Текст книги "Зимний Фонарь (СИ)"

Автор книги: Тихон Карнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Суп? – предполагает он и морщится. – Да ну на…

Впереди мелькает чей-то силуэт. Брюнет оборачивается. Захлопывается дверь общего санузла. Откуда-то доносится звук, похожий одновременно на смех и плач.

– Да чтоб меня… Эй, здесь есть кто-нибудь? – злится парень, взывая к окружающим. Нехотя движется к уборной. – Меня кто-нибудь слышит?

Дверь со скрипом поддаётся. Почитатель прокрадывается – протофонный фонарик начинает мигать. Когда парень пытается перезапустить приложение, устройство неожиданно выключается. Только Элиот включает его повторно, как в нескольких метрах от него слышится всхлип. Лайн поднимает голову – перед окном стоит Даналия. Форма её помята, а волосы растрёпаны.

– Посмотри, как красиво, – зачарованно глядя в окно, шепчет Анера. – Говорят, из-за Воздействия повышается уровень естественного освещения, и наступает вечная белая ночь. Разве это не чудесно?

– Да такое… Слушай, а Анастази ещё не приезжала? – обеспокоивается Элиот, несмело приближаясь к подруге. – И вообще, где все? Я-я был на реминисценографии, и, походу, вырубился… Здесь… что-то произошло? В смысле, опять, ну. Да-нет?

– Никто не выбрался отсюда, Эли, – сообщает фельдшерица, и её рот растягивается в измученной улыбке. – Координатор распорядился закрыть больницу на карантин, когда в течение часа умерло двадцать пациентов.

– Чего? Если ты так прикалываешься, то… – не верит своим ушам парень и оступается. – Нет. Ты не прикалываешься. В смысле… как же эта ваша вакцинация? «Миротворец» и вся [ерунда]?

– А ты сам как думаешь?

– Никак, – пытается сохранить спокойствие Элиот. – Я же сказал, что спал и… что бы здесь ни произошло, я спал. Я-я понимаю, что хорошего мало, но, может, прямо скажешь? Я плохо понимаю намёки.

– Вакцина, которую они привезли… – на мгновение нездоровое веселье покидает девушку. Однако стоит оконной раме пожелтеть теплом, как та же ужасающая улыбка изламывает её рот. – Слышишь огонь? Они оставили нас здесь умирать.

– Что? Что ты несёшь? – Только Элиот думает подорваться к окну, как исходящий от собеседницы холод останавливает его. В голове что-то щёлкает. Парень хмурится. – Дана, если все умерли, то из-за чего?

– А ты сам как думаешь? – чуть истеричней повторяет та вопрос.

Подруга снимает с головы берет. Сбрасывает с ног чешки. В тот же момент Лайн замечает, что перед дверью одной из кабинок стоят такие же.

– Нужно выбираться отсюда.

– Конечно, – радостно подхватывает девушка, пока парень не в силах отвести взгляд от головного убора с выстиранным красным крестом. – Я тоже не собираюсь здесь оставаться… Эли! Пошли со мной!

Едва уловимым движением Анера наклоняется к Элиоту и хватает его. По её щекам растекается чёрная вода. Губы дёргаются – руки, которыми она вцепилась в воротник толстовки, дрожат. Парню становится страшно, когда женское тело клонится к распахнутому окну. Хлипкий подоконник крошится.

– Дана, стой! Я же не это имел ввиду!

– Пойдём со мной, – пытается переубедить она его, ласково касаясь его щеки. От её прикосновения кожа раздражённо нагревается, – пожалуйста.

– Это не выход, – противится Элиот и, вырываясь, пятится – хватка оказывается крепче, чем он предполагал, – это, [блин], в прямом смысле невыход. Я не знаю, как тебе ещё сказать, что ты сдохнешь, если сделаешь это.

– Ты ошибаешься, – возражает синяя и, отталкиваясь от пола, выпускает его. Элиот падает, пока медсестра сбивает защитную сетку с оконной рамы. – Оставайся, если хочешь. Скоро сам об этом пожалеешь.

– Да остановись ты уже! – уговаривает девушку Лайн и хватает за руки. Прикосновения ошпаривают его. Парень, испуганно глядя на свои ладони, пятится. Продолжая всё также зачарованно улыбаться, Анера бросает на него насмешливый взгляд. – Ты не умрёшь здесь.

