Текст книги "Счастливчики (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
– И ты его исследовал, – сказала она.
– Действительно, я это делал. Вдохновение – вещь поистине ужасающая. Ударяет в тебя, словно молния и ты уже никогда не будешь прежним. Тридцать лет назад я прочитал исследование о француженке, и у меня появилась идея, что вот оно, то самое лекарство, которого ждал мир. Общий знаменатель всех психопатов – отсутствие эмпатии. И вдруг есть способ ее вызвать, даже чрезмерное сочувствие, в человеческом мозгу. Удалите часть гиппокампа. Это шокирует мозг, заставляя его перестроиться. Благодаря Финнеасу Гейджу мы уже знали, что, повредив мозг, можно повредить и личность. Что ж, получается, вылепляя мозг, можно вылепить личность. Как Дикон делает скульптуры из стекла, так и я работаю с мозгом. Скульптор. Доктор Джарвик создавал искусственные сердца. Я же вылепляю искусственные души.
– Это звучит безумно, знаешь ли, – сказала Эллисон. Он с отвращением махнул рукой.
– Разве не звучит безумно – сломать ребенку челюсть? Звучит ужасно. Но мы делаем это постоянно. Если ребенок рождается с неправильным прикусом, нужно сломать челюсть, вправить ее и дождаться, когда кости срастутся. Вот и все, что я делал. Я ломал мозг, перенастраивал его и ждал заживления. И я не первый, кто так поступал, малышка. Это называется психохирургией, и эта наука существует уже несколько десятилетий. В 1970-х годах в Японии была усовершенствована процедура лечения агрессии. Вырезать часть мозжечковой миндалины – место агрессии – и жестокие люди станут менее жестокими. Моя же процедура – просто шаг вперед. Или два.
– Или три? – спросила Эллисон.
– Или три, – сказал он.
– Что ты сделал с этими детьми? – снова спросила она.
– Я назвал его «Проект Рэгдолл». Маленькая шутка. Моя мать держала рэгдоллов до самой смерти. Лучшие кошки на свете.
– Потому что они настолько ручные, что не могут даже защитить себя?
– А что плохого в том, чтобы быть ручным?
– Но ведь именно это ты и сделал, не так ли? Приручил жестоких детей?
– Не жестоких детей. А детей-психопатов, – сказал доктор Капелло. – Я нашел детей, которые подходят по этим критериям. Я их прооперировал. Конец.
– Нет, – сказала Эллисон, качая головой. – Не конец. Даже близко не конец. Ты не всегда мог их вылечить, и это только начало. А теперь расскажи мне обо всем остальном. Кендра сидит на дюжине психотропных препаратов и почти никогда не выходит из дома. Антонио – сломлен. Оливер – мертв. Не хочешь мне это объяснить?
– А что тут объяснять? Это экспериментальная хирургия. Это риск, на который мы идем.
– Антонио приходится постоянно привязывать. Он прикован к постели пятнадцать лет! Это не тот риск, «на который мы идем». Это риск, на который тебе пришлось пойти. А он был всего лишь ребенком.
– Да, а если бы он был взрослым, они бы заперли его в тюрьме и выбросили ключ, – сказал доктор Капелло. – Побереги свое сочувствие. Если бы я его не прооперировал, ему бы уже давно грозил смертный приговор.
– Откуда ты знаешь? Ты не можешь видеть будущее.
– Ты милая молодая женщина, – сказал доктор Капелло, – и из тебя получилась бы прекрасная жена, хорошая мать и замечательный друг. Но ты бы стала ужасным врачом. Дети были больны. И детям не помогает никакое другое лечение.
– Таким детям, как Дикон, – сказала она. – Верно? Антонио сказал, что он убил свою кошку.
– О, Дикон убил много кошек. И собак. И птиц. И все, что он мог поймать. Это была мания. Это было… нездорово. Это было частью Триады Макдональдов. Старые критерии диагностики будущих насильников – устраивают ли они поджоги, мочатся ли в постель, вредят ли животным? У Дикона были все три.
