Текст книги "Бунт в "Зеленой Речке""

Автор книги: Тим Уиллокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Клейн с удивлением попытался понять мысль Хоббса; по-видимому, это отразилось и на лице, поскольку Хоббс внезапно замкнулся. Его голос по-прежнему подрагивал от сдерживаемой страсти.

– Рад это слышать, сэр.

– Тогда заодно радуйтесь и тому, что вам не придется быть этому свидетелем. – С этими словами Хоббс повернулся, пересек комнату и подошел к окну, выходящему на север.

Он посмотрел вниз, на хмурые мегалиты камерных блоков; руки начальника дрожали, и он стиснул подоконник. Все его тело, казалось, подрагивало, сопротивлялось какой-то невероятной силе.

Клейн, глядя ему в спину, не мог сообразить, получил ли он разрешение идти. Неожиданно он ощутил, что боится не только за себя. Неизвестно, насколько поглотила Хоббса болезнь, но все его действия, казалось, только тонкая струйка, сочившаяся из-под крышки психической шкатулки Пандоры, из последних сил удерживаемой начальником тюрьмы. О каких грядущих улучшениях он говорил? Не спросить ли его об этом? Может, подойти к Хоббсу и положить ему руку на плечо?.. Не его это собачье дело… И все же Клейн против своей воли шагнул к Хоббсу.

– Желаю удачи, Клейн.

Хоббс сказал, не отрывая глаза от окна. Клейн остановился на полушаге.

– И спасибо вам за беседу.

В голосе Хоббса прозвучала решимость, которая значила больше, чем просто желание закончить встречу. Клейн промолчал: если Хоббс обернется, то что-то, возможно, случится. Но Хоббс не обернулся.

– И вам удачи, начальник, – пожелал Клейн.

Хоббс, застыв в том же положении, медленно кивнул два раза подряд.

Рей Клейн молча шагнул к двери, открыл ее и, так и не сказав ни слова, вышел из кабинета начальника тюрьмы.

Глава 9

Тони Шокнер заблудился. Он, конечно, слышал, что под обширными подвальными складскими помещениями тюрьмы пролегли прямо-таки джунгли, но чтобы такие… Он шел по подземелью уже двадцать минут, и размеры этого лабиринта внушали ему робость.

Старый босс ремонтной службы Деннис Терри, который, ссутулившись, трусил перед Шокнером, говорил, что если к подземелью добавить еще и систему канализационных стоков, то оно будет обширнее наружного комплекса. Здесь, в темных, затхлых закоулках, одни заключенные прятались, чтобы выгонять самогон из картофеля или квасить брагу из апельсинового сока и хлеба, другие кучковались для того, чтобы пустить по кругу отточенную пипетку для закапывания в глаза раствора героина или кокаина; сюда спускались шлюхи, чтобы ртом или задницей заработать блок „Лакки Страйк“ или коробку батончиков „Херши“, в то время, как других, сопротивлявшихся всерьез или для вида, затаскивали сюда, чтобы подвергнуть групповому изнасилованию. Деннис Терри, возможно, был единственным зэком, знавшим эти джунгли до последнего уголочка. А уж среди охранников такие знатоки и близко не стояли.

Шокнер, пригнувшись, следуя Терри в сырых извилистых поворотах, тащил двухколесную тележку с двумя газовыми баллонами с кислородом и ацетиленом. Через плечо свисал моток резинового шланга, присоединенный одним концом к головкам баллонов, а другим – к горелке. Терри с фонарем, с инструментами на поясе и защитными очками на шее шел слишком быстро, и Шокнер то и дело просил его притормозить. Горелка и шланг постоянно соскальзывали с его плеча. Одежда насквозь пропиталась потом и противно липла к коже.

– Далеко еще? – спросил Шокнер.

Терри за шумом не расслышал.

– Деннис! Далеко еще? – закричал Тони.

Терри откликнулся через плечо:

– Еще ярдов тридцать, а там и ступеньки.

– Ступеньки? Господи, какие еще ступеньки?