– Конечно, не умру, – уверенно соглашается она. Сетка падает. Даналия птицей взмахивает руками и делает шаг назад. – Смерти нет.

Скрипит оконная рама. Иней накипью узоров расползается по стеклу. На мгновение небо окрашивается синевой.

Пейзаж не меняется: всё та же больница с заброшенным паллиативом. По территории и окрестностям снуют надоедливые тени. Санитары – частично сломанные, но всё ещё функционирующие – стаскивают к моргу трупы.

Даналии внизу нет.

На ватных ногах Лайн отшатывается от окна и оседает на пол. Кафельная плитка холодеет за спиной. Ужас застилает глаза.

– Проклятье… – с трудом выдавливает Элиот и жмурится, пытаясь сдержать накатившие слёзы. – Прости меня…

Парень покидает уборную и в полутьме задевает тележку. Колёса скрипят. На каталке тело в полиэтиленовом мешке. Застёгнутая молния поражена: часть звений разъедена, и изнутри вырываются сгустки пыли. Поражённый находкой Элиот неуверенно дёргает за бегунок. Там лежит Анера.

– Наконец-то… – прикосновение невесомой руки обдаёт жаром плечо. Касаясь обожжённого участка кожи, Элиот вздрагивает. – Я тебя искала.

Перед ним Алиса. Онемевшими глазами она смотрит куда-то вперёд, и губы её не двигаются. На ней больничная сорочка, висящая саваном.

– Лис? – замечая полное безразличие, брюнет вскидывает бровь. – Ч-что с тобой? Что-то с-случилось?

– В больнице все умерли, – также ровно отвечает Мартене, поворачиваясь спиной. – Ты остался единственным, кто жив. Пойдём.

Только тогда Элиот замечает, что она не двигается в привычном смысле этого слова. Её колени не сгибаются в шаге; она не левитирует; по правде говоря, она больше напоминает анимацию с потерей кадров. И, какой бы забавной мысль не показалась сперва, Лайн с тоской и ужасом понимает, что на деле его подруга мертва. Чтобы убедиться, парень включает фонарик. Мартене останавливается. Свет начинает мигать. Силуэт в сумерках – мерцать.

– Мне очень жаль.

Фонарик окончательно гаснет.

– Мне тоже, а теперь пойдём. Я не хочу, чтобы то же произошло и с тобой, но… мне нужна твоя помощь.

Из-за приоткрытой двери палаты в конце коридора слышно гудение реминисценографа. Рядом со входом стоит тумбочка с тарелкой, на которой плесневелые, но ещё горячие тосты. На койке, окружённой чистыми шторами, лежит пациентка. Её дыхание прерывисто, чередуется с хрипом.

Привлекательность, присущая здоровью и юности, уничтожена манифестом. Элегия почти до костей иссушила девушку. Поражённая плоть напоминает опаленную древесную кору: в мелких трещинках белеет мазь. Сарафан с передником заменены больничной рубахой, а макияж – бинтами на глазах и кислородной маской.

– Под видом вакцины в больницу привезли нечто… другое, – поясняет притаившаяся за спиной девушка. Элиот не оборачивается. Он не знает, чего боится увидеть больше: безжизненную фигуру или её отсутствие, – какие-то образцы и впрямь были «Миротворцем», но другие… Они усиливали болезнь и убивали… Мне тоже вкололи вакцину. Правильную, как видишь.

– «Миротворец»… Нет-нет, это неправильно. Этого… – молвит парень, опираясь на металлические перила койки. Он нехотя вспоминает поразительный рассказ сестры. – Этого не может быть…

– Федра спасла тебя.

Элиот горько усмехается. Несмело касается остывающей руки пациентки. Мерцающая шумно выдыхает.

– Такая холодная… – замечает брюнет и на мгновение запрокидывает голову. – Значит, вас отравили? Убили чем-то под видом лекарства?

– Не знаю. Ты как бы единственный, с кем я теперь могу говорить… но тебя здесь быть не должно.

Когда парень слышит это, он не выдерживает и оборачивается. В палате Алиса избавляется от неподвижности и, сидя на кресле, покачивает ногой.

