Текст книги "Бунт в "Зеленой Речке""

Автор книги: Тим Уиллокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Глава 27

Братки один за другим выскальзывали из-за навеса и бесшумно, как болезнь, приближались с противоположной стороны рабочего двора двумя группками по пять-шесть человек в каждой. Когда расстояние сократилось до пяти метров, Галиндес сдернул с поддона кирпич и наотмашь швырнул его в гущу нападавших. Послышался тупой удар и стон: одна из теней пошатнулась и рухнула на колени. Клейн, переводя луч фонарика с одной группы на другую, выхватывал из тьмы злые черные лица людей, которых смешали с грязью, чуть не сожгли заживо, и теперь они жаждали мстить всем, у кого была светлая кожа. Клейна охватил ужас. Выхватив из кармана револьвер, он сунул его под луч и закричал:

– Никто не должен умереть!

Эхо усилило его голос и сделало более угрожающим.

– У него пушка!..

Продвижение обеих групп замедлилось: они разошлись подальше, но продолжали приближаться. Клейну приходилось выбирать: стрелять или не стрелять. Тратить патроны ему не хотелось – всего пять штучек против десятка здоровенных мужиков. Но третьего не дано, выжидать бесполезно. Смерть дышала ему в лицо…

Он уже опустил было палец на спусковой крючок, когда рука Эбботта легла ему на плечо.

– Иди в „Реку“, – приказал Генри и, подтащив к себе, развернул и подтолкнул к ступенькам, уходящим в воду. Клейн стал бочком отходить, не сводя глаз с нападавших. Эбботт толкнул Галиндеса вслед за доктором. Если до сих пор Эбботт держался в тени, то теперь его фигура вырисовывалась во всем своем великолепии, а бейсболка, торчком стоящая на голове, придавала вид какого-то невероятного короля нищих на средневековом дебоше. Братки по крови увидели его в первый раз и замялись, остановившись широким полукругом.

– Господи Иисусе!..

– Мать его…

Эбботт остановился и, взяв с кучи кирпичей на поддоне молоток каменщика, выпрямился и развел руки.

– Я предупреждаю вас: „Река“ принадлежит мне!

Его голос несколько раз прогрохотал эхом в скользких, мокро блестящих стенах тоннеля, как голос разгневанного языческого божества.

Братки стушевались, решая, идти ли им вперед или отступить. Спускаясь по лесенке, Клейн продолжал освещать их лица. Тепловатая вода плескалась вокруг его лодыжек. Наконец доктор нащупал ногой дно. По колено в грязной воде он ступил в тоннель. Галиндес уже прошел пол-лестницы. Чернокожие негромко переговаривались на площадке. Самый нетерпеливый хищно пригнулся и рванулся вперед, сверкнув лезвием ножа, зажатого в кулаке. Эбботт взмахнул молотом, со свистом описав крутую дугу, и под сводами тоннеля послышался мокрый хруст. Нападавший беззвучно рухнул на каменный пол.

– „РЕКА“ ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ!

От гулкого рева Эбботта у Клейна волосы встали дыбом. Окружавшее гиганта полукольцо смешалось, братки отступили на полшага. Галиндес проскочил мимо Клейна и скрылся в устье тоннеля. Клейн двинулся за ним, держа револьвер так, чтобы братки его видели.

– Генри!

Эбботт медленно опустил руки, не спуская глаз со своих противников. Внезапно – или так показалось Клейну оттого, что братки всем полукругом дружно отпрянули назад, – Эбботт прошел к штабелю стройматериалов. Остановившись, он заткнул молоты за пояс. Чернокожие парни не шевелились: казалось, они заинтригованы действиями великана не меньше Клейна.

– Генри!

Эбботт наклонился и одним махом вскинул мешок цемента на левое плечо так же легко, как надевал шапочку. Клейн решил, что остатки разума покинули несчастного Эбботта.

– Генри, шевели задницей!..