Старик не ответил. Подземное царство Терри представляло собой темную, грязную, заросшую жиром и ржавчиной путаницу постанывающих стоков и шипящих труб. Шокнеру казалось, что его занесло прямо в фильм „Чужие“. Жуть… И почему Эгри не послал сюда кого-нибудь другого? Псих. Эгри не доверял Терри, да и вдохнул слишком много порошка. Шокнер треснулся локтем о выступавшее из-под пола колено толстой трубы и громко выругался. Труба свидетельствовала о том, что все это дерьмо продолжается и ниже. Господи… Тони знал, что он парень не из мастеровых: вся эта механика ему всегда поперек горла стояла. Он даже масло в своей машине не любил менять, а уж эту пакость… В некоторых местах каша из клапанов, манометров, воздуховодов и проржавевших фланцев опускалась ниже потолка на добрый фут. Тогда даже Терри приходилось пригибаться, чтобы не расшибить голову, а ведь он был ниже Шокнера сантиметров на пятнадцать. Шум стоял ужасный, вытяжные вентиляторы и их приводные моторы завывали, гоняя липкий воздух туда-сюда по жестяным коробам. К тому же доброй половине всего этого механического дерьма уже перевалило за сотню, и все здесь скрипело, хлопало и трещало так, будто вот-вот развалится. Эгри пообещал Шокнеру самую безопасную часть операции, но при ближайшем рассмотрении такого впечатления не возникало. У Тони стали проявляться первые признаки клаустрофобии, и он с большим удовольствием присоединился бы к парням наверху, вооружившись отточенным прутом и банкой растворителя.

Терри остановился:

– Пришли.

В конце короткого прохода с левой стороны виднелась тяжелая дубовая дверь. Терри соответствующим инструментом сбил с двери замок. За ней открылся узкий лестничный пролет каменных ступенек, ведущих вверх. В отличие от большинства ступеней в этой тюрьме, кромки этих оказались острыми и нестертыми, – видимо, здесь ходили достаточно редко.

– Тебе придется мне помочь, – сказал Шокнер.

– Конечно, – согласился Терри без особого энтузиазма.

Деннис подвесил фонарь к поясу, забрал у Тони газовую горелку и ухватил рукоятку тележки. Шокнер взялся за тележку снизу, приняв на себя большую часть веса. Стараясь шагать в ногу, они начали подниматься по лестнице; Шокнер на каждом шагу задевал стены бедрами и плечами. На верхней площадке их ждала еще одна дверь – на этот раз из листового железа. Замок был современным и выглядел достаточно серьезно. Терри не пытался его взломать.

– Пришли. – Голос его дрожал от усталости.

Шокнер опустил колеса тележки на пол. Терри сбросил шланг с плеча и передал Шокнеру фонарь.

– Подержи, – попросил он.

Затем Терри повозился с вентилями баллонов, донеслось шипение газа. Деннис достал из кармана зажигалку „Зиппо“ и поднес огонек к горелке. Из ее сопла сантиметров на тридцать вырвалось лохматое пламя. Терри покрутил регулятор, и пламя, сократившись, превратилось в синий конус, с силой бьющий из горелки. Деннис опустил на глаза очки.

– Ты бы отвернулся, – посоветовал он Шокнеру.

– А курить можно? – спросил тот.

– А почему нет? – ответил Терри.

Шокнер присел на ступеньку в неясном свете горящего ацетилена и закурил „Уинстон“. Увлекаемая сквозняком, гуляющим по тоннелю, едкая вонь горящей стали повалила вниз. Шокнер внезапно задумался, каким образом Эгри умудрился заставить массу окружавших его людей совершать глупости вроде этой. А может, и не так уж много. Может, во всем этом деле задействовано от силы десять ребят, весь план в голове у Эгри, а остальные просто играют отведенные им роли и являются запалом для всех прочих зэков. А из этого десятка только у него, Шокнера, да у этого Терри есть еще кое-какие признаки умственной полноценности. А впрочем, черт возьми, может, все не так и безумно, как кажется? Вон в большом мире стоит моче ударить в голову какому-нибудь там президенту или генералу, и пожалуйста – миллион парней отправляется на край земли, чтобы в поганой пустыне убивать таких же, как они сами.

Шипение горелки на верхней площадке внезапно стихло, и в обступившей со всех сторон темноте светился только кончик сигареты Шокнера.

– Готово, – сообщил Терри.

