в вашу сторону – вы и это обязаны сразу уловить. Ничто из происходящего в вашем присутствии не должно остаться незамеченным. Это не значит, что вам следует реагировать абсолютно на все, но нужно все осознавать, чтобы, когда потребуется или окажется уместной ваша реакция, она вытекала из всей предшествующей цепи событий. Многое из сказанного вам уже известно, но я хочу, чтобы это закрепилось в вашем сознании. Сейчас, когда «Буря» и «Много шума…» идут, причем, я бы отметил, с большим успехом, для вас настал опасный период. Возможно, самый опасный период для актера. Потому что вы можете легко потерять с таким трудом наработанную напряженность. Можете стать слишком уверенными в себе, слишком самонадеянными и расслабитесь. А зрители это моментально почувствуют. Они всегда чувствуют, когда кто-то работает не в полную силу. Это понятно?

– Да, Джонатан.

– Да. Спасибо, Джонатан.

– А теперь – какие у вас планы насчет обеда?

– Я встречаюсь с Ричардом в «Бентли», – сообщила девушка.

– С Ричардом Хармсом?

– Да.

– Я считал, ты с ним порвала.

– Нет. Пока нет, – улыбнулась Зои.

– А ты, Гриффин?

– Собирался поесть в «Зеленой комнате».

– Один?

– Да.

– В таком случае пошли со мной в «Даун-стрит». Времени до дневного спектакля как раз хватит. Если, конечно, тебе не надо сначала домой.

– Нет, не надо. С удовольствием.

Зои поцеловала обоих мужчин, взяла свой текст и удалилась.

– Пошли через главный вход, – предложил режиссер, спускаясь в зал.

– Ведите. – Гриффин подхватил рукопись пьесы. – Я за вами следом.

3

Пятница, 3 июля 1998 г.

В час пятнадцать пополудни Джейн сидела за кухонным столом с альбомом набросков и подборкой материалов по средневековым витражным окнам и изображениям святого Георгия и дракона. Она считала огромным преимуществом своей профессии то, что половину работы можно было делать дома.

Стоял июль, и, как обычно летом в последние годы, Южный Онтарио накрыла волна жары. А вместе с жарой пришла влажность, заставлявшая несколько раз в день менять одежду.

Джейн казалось, что она снова очутилась в дельте Миссисипи, и временами ее удивляло, почему окружающие не говорят так, как говорили все в ее детстве – в стиле романов Уильяма Фолкнера и пьес Теннесси Уильямса. По крайней мере, этим летом в Стратфорд согласилась приехать Аманда Уингфилд, которая четыре-пять раз в неделю появлялась в «Стеклянном зверинце». А где остальные? Почему ее друзей и соседей не зовут Бланш и Альма, Бейард и Квентин – почему они не те, кто прожигает жизнь на диете из слишком обильной выпивки и слишком цветистых речей, постепенно угасая в некогда роскошных усадьбах?

Представлены были все атрибуты жизни в Луизиане – соответствующая одежда, разнообразные средства борьбы с жарой. Крутились потолочные вентиляторы, таяли кубики льда в высоких запотевших стаканах с холодными напитками, из открытых соседских окон лилась меланхоличная музыка. В ходу были только свободные, просторные платья, рубашки и брюки. Порой по целым дням обходились вовсе без обуви; волосы постоянно стягивали на затылке, чтобы не лезли в лицо.

В июне, июле и августе не стесненная ничем грудь считалась в порядке вещей – это был сезон узаконенной демонстрации естественных форм. Попытаешься противиться этому – и тело начнет задыхаться. Продажа антиперспирантов подскакивала на двадцать процентов. Счета за расход воды взлетели выше крыши. И день за днем, день за днем девяносто, девяносто пять в тени[11]11
  90–95° по Фаренгейту – примерно 32–35° по Цельсию.


[Закрыть].

И все же, несмотря на расслабленные дни и знойные ночи, это был не старый добрый Юг ее детства, хотя сходства хватало. Например, старинные дома, которые Джейн до сих пор называла довоенными, потому что многие из них напоминали построенный до Гражданской войны дом, в котором она родилась. Родилась в буквальном смысле слова. Ее бабушка, чья мать в 1860-х годах ребенком пострадала от жестокостей янки, не признавала больниц. В больницах все умирают, говаривала она, потому что видела, как скончался ее отец под представлявшимся ей безжалостным ножом эскулапа из Нью-Йорка. Поэтому Джейн появилась на свет дома – в огромной кровати своей прабабушки Оры Ли Терри.