Эбботт неторопливо повернулся к банде спиной и затопал к потоку, легко удерживая на плече мешок. Никто его не преследовал. Спустившись по ступенькам, Генри ступил в воду. Он ничуть не изменился в лице, а глаза, как заметил Клейн, блестели непонятным светом.

– Идите за мной, – приказал Эбботт.

Он прошел вперед, не обращая внимания на сопротивление воды. Клейн оглянулся: братки столпились на краю платформы.

– Мы еще доберемся до ваших белых задниц, твари!

Невероятно яркий после темноты луч фонаря ударил Клейну в глаза и ослепил его. Тут же с платформы меткой рукой запустили кирпич, и он попал прямо в грудь доктору. Тот охнул и пошатнулся; пол выскользнул у него из-под ног. Клейн успел только вымолвить „Черт!..“, прежде чем шлепнулся в воду, и та поглотила его с головой. В голове тотчас замелькало: не открывай рта… не дыши… Боже упаси глотнуть!.. Он перевернулся лицом вниз, отчаянно скребя руками и ногами по предательски осклизлому дну тоннеля. Только не открыть бы рта… Чьи-то руки подхватили и выдернули его из воды. Когда Клейн почувствовал дуновение воздуха, его моментально вырвало слюной и обжигающим желудочным соком. Свет плясал на поверхности бегущего под ним потока. Клейн наконец встал на ноги и пошел, по-прежнему поддерживаемый с обеих сторон. Протирая глаза, он представил себе гнусный бульон из болезнетворных бактерий, кишмя кишащих у него под веками. Волосы с застрявшими в них кусочками фекалий облепили его лицо. Клейн с всхлипом втянул воздух.

– Я в порядке, – пропыхтел он.

Сбросив поддерживающие его руки, он, спотыкаясь, пошел вперед. Одной рукой он по-прежнему сжимал фонарь, а другой – револьвер. Он не вдохнул и не глотнул насыщенной дерьмом воды, чего боялся пуще смерти. На минуту остановившись, он обернулся: они отошли от устья тоннеля метров на семь. Эбботт и Галиндес ждали: Галиндес озабоченно, а Эбботт безмятежно. Клейн неожиданно почувствовал себя дураком, но это его привычное, относительно нормальное состояние. Клейн засунул револьвер в карман и соскреб с лица волосы. Дыхание его успокоилось, он выпрямился во весь рост, надеясь, что выглядит более-менее достойно.

– Идите за мной, – сказал он.

Они двинулись дальше. То и дело они проходили мимо каменных ниш в стенах с негорящими лампами в проволочных каркасах. Эти лампы навели Клейна на мысли о Деннисе Терри, и он от души понадеялся, что тот на своем пути в блок „С“ добился большего успеха. За его спиной Эбботт с мешком цемента на плече замурлыкал какую-то мелодию могильным голосом. Что-то смутно припомнилось. Ба, да это псалом… Клейн узнал мелодию, но слова забылись намертво. Одна строчка всплыла в памяти сама собой: „…и сделал эти ноги в давние времена…“ Слова к мелодии подходили, но больше Клейну ничего не вспомнилось. Он подумал, как далеко разносится по воде пение Эбботта, но просить гиганта замолчать не стал. Шлепая по воде, Клейн задумался об изменениях в поведении Эбботта за последние часы. Люди, страдающие от шизофрении, в стрессовой ситуации часто впадают в острый психоз. Речь великана стала более плавной, возможно даже по-своему более связной. Клейн был не в состоянии оценить логику вселенной Эбботта, где царило Слово. До Клейна дошло, что Слово могло окончательно подчинить себе разум гиганта, и у него по спине побежали мурашки. Он оглянулся. Эбботт продолжал жужжать себе под нос; свисавшие из-за пояса рукоятки молотов покачивались в такт движению. Клейн с досадой припомнил, что после убийства своей семьи Эбботт распевал гимны над ее огненной могилой. Доктор не умалял своего влияния на Эбботта и уважения, с которым тот к нему относился, и высоко ценил это. Но ведь и семья была гиганту не менее дорога… Через несколько метров у перекрестка тоннелей Клейн с удовольствием пропустил Эбботта вперед.