Шокнер наступил на окурок и зашагал вверх по ступеням. Терри плечом выбил дверь, и они с Тони шагнули в чернильную тьму. Терри забрал у Шокнера фонарь, пошарил по стене и включил свет. Комнатка размером три на три с половиной была пуста; только к стенам привинчены ряды больших распределительных шкафчиков с кабелями, выведенными к стальной коробке, отстоящей на двадцать сантиметров от потолка. По одну сторону коробки находились древняя дверца.

– Мы точно под подвалом сторожевой вышки, – сказал Терри.

Шокнер кивнул.

Терри показал на стальную коробку:

– В этой малышке сходятся все электрические и телефонные провода, сигнализация, видеокабели и подобное дерьмо. Отсюда они тянутся до административного корпуса и далее до самой проходной. Тебе придется подсадить меня к себе на плечи. Выдержишь?

– О чем речь.

Терри посмотрел на часы:

– В нашем распоряжении тридцать минут. Когда мы все это порежем, сработает противопожарная сигнализация, но к тому времени нам будет начхать. Дай курнуть.

Шокнер протянул пачку „Уинстона“; Терри взял одну сигарету и, отломав фильтр, закурил. Некоторое время они молча дымили, причем Терри стряхивал пепел несколько чаще, чем это было необходимо.

– Считаешь, это никчемная идея, не так ли? – спросил наконец Шокнер.

Терри, не сводя глаз с кончика сигареты, лишь горько усмехнулся.

– Ладно, не бойся, говори, – подбодрил Шокнер.

– Нев сказал, что должно быть сделано…

– Это не значит, что у тебя не может быть своего мнения.

Терри продолжал смотреть на растущий столбик пепла.

– Лет эдак девять назад, – начал он наконец, – меня вызвали на заседание комиссии по освобождению. Я долгое время думал, каково оно – снова оказаться на свободе, – и понял, что если мне повезет, то до конца жизни придется сколачивать полочки в захудалой мастерской или бегать в бумажном картузе по закусочной, пока какой-нибудь пуэрториканский пацан не обучит меня, сколько пикулей класть в гамбургеры. А уж если мне совсем повезет, то я подцеплю бабу – из тех самых одиноких, что готовы перепихнуться и с бывшим зэком, куплю подержанную лайбу и стану вырезать из газет купоны „предъяви и получишь двадцать пять центов скидки“. А еще у меня будет две комнатенки и пустой холодильник где-нибудь в мексиканском квартале Ларедо… – Терри поднял на Шокнера глаза: в них отразились неизбывные боль и страх. – А здесь на меня работают двести человек! Сам начальник тюрьмы спрашивает моего совета. – Терри мотнул головой в сторону стальной коробки за спиной. – Это я предложил присобачить сюда эту дрянь. Я здесь ем как человек. Я живу как человек. Я могу называть Эгри и Дюбуа по имени прямо в лицо. И при случае они просят меня помочь им. – Он остановился и продолжал уже не так страстно: – Так что послал я эту комиссию куда подальше.

Затянувшись так, что огонек достиг его пальцев, Терри бросил окурок на пол и старательно растер ногой.

– Нев что-то там рассказывает о пяти годах, – продолжал он. – Да не будет никаких пяти годов! Всей нашей тюряге после этого конец, а я люблю ее! Ты понимаешь, люблю?

На лице Терри застыло выражение глубокого отчаяния.

– Я не смогу начать все сначала в другом месте, Тони. Это конец. Я не смогу без „Речки“. Если меня переведут в Хантсвилл, я проведу остаток дней, моя полы и стреляя бычки у таких, как ты.

– Ты видишь только мрачную сторону дела, – начал было Шокнер, но, еще не договорив до конца, понял, что сморозил глупость. Терри пропустил его слова мимо ушей.

– Это твоя первая ходка, верно?

Шокнер кивнул. Терри тоже понуро покачал головой. В первый раз за весь день где-то в глубине души Тони шевельнулся страх. Терри снова взглянул на часы:

– А ведь мы могли бы вдвоем здесь пересидеть всю заваруху…

В глазах старика светилась такая собачья мольба, что Шокнер в смущении отвел взгляд.

