Текст книги "Счастливчики (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– В этом нет никакого смысла, но… что-то плохое определенно произошло, и после этого я не получала известий ни от тебя, ни от твоего отца, ни от кого-то еще. Вот почему я не вернулась раньше. Кто бы не желал, чтобы меня не стало, он своего добился. – Эллисон выдавила улыбку. – Видишь? Это вовсе не твоя вина.

Роланд перекатился на спину и лег на песок. Эллисон осталась сидеть. Она не хотела, чтобы песок оказался на ее черной футболке или в бюстгальтере.

– Я хотела бы, чтобы ты знал, что я никогда о тебе не забывала, – сказала Эллисон.

– Я бы вернулась, если бы не была напугана. Иногда я мечтала…

Роланд снова взял ее за руку, и переплел свои пальцы с ее, и положил их руки себе на грудь.

– Расскажи, о чем ты мечтала, – попросил Роланд.

Она улыбнулась и посмотрела на серое вечернее небо. Первые звезды появлялись на темном ночном занавесе, и она была на пляже с первым мальчиком, которого любила, держа его за руку, в то время как за ними наблюдал лишь океан.

– Я мечтала, что ты приедешь и найдешь меня, – прошептала она.

– Почему я?

– Принятие желаемого за действительное, – ответила она. – Ты всегда был моим любимчиком.

– Любимым братом?

– Любимым человеком. Всегда. На земле. Я была немного влюблена в тебя. И, может быть, немного хотела.

Роланд обернулся и посмотрел с удивлением.

– Что? – спросила она. – Двенадцатилетние девочки думают о сексе. Что, не знал?

– Я поражен. Поражен, скажу я тебе, – произнес он.

Эллисон попыталась ударить его по руке, но он поймал ее прежде, чем она успела дотронуться до него, и задержал на мгновение, прежде чем внезапно отпустил, как будто понял, что делает что-то, чего не должен делать.

– Ты можешь держать меня за руку, – сказала она, поддразнивая. – Я не собираюсь запрыгивать на тебя и снова терзать.

– Очень плохо.

Она потянулась, чтобы снова ущипнуть его, но он увернулся, и поймал ее за руку, и одним сильным движением поднял ее на руки, и понес к кромке воды.

– Нет, нет, нет! Ты не посмеешь! – Она кричала, и смеялась, и смеялась, и кричала.

– Не хочешь водички? – спросил он.

– Я в замшевых ботинках!

– Ладно, – сказал он, вздыхая, а потом поставил ее на ноги на сухой песок. – Но только из-за замши. Тебе, наверное, не помешает окунуться в холодную воду. Хотя в последний раз это не помогло, – поддразнивал он ее.

– Не моя вина, что ты был так сексуален в шестнадцать. Я потеряла голову. И не сделаю это снова, обещаю, – сказала она.

– Хорошо. – Он ущипнул ее за нос. Они вели разговор, который должен был состояться тринадцать лет назад. Лучше поздно, чем никогда.

– Только если ты сам этого не хочешь, – добавила она, улыбаясь.

– Веди себя прилично, грубиянка. Я… недоступен.

– Десять минут назад ты сказал мне, что не женат и детей у тебя нет, – напомнила она ему. – И не называй меня грубиянкой, хам.

Он рассмеялся, и сердце у нее в груди запрыгало от радости. Она была слишком счастлива. Такое счастье ее пугало.

– Все… немного иначе.

– Теперь я заинтригована, – сообщила она, больше нервничая, чем любопытствуя.

– Я расскажу тебе, но пообещай, что не станешь вести себя странно после этого, – попросил он. – Все ведут себя странно после того, как я об этом рассказываю.

– Я не стану вести себя странно, – заверила Эллисон. – Обещаю. Я расскажу тебе странности о себе, если ты расскажешь странности о себе. Идет?

– Идет, – согласился он. Они официально пожали друг другу руки.

– А теперь рассказывай.

– До того, как приехать сюда, чтобы заботиться об отце, я жил… в монастыре, – сказал он.

– Ты жил в монастыре? Ладно. Почему?

Он улыбнулся ей, почти извиняясь.

– По той же причине, по которой живут в монастыре, – объяснил он. – Я монах.

Глава 7

– Срань господня.