– Органические привязки, конечно, – понимает он и переводит взгляд на кардиомонитор, – но… но ты же ещё жива, так? Может, тебя ещё можно спасти? Давай… давай я свяжусь с райцентром, с больницей, там, там…

– Элиот, – поднимаясь, осторожно начинает Мартене, – ты и сам прекрасно знаешь, что, если бы моё тело было пригодно для жизни, я бы не стала мерцающей. Пожалуйста, Элиот… выключи реминисценограф.

– Нет, ты что, это же глупости, – пытается отмахнуться он, бегая взглядом по палате, – должен же быть способ это обойти, должен же…

– Я больше не проснусь, Элиот, – мягко настаивает Алиса, – и ты знаешь, что будь это иначе, мы бы сейчас не говорили. Пожалуйста, просто сделай это: я не хочу сгореть заживо.

Сглотнув, парень кивает. Осоловело смотрит по углам. Слепо обшаривает стены. В конце концов, находит розетки у окна. Множество запутанных проводов – не разобраться, какой и от чего. Напоследок глянув на коллегу, Лайн хватает их в охапку и разом выдёргивает.

Реминисценография останавливается. Прекращается подача кислорода. Техника, поддерживающая жизнь в поражённом теле, выключается. Полоса на кардиомониторе искажается. Биоритмы пробивают полночь.

– Спасибо тебе, – слышится шёпот у самого уха, – друг.

В коридоре загорается свет: на медсестринском посту срабатывает вызов. Пронзительно звучит сигнальная трель, но стойка по-прежнему пуста. Дежурной, которую когда-то назначили на место, всё ещё нет. Равно как и никого живого из медперсонала.

Теперь, когда Элиот оборачивается, рядом никого. Ещё несколько мгновений он держит парализованную смертью женскую руку, но затем всё же отпускает. В груди разливается обжигающий холод. Затапливая лёгкие, он спазмами поднимается по горлу и выплёскивается слезами.

Лайну всё ещё мерещатся хрипы и гул аппаратов, когда он покидает палату. Ноги становятся непослушными, ватными. Парень глубоко дышит, силясь перебороть оцепенение. В конце коридора слышится нарастающий грохот. Шаги на лестнице. Дальняя стена озаряется светом.

– Чтоб меня… – одними губами шепчет Элиот. Страх.

Из соседней палаты высовывается рука. Угольная кисть с длинными пальцами и когтями. Следом за ней, сантиметр за сантиметром, выплывает женская фигура. Тьма её одеяний сливается с тенями. Гильзовая корона сверкает в полутьме. Лишь заслышав сторонний дух, неизвестная поворачивает голову.

Брюнет пятится.

У неё нет глаз.

Вместе с тем его тело парализует слабость. Обожжённая щека начинает гореть ещё больше. Парень делает несколько глубоких вдохов. Поднимает взгляд. Женщина тем временем приближается. Под её ногами гниёт паркет. Потолок расходится в трещинах. Настенная краска крошится.

С лестничной площадки поднимается крематор. Доспех делает его настолько массивным, что он занимает половину коридора. Ослепительный прожектор линз направляется в сторону Элиота.

– Обнаружен манифестант, – слышится искажённый модулятором голос. – Повторяю. Обнаружен манифестант.

Огнемётные сопла накаляются, и вот плотные потоки пламени охватывают коридор. Неизвестная поворачивается к красморовцу. Слабость вмиг отступает. Крематор припадает на колено. Поднимает голову.

– Царевна… – шепчет мужчина.

Из-под шлема слышится кашель. Оклемавшись, Элиот несётся к нетронутой пламенем лестнице. За раз перескакивая по несколько ступенек, он достигает фойе. Толкает дверь. Заперто. Тогда парень срывает со стены огнетушитель и бьёт по её застеклённой части. Удар не проходит. Баллон буквально вылетает и падает на пол. Эхо падения разносится по всей больнице.

Тем временем перед входом вырастает крупная тень. Ещё один крематор. Лайн отшатывается. Спиной натыкается на стойку регистратуры. Включается стоящий рядом принтер. Начинается печать. Устройство выплёвывает листок за листком – на каждом из них напечатано «МОРГ».