– Но эти нигеры убили Дюбуа. Нев говорит, что нельзя им это спускать, а он никогда раньше не ошибался.

– Да кому какое дело, кто там убил этого Дюбуа? А здесь мы можем прожить много дней, – торопливо уговаривал Терри. – У меня такие тайники, заначки… Жратва, видюшник, наркота – чего только душа пожелает! Нева отправят в Хантсвилл и упрячут там в карцер до самой смерти, а мы, когда все поутихнет, спокойно выйдем и посмотрим, сам ли этот псих подох или его зацапали…

В голове Шокнера царила суматоха, но внезапно он будто наяву услышал голос Эгри: „Семпер фи, так твою, Тони…“ Эгри всегда относился к нему, Шокнеру, хорошо и никогда не обижал. Если у Тони и был когда-либо отец, так это он – Нев Эгри. И даже больше чем отец – друг! Семпер фи, твою мать… Он поднял глаза на Терри; неясно, что написано на его лице, но Деннис побелел как бумага.

– Поговорили – и хватит, Деннис, – отрезал Шокнер.

Повернувшись, он вышел из комнатушки, бросив через плечо:

– Закончишь – позови меня.

Спустившись по лестнице, Тони присел на ступеньку и закурил. Сверху, заглушая шум вентиляторов и труб, доносились всхлипывания старого зэка.

Глава 10

Клейн прошел мимо офицера-воспитателя Сяня и вступил в магнолиевые окрестности лазарета, испытывая сильное головокружение. Завтра ему предстоит выйти на свободу. На волю. То, что Коули называл „Пи Вайн Спешл“, прибыло наконец на станцию, и у Клейна в руке был билет. Но вся радость предстоящего освобождения омрачалась скверными предчувствиями. А тут еще капитан Клетус при выходе Рея из административной башни сказал: „Ходи на цырлах, Клейн: у тебя еще хватит времени обделаться“.

Вообще-то Клетус из тех, кто, поздравляя родную бабушку с девяностолетием, не может удержаться, чтобы не предупредить старушку, что у нее еще осталось достаточно времени, чтобы обделаться. И все же Клейн железно предчувствовал, что уже заготовлена огромная куча дерьма, в самую середину которой ему предстоит вляпаться. Доктор старательно припоминал события сегодняшнего дня, чтобы как-то оправдать свою тревогу, но никаких поводов для волнения не находил: ну, на Генри Эбботта снизошло озарение, и он предупредил, чтобы доктор держался подальше от Нева Эгри. Ладно, но ведь Эбботт – не метеорологический спутник США, верно? Да, Хоббс оказался натуральным сумасшедшим и туманно пророчествовал о грядущих „улучшениях“. И все! Абсолютно все. Нет, он, Клейн, все-таки больший псих, чем Эбботт и Хоббс вместе взятые… „Только храбрейшие из нас…“ Мама дорогая, надо же такое брякнуть… Однако сработало. Ладно, нечего об этом думать и обманывать самого себя: правда в том, что у Клейна поджилки тряслись при одной мысли о возвращении в большой мир, и он, чтобы оправдать себя, искал отсутствующий подтекст в откровениях сумасшедших. Страх свободы унизителен, и Клейн просто пытался заглушить свой стыд. Не Клетуса с Хоббсом он боится, а будущего своего!

А тут еще и Девлин… Она сейчас в том мире, куда скоро предстоит вернуться и ему. Как прикажете с ней поступать? И нужно ли вообще что-то предпринимать? Да и хочется ли ему? А ей? А достаточно ли велик его член? И работает ли он еще вообще? Нравится ли ей оральный секс? И ведь он даже не имел понятия, есть ли у нее дружок… Он ее об этом никогда не спрашивал. По всем приметам она убежденная лесбиянка. С другой стороны, заядлая болельщица и единственная из всех знакомых ему женщин, которые заключали пари и азартно спорили о голах и очках. Насколько Клейн слышал, слабость к гольфу, футболу и боксу никогда не была свойственна лесбиянкам. Правда, спорт нельзя назвать сильной стороной и самого Клейна: он никогда не блистал в школьных командах, и самым ярким воспоминанием об уроках физкультуры был образ отягощенного пивным брюхом тренера, гонявшего мальчишек вокруг футбольного поля и время от времени вопившего: „Пошевеливайтесь, вьетконговцы уже сели вам на хвост!“ Неизменные неудачи преследовали Клейна в подобного рода начинаниях, сопровождавшие их унижения и насмешки и послужили, по мнению Рея, причиной его несколько эксцентричной любви к каратэ. Но ведь каратэ – это, в общем, не спорт. Насколько Клейн знал, все эти школьные футбольные герои отрастили изрядные брюха и обзавелись визгливыми детишками и нежеланными женами – ублюдки, одним словом. А вот он, могучий Клейн, воин „шотокана“, шел к более высоким целям. И сидит сейчас в гнусной тюряге…