Впереди открылся новый проход, перпендикулярный их тоннелю. Поток, с которым они пришли, вливался в другой, несущийся слева направо. Диаметр поперечного тоннеля был сантиметров на шестьдесят больше, и вода по нему текла намного быстрее. Старый тоннель продолжался и на другой стороне потока: из него в поперечный тоннель тоже вливались нечистоты. Клейн искренне надеялся, что им не придется идти против течения.

– Куда идем? – спросил он.

– На запад, – ответил Эбботт.

– Я забыл свой компас дома, – сказал Клейн, – и могу разве что отличить верх от низа.

– Тогда вниз по течению, – пояснил Эбботт.

– Тихо! – воскликнул Галиндес.

Клейн прислушался: из тоннеля за ними послышалось шлепанье ног и неясные голоса. Доктор не удивился. Парни, с которыми они столкнулись, были молодыми братьями по крови, ветеранами уличных битв в Дип-Элеме и Сан-Антонио, где беспощадная формула „жизнь за жизнь“ неукоснительно выполнялась, имея силу математического закона. Так просто они не отпустят трех бледнолицых, нанесших им тяжелое оскорбление.

– Ступай вперед, – предложил Клейн.

Эбботт шагнул в новый тоннель, и вода поглотила его до самых бедер; Клейн скривился. Придерживаясь за стенку, он прыгнул вниз, погрузившись по пояс, но не поскользнувшись. Галиндес последовал за ним. Мимо проплыла темная масса, и Клейн втянул живот, чтобы не коснуться, обругав себя за щепетильность. Он ведь доктор, черт возьми, и не должен быть брезгливым. Клейн старался не думать о микробах, омывавших сейчас его гениталии.

– Три к одному, что они нас потеряют, – подсчитал Галиндес.

– Нет, – ответил Эбботт. – Они пойдут вниз по Реке, как и надо.

Клейн мысленно согласился с гигантом: идти по течению – наиболее естественный путь. Эбботт двинулся вперед.

По стороне этого тоннеля тянулась пятнадцатисантиметровой ширины площадка, по которой то и дело пробегали крысы. В отличие от микробов, которых нельзя разглядеть или потрогать, присутствие этих грызунов Клейна не беспокоило, он ведь мужик крутой! Этот отрезок тоннеля оказался намного длиннее прежнего, и доктор вскоре потерял ориентацию в пространстве и времени. Они прошли еще один перекресток, за ним третий, четвертый и пятый, и все они вливали свое мерзкое содержимое в главный поток, все больше его углубляя. Идти становилось все труднее. А может, Эбботт пропустил нужный поворот, и тоннель внезапно откроется прямо в Мексиканский залив?.. До него наверняка осталось не так уж далеко. Эта мысль Клейну понравилась. Прости, Девлин, простите, пациенты, я поплыл в Нью-Орлеан. Или в Веракрус. Или в Рио… Идти стало совсем тяжко, и Клейн начал задыхаться, то и дело смаргивая липкую грязь, стекавшую с волос прямо в глаза. А Эбботту вода доходила всего лишь до пояса, и он с каждым шагом удалялся все больше. Иногда Клейн терял его из виду, и тогда его охватывал страх, что Слово приказало Эбботту бросить их здесь или просто забыть об их существовании, оставив на произвол судьбы и повисшим у них на хвосте кровожадным браткам. На запад, черт возьми… Клейна обуял приступ клаустрофобии; он оглянулся: потное, поклеванное оспой лицо Галиндеса маячило метром дальше. Приступ клаустрофобии прошел. Один он, по крайней мере, не умрет. Вода доходила доктору уже по самые подмышки, и каждый шаг требовал все больших усилий, увеличивая опасность оступиться и снова нырнуть в экскременты. Но на этот раз запыхавшемуся Клейну не удастся задержать дыхание, и он хлебнет от души. За его спиной послышался плеск, взрыв ругательств. Затем вновь все стихло. Братки догоняли. Клейн поднял фонарик повыше, направив его луч в глубь тоннеля.