Это был самый неправильный для Эллисон ответ или самый правильный. Она не была уверена.

Роланд лег на спину на песок, сцепив ладони на затылке и молча улыбаясь. Должно быть, он привык к подобным реакциям. Сложно представить, что действительно красивый тридцатилетний мужчина будет монахом. По крайней мере, она не представляла. Эллисон засмеялась, но не от радости. Пятнадцать минут назад ей казалось, что единственное, что изменилось с момента ее отъезда – это их рост, вес и возраст. Но пока Роланд лежал рядом на песке, ожидая, что она скажет что-нибудь, что-то не глупое… она осознала, что все изменилось. Абсолютно все. Она понятия не имела, кто этот мужчина.

– Я не знала, что монахи, ну, знаешь, еще в моде, – заметила Эллисон, пытаясь скрыть шок под дерзостью.

– Мы еще в моде, – подтвердил он.

– Просто…. Я никогда раньше не встречала монахов.

– Ты когда-нибудь была в монастыре? – спросил Роланд. – Потому что это лучшее место, где их можно встретить. Довольно часто единственное место.

– Ты смеешься надо мной.

– Немного. Но тихо и внутри.

– Ты действительно монах. Настоящий живой монах.

– Все так. Я принадлежу монастырю Святого Брендона Клонферсткого. Это в паре часов езды по побережью.

Выбор глагола Роланда ужалил. Он не был членом монастыря Святого Брендана. Он не жил там. Он им принадлежал. Крошечная часть Эллисон когда-то думала, что он принадлежит ей. Большая ее часть однажды мечтала, что она принадлежит ему.

– И каково это – быть монахом? – поинтересовалась она, стараясь заглушить боль.

– Ты умеешь творить чудеса? Цитируешь Библию? Поешь монашеские песни? Монахи ведь поют, да? Они поют и размахивают этой дымящейся штукой?

– Не пойми меня неправильно, дитя, но ты рождена, чтобы быть младшей сестренкой.

– Больно, – сказала она, качая головой. – Очень больно.

– Я шокировал тебя, да? – спросил он. Он перекатился с песка и сосредоточенно посмотрел на нее.

– Да, – ответила она искренне. Он шокировал ее, и это было больно, как удар током. – Я бы тоже могла тебя шокировать, если бы хотела. Но не хочу.

И с какой стати ей переживать, монах он или нет? Это интересная работа, да, но какое ей до этого дело?

– Монах, – повторила она. – Это не входило в первую сотню моих догадок. Ты монах сейчас? Или бывший монах?

– Я монах в отпуске по болезни по разрешению настоятеля монастыря.

– Так ты планируешь вернуться? Я имею в виду, после своего… Когда сможешь? – спросила она, желая услышать в ответ: «Нет, конечно, нет».

– Таков план, – не стал скрывать он. – Хотя я пытаюсь не думать об этом. Чем дольше я пробуду, тем лучше.

Она кивнула.

– Верно.

– Ты огорчена? – спросил он.

– Почему я должна быть огорчена?

Он перевел взгляд на океанские волны. – По той же причине, по которой был огорчен папа. Думаешь, я трачу жизнь на сказку. Считаешь, это средневековье. Думаешь, я был бы счастлив, делая тысячу других вещей со своей жизнью… – Эллисон могла поклясться, что он слышал эти аргументы тысячу раз. – Папа не религиозен. Он почитает науку. Я разбил ему сердце, когда сделал это.

– Не мое дело, чем ты занимаешься, – сказала Эллисон. Роланд посмотрел на нее, изогнув бровь, словно она что-то не так сказала.

– Такие вежливые слова говорят незнакомцы. Мы через многое прошли, чтобы быть вежливыми незнакомцами.

– Что мне сказать? Роланд, я училась на кафедре английского. Многие считали, что я разбрасываюсь своей жизнью. Я не стану осуждать тебя.

– На кафедре английского нет обета безбрачия и бедности, – заметил он.

Она издала драматичный, дразнящий смешок.

– О, поверь мне – английская кафедра и бедность берут свое начало так же давно, как монахи и безбрачие.

– В таком случае, это же фальшивые бриллианты у тебя в сережках? – Он дотронулся до ее ушей, и она убрала его руку, все еще играя роль взбалмошной младшей сестры.