– А Кендра?
– Газеты называли ее «Воспламенительницей18», как в том старом фильме. Она подожгла дом своего деда, когда тот был внутри. А Оливер…
– Бросил своего младшего брата об стену, – сказала Эллисон. Доктор Капелло изогнул бровь. – Мы ездили к его маме.
– Ясно, – сказал доктор Капелло.
– А Тора?
Доктор Капелло кивнул.
– Тора. Полная психопатка. Патологическая лгунья, как и большинство психопатов, – сказал доктор Капелло. – Обвинила своего первого приемного отца в приставании к ней после того, как он наказал ее за избиение одного из других детей в доме. Он был арестован за сексуальный контакт с несовершеннолетней. От него ушла жена. Ему не разрешалось видеться с детьми. К тому времени, как Тора отказалась от своих слов, было уже слишком поздно. Его тесть застрелил его и убил.
Эллисон закрыла лицо руками.
– Эллисон, послушай меня. У этих детей не было никакой надежды. Они были обречены в день их рождения, даже раньше, в ту секунду, когда были зачаты. Точно так же, как некоторые дети рождаются с больным сердцем, эти дети родились с поврежденным мозгом. В отличие от сердца, с мозгом можно немного поиграть. Именно это я и сделал. Частичная гиппокампэктомия, прожечь несколько отверстий в префронтальной коре, а затем подождать и посмотреть. Если все пойдет хорошо, то через полгода-год у вас появится совершенно новый ребенок с совершенно новой личностью. Когда все пойдет хорошо, вы получите Роланда. Если все пойдет не так, как надо, у вас будет…
– Антонио. Оливер. Кендра.
– К сожалению, да, – сказал он. – Я не мог спасти их всех. Но я пытался.
– У них ведь не было опухолей, да? Или кисты или чего-то другого?
– Если процедура помогает, то у всех детей здоровое сознание. Слишком здоровое. Если им нужно стать нормальными, им не стоит думать о том, что они родились злыми. Лучше позволить им думать, что у них опухоль, что-то чужеродное, вторгшееся в их мозг, что-то, что легко исправить. Трудно исцелиться, когда ты обременен чувством вины. Опухоль или киста – вот на что они могли бы свалить вину, а не на себя.
– И это стало причиной для операции, – сказала она. – Верно? Я уверена, что вам нужен был предлог, чтобы залезть в головы этих маленьких детей. Вы же не могли просто ходить и говорить, что хотите исцелить их от зла.
– Ты ведь так думаешь, правда? – сказал он, грозя ей пальцем. – Можно подумать, мне придется показывать родителям и опекунам рентгеновские снимки, результаты анализов, сканирование мозга, результаты лечения … Можно подумать, что мои медсестры попытаются остановить меня, ординаторов, интернов, начальство больницы. Ты ведь так думаешь. Хочешь знать, как это произошло на самом деле?
– Ты входил, и тебе отдавали ребенка по щелчку пальцев?
Доктор Капелло щелкнул старыми тонкими пальцами.
– Эти дети больше не были детьми для своих родителей или социальных работников. Они были проблемами. И когда вы говорите кому-то, что можете решить его проблему, он раскатает перед вами красную ковровую дорожку и скажет: «Будьте как дома». Никто не хотел иметь ничего общего с этими детьми. Я говорил: «Покажите мне своих худших детей, и я сниму с вас ответственность за них». Это было несложно. Они отдавали мне детей со вздохом облегчения и без лишних вопросов. Это не клише, моя дорогая. За все годы, что я искал детей, чтобы помочь, ни один социальный работник никогда не просил показать рентгеновские снимки.
– Конечно, нет. Ты был столпом общества. Люди смотрели на тебя, доверяли тебе.