Какого хрена, спросил он себя, нашла Девлин в таком придурке, как он? В таком потасканном подонке и осужденном насильнике? Да, унизительно, но факт: Клейн боится свободы… Впервые с тех пор, как Клейн бросил курить, ему отчаянно захотелось затянуться.

Внезапно перед ним выросла массивная туша Эрла Коули с охапкой простынь и наволочек. Негр кисло посмотрел на врача:

– Там тебя Девлин ждет в кабинете.

– А я и не знал, что она сегодня придет, – удивился Клейн.

– Это сюрприз. Говорит, что хочет показать тебе нечто выдающееся. Свою письку, наверное; по-моему, у этой сучки началась течка.

Слова Коули покоробили его.

С самых первых дней появления Девлин в лазарете язык Коули стал еще грязнее. Клейн никогда раньше не задумывался над причинами этого. Да в этом и не было нужды: видно, Девлин просто постоянно напоминал Коули, кем был когда-то Клейн и кто сейчас она: белый человек с будущим. Сегодня будущее обозначилось и для Клейна, что Коули легко прочитал на его лице.

Когда Клейн только-только начинал работать здесь, Коули сразу посоветовал ему никогда не заводить в „Речке“ друзей. Дружба была роскошью, а роскошь влечет за собой мучения, рано или поздно все равно придется расстаться. Сейчас боль светилась в желтых глазах Коули. Негр прошел мимо Клейна и ступил на лестницу.

– Лягуша! – окликнул его Клейн.

Коули остановился, но не обернулся. Клейн колебался: ему казалось, что сейчас он вгонит в эту широченную спинищу острый нож. Он сглотнул.

– Они отпускают меня, – сказал он. – Завтра в полдень.

Коули так и не обернулся; его массивные плечи медленно приподнялись и снова упали.

– Только не жди от меня поздравлений.

– Я и не жду, – ответил Клейн.

Повисло неловкое молчание. Затем Коули взглянул через плечо; его голос подрагивал:

– Парни привыкли платить мне за работу. У меня здесь работа халявная. А за эти дни одно мытье полов обошлось мне в три упаковки валиума.

– Я заплатил тебе, Лягуша, – сказал Клейн.

Коули моргнул и покачал головой:

– Может, ты заплатил мне даже слишком много.

У Клейна сжалось сердце: ему очень хотелось сказать негру прямо здесь, сейчас, многое, что он знал, но никогда не произносил вслух: слушай, парень, ты – терапевт от Бога! Да я горжусь тем, что хожу с тобой по одной земле! Ты великий человек и великий лекарь. И великий друг… Мне страшно жаль, что ты не выйдешь завтра отсюда вместе со мной, но я ничего не могу поделать. И мне очень жаль, мать твою растак, что ты мой самый близкий друг, и с этим я тоже ничего не могу поделать; а если бы и мог, то не стал бы, даже если тебе это не нравится. Слышишь меня, толстая харя?..

Эти слова отдавались в голове Клейна, но застряли где-то в груди. Он почувствовал себя идиотом.

– Я подойду минут через десять.

Коули фыркнул и исчез за поворотом лестницы.

Клейн треснул ладонью по стене: черт возьми все это заведение и его вместе с ним!.. Оттолкнувшись от стены, он направился к кабинету. Хрен с ним. Он выходит отсюда, а злость испытывать легче, чем боль. Плевать на все. А почему нет? Через двадцать четыре часа все, включая и Коули, станет только неприятным воспоминанием. И все-таки Клейна коробило от чувства горечи и вины. Распахнув дверь в кабинет, он сразу увидел Джульетту Девлин.