Когда гнев «Сварога» опаляет вход, Элиот уже спускается по служебной лестнице. Светлые помещения сменяются полутёмными лабиринтами: брюнет пересекает подземный переход, ведущий к злополучному моргу – тот стоит близ паллиатива невзрачной пристройкой, выделяющейся лишь трубой.

Чем ближе морг, тем чаще встречаются каталки с телами. Некоторые изолированы полиэтиленом, другие накрыты выстиранными простынями. Ткани, прикипевшие к лицам, в мельчайших подробностях разводами грязи передают гримасы агонии. Неизвестно, сколько эти тела лежат здесь – манифестанты медленно гниют: все черви и опарыши, что могли бы ускорить процесс, точно также не выдержали элегического Воздействия.

Внезапно загорается свет. В самом конце коридора Элиот видит гору сваленных тел. На вершину этой груды заброшен красморовец. Охотничья маска опалена, а из полой груди густо капает кровь. Защитные линзы разбиты стёклами внутрь: осколки впиваются в онемевшее смертью лицо. Трупы троном возвышают агента над полом.

Следующая дверь находится буквально в паре сантиметров от них. Затаив дыхание, Элиот пытается как можно осторожнее их обойти. Сердце уходит в пятки, когда он ногой случайно задевает кого-то из мертвецов. Косится целый ряд. Брюнет спиной прижимается к двери. Дёргает за ручку. Не поддаётся. В маленьком дверном окошке видно, что заперто изнутри.

– [Проклятье]!

Освещение гаснет в перебоях. Сверху трещит огонь. Подвалы постепенно наполняются дымом. При всплеске энергоподачи срабатывают датчики пожарной безопасности: вода бьёт с потолка. Вновь включается свет. Элиот видит окруживших его андеров. Лампы вновь гаснут. Холод приближается.

Всё происходит быстро. Элиот наматывает первую попавшуюся тряпку на кисть и разбивает окно. Сбив оставшееся стекло, выдёргивает засов в виде обломка трубы. Дверь наконец поддаётся.

Брюнет оказывается в небольшом зале. Часть его заставлена гробами; небольшой участок свободного пространства виднеется лишь перед стеной со встроенными в неё печами. Спасением является лестница, скрытая за деревянными ящиками. К ней почитатель и бежит.

Несмотря на то, что немёртвые следуют за ним, Элиот успевает подняться до того, как они наводнят крематорий. Выбравшись наружу, парень захлопывает за собой дверь. Переводя дыхание, спиной прислоняется к ней.

Из трубы оставленной пристройки тянется дым. На пороге валяется отклеившаяся записка: «морг переполнен». По сторонам всё заставлено деформированным транспортом: легковушками, скорыми каретами, «Грачами» и городскими автобусами. С расстояния видны занятые телами пассажирские сидения. Прокопчённые, они не накрыты простынями, не убраны в мешки. Элегия сковала их угольной коркой, обратив в подобие древних мумий.

Главный корпус больницы окутан элегическим смрадом. Стены темнеют под воздействием субстрата и покрываются трещинами. Крыша разрушается и проседает. Водосточные трубы ржавеют. Всё порастает грибком: разводами он поглощает фасад. Из приоткрытых окон тянутся хлопья пыли: они взлетают до небес, а затем подобием снега падают на землю. В отдалении слышны крики умирающих птиц, шелест их крыльев и стоны падения.

Издали надвигаются громыхающие шаги. Сипят воспалённые огнемёты. Элиот подрывается к перевязанным цепью воротам – ругнувшись, спешно оглядывается. Сопла неумолимо приближаются. Вот уже стены пристройки расползаются в пламени. Тогда Элиот забирается на багажник «Хунамиры» и с её крыши запрыгивает на автобус. Теперь забор по щиколотку.

– Манифестант, – слышит он рокочущий голос крематора. Со стороны к нему присоединяется ещё один. Из здания – третий. В отличие от прочих, теперь его броня выглядит изношенной, – просим вас не оказывать сопротивления при зачистке. Мы здесь, чтобы вам помочь.

Когда разогретые сопла направляются на него, брюнет перепрыгивает через забор. Падение выходит неудачным: разбивается колено, а нога рассекает торчащая из-за ворот арматура. Поморщившись, Элиот подрывается в сторону леса. Едва он выбирается на свободу, как из больницы слышится отчаянный крик. Не оборачиваясь, парень скрывается в тени деревьев.