– Это не имеет никакого отношения к делу. – Он махнул рукой, отгоняя эту мысль. – Я обещал решить их проблемы. Они позволили бы самому дьяволу забрать этих детей, если бы это означало, что им больше не придется иметь с ними дело. Что бы ты сделала с таким парнем, как Антонио? Мальчик, который вонзил вилку в шею девочке и пытался изнасиловать ее на детской площадке? Мальчик, который хихикал, когда ты пытался наказать его за это? Мальчик, который сразу же поджег твою кровать, как только посмотрел тебе в глаза? Мальчик, который поджег кровать своей матери за то, что та пыталась его наказать. Он был безжалостен, как змея. Эллисон, одна из моих медсестер, посмотрела на одного из моих пациентов на столе и сказала: «По крайней мере, если она умрет, это не будет большой потерей». Ты знаешь, кто был этим ребенком? Тора.
Эллисон прижала руки к лицу. Она не могла поверить в то, что услышала.
– Ты любишь Тору? – спросил доктор Капелло. – Ты можешь поблагодарить меня за это, потому что, поверь мне, ты бы не смогла полюбить ее, если бы я не помог ей.
– Не прикидывайся святым или ангелом. Я знаю правду.
– Я ни разу в жизни не причинил вреда ребенку.
– Кроме меня.
Наконец ей удалось нанести достаточно сильный удар, чтобы сломать его самодовольный фасад.
– Ах, – произнес он. – Теперь ты все помнишь, не так ли?
– Я помню.
Доктор Капелло глубоко вздохнул. Его костлявые плечи поникли. Он указал костлявым пальцем на картотечный шкаф, в котором хранились все медицинские записи, прежде чем он их сжег. Эллисон подошла к нему и открыла второй ящик. Она уже заглядывала в верхний.
– Нижний ящик, – сказал доктор Капелло.
Эллисон наклонилась и приоткрыла нижний ящик. Внутри она увидела что-то, завернутое в непрозрачную пластиковую упаковку. Она сняла обертку и увидела машинку, размером не больше тостера с четырьмя ломтиками, похожая на реквизит из научно-фантастического фильма 1960-х годов. Она была белого цвета, пластиковая, с закругленными углами, большими циферблатами и кнопками, с черными проводами, обвитыми вокруг нее.
– Ты это искала? – спросил доктор Капелло.
– Это, – сказала она. Как только она увидела аппарат электрошоковой терапии, она поняла, что это была та самая штука, которую доктор Капелло использовал на ней. Она похолодела, глядя на него, и ее затошнило.
– Это был аппарат твоей бабушки?
– О, нет. Это из психиатрической больницы, которая закрылась в 70-х годах. Он очень безопасный, ты знаешь, – сказал он. – Это не похоже на то, что показывают в кино. У тебя шок, головная боль и какая-то ретроградная амнезия. Вот и все. Что удивительно, так это то, что ты ничего не помнишь из того дня. Обычно это навсегда. Амнезия от аппарата ЭШТ. – Он говорил так, словно хотел потянуть время и изучить ее.
– Теперь я все это помню. Когда я увидела припадок Антонио, я все вспомнила.
– Интересно, – сказал он. – Хотел бы я знать, помог ли тебе в этом аппарат ЭШТ. Скорее всего, ты просто не хотела вспоминать.
– Я не хотела, – сказала она. – Но я помню. Я помню, что мне было двенадцать. Помню, что я не была больна. Я точно помню, что мы были не в безопасной стерильной больнице, – сказала она. – Мы были здесь, наверху, на душном чердаке, и ты накачал меня лекарствами и использовал на мне медицинское оборудование тридцатилетней давности.
У него хватило достоинства или, возможно, трусости ничего не отвечать.
– Я ведь никогда не падала, правда? Это же ты все устроил? – спросила она.
Он поднял руку в знак капитуляции – единственное признание вины, которого она так ждала.
– Как ты мог это сделать? Ты накачал меня, – сказала Эллисон. Ее голос стал тихим, испуганным, далеким.
– Просто Бенадрил, – сказал он. – Двойная доза.
– Ты заставил меня прочесть стихотворение, чтобы я заснула. «Кубла Хан».