– Это был подарок, – объяснила она. – Я бы не смогла купить их себе сама. Я трачу все свои деньги на книги. – Это МакКуин купил ей все драгоценности и одежду, включая ту, в которую она была одета: замшевые ботинки, дизайнерские джинсы, кожаная куртка, что стоило для МакКуина столько же, сколько и небольшая подержанная машина, и нижнее белье «Ла Перла⁵». Если бы она попыталась сойти за голодающую художницу, то не слишком преуспела в этом.

– Я верю, – сказал Роланд. – Нам приходилось забирать книгу у тебя из рук, чтобы заставить поесть. Ты любила их больше всего.

– Ты не начинаешь изучать английскую филологию, потому что любишь книги. Ты делаешь это, потому что нуждается в книгах. Это взаимозависимые отношения.

Он улыбнулся.

– Весьма поэтично. Как речь филолога.

– Почему ты стал монахом?

– Думаю, по той же причине, что и ты филологом. Я не любил Бога, но я нуждался в Боге.

– Я даже не знала, что ты был религиозен.

– По-своему, – сказал он. – В монастыре проводятся концерты все лето. Папа иногда брал нас туда, если ему нравился композитор. Мы познакомились с несколькими монахами и… я не знаю, они мне понравились. Мне понравилось быть там. Я чувствовал себя в безопасности там. Когда я совершил ошибку, пошутив с братом Амвросием, как сильно мне у них нравится, он пригласил меня на выходные. Они жестко вербуют.

– Ищут новых монахов, да?

Роланд улыбнулся.

– Они дали мне прочесть несколько книг. Одна из них была написана цистерцианцем⁶, Томасом Мертоном.

– Это монах из Кентукки, верно? Я знаю этого парня. Не лично, конечно же. Думаю, он умер.

– Несколько десятилетий назад, – подтвердил Роланд. – В любом случае, в своей книге он сказал, что истинное Я – это духовное Я. Я не знал, кем было мое истинное Я. Я подумал, что, если бы понял, кто мое духовное Я, то понял бы.

– Ты нашел истинное Я? – спросила Эллисон.

– Я узнал, кем я не являюсь, – ответил Роланд. – И я обрел маленький мир, что само по себе было больше, чем было у меня раньше. – Он повернулся к ней лицом и улыбнулся. – Поэтому я должен вежливо попросить тебя не набрасываться на меня. Теперь твоя очередь.

Эллисон тихо запаниковала. И каким же образом она могла рассказать Роланду, что была любовницей миллиардера шесть лет теперь, когда узнала, что он монах?

– Ничего интересного, – сказала она, отмахиваясь от вопроса настолько беспечно, насколько могла. – Я не была монахиней, это наверняка.

Роланд отстал и снова сел, а Эллисон почти протянула руку, чтобы стряхнуть песок со спины. Но она не трогала его, даже не хотела. Теперь все было иначе. У него может быть лицо, и глаза ее старшего брата, и его улыбка, но этот человек, сидящий рядом с ней, был ей совершенно незнаком. Несколько минут назад она пыталась ударить его, и он поймал ее за руку – как когда они были детьми. И он напал на нее и сделал вид, что бросил ее в воду – как когда они были детьми. Но он играл роль Старого Роланда для нее, а она играла роль Старой Эллисон для него. Это могло бы сработать, за исключением того, что ни один из них не был очень хорошим актером. Она сделала ошибку, вернувшись сюда. Она совершила ужасную ошибку. Она поняла, что приехала домой, чтобы найти свою старую семью, но ее старая семья больше не жила здесь.

Она была здесь совершенно одна, как и после ухода МакКуина.

Она проделала весь этот путь зря.

– Ну, – произнесла Эллисон, вставая и театрально стряхивая песок с одежды. – Мне пора бежать.

– Эллисон?

– Уже поздно. Я не хотела задерживаться так надолго.

– Ты правда не останешься тут? – спросил он. – Даже на одну ночь?

– Туристический сезон закончился. Я легко смогу найти отель. – Эллисон встала и смахнула песок с брюк. – Я переночую в «Астории», а завтра утром заеду в больницу.

– Хочешь снова увидеть дом перед тем, как уедешь? – задал вопрос он.