И мысленно отступил назад.

Девлин стояла спиной к нему, облокотившись на стол, и, оттопырив попу, листала медицинский журнал по неврологии. Между пальцами ее руки дымилась сигаретка „Уинстон Лайт“. Клейну всегда нравились курящие женщины – курение отбрасывало некую тень на их Богом данное совершенство, и Рей мог терпимее относиться к своим собственным многочисленным и разнообразным недостаткам. А в отношении Девлин эта плохая привычка имела большое значение, поскольку, по мнению Клейна, ее совершенство было абсолютным. Она была высокая, а ноги росли из шеи, что нравилось Клейну еще больше, чем пристрастие девушки к „Уинстон“. К тому же у нее были небольшие, крепенькие на вид груди, – во всяком случае, Рей на это надеялся, поскольку до сих пор не представилась возможность увидеть их в натуре. Но, главное – крутенькая, мускулистая попочка и трехсантиметровая щелочка вверху между бедрами. Созерцание ее привело Клейна в такое состояние, что он возжелал провалиться сквозь землю. К тому же у Девлин потрясающе варил котелок. Это тоже нравилось Клейну, хотя ни на йоту не облегчало его теперешнего состояния.

Девушка повернула голову и взглянула на Клейна: длинная шея, правильные черты лица, карие глаза, которые не дрогнули, встретившись с ним взглядом… Короткая стрижка, придававшая ей вид хулиганистого мальчишки, была последним пятнадцатисантиметровым гвоздем, вбитым в ручки и ножки безнадежной страсти Клейна.

Мощная волна ощущений сплавила нервные окончания Клейна в единое целое, но в следующее мгновение рефлексы, произраставшие из суровой программы выживания, подавили неуместное желание и затолкали его, вопящее и брыкающееся, в самый дальний уголок подсознания.

Увидев лицо доктора, Девлин выпрямилась и повернулась.

– Что-нибудь не так? – спросила она.

Клейн медленно попытался обуздать себя – еще один аспект его сложных отношений с женщинами: ему всегда казалось, что догадайся они хоть на миг о бурлящем содержимом в его голове, немедленно бы припустили прочь, взывая к полиции о помощи. И это для него не шутки. Он понимал, что по отношению к Девлин подобные опасения излишни. Она производила впечатление человека, знавшего жизнь не только с парадной стороны, но старые привычки умирают не скоро.

– У Коули сегодня плохой день, – сказал он.

– Ничего, переживет, – ответила Девлин.

Ответ рассердил доктора. Кажется, он был услышан в том самом изолированном уголке подсознания.

– Переживет? – переспросил Клейн. – Все мы до поры до времени переживем. Если есть ради чего жить.

Девлин посмотрела на него:

– А вы ради чего живете?

– Не знаю, – признался Клейн. – Поэтому у меня сегодня день тоже не фонтан.

На лице Девлин отразился испуг:

– Комиссия отказала вам в освобождении?

Клейн и не знал, что она в курсе дела. Наверное, Коули сказал…

– Нет, – ответил он. – Завтра я могу уходить. В полдень.

Девлин расплылась в улыбке.

– Но это же здорово! Разве нет?

Клейн разозлился на себя оттого, что девушка, похоже, радовалась больше, чем он сам. Бессмыслица какая-то.

– Ага, еще бы, – согласился он.

– А почему вы не предупредили меня о заседании комиссии?

Клейн пожал плечами:

– Да я как-то не подумал, что это вас касается.

Щеки Девлин вспыхнули.

Клейн торопливо добавил:

– Я имею в виду, что хотел держать это при себе.

– Но почему?

До сих пор Клейн над этим не задумывался, но сейчас не замедлил с ответом:

– Потому что вы пожелали бы мне удачи, и переживали бы за меня, и надеялись, а мне дали бы от ворот поворот, тогда пришлось бы делать вид, что для меня это не такой уж сильный удар.

Повисло молчание: Девлин вникала в смысл сказанного.

– Ерунда, – сказала она наконец.

– Возможно.

Девлин отвела руку с зажатой между пальцами сигаретой ладонью вверх:

– Я могла бы написать вам рекомендацию, чем-то помочь…

– Знаю, – сказал Клейн.