Эбботта не было.

Спокойней, приказал себе Клейн. Продолжай двигаться. Ты же хладнокровный парень, имей гордость. Ерунда все это. Твой отец отметил свое двадцатилетие бойцом Первого батальона морской пехоты на Гуадалканале в ожидании эвакуации после того, как получил в брюхо пятнадцать сантиметров японского штыка. Ерунда все это. Отец умер от двух выкуриваемых ежедневно пачек „Пэл Мэл“ задолго до того, как Клейн угодил в тюрьму. Возможно, своим пребыванием здесь Клейн позорит память отца: как же, тот провел три месяца в непрерывных боях в джунглях, в то время как сын три часа прогуливается по темной тюрьме. Ерунда все это, Клейн… Но будь это и на самом деле ерунда, Рей все-таки надеялся, что кто-нибудь оценит и его путь. Может быть, отец, где бы он ни был… Клейн по-прежнему не видел Эбботта, но почему-то ему стало немного легче.

Впереди справа открылся еще один тоннель. Подходя к нему, Клейн снова услышал мычание Эбботта.

Этот тоннель был такого же диаметра, как и первый, и его дно находилось примерно на метр двадцать выше. В отверстии тоннеля появился Эбботт. Тоннель за его спиной отходил от основного под острым углом. Клейн передал фонарь Генри и, нащупав нижнюю кромку тоннеля, оттолкнулся и вполз на нее. Его пальцы погрузились в невообразимую податливую кашу; встав на колени, доктор потер руки в воде. Галиндес вскарабкался за ним.

Клейн забрал фонарь, и они зашагали вверх по течению вслед за Эбботтом. Глубина здесь была всего сантиметров Пятнадцать, и путники ускорили шаг. Зато теперь они производили намного больше шума, а пустой тоннель еще и усиливал звуки.

Спустя некоторое время Галиндес подал голос:

– Они идут за нами.

Эбботт остановился. Пятно света от фонаря Клейна упало на дыру в стене тоннеля примерно ста двадцати сантиметров в диаметре. Эбботт одним движением плеча сбросил мешок с цементом и уложил его в устье отверстия.

– Пришли, – сказал великан. – Здесь Река кончается.

Клейн посветил фонарем в последний тоннель, уходивший вверх под углом в сорок пять градусов. Стены гладкие, а дно покрыто коричневой слизью. Даже с фонарем Клейн не видел конца тоннеля.

– Ты что, шутишь? – спросил он у Эбботта.

– Он выходит в лаз под подвалом больницы. Здесь примерно тридцать метров.

– Но это же сто футов!

– Почти, – подтвердил Эбботт.

Если прежде Клейн мучился клаустрофобией, то теперешнее ощущение он и назвать не мог.

– Здесь очень круто, да еще эта дрянь на дне… Нам никогда не пролезть.

– Придется. Тоннель, где мы стоим, заканчивается у главной стены.

Эбботт указал пальцем во мрак. Клейн направил туда луч фонаря: где-то вдалеке виднелись толстые стальные прутья, замурованные в гранит. Вода протекала между ними. Выбора не оставалось – либо назад, к браткам, либо вверх по новому тоннелю.

Плеск воды под ногами преследователей становился все громче. Эбботт достал из-за пояса молоток каменщика и заостренной стороной несколькими взмахами вспорол мешок с цементом посередине. Взяв мешок в руки, он разорвал его на две примерно одинаковые половинки. Затем затолкал половинки по одной в тоннель, продвинув их вверх примерно на метр. Тронув Клейна за плечо, он склонился к его лицу.