Из-за него, из-за боли, которую он пытался скрыть, она решила согласиться.

– Хорошо, – сказала она. – Будет приятно еще раз увидеть дом.

В тишине они вернулись на веранду и у входной двери сняли обувь и носки, выпачканные в песке, поставив их на полку в коридоре. Она повесила и куртку и увидела ветровки и вьетнамки, зонтики и тяжелые зимние пальто. Что-то для каждого сезона на побережье. Роланд стянул свою покрытую песком фланелевую рубашку в клетку и повесил на крючок. Под рубашкой его сильные плечи обнимала простая белая футболка. Она улыбнулась себе, увидев это.

– Что? – спросил Роланд.

– Что делает монах с такими большими плечами, как у тебя?

Роланд рассмеялся, почти покраснел, скромный, как монах.

– На своих плечах мы несем мирские заботы, – ответил он. – Это наша версия силовой тренировки.

Роланд открыл дверь в дом и сказал: – После тебя.

Она помедлила прежде, чем войти, недолго, но Роланд заметил.

– Не переживай, – успокоил он. – Дома никого нет.

– Прости. Это так странно возвращаться сюда, – объяснила она. – Прошло так много времени.

Она не боялась Роланда, хотя он был теперь чужим. И не боялась никого, кто мог прятаться в тени, готовый выпрыгнуть и сбросить ее вниз по лестнице. Что ее действительно напугало, так это боль в груди, боль от желания увидеть этот дом, свою семью.

Эллисон осторожно шагнула через дверь в фойе. Оглянувшись вокруг, она увидела, что мало что изменилось с ее уезда. Там была комната-солярий с окнами от пола до потолка. И она увидела тот же длинный стол из черного дерева с деревянными скамьями в столовой – идеальный стол для семьи из восьми человек. Роланд провел ее по коридору, и девушка увидела кухню, которая была очень похожа на ту из ее воспоминаний, за исключением того, что в ее дни стены были желтыми, а теперь они были выкрашены в красный цвет. Большая кухня. Семейная кухня. Не модно. Не формально. На холодильнике еще висели рисунки. Эллисон подошла, чтобы осмотреть их. Один рисунок был изображен из серии ярко раскрашенных рыб с человеческими прическами. У рыбы Роланда были длинные светлые волосы, у рыбы отца были коричневые волнистые волосы и серая борода, у рыбы Дикона были черные волосы, торчащие во всех направлениях, а у рыбы Торы были волнистые волосы цвета заходящего солнца. В нижней части страницы детской рукой было написано Фишпелло.

– Это нарисовала я, – вспомнила Эллисон, глядя на рыбу Эллисон с кудрявыми каштановыми волосами. – Мне было… девять? Восемь?

– Около того, – сказал Роланд. – Хотя мои волосы никогда не были такими длинными. Ты заставила меня выглядеть, как Бон Джови. Я имею в виду, если бы он был рыбой.

– Нет ничего плохого в том, чтобы выглядеть, как Бон Джови, – заметила она. Девушка добавила к рисунку то, как прошли годы, и дети вернулись домой и остались. У Оливера была светлая стрижка под горшок, поэтому Эллисон нарисовала его с рыбьим «горшком» на голове, а бисерные косички Кендры она сделала радужными полосками. Даже кот, Картофель О'Брайен, получил угощение от Фишпелло. Он, разумеется, был зубаткой полосатой.

– Ты похожа на себя, – заметил Роланд. – У тебя милые надутые рыбьи губы. – Он сгримасничал, передразнивая ее довольно полную нижнюю губу. МакКуин тоже был фанатом ее губ бантиком.

Эллисон наполовину рассмеялась, наполовину застонала.

– Я поверить не могу, что он еще на холодильнике. Такая глупость.

– Папа считал, что это самая милая вещь на свете. Он скучал по тебе, знаешь, – сказал Роланд. – Мы все по тебе скучали.

– Я тоже, – произнесла она тихо. – Не осознавала, насколько, пока не получила твое письмо.

– Мне давно следовало написать тебе, – заявил он. – Я иногда говорил о тебе с папой. Я спросил его, можно ли тебя искать. Он ответил, что, если бы ты этого хотела, то вернулась бы сама. Но ты не вернулась. Я говорил себе, что ты о нас забыла. Это лучше, чем думать, что ты меня ненавидела.