Именно такой сцены он и старался избежать, не сообщая Девлин о предстоящем заседании комиссии.

– Я не хотел вашей помощи.

Лицо Девлин снова залилось краской. Она окатила Клейна долгим твердым взглядом и затянулась сигаретой. К своему удивлению, Клейн почувствовал, что на комбинацию высоких скул, сложенных колечком губ и твердого взгляда его мужское естество незаметно ответило неудержимой эрекцией.

Девлин выдохнула облако дыма.

– Знаете, Клейн, – произнесла она, – иногда мне кажется, что вы не совсем уж конченый человек.

Так: кажется, он ее разозлил. Ладно, по крайней мере не придется заботиться о том, как вести себя с ней там, в большом мире. Ему все равно нужно было побыть одному, а она за неделю доведет его до истощения. Но тут же он мысленно согласился быть доведенным до истощения именно Девлин. А та невозмутимо раздавила в пепельнице окурок и продолжала:

– Вы умны, образованы и иногда способны меня развеселить, что в подобном месте само по себе является немалым достижением.

– Вот спасибочки, мисс Девлин, – сказал Клейн.

Девлин по-прежнему без улыбки пересекла комнату и приблизилась, Клейн с трудом устоял на месте.

– Иногда, – продолжала Девлин, – я даже подумывала, как было бы здорово вам отсосать.

Перед глазами Клейна все поплыло. Он моргнул и, отчаянно надеясь устоять, постарался сохранить подобающее выражение лица, по его мнению, мужчине, достойно принимающему известие о том, что очаровательная женщина хочет ему отсосать.

Девлин остановилась, чуть не наступая ему на ноги.

– Но большую часть времени, – произнесла она, – я склонна считать вас жопой. – Соединив для наглядности большой и указательный пальцы колечком, она повторила, держа руку перед его лицом: – Абсолютной жопой.

Клейн рылся в памяти, пытаясь отыскать достойную отповедь, но под гипнотизирующим взглядом девушки умные мысли в голову не лезли. Привет, я Рей Клейн, и я жопа. Абсолютная жопа. Благодарю за внимание. Рот Клейна будто заполнился надутым презервативом. Да не молчи ты, ради Бога..

– Мне бы закурить! – крикнул он.

Девлин была всего на четыре-пять сантиметров ниже его ростом, и ее глаза находились почти на одном уровне его глаз. Лицевые мускулы вокруг ее глаз дрогнули. Удивленно? Или презрительно, чего он, Клейн, несомненно, заслуживает, как никто другой?

– А я думала, вы бросили, – сказала она.

– Я и бросил, – сказал Клейн. – Но теперь, когда я точно знаю, что я жопа, мне стоит начать снова

Говоря это, он следил за тем, как Девлин медленно расстегнула две верхние кнопки на своей блузке; ее взгляд опустился к его губам.

– Тогда начинайте, – разрешила она.

Клейн с трудом сдержался, чтобы не облизнуться. Вместо этого он тоже уставился на губы девушки: они, так же как и ее щеки, полыхали от прилива крови. Где-то внизу, под пропитавшейся потом джинсовой тюремной дерюгой, вырываясь из-под контроля, взыграло естество Рея. Ницшеанская философия выживания Клейна более двенадцати месяцев помогла ему воздержаться от того, чтобы начать подбивать под Девлин клинья, – он не позволял себе даже задумываться над формой и цветом ее сосков, густотой волос на лобке и над несомненной прелестью щелочки между ягодицами. Вместо этого он искал успокоения над старыми номерами „Хастлера“, которые иногда принимал в своей подземной части клинике в качестве платы за лечение. Более того, если Девлин и давала ему как-то понять, что находит его привлекательным, он даже не смел замечать этого. Но теперь он без пяти минут на воле: теперь можно курить, мечтать и быть такой большой жопой, какой только он пожелает. Мужское достоинство Клейна полностью поддерживало мнение своего хозяина, требуя немедленных действий. Ведь Клейн достаточно свободен и для того, чтобы стащить с себя эти чертовы портки и дать Девлин попробовать на вкус то, чего она так недвусмысленно хотела.