Если не считать подружек, ничьи глаза настолько не приближались к глазам Клейна. Неизменная непроницаемость, наводившая доктора на размышления о ширине и глубине воображения Эбботта, обычно соседствовала с пустотой и невыразительностью. Но сейчас, в свете фонаря, в глазах гиганта светился невероятной силы ум, неизмеримая внутренняя мощь, не знающая страха и сомнений, попирающая грани добра и зла. Дрожь охватила все тело Клейна. Он хотел сглотнуть, но во рту внезапно пересохло.

Эбботт стал Словом.

И Клейн смотрел в глаза Бога.

Дорелигиозное божество, правитель огромной вселенной, включающей в себя клетки и молекулы, инстинкты и импульсы мозга этого человека и его громоздкого тела, закрыл пропасть, разделявшую человека и Бога. И Эбботт стал Словом.

– Слушай меня, – сказало Слово. – Ты поползешь по этому тоннелю. Цементный порошок будешь использовать, чтобы было легче удерживаться. Ты проползешь по этому тоннелю. Затем ты сделаешь то, ради чего пришел сюда. А я сделаю то, ради чего сюда пришел я. Ты меня слышишь?

Клейн не мог говорить, потому просто кивнул. Эбботт отпустил его и повернулся к Галиндесу. Тот заглянул в отверстие.

– Я поменьше, – сказал он, – поэтому полезу первым.

Звуки сзади становились все громче; в темноте замерцал первый луч фонаря. Галиндес вскарабкался в устье тоннеля, толкнул впереди себя половинку цементного мешка и пополз вслед за ней. Клейн повернулся к Эбботту, внезапно ощутив, что его сердце сжимается, как в тисках.

– Но это значит, ты не выберешься… – сказал он.

– Их много, а я один. Но Река принадлежит мне.

– Мне будет тебя не хватать, черт возьми, – признался Клейн.

– Клейн… – сказал Эбботт.

Впервые Генри не назвал Рея „доктор“.

– Ни один человек не любил меня так, как ты, – продолжил гигант.

Клейн хотел бы отвести взгляд, но пронзительные глаза Эбботта удерживали его.

– Ни у одного человека никогда не было лучшего друга. Ты пришел ко мне, когда мне было плохо, и остался со мной. Ты вылечил меня.

Пальцы Эбботта стиснули руку Клейна. Доктор не мог говорить. Он тоже сжал руку гиганта, не желая отпускать его.

– Помни об этом всегда, – попросил Эбботт.

У Клейна перехватило горло.

– Всегда, – повторил он.

Эбботт улыбнулся: это Клейн тоже видел впервые. Никогда раньше на этом каменном лице не мелькало и тени улыбки. Сердце доктора, казалось, готово было разорваться. Эбботт кивнул, будто понимая чувства Клейна.

– А теперь ступай, – приказал великан.

Из тоннеля донеслись торжествующие вопли, и на лице Эбботта заплясал луч фонаря. Послышался короткий негромкий свист, завершившийся тупым стуком, и веки Генри дрогнули: опустив глаза, Клейн увидел подрагивающую рукоятку заточки, торчавшей из-под левого плеча Эбботта. Эбботт взглянул туда же и, выдернув „перо“ из раны, бросил его в воду. Затем, вытащив из-за пояса кувалду, он вышел на середину тоннеля. Остановившись, он на мгновение обернулся, и Клейн в последний раз заглянул в глаза Бога. Эбботт кивнул доктору, и тот, кивнув в ответ, заткнул за пояс фонарь и полез в устье тоннеля.