Тем временем говоривший крематор подходит к главным воротам. Замечает цепь и замок. Берёт последний в руку. Сжимает.

– Свяжитесь с Зимой, – командует агент, – пусть задержат беглеца.

– Она уже несколько часов не отвечает, – сообщает стоящая рядом крематриса, – я отправила туда Ионова…

Вышедший из здания крематор окидывает агентов кратким взглядом, после чего выкручивает мощность напалма на максимум, и огонь плазмой льётся из «Сварога» – красморовцы, чья броня выдерживает подобный жар, едва успевают его почувствовать и расходятся по сторонам.

– Андрис, – взывает к нему красморовица.

– Какого ты творишь?! – продолжает старший.

Ответа не поступает. Крематор медленно разворачивается. Чуть приподняв огнемёт, расширяет зону поражения. Тогда оставшиеся агенты снимают со спин пулемёты и стреляют в упор. Очереди пробивают доспех; упомянутый Андрис оступается и припадает на колено. Огнемёт засыпает. Продырявленный нагрудник сочится тёмной кровью.

Эпизод четвёртый

Балтийская Республика: Линейная

Гейнсборо 1-1-7

12-30/994

Не покладая рук Анастази пытается узнать об обстановке в больнице, но новостные каналы молчат, местные группы – тоже, а прогнозы раскладов неутешительны. Карты разложены на диванном подлокотнике, выпитый кофе уже исчисляется литрами, а ясности по-прежнему нет. Закутанная в тучу пледов, девушка сидит перед телевизором и бездумно переключает каналы. Плашка о перерыве вещания не исчезает.

Меж тем снаружи сгущаются тени. Наступающая тьма проглатывает все фонари, оставляя улицы без источников света. Над землёй стелется элегический туман. Обретая форму, он проникает в жилища спящих людей. Гаснут последние свечи. Тишина обрывается редкими хрипами, вздохами.

Слышатся раскаты грома. Из приоткрытой форточки тянет влагой и холодом. Анастази неохотно выбирается из самодельного кокона и закрывает окно. Сквозняк успевает потушить кухонную свечу. Аромат фиалки ещё несколько мгновений полонит комнату.

Внезапно раздаётся дверной звонок.

Девушка вздрагивает. Несколько мгновений отрешённо смотрит в сторону входной двери, пока звон не повторяется. Тогда вестница хватает со столешницы кухонный нож и подходит к ней. Заглядывая в глазок, Анастази обнаруживает стоящую в подъезде дрожащую фигуру. Слишком темно, чтобы увидеть больше.

– Кто там? – подаёт голос блондинка, крепче сжимая рукоять. Визитёр игнорирует её – едва рука вновь тянется к кнопке, как Анастази отпирает замок и выглядывает за дверь. – Элиот?

Действительно. За порогом её брат – весь промокший, озябший и в грязи. Вестница заторможенно подаётся в сторону, позволяя близнецу пройти в квартиру. Того трясёт от холода. Ноги его подкашиваются.

Обойдя сестру, Элиот отрешённо проходит в прихожую. Не замечает собранных вещей в коридоре. Даже на настенную живопись не обращает внимания – сколько бы девушка ни тёрла стены, доказательства посмертия отныне не смыть. Все изменения отпечатываются где-то на периферии. Оцепенение спадает только тогда, когда под ногами появляется выцветший отпечаток человеческого тела.

– Лотта… – на выдохе произносит Элиот, неуверенно припадая к стене. Он поднимает голову и смотрит по сторонам. – Где она?

Поникая, Анастази отвечает:

– Она… закончилась, – и бросается к брату. – У меня не было выбора.

В его голове что-то щёлкает.

– Проклятье… – Элиот медленно оседает на пол. Обхватив голову руками, прикрывает глаза. – Нет, конечно… Ты всё сделала правильно, просто… Просто я опоздал… опять.

Анастази садится рядом и обеспокоенно тянется к нему.

– Элиот…

Тот уворачивается:

– Мне нужно в душ, – и рассеянно произносит, – я замёрз.