И получила ее имя.

Войдя в возраст – так у нее на родине называли достижение совершеннолетия, – Джейн потихоньку ускользнула из дома – настолько далеко, насколько позволяли ей средства. И окунулась в другую культуру, о которой так много слышала во время тревожных лет вьетнамской войны. Эта культура существовала на одном со Штатами континенте, но американцы будто не замечали ее, заявляя, что там, в Канаде, никакой культуры вовсе нет, не говоря уже о такой, которую можно было бы назвать канадской.

Вопреки этому утверждению, Джейн обнаружила в Торонто, Монреале, Ванкувере и Виннипеге бурлящие центры творческой активности, где сразу попыталась найти работу. Джейн была даровитым художником и рассчитывала устроиться в театр. И это ей удалось. Поначалу ее привлекал дизайн костюмов, – и декораций тоже, – однако верх взял театральный реквизит. Это реальные вещи, говорила Джейн. Мне нравится держать их в руках. И вот теперь, через одиннадцать лет после того, как она пересекла границу, Джейн работала в Стратфорде, была замужем за Гриффином Кинкейдом, жила в послевоенном доме на обсаженной деревьями улице в довольно красивом и очень милом ее сердцу городке. Здесь вполне хватало культуры, и Джейн в ней процветала.

Ну ладно, хватит мечтаний, решила она. За работу. К витражам и этому проклятому, ускользающему лицу…

Каждое утро и каждый вечер слетались вороны. На Камбриа-стрит их было почему-то больше, чем в других домах, которые Джейн и Гриффин снимали в Стратфорде.

– Мы можем купить этот дом, – сказала она Гриффину после ужина. – Должны. Я очень его полюбила – много лет мне не было так уютно. Наверняка и ты чувствуешь то же самое. Ощущение полной удовлетворенности.

Они решили перед сном выпить по последнему бокалу вина на задней веранде. Гриффин в этот вечер не играл – редкий случай. Но он почти никогда не участвовал и в дневных, и в вечерних представлениях.

Вороны, собиравшиеся на ночлег, кричали со всех сторон – с севера, юга, востока и запада: Сюда! Сюда! Домой! Домой!

Джесс в этот день куда-то уехал, и садовник Люк работал один. Он с яростной сосредоточенностью орудовал лопатой, взрыхляя землю для новой клумбы и внося в нее удобрения из пакетов. Гриффу и Джейн такое непрерывное копание казалось просто сумасшествием.

– Этот тип одержим, – заметил Гриффин.

– Прокопает землю насквозь до Китая, – улыбнулась Джейн. – Утром так и сказал: «Прокопаю до Китая». Как маленький.

– Надеется, что цветы распустятся с двух концов, – отозвался муж.

– Было бы здорово. – Джейн взяла его за руку. – Мне очень хочется, чтобы тебе здесь так же нравилось, как и мне.

– Мне нравится.

– Тогда почему бы нам не купить этот дом?

– Потому что мы не можем себе этого позволить.

– Чем дольше мы тянем, тем он становится дороже. Деньги, которые мы платим за аренду, никогда не вернутся. И Майкл, наш повышающий аренду хозяин, вечно не будет ждать. Сейчас он согласен сдавать, но рано или поздно захочет продать дом.

– Я знаю, но…

– «Знаю, но…» Ты всегда так отговариваешься.

– Мы не можем поступать безответственно.

– Владеть домом как раз ответственно. Именно в этом обязанность родителей. Мы должны купить дом ради Уилла. Ради нас. Ведь у нас будут еще дети…

Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

– Разумеется.

– Я прикинула цифры, – сообщила Джейн.

– Я так и подумал, что ты этим займешься. – Гриффин сжал ей руку и тут же выпустил…

– Но кто-то ведь должен. Это моя работа.

– А я считал, что это работа Фрэнка Уэббера. Иначе зачем тратить на него уйму денег. Ему полагается держать нас в курсе нашего финансового положения.