Преодолевая первый метр норы, Клейн почему-то задавался вопросом: стань он когда-нибудь Богом, смог бы он воспроизвести раскатывающийся эхом гулкий голос Эбботта?.. Тоннель под его ногами взорвался неразборчивыми криками и шумом. Братки по крови пришли вернуть свой должок. Клейн с трудом удержался, чтобы не съехать вниз, уговаривая себя ползти дальше, в больницу, к Девлин, к Лягушатнику…

Гранитные стены вокруг доктора дрогнули от громового рыка:

– ОДИН!

Это слово сопровождалось звуком падения и криком боли. Клейн невольно поежился и, толкая перед собой разорванный мешок с цементом, пополз дальше. Галиндес оставил за собой полосу зернистой грязи, рассыпая цементный порошок по покрытым полужидкой дрянью кирпичам. Рей завозился, пытаясь найти наиболее удобный способ передвижения. Наклон тоннеля был слишком крут, а сам доктор – слишком тяжел для того, чтобы обходиться с помощью собственных ладоней и коленей. Он весил на добрых двадцать кило больше Галиндеса, и тот теперь опережал доктора метров на пятнадцать. Длинный фонарь давил на пах и ребра Рея. Клейн, извиваясь, перевернулся на спину и, упираясь подошвами, хотел было двинуться вверх на собственной заднице, но подошвы скользнули, и он остался на месте. Глянув в тоннель поверх своих ступней, доктор обнаружил, что продвинулся едва ли на два метра, и обматерил каменщиков, которые слишком старательно выполнили свою работу.

– ДВА! – взревел Эбботт.

По ушам Клейна резанул очередной вопль. Эта цементная дрянь совершенно не помогала. Клейн немного задрал ноги и, упершись подошвами кроссовок и ладонями повыше, там, где стены были свободны от липкой слизи, выпрямил ноги.

На этот раз удалось продвинуться сантиметров на пятнадцать. Еще раз: еще пятнадцать сантиметров. Он отталкивался и скользил, отталкивался и скользил…

– ТРИ!

Проклятая мешковина расцарапала шею Клейна: он приподнял зад и, продвинувшись дальше, пропустил мешок пониже спины. После очередного толчка тот оказался под бедрами. Клейн вспомнил, что скалолазы для вящего сцепления рук пользуются тальком и, зачерпнув из мешка, насыпал горку цемента себе на живот, не забыв потереть им руки, счищая грязь и пот. Снизу донеслись возбужденные крики и звуки ударов, за которыми последовал тяжелый всплеск и ликующие вопли.

Клейн понял, что Эбботт побежден.

Перед его мысленным взором предстали братки, вдесятером окружившие Генри и вонзающие в него заточенные отвертки и ножи. Где-то пониже раздалось негромкое царапанье и пыхтение; звуки битвы стали глуше.

Кто-то влез в тоннель вслед за Клейном.

Первым желанием доктора было приспустить штаны и нагадить прямо в рожу преследователю, тем более что подобными действиями он уже не гнушался. Он уперся в кирпичную кладку ногами и равномерно распределил свой вес, высвободил одну руку и вынул из-за пояса фонарь, но тут неожиданно для него самого себя закричал от резкой боли в лодыжке. В луче фонаря он увидел скривившееся от резкого света молодое черное лицо. В руке у парня была заточка, которой он и тыкал в ногу Клейна. Первой же мыслью доктора было выхватить револьвер и разнести паршивцу всю харю, но с фонарем в одной руке он не мог освободить вторую. Парень снова поднял заточку; Клейн отдернул ногу, его пятка наткнулась на мешок с цементом. Не раздумывая, Рей толкнул мешок фонарем, целясь в преследователя; тот широко открыл глаза, всматриваясь в темноту, и тогда Клейн, что было сил топнул по мешку ногой. Тот отлетел и лопнул, выпустив тучу цементной пыли, вмиг залепившую негру глаза, ноздри и рот. Лицо скрылось из виду, а цементное облачко поплыло в сторону Клейна, который тоже закашлялся. Его преследователь в панике заметался, давясь цементом. Внезапно он со сдавленным криком резко скользнул вниз, царапая ногами кирпичи. Зев тоннеля очистился; браток цеплялся руками за его край, его светлое от пыли лицо исказилось от ужаса. Над его головой занеслась и опустилась кувалда, направляемая огромной окровавленной ручищей:

– ЧЕТЫРЕ!