Но вода не согревает. Ванная комната стремительно накаляется: кажется, за пределами душевой кабины не видно ни зги. Тусклая лампочка и густой пар – всё, что различимо за пластиковой дверцей. Тогда Лайн выкручивает смеситель до льда. Кожа, что не покраснела от жара, также невосприимчива к минусовой температуре. В сущности, озноб так и остался.

Уже в спальне, при свете настольной лампы, Элиот пересматривает фотографии с незапамятных времён – вся стена ими увешена: от изголовья до потолка. В тот момент он обнаруживает, что Шарлотта исчезла со всех посмертных снимков, а страницы альбомов полны мертвецов. Руки начинают дрожать. Кожа покрывается сыпью мурашек; поражённые участки тела начинают болезненно ныть.

– Это несправедливо, – откладывая альбом, одними губами проговаривает парень.

Краем глаза он замечает стоящий на столе пузырёк «Инсенсабала». Внутри всё окончательно ломается. Резко смахнув всё со стола, Элиот закрывает глаз подобно кровоточащей ране и сдавленно хрипит. Тем временем дефектной рукой он открывает один из ящиков стола и нашаривает тюбик с содержанием декспантенола.

Лайн стирает выступившие следы манифеста. Те ещё поддаются увлажняющим кремам, но через какое-то время проявятся вновь. Застынут верхушкой айсберга под кожей, заставляя ту становиться шершавой и сереть. Шея, руки – всё покрыто грязью копоти, ползущей из отравленных лёгких. На горле всё также чувствуется хватка удушья: слабым першением и остаточным кашлем.

На мгновение Лайну кажется, что снаружи стынет чья-то тень. Только теперь, вместо тишины, звучат шаги. Из-под двери струится тёплый желтоватый свет. С кухни доносится приглушённый свист чайника и запах свежих цитрусов. Элиот заглядывает в замочную скважину и видит, как у плиты суетится сестра: достаёт чашки, изучает ассортимент кофе и чая, одновременно с тем что-то нарезает.

– Тебе уже лучше? – спрашивает Анастази, откладывая нож. – Не будешь пытаться меня прогнать?

– Не буду, – неуверенно подтверждает близнец, садясь за стол. Парень наблюдает за тем, как блондинка ставит на столешницу вторую чашку и засыпает кофе. – Прости, я… Я не ожидал, что Шарлотты больше не будет.

– Понимаю, – кисло соглашается она и спешно меняет тему: – Мне сказали, что больница стала очагом Воздействия. Ты не знаешь… что там произошло? Ты был в больнице, а потом тебя… выпустили, да?

Девушка замирает, когда замечает поднимающуюся струйку дыма – Элиот поднимает пальцы с зажатой сигаретой и затягивается. Его руки дрожат. Прямо на стол падает пепел. Блондинка достаёт из кухонного шкафчика пепельницу и подаёт её брату.

– Спасибо, – неуверенно благодарит тот и, собравшись с мыслями, говорит: – Ну… моя версия событий тебе не понравится. Они все умерли, Зи. Все, кто был в больнице… их больше нет. Похоже, та история… Вот это то, что ты рассказала, ну, это правда. Похоже на подмену.

Внутри Анастази что-то разбивается, когда она слышит об этом. Она всеми силами пытается изобразить норму. Даже натягивает пресловутую улыбку. Та выглядит настолько фальшиво, что брюнет осекается. Только он хочет добавить что-то ещё, как сестра наконец говорит:

– Тебя они так и не привили? – это больше похоже на вопрос, нежели на утверждение. Элиот на всякий случай кивает. – Отлично. Я уже распечатала разрешение на выезд, и, в принципе мы без проблем покинем город. Как ты себя чувствуешь?

– Могло быть и хуже, – пожимает плечами Элиот. – Ну, в смысле, мне сделали перевязки, накачали апейроном по самые яйца и…

Когда к горлу подступает медовый ком, Элиот закашливается. Он отворачивается, силясь перебороть навязчивый приступ. Сестра подаёт ему мусорную корзину – тот в неё сплёвывает собравшиеся сгустки слизи.

– Тебе надо выбираться отсюда, – обращается к сестре он. – Через день-другой будет уже слишком поздно…

– Мы выберемся отсюда вместе, – твёрдо возражает та и смотрит на растерянность близнеца. Как он отводит взгляд, как хочет возмутиться, но не решается, – или вместе останемся. Так что – выбирать только тебе.