– Пленительное место! Из него, – продекламировал доктор Капелло, – В кипенье беспрерывного волненья, Где женщина…
– О демоне рыдала! – закончила Эллисон строчку, наконец ее вспомнив. Она закрыла глаза и прошептала имя "Роланд" (прим.: перевод К. Бальмонта).
– Да, Роланд, – сказал он.
– Это был не несчастный случай, не так ли?
– Нет.
– Он убил Рейчел. Убил ее.
– Я не верю, что дети, даже дети-психопаты, способны совершить убийство в юридическом смысле этого сова. Но убил ли он ее специально? Да, – сказал доктор Капелло. – Он так и сделал. Их мать давно бросила их, отец редко бывал дома. Роланд плохо обращался с Рейчел, жестоко, вот, как она к нам приехала. По скорой помощи. Роланд проломил ей череп об асфальт.
– О, Боже, – сказала Эллисон. Она не хотела ничего этого знать.
– Она слишком боялась Роланда, чтобы рассказать кому-либо правду о своих травмах. Полиция предположила, что это был несчастный случай, и я тоже. Она была такой милой малышкой. Я держал ее за руку перед операцией, просто чтобы дать ей понять, что я о ней забочусь. Она не хотела отпускать мою руку, – сказал он. – Я все еще чувствую эти крошечные пальчики. Вся ее рука умещалась в моей ладони. Я сказал ей, что нужно быть осторожнее, играя на улице. Она сказала, что несчастный случай не был случайностью, ее кто-то толкнул. Я предположил, что это был ее отец. Кто бы мог подумать, что это был ее брат? Ему было всего восемь.
Он замолчал, и на мгновение Эллисон показалось, что он находится где-то в другом месте, куда хочет вернуться.
– Она попросила меня взять ее с собой домой, – сказал он. – Такое отчаянное, безнадежное желание, которое загадывают дети, как желание иметь крылья. Я никогда не планировал заводить детей. Работа была моей жизнью. Но я не мог позволить ей вернуться к отцу. Я думал, что умру, если с ней что-нибудь случится. Никогда раньше я не испытывал ничего подобного ни к одному из своих пациентов, как будто она была моим собственным ребенком. Я попросил забрать ее, и они отдали ее мне. Просто так. И я подумал, что, если отец причинил ей боль, он, вероятно, причинил боль и Роланду. Я привез их домой, и мы провели вместе счастливую неделю. Целых пять дней в этом доме, втроем. А утром шестого дня, еще до того, как я проснулся, Роланд вытащил ее на пляж, закопал в песок, и она задохнулась. Моя малышка. Моя бедная маленькая Рэйчел.
Хотя его глаза были сухими, а тело обезвоженным, он все же мог плакать. Эллисон тоже плакала, но не вместе с ним. Их слезы были вызваны разными причинами. Он оплакивал то, что потерял. Эллисон оплакивала то, что он взял.
Наконец он успокоился. Он повернулся и открыл ящик картотеки, третий, и пролистал несколько бумаг, прежде чем подать что-то Эллисон.
– Вот она, – сказал доктор Капелло, протягивая ей фотографию маленькой зубастой девочки пяти лет с каштановыми волосами, карими глазами и улыбкой, способной разбить сердце любому. Эллисон уставилась на фотографию маленькой девочки, убитой собственным братом. Ее брат, человек, которого любила Эллисон.
– Психопаты – мастера манипуляций, – сказал доктор Капелло. – Даже в детстве. И я попался на крючок, леску и грузило. Рэйчел слишком боялась Роланда, чтобы сказать мне правду. И она умерла из-за этого.
На фотографии сидела девочка, скрестив ноги, на кровати, голубой кровати, держа в руках мягкого игрушечного щенка. На ней была пляжная шляпа с широкими полями, чтобы замаскировать выбритую часть волос после хирургического вмешательства. Она улыбнулась, чтобы скрыть, как она, должно быть, была напугана, оказавшись в ловушке в том же доме, что и мальчик, который убьет ее на той неделе.
– Я заставил Роланда рассказать мне, почему он это сделал, и знаешь, что он сказал?