Но вместо этого Клейн стоял истуканом и таращился на припухшие губы Девлин.

Девлин запустила руку в волосы на его затылке. Клейн почувствовал, как, сжав пальцы в кулак, она притянула его голову к себе; затем приоткрыла рот и поцеловала его.

Клейн закрыл глаза, явственно ощущая, как вся его нервная система разливается целым морем расплава меди. Его руки, большие и неуклюжие, повисли вдоль тела; внутри, казалось, тоже все обмякло и опустилось. Чувствуя, как весь он растворяется и исчезает, он слился с женщиной в единое целое. Даже член его, прижатый к животу Девлин, перестал быть отдельной частью тела, поглощенный морем ощущений. И совсем уж непонятно, его ли язык находился во рту женщины или наоборот. Из его груди вырвался стон, подозрительно похожий на всхлип. Только позже Рей осознал, что это был самый приятный момент в его жизни, момент полного и абсолютного блаженства. Сейчас же он был не в состоянии соображать.

Девлин отвела его голову от своей. Клейн, слегка покачиваясь, медленно открыл глаза и обнаружил, что женщина смотрит на него. Кажется, она и сама шокирована своими действиями. Возможно, она не так уж и хладнокровна, как считал Клейн. Внезапно его пронзила ужасная мысль: она передумала! Тот самый поцелуй, что явил Клейну смысл блаженства, раскрыл ее кошмарную ошибку. Он всего-навсего вонючий зэк, недостойный ее внимания. Но тут проснувшиеся могучие мужские инстинкты потеснили интеллигентские сомнения и взяли под контроль тело Клейна. Обеими руками он сгреб Девлин за талию и прижал ее бедра к своим, в страхе ожидая, что она съездит его коленом по яйцам. Но губы девушки снова раскрылись, и язык пригласил к очередному поцелую. Что он и сделал.

Клейн сжимал ее талию, чувствуя своими ладонями твердые выступы тазовых костей; под тонкой блузкой напряглись мышцы. Рей потянул из джинсов ее блузку и остановился, зажав в кулаках. Его губы скользнули по ее губам, и щека прижалась к ее щеке. Он ощущал ее дыхание у своего уха. Все оказалось не так просто, как должно было быть. И внезапно все те чувства, которые Рей так долго держал в самых дальних уголках своего сознания, своей памяти, начали разом сотрясать прутья своих клеток, завывая и требуя внимания: секс, горечь, печаль, веселье, одиночество, надежда, возбуждение, гнев, снова печаль и еще печаль… Сожаление об осенних листьях и зимних закатах над заливом, сожаление о друзьях, которых он потерял и которых не смог завести; о людях, что умерли у него на руках, и о людях, которым, подобно Винни Лопесу, скоро предстояло умереть. Об Эрле Коули и Генри Эбботе и о многих других, которые больше никогда не увидят смену времен года вне стен этой проклятой каталажки. О боли и ярости, которые забросили его, Клейна, в это проклятое место, и о боли и ярости, которые он познал уже здесь. О человеке, которым он мог бы быть, и о том, которым он был когда-то. И Клейн понимал, что, несмотря на упорную битву с самим собой, ему не удалось сберечь свое сердце от проникновения туда своих собственных призраков и призраков этой тюрьмы.

Он чувствовал, как груди Девлин прижимаются к его груди, как его член трется о живот женщины и одинокий огонь сжигает его грудь. И это тоже несло сожаление и печаль: единственная плоть, к которой прикасался Клейн за три года в тюрьме, принадлежала больным мужикам – зэкам. А сейчас его пальцы касались кожи женщины, и не просто женщины, а самой красивой, по его мнению, во всем мире. Руки доктора дрожали. Он запустил их под блузку. И когда прикоснулся к ложбинке на спине женщины, легион безымянных чувств снова восстал. Закрытые глаза наполнились слезами, а мучительная горечь и боль, вырвавшись наконец на волю, перехватила его сердце. В эту минуту все сожаления и все желания, все прошлое и все будущее соединились воедино в одном-единственном мгновении настоящего. И в этом настоящем Клейн любил ее. Окончательно и навсегда. И знал, что будет любить ее до тех пор, пока и он сам, и его чувства не обратятся в прах.