– Не двигайся, – сказала она.

– Что?

– Просто… стой там. – Эллисон вернулась в коридор, схватила сумку с крючка и вытащила фотографию, которую хранила больше тринадцати лет. Она принесла ее на кухню, где спиной к холодильнику стоял Роланд.

– Вот, – сообщила она, передавая ему фото. – Доказательство, что я никогда не забывала.

Он взял у нее фотографию и посмотрел на нее. Затем он повернулся и повесил ту на холодильник с помощью магнита. Затем мужчина вынул свой кошелек из заднего кармана и вытащил свою фотографию. Это была недостающая часть ее фото, оторванная часть. С помощью другого магнита он соединил две половины фотографии. Теперь фото было целым. Эллисон в руках Роланда, Роланд стоит рядом с Диконом, который стоит рядом с Торой, и все они держат бенгальские огни так, чтобы четыре горящих кончика стали одним целым.

– Ты дал мне это фото? – спросила Эллисон.

– Полагаю, ты действительно ничего не помнишь с того времени, – сказал он. – Ты была в больнице, и я хотел поговорить с тобой. Папа сказал нам, что ты едешь домой с тетей, когда тебя выписали, так что я знал, что, вероятно, это был мой последний шанс объясниться. Я дождался наступления темноты и пробрался к тебе.

Эллисон ошеломленно посмотрела на него

– Ты спала, – сказал он. – Так что неудивительно, что не помнишь этого. Но я все равно говорил с тобой очень долго. Вероятно, это было мое первое признание.

– Признание в чем?

– Я сказал… – Роланд сделал паузу. Его глаза потемнели. – Я сказал, что сожалею о том, что произошло между нами. Сказал, что хотел бы быть дома, чтобы мог помочь тебе, когда ты упала. Сказал, что надеюсь, что ты скоро вернешься к нам. Но если ты этого не сделаешь, я бы хотел, чтобы у тебя было наше фото, пока ты снова не вернешься домой.

Эллисон моргнула, и горячие слезы потекли по ее щекам.

– Мне было интересно, откуда это фото, – призналась она. – Я думала, отец положил его в мой чемодан.

– Мне хотелось, чтобы ты помнила нас, – сказал Роланд. – Нужно было дать тебе целое фото, но я тоже хотел помнить тебя. Монахи не носят кошельки, но эта фотография была у меня в молитвеннике до тех пор, пока я не ушел. – Он сделал паузу и, казалось, решал, должен ли сказать то, что сказал дальше: – Я молился за тебя.

– Ты молился? О чем ты молился? – спросила она, глубоко тронутая. Кто-нибудь еще молился за нее?

– Ничего особенного. Чтобы ты была счастлива. Чтобы ты была в порядке. Чтобы ты когда-нибудь приехала домой, – ответил он. – И вот ты приехала.

Она коснулась фотографии, где пересекались порванные швы. При виде двух половинок фотографии старая рана в ее сердце, та, что осталась, когда ее забрали, немного заныла, но это была хорошая боль, такая боль, которая означала, что рана заживала.

– Я останусь на ночь, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы.

– Останешься?

– Почему бы и нет? – заявила она со вздохом. – Одна ночь не убьет меня.

Глава 8

Роланд настоял на том, чтобы сходить за ее багажом. Пока его не было, она бродила по нижнему этажу. Дом не был ни величественным, ни пугающим, но повсюду были признаки того, что у доктора Капелло были деньги и много. Она научилась замечать деньги у МакКуина. Его дом был красивым и большим, но без явной помпезности. «По-настоящему богатые люди, – говорил МакКуин, – настолько богаты, что не должны это никому доказывать. Миллионер хранит свою пачку денег в позолоченном зажиме для денег в кармане своего костюма от Армани. Миллиардер появится в джинсах с парой двадцаток в потертом кожаном кошельке». Теперь она поняла, что доктор Капелло определенно не был миллиардером, но у него было достаточно денег, чтобы никому ничего не доказывать. Однако намеки тут присутствовали.