Парень так и остался лежать, свесившись наружу через край трубы. Спустя несколько секунд его запорошенное белой пылью лицо прочертили тонкие алые струйки, текущие из раздробленного черепа.

Клейн, не выключая фонаря, засунул его за пояс штанов. Пробивавшийся сквозь жидковатую ткань лучик действовал на него успокаивающе. Доктор возобновил свое продвижение по трубе. Звуки битвы становились все глуше и глуше; Рей постепенно вошел в ритм, и техника его продвижения становилась все совершеннее. С каждым толчком он выигрывал у трубы примерно двадцать два-двадцать три сантиметра – девять дюймов. В памяти всплыла поэма Роберта Бернса „Девять дюймов устроят леди“. Даже в этом вонючем тоннеле невозможно было удержаться от улыбки. Девлин будет счастлива и от меньшего… Особенно принимая во внимание трудности, которые приходится преодолевать, чтобы донести до нее это меньшее. Чтобы отвлечься, Клейн принялся подсчитывать, сколько раз девять дюймов поместится в тридцати метрах. Так, тридцать метров – это примерно девяносто футов. Девяносто умножить на девять, а потом еще девяносто умножить на оставшиеся три дюйма, получится тридцать раз по девять – в общем, сто двадцать толчков ногами. От нечего делать Клейн экстраполировал свои подсчеты применительно к той самой леди Робби Бернса. Сто двадцать полнокровных фрикций; если округлить до ста тридцати, то леди достанется девяносто футов, или тридцать метров члена. Клейн хохотнул, слыша в собственном голосе истерические нотки. Ничего, все же лучше, чем страдать от вызванной страхом клаустрофобии. Доктор продолжал ползти вверх. Ага, подумал он, наверное, именно так чувствует себя сперматозоид, плывя по фаллопиевой трубе. А тут еще этот паршивец Галиндес вырвался вперед. И если продолжать аналогию, то тюрьма соответственно была влагалищем и маткой. Значит, кому-то пришлось здорово потрахаться, чтобы запихать его, Клейна, сюда. В памяти всплыл образ его бывшей возлюбленной, ныне покойной, и остроумная метафора мгновенно потеряла всю свою привлекательность.

Ладони Клейна начали сочиться кровью. Он остановился и натер их цементом, набирая его из кучки, насыпанной им на животе. Ни ссадины на ладонях, ни колотые раны на голени и бедре не болели – слишком много адреналина циркулировало в крови Рея. Доктор двинулся дальше, и вскоре рубашка на спине лопнула. Вслед за ней стала слезать и кожа Клейна. Его хриплое дыхание становилось все тяжелее. Звуки драки, если та еще продолжалась, остались далеко внизу. Все, что он слышал, – это его собственное натужное пыхтение, отражающееся от кирпичных стен трубы. В дополнение ко всему Клейн обнаружил, что ему очень хочется пить; как только мысль оформилась, пить захотелось еще сильнее. Еще бы – он не пил со времени своего выхода из блока „D“, а уж попотеть с тех пор ему пришлось немало. Бедра, руки и межреберные мышцы то и дело сводило судорогой; трицепсы и мышцы груди горели от усталости. Клейн решил делать после каждого толчка пятисекундные перерывы, это помогло.

Если ноги вдруг потеряют опору, Клейн начнет съезжать. Ясно, что у него не хватит сил остановить свое скольжение до самого низа. Нет уж, приказал он себе, ты уж лучше думай о той леди…

Его шеи вдруг коснулось дуновение прохладного ветерка.