– Я уже с ним переговорила.

– Да ну?

– В самом деле. И он сказал, что мы можем осилить дом.

– Я не хочу ничего осиливать. Я хочу это сделать с абсолютной уверенностью. И в должное время. А такое время настанет, когда моя зарплата сравняется с твоим доходом.

– Не говори так. Пожалуйста, не надо. Мой доход принадлежит нам обоим. Нам всем троим. Я родилась богатой – вот и все. И не хочу, чтобы это как-то влияло на наши отношения.

– Это и не влияет. Ты прекрасно знаешь. Просто… просто я так воспитан. Мужчина платит за себя сам. За себя и за своих детей.

– Мне кажется, это немного устарелый взгляд…

– Только не для меня. Так поступал мой отец, брат, и я хочу жить так же. Жду от себя того же. Надеюсь, ты поймешь мои чувства. – Он снова взял ее за руку. – Тебе пришлось с трудом выбираться из денежной ловушки. А теперь, тоже с трудностями, нам с тобой надо пробиваться в мир денег. Чем я и горжусь. Любое наше достижение, все, что мы имеем, оплачено – наличными.

Джейн вздохнула, потом неожиданно рассмеялась.

– Знаешь, есть такая песня, – сказала она. – «Два разных мира». Это мы. Мы принадлежим к двум различным мирам. И иногда я это проклинаю.

Гриффин улыбнулся:

– О Джейн, у нас нет выбора. Но на планете не существует другого мира, который я бы предпочел моему собственному.

Ворон становилось все больше на засыхающем ореховом дереве. Некоторое время слышались только шуршанье их крыльев и скрип ветвей.

– Попытка исчерпана? – спросила Джейн.

– Исчерпана, – ответил муж. – Выпьем еще по одной?

– Давай.

Грифф поднялся, взял стаканы и удалился на кухню.

– Через час стемнеет. Может, хватит копать? – обратилась Джейн к Люку.

– Нет. Буду копать, пока все не сделаю.

Джейн вернулась мыслями к Гриффину. В чем дело? Что с ним? Неужели он никогда не смирится с тем, что я богата? В конце концов, я же не кичусь этим. Просто у меня в банке лежит немного денег. Но он прав в одном: я знаю, что у меня всегда будет доход. А он о себе этого сказать не может.

Гриффин мог рассчитывать только на те деньги, которые зарабатывал – день за днем, сезон за сезоном. А ведь он, черт побери, мужчина!

Джейн улыбнулась. Муж все же позволил ей оплатить две вещи: «лексус» и Мерси Боумен, без которой, учитывая их работу и факт существования Уилла, они бы просто пропали.

Джейн снова вздохнула. Приходилось признать, что в вопросе о доме Грифф был непреклонен, дверь между нею и Гриффом оставалась закрытой, и об этом можно было только сожалеть.

Оглашая окрестности сиреной, в конец улицы, к больнице, промчалась «скорая помощь». Кто-то умирал, рождался, кого-то спасали от смерти.

Солнце начало заходить. Перевалило за девять.

Люк копал все глубже.

Джейн молчала.

Именно так все и делается. Главное – неустанный труд. В голову ей пришла мысль о Моцарте и гусином пере, наготове лежащем на листе бумаги. Сады. Музыка. Все это – труд.

Вернулся Гриффин и подал ей стакан. Следом прибежал Редьярд, сел подле Джейн и стал смотреть на ворон.

Джейн закурила и сделала два больших глотка вина. Погладила бархатистые уши пса. А когда наконец заговорила, речь ее казалась арией, исполняемой со странной, волнующей монотонностью – арией из оперы на тему о владении домом.

– Если у нас будет собственный дом, мы от этого только выиграем, – начала она.

Гриффин вздохнул: он понял, что жена готовится произнести речь.