Картины на стенах были не печатными рисунками, а оригиналами со знакомо звучащими именами, написанными в правом нижнем углу: Рекс Уистлер, Грант Вуд, даже один О'Киф. Мебель была тяжелой, ручной работы. Здесь не было ничего из ИКЕА. В детстве она не могла бы оценить декоративную работу по дереву, старинные каминные часы, витражные торцевые окна, но сегодня своим хорошо обученным взрослым взглядом она видела все это. И была поражена тем, что человек с богатством доктора Капелло стал доктором, когда мог легко прожить на свое наследство. Еще более удивительно, что вместо того, чтобы жениться и иметь биологических детей, он усыновил детей из приемных семей. МакКуин никогда бы не принял нуждающегося ребенка. Если только ей не исполнилось восемнадцать, и он не спал с ней.

Роланд вернулся с ее чемоданом в правой руке и дорожной сумкой в левой.

– Ты сможешь подняться наверх? – спросил он.

– Я в порядке, обещаю, – сказала она, пока он шел впереди. Дом был трехэтажный, и, когда она там жила, все дети спали на втором этаже. Кабинет доктора Капелло и его спальня занимали весь третий этаж. Они начали подниматься по лестнице, и Эллисон, цепляясь за резные перила, последовала за Роландом.

– Я надеюсь, доктору Капелло не приходится подниматься по этим ступенькам в его состоянии, – заметила она.

– Он делает это, – ответил Роланд с налетом восхищения и раздражения. – Настаивает. Я не знаю, сколько он еще сможет с этим справляться. Возможно, мы поставим кровать на застекленной террасе, когда он больше не сможет подниматься на третий этаж.

– Болезнь прогрессирует медленно? – спросила она, когда они дошли до лестничной площадки.

– Очень медленно до недавнего времени. Диализ больше не помогает. У него было слишком много инфекций, чтобы претендовать на трансплантацию. На прошлой неделе он сдался. Говорят, что почечная недостаточность – один из самых мирных путей ухода. Маленькое благословение. Очень маленькое. – Он указал в направлении вниз по коридору. – Сюда.

Второй этаж был детским королевством во время ее жизни здесь. В последние пару месяцев шестеро детей делили четыре спальни и две ванные. Девочки: Тора, Кендра и Эллисон, – спали в восточной стороне дома, которую доктор Капелло называл стороной восхода, а мальчики: Роланд, Дикон и Оливер, – спали на западной стороне, стороне заката. У мальчиков был вид на океан, а у девочек комнаты побольше. Честная сделка, думала Эллисон, вспоминая.

– Где сплю я? – спросила она. Второй этаж явно выглядел иначе, что имело смысл. Дети больше не были детьми. Не было причин держать баллончики с краской и скейтборды в холле, кинопостеры с Бэтменом, купальники и полотенца, висевшие на крючках.

– Сюда, – сказал он, указывая ей на спальню на стороне заката.

– Это твоя старая комната, – вспомнила она.

– Да, теперь это гостевая.

– Где ты спишь? – поинтересовалась она, пока Роланд открывал дверь и включал свет.

– Последние несколько недель на стуле в папиной комнате.

Эллисон вошла и положила сумку на кровать. Комната находилась в углу дома. В ней были два окна – одно выходило на север на редкий лес, а другое на запад на океан. Окно с видом на океан было полуоткрыто и впускало морской бриз, и ей было приятно заметить, что скамейка у окна была украшена белыми валиками и голубыми подушками, бинокль для наблюдения за птицами висел на крючке. Она уже представляла себе, как сидит в этом уютном местечке и читает весь день.

Старая деревянная кровать Роланда исчезла, и ее заменила полноразмерная латунная с покрывалом кремового цвета, и простынями, и подушками цвета морской волны, темно-синий коврик и пейзажи Энсела Адамса в рамках на стене. Это была милая, немного формальная комната в пансионе.

– Очень мило, – похвалила она, скрывая разочарование по поводу того, как сильно многое изменилось.

– Тора присматривает за домом, – сказал Роланд. – Она занималась ремонтом около пяти лет назад. Вмятины в стенах, царапины на полу. На потолке со стороны Дикона даже было пятно от соуса барбекю.

– Погоди, соуса барбекю?

– Я имею в виду, мы надеялись, что это был он, – хмыкнул Роланд. – Мы не спрашивали.