– Я не могу так, Зи. Здесь… здесь вся моя жизнь. Здесь было…

– Весьма изощрённый способ похоронить себя, – хмуро замечает вестница и вскидывает бровь. – Это не обсуждается, Эли. Либо вместе, либо никак.

Элиот недоверчиво щурится. Он бы и рад послать сестру с её благородством, но голова плохо варит. Время принимать таблетки. Плохая игра.

– И как мы это сделаем?

– Вечером последняя электричка: я уже взяла нам билеты, – похлопывая по внешнему карману сумки, отвечает она. – Успеем со второй волной.

– Звучит не очень.

– Чем тебя не устраивает электричка? Общественный транспорт не отменён… пока.

– А ты думаешь, мы единственные такие умные, кто попрётся на элке из города? Ну и типа да, я заражён. И типа не только я. Может, к тебе моя зараза и не прилипнет, но я не в ответе за других манифестантов и не могу гарантировать, чтоб кто-нибудь не пострадает из-за меня. Я не хочу рисковать.

– Я понимаю, но пока ты жив, ты не представляешь опасности. В принципе, ничего страшного не произойдёт, если мы просто попробуем, так? Сомневаюсь, что на вокзале откроется очаг.

– А ты точно вестница? – уточняет Элиот, нервно улыбаясь. – На вокзале безусловно откроется очаг.

Череда выстрелов оглушает Гейнсборо. Лайны подрываются к окну и выглядывают на улицу. Группа красморовцев отбивается от пограничных.

Немёртвая медсестра возглавляет наступающую орду. Берет её чернеет копотью крови, а униформа усеяна гвоздями. Следом за ней идёт обожжённый язычник. Сектант из Храма Восхождения, чья колоратка заменена петлёй: к другому концу верёвки привязан тяжёлый булыжник. Чуть в стороне от него плетётся бледная невеста в изорванном платье.

Последняя внезапно останавливается. Так, будто ощущает на себе чей-то взгляд. Размытое лицо поворачивается по направлению ко второму этажу. Точно тогда включается телевизор. Белый шум. Из хриплых динамиков тянется вкрадчивый шёпот: «Наступает наш Парад…»

Анастази вздрагивает. Протофон на её запястье начинает трещать. Динамики выдают сиплый писк. Блондинка спешно выключает устройство и смотрит на брата. Тот спрашивает не своим голосом:

– Почему их так много?

– Не смотри, – требует вестница и зашторивает окно прямо перед его носом. – Не привлекай их лишний раз. Они уже знают, что мы здесь, и нам очень повезёт, если их нынешняя цель куда привлекательнее наших тушек.

– Что? – напрягается Элиот и хмурится. – И что ты предлагаешь?

– Уговор, – требует она и протягивает руку. – Если со мной что-то случится, ты не станешь возвращаться обратно.

– А ты типа не отстанешь, если я не соглашусь? – догадывается парень, и блондинка кивает. – Ладно, будь по-твоему.

На улице оживлённее, чем в прошлые дни. Через пару часов выйдя из дома, близнецы видят несколько семей, раскладывающих пожитки по багажникам. Отлучённые от суматохи сборов дети играют в салки, в то время как взрослые тревожно обсуждают недавнее нападение андеров на красморовский патруль: отбиться последние смогли, но вопрос о безопасности ныне дорог остаётся открытым.

– А где труповозка? – от мыслей пробуждает недоумённый голос брата. Анастази только сейчас вспоминает, что пересела на «Фазорд». Элиот недоумённо смотрит на машину с российскими номерами. – Может, объяснишь?

– Фриц, он… он, в общем, не успел её отремонтировать… – едва замешкавшись, отвечает близняшка. Элиот понимающе кивает. – Один человек в каком-то смысле отдал мне свою, чтобы мы с тобой смогли уехать, но я как-то побоялась уезжать на чужой машине из города…

– В любом случае, это… это очень щедро, – потрясённо отмечает парень, – а кто этот человек? Тот твой друг что ли?

– Да-а, вроде того, – многозначительно произносит сестра. – Надеюсь, у него дела складываются не хуже наших…