– …не надо. Не отмахивайся. Послушай меня. Тебе всегда придется переезжать с места на место. Такова участь всех актеров. Это твоя работа – находиться там, где ты нужен. Но, видит бог, это не значит, что ты должен там потеряться. Вы, актеры, тоже люди – с человеческими потребностями и наклонностями. И вам необходима некая точка опоры, чтобы выжить. Иначе вы однажды выйдете в мир и больше не вернетесь, потому что некуда будет возвращаться, когда потерпите неудачу. А это непременно произойдет. У тебя уже бывали неудачи и будут еще. И у меня тоже. Таков театр. Неудачи случаются у всех. Все дело в том, как их пережить. Господи, Грифф, – рассмеялась она. – Неужели я одна была свидетелем твоей карьеры? Неужели ты сам все забыл? Не помнишь, через какой ад тебе пришлось пройти? И протащить нас с Уиллом? Все те годы, когда почти получалось – но только почти. И знаешь, любимый? У тебя всегда было куда вернуться – ко мне. Я – твой дом. Ты это знаешь? Там, где находилась я, ты был в безопасности, что бы ни случилось. Но если я тебе нужна – а я тебе нужна, это точно, – необходимо такое место, где я могла бы находиться.

Люк перестал копать, вынул похожий на тряпку платок и вытер лицо и шею.

Гриффин пригубил вино.

– Нам нужна стабильность, дорогой. Я одна воспитываю Уилла. И, слава богу, есть еще Мерси. А ты и сейчас уже появляешься здесь нечасто. Я понимаю, это не твоя вина, – поспешно добавила Джейн. – Мне тоже не удается бывать дома столько, сколько хотелось бы. Но именно я должна гарантировать: если что-то пойдет не так, для нас все останется по-прежнему. Для нас для всех.

– Джейн, мне не нужен дом, – сказал Гриффин. – По крайней мере, теперь. – Он понизил голос, чтобы не услышал Люк: – Купить этот дом, учитывая мое финансовое положение, значило бы загнать себя в ловушку. А я не хочу в ловушку. Слишком рано. И на этом я закрываю тему. Просто еще слишком рано.

Он откинулся на спинку стула.

Джейн была раздавлена.

Что он подразумевает под ловушкой? Ее, Джейн? Их семью? Уилла, Мерси, Редьярда? Счастливые дни, прожитые вместе?..

– Ловушка?

Гриффин поднялся.

– Пойду приму душ. Потом я ухожу.

Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

Джейн отвернулась.

– О’кей, – пробормотала она. – Прекрасно. Конец истории.

Ничего не ответив, Гриффин взял свой пустой стакан и вернулся в дом, Редьярд остался с Джейн.

Я… не заплачу. Все пройдет. Я больше не стану поднимать эту тему. Пока. Надо вести себя умнее. Он волнуется – тревожится о следующем сезоне: пригласят его снова или нет и какие дадут роли…

И все-таки Джейн была расстроена. Она не видела никаких причин, почему бы ей самой не купить этот дом.

Провались пропадом, эта его ловушка. Будь проклята.

Она, Джейн, сумеет найти выход. И откроет дверь в дом номер 330 по Камбриа-стрит, Стратфорд, Онтарио, где сидит сейчас на задней веранде, глядя на спящих ворон.

Джейн посмотрела вверх и, сама того не сознавая, принялась сквозь слезы считать на небе звезды.

– Стоп, – прошептала она себе.

Но продолжала считать и какое-то время не могла остановить поток слез. Все это слишком напоминало ее собственный побег из ловушки детства: семейные деньги, на роду написанная доля стать женой какого-нибудь владельца плантации и покорно повторить судьбу матери – рука, безвольно вложенная в руку отца Джейн при венчании, и последующая череда нежеланных детей, нежеланных светских обязанностей и привилегий. Добро пожаловать в Плантейшн, штат Луизиана, – царство хлопковой коробочки, хлопковой королевы и хлопкового вредителя, водяного щитомордника, – хотя о последнем обычно никто не вспоминал. И теперь еще царство табака. С начала 50-х, после изобретения искусственного волокна, табак стал конкурировать на полях с хлопком, и деньги потоком хлынули в Дельту. О господи, как она все это ненавидела и хотела одного – сбежать. На Север. Только на Север. Как можно дальше от настырных собственнических голосов и цепких собственнических пальцев – мое, мое, мое – наши дети, наша земля, наше положение в обществе. И Ора Ли Терри повернулась спиной ко всему этому, щелкнула каблучками своих рубиново-красных лодочек и стала просто Джейн.