Вообще-то „ветерка“ – слишком сильно сказано. Просто сверху потянуло воздухом, менее зловонным, чем тот, к которому доктор уже начал было привыкать. Клейн остановился, распер себя в трубе и закинул голову назад.

– Галиндес!

Через несколько секунд послышался искаженный глухой голос, на удивление громкий:

– Где тебя черти носят, Клейн? Что, сосал Эбботту, пока я не видел?

– Хрен ты моржовый! – взвыл Клейн, ощутив неожиданный прилив сил. – Неизвестно, кто кому сейчас сосать будет!..

Он неистово загоготал, и одна из его ног соскользнула; задница поехала по грязи, а вторая нога заскребла по кирпичам. Клейн, ломая ногти о кладку, уже видел себя вылетающим внизу из тоннеля, когда внезапно разозлился на все на свете и взревел:

– Мать твою растак!

Изо всех сил он уперся ободранной ладонью в кирпичи, распирая себя в тоннеле и, замедлив движение, вскоре остановился. Поставив подошвы ног поудобнее и убедившись, что дальнейшее падение ему не грозит, он перевел дух.

– У тебя все в порядке, Клейн?

– Иди ты…

В последний раз натерев ладони цементным порошком, доктор начал свой последний штурм, и всего через десяток рывков рука Галиндеса сгребла его за ворот рубашки. Клейн зацепился руками за срез трубы и рывком вырвался из нее. Усевшись с закрытыми глазами на край тоннеля, он некоторое время тяжело и часто дышал, чувствуя, как волна крайней слабости проходит по телу, оставляя после себя полное изнеможение. С трудом поднявшись, Клейн вытащил фонарь: они находились в выложенной кирпичом дренажной трубе. Наклонный пол сходился к дыре, из которой они с Галиндесом только что вылезли. В трубу открывалось множество стоков разной высоты, готовых выплюнуть порцию смешанной с дерьмом воды, как только кому-нибудь заблагорассудится сходить в туалет. Лестница из стальных скоб, вбитых в одну из стен, вела вверх, к крышке канализационного люка.

Клейн оглянулся на тоннель, затем посмотрел на Галиндеса.

– Хорошо, что хоть это мы миновали, – сказал он.

– Да, конечно, хотя приходилось бывать в местах и похуже…

– Да неужели? – Клейн ощерился в недоброй усмешке. – И как это только получается, что в каком бы дерьме я ни оказался, всегда находится кто-нибудь, кому приходилось и хуже? Каждый раз. Сегодня самый худший день в моей проклятой жизни. Никто из моих знакомых не бывал в такой поганой ситуации: но нет – в конце концов я оказываюсь в одном унитазе с парнем – паршивым вертухаем, обратите внимание! – который видал и кое-что похуже. Чтоб я сдох, если я не ощущаю себя от этого последним мудаком…

Произнеся это эмоциональное заявление, Клейн почувствовал себя просто отлично; он улыбнулся.

– Жаль, что у вас создалось такое впечатление, – сказал Галиндес. – А как же Кроуфорд или, скажем, Биалманн? Им-то так тяжело не было.

– Биалманн уже мертв, а Кроуфорд, если и выживет, то останется без ноги.

– Хм-м… Больше никто в голову не идет. Так вы, надо полагать, самый везучий парень во всей каталажке. Глядь, еще и освободитесь на днях.

– Ага, – подтвердил Клейн, – еще и освобожусь.

Он направил луч фонаря на скобы.

– После вас, – пригласил он.

Галиндес вскарабкался к канализационному люку и отодвинул стальную крышку: за ней стоял непроглядный мрак. Галиндес пролез в люк и исчез из виду. Клейн в последний раз бросил взгляд на тоннель и произнес короткую молитву за упокой души Эбботта. Затем поднялся по лесенке и высунул голову наружу. Впервые до него дошло, что они все-таки добились своего.

Они находились в больнице.