– Поверить не могу, что здесь была твоя комната, – произнесла она, садясь на кровать. – Тут не пахнет грязными ногами.

– Это было из-за Дикона, – заметил Роланд.

– Лжец. Я помню твои кроссовки для бега. Доктор Капелло пригрозил вызвать бригаду химзащиты, чтобы обеззаразить твой шкаф.

– Папа.

– Что?

– Ты продолжаешь называть его доктором Капелло. Он был твоим папой.

– Он был моим папой, – ответила Эллисон. – А ты был моим братом. Ты до сих пор чувствуешь себя моим братом?

Роланд встал в дверном проеме, не выходя и не входя. Даже будучи мальчиком, у него была привычка блокировать проходы, заполнять рамки, держаться за потолок, вытягивая руки и спину.

– Я не знаю, что я чувствую, – сказал он.

– Он не усыновил меня официально, как вас, Дикона и Тору, – продолжила она. – Я была всего лишь приемным ребенком, которого он взял к себе на воспитание.

– Ты была не просто кем-то. Он любил тебя.

– Я знаю, что любил. И он был очень добр ко мне. Поэтому я здесь. По крайней мере, за это я пред ним в долгу. И, наверное, даже больше.

– Он бы, наверное, сказал, что ты ничего ему не должна.

– Ну, вообще-то должна. Я любила тетю Фрэнки, правда. Но ей было семьдесят пять, когда я к ней переехала. Но там была только я, и она, и ее партнеры по бриджу по вторникам и воскресеньям. Потом она умерла, а с ней и настоящая семья. Я почти жалею, что была так счастлива здесь. Возможно, тогда бы я не скучала по вам так сильно.

Роланд смотрел на нее все время, пока она говорила. Она не смотрела на него, а вместо этого ее взгляд был сосредоточен на луне, танцующей над водой.

– Ты несчастлива, да? – спросил Роланд.

– Что?

– С той самой секунды, как я тебя увидел, я пытаюсь понять, что в тебе изменилось. Я имею в виду не то, что ты стала старше, выше и красивее.

Слово «красивее» она оставила без комментариев.

– И ты понял? – задала вопрос она.

– Думаю, да. Ты грустная. Ты никогда не была грустной. Даже когда впервые сюда приехала, ты не была грустной. Напуганной, но не грустной.

Она подошла к нему, и он увидел ее лицо, ее сухие глаза, улыбку, которую она не могла прятать, находясь рядом с ним.

– Мне немного грустно, – призналась она. – Но не переживай. Грусть – это всего лишь временно.

– Ты уверена? – уточнил он, понижая голос до полушепота. Она могла поверить, что он был монахом. Такой голос Бог, несомненно, услышал бы.

– Больше зла, чем грущу, – сказала она. – Знаешь, это несправедливо. Я выросла в этом доме. – Она отвернулась от Роланда и пошла к выходящему на север окну.

Подоконник служил также и полкой для книг. Старые книги стояли рядами, романы, которые они читали в школе, изорванные обложки с пометками от карандашей и маркеров. «Цветы для Элджерона», «Остров доктора Моро», «Франкенштейн», «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Все любимые книги Дикона жанра научной фантастики.

– Ты думаешь, что привыкаешь к тому, что теряешь людей, которых любишь. Я потеряла маму, – сказала она. – Потеряла вас всех. Потеряла мо…

– Кого?

– Мою тетю, – поспешно закончила она. – Она умерла через год после того, как я поступила в колледж.

Роланд кивнул, но выражение скептицизма осталось.

– Тебе стоит привыкнуть, – сказала Эллисон. – Но ты так и не можешь привыкнуть.

– Не думаю, что тебе стоит привыкнуть, – заметил Роланд. – Нужно быть довольно бессердечным, чтобы привыкнуть к такому.

– Хотелось бы мне стать бессердечной однажды.

– Нет, – произнес он так резко и свирепо, что она посмотрела на него с удивлением. – Даже не думай этого желать.

Он вперил в нее взгляд, не отворачиваясь, не позволяя ей отвернуться. Она не могла припомнить, чтобы он был таким серьезным, таким важным.

– У тебя доброе сердце, – заявил он. – А у многих людей нет. Тебе не стоит желать расстаться со своим добрым сердцем.

– Ты такой монах. Я была слишком измотана. Не обращай внимания.

– В двадцать пять рановато быть измотанной.

– У меня есть на то причины.

Роланд ждал, сидя на подоконнике. Ему не пришлось спрашивать – она не хотела, чтобы он спрашивал. И все же ее одолевало сильное желание раскрыть все.

– Меня бросили, – сдалась Эллисон. – Два дня назад.

Роланд удивленно посмотрел на нее.

– Два дня?

Она пожала плечами.

– Бывает.

– Как долго вы были вместе?

– Шесть лет.

Роланд выглядел удивленным и напуганным.

– Шесть? Это дольше, чем большинство браков.

– Это не было браком.

– Все было несерьезно?

– Все было очень серьезно, – сказала она. – Трудно объяснить. Но, если ты рад меня видеть, то должен быть ему благодарен. Я бы не смогла приехать, если бы он не порвал со мной.

– Что ж, я рад.

Она швырнула в него подушкой.

Он ловко поймал ее и бросил обратно на кровать.

– Я имею в виду, я не рад, что тебя бросили. Это жестоко. Особенно после шести лет. Но определенно рад, что это привело тебя сюда. И ты можешь быть измотанной и огорченной насколько тебе этого хочется.

– Спасибо. Объяснение принимается, – сказала она. – А теперь, извини, живу по времени в Кентукки, что означает, что я уже два часа должна спать.

– Устала?

– Немного.

– Устала-устала или устала от меня? – спросил он.

– Определенно не из-за тебя. Но я устала. И если я продолжу разговор, то буду говорить о вещах, о которых не хочу говорить.

– Тогда спи. Я переночую сегодня в комнате Дикона, раз папы нет. Это та, что через коридор. Если тебе что-нибудь понадобится, стучи.

– Ты тоже.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Эллисон быстро приняла душ, чтобы избавиться от песка, прежде чем надеть пижаму. Та была хлопковая: белые шорты и кружевной топ, достаточно закрытый, чтобы ходить в нем по дому. Она легла в постель и выключила свет – лампу из молочного стекла с синим плафоном – и попыталась уснуть. В то время как ее тело было истощено разницей во времени и путешествиями, ее разум не отключился. Роланд монах. Доктор Капелло умирает. Кендра и Оливер давно уехали. МакКуин живет своей новой жизнью со своей новой леди и ребенком на подходе. Ее мозг вращался, как колесо рулетки, и независимо от того, на каком номере он приземлился, она проиграла.

Через полчаса она снова включила лампу и подошла к своему чемодану, чтобы найти книгу для чтения. Ни одна из привезенных не подходила для чтения на ночь. Они были чересчур серьезны, слишком учеными. А ей нужно было комфортное чтение. Она вытащила «Излом во времени», которую Роланд отправлял ей, и снова начала ее читать, второй раз за день. Она ненамного продвинулась, целых две страницы, когда услышала легкий стук в дверь.

– Входи? – сказала Эллисон.

– Кое-кто хочет видеть тебя, – сообщил Роланд, открывая дверь. Он тоже был в пижаме. Клетчатые брюки, бесшовная футболка. Он побрился, отсутствие щетины сделало его на пять лет моложе. А в руках у него была кошка кремового цвета.

– Не может быть, – охнула она. – Это Потэйтез О'Брайен?

– Теперь просто Брайен, – сказал Роланд. – Мы решили оставить только Брайен. Я поймал его, когда он прятался за твоей дверью, словно какой-то псих.

Роланд принес кота на кровать и присел с ним.

– Можно мне его погладить? – спросила она. – Или он меня поцарапает?

– Брайен никого не царапает, – заверил Роланд. – Он пацифист. Видишь? – Он поднял лапу Брайена и помахал ею в воздухе, затем снова опустил. – Ты жалок. Будь мужчиной, приятель.

– Он милый, – возразила Эллисон, улыбаясь и поглаживая старого друга, счастливо запустив пальцы в его мех. – Старичок. Сколько ему сейчас?

– Папа подарил его Дикону на его десятый день рождения, я думаю, – ответил Роланд. – Он был котенком, поэтому… около восемнадцати. Но ветеринар говорит, что он здоров.