– Я не хочу этого знать.
– Он сказал: «Потому что она нравилась тебе больше, чем я». Он убил ее, потому что я любил ее. Мне почти хочется верить в ад. Я мог бы выжать из него жизнь голыми руками. Восьмилетний мальчик, но как же я его ненавидел. Знаешь ли ты, как страшно осознавать, что ты действительно хочешь задушить ребенка? Но я этого не сделал. Я не причинил ему вреда. Я починил его. И я поступил правильно, Эллисон. Вместо справедливости я проявил к нему милосердие. В его монастыре любят говорить о милосердии. Я говорю, что то, что я сделал, было актом милосердия. Я прооперировал его, и вот, старый мальчик умер, а на его месте родился новый. Он был настоящим произведением искусства. Полная трансформация. От демона к ангелу… Да, он убил ее, потому что я любил ее, и я спас его, потому что ненавидел. Боже, как я его ненавидел! Пока я не полюбил его. – Он опустил голову, и Эллисон поняла, что ему хочется плакать.
– Знаешь, я тоже его люблю.
– Любишь его? Ты же уничтожишь его, если не будешь осторожна.
– Уничтожу его? Как?
– Ты не знаешь, насколько хрупкие эти дети. До операции у них нет угрызений совести. После, они раскаиваются, как святые. Вы должны защитить их от слишком большого чувства вины. Они как губки, особенно вначале, впитывают чувства каждого. Если вы их ненавидите, они ненавидят себя. Вот что сделал Оливер. Горе матери стало его горем. И я видел, как она смотрела на него, как будто он был бомбой, которая вот-вот взорвется. Ему было лучше здесь, где никто не знал, что он натворил. Он нуждался в защите. Но она забрала его домой, а остальное ты знаешь. Я не хотел его терять. Я не хотел потерять его, как потерял…
– Что?
Доктор Капелло не ответил.
– Ты потерял еще одного пациента, не так ли? – спросила она. – Еще один ребенок? Ребенок, который покончил с собой, как Оливер?
Он по-прежнему не отвечал.
– Сколько детей? – потребовала ответа Эллисон. – Скажи мне, сколько детей умерло!
– Пятеро.
Глава 26
– Пятеро, – повторила Эллисон. – Пятеро детей? Пятеро твоих пациентов покончили жизнь самоубийством?
– Двое покончили с собой в течение года после процедуры. Двое умерли во время или сразу после операции – кровоизлияния в мозг. Одна выжила, но… ей было нехорошо. Она убежала. Не думаю, что она когда-нибудь появится.
Он остановился и сделал слабый, дрожащий вдох.
– Оливер был последним. После его смерти я прекратил эксперимент.
– Это заняло у тебя столько времени?
Он поднял руку, сжатую в кулак.
– Черт возьми, Эллисон, это сработало. На Роланде, на Диконе, на Торе – каким-то образом я правильно их понял. Прямо в моем собственном доме у меня было доказательство того, что процедура действительна и имеет свои достоинства. Все пришло вместе с ними. Звезды выровнялись. Они были…
– Счастливчиками, – сказала Эллисон.
Доктор Капелло опустил кулак.
– Я стрелял из лука в темноте, – сказал он. – Даже мастер-лучник промахнется мимо цели, которую не видит.
– Ты стрелял в детей. Это неправильно.
– Я никогда не говорил, что это правильно. Никогда! Но это было необходимо. – Он чуть не выплюнул ей последнее слово. Необходимо. Она никогда не слышала более уродливого слова.
Он прислонился к картотечному шкафу.
– Знаешь, я никогда не хотел их любить, – снова тихо сказал доктор Капелло. – Я никогда не хотел любить этих ужасных детей. Особенно Роланда. Я планировал прооперировать его и отправить обратно в систему. Его отец мог забрать его, если бы захотел. Многие желали забрать его, насколько мне было известно.
Он сделал паузу, чтобы перевести дух. Он был зол, и только это удерживало его на ногах.
– А потом случилось самое ужасное, – продолжил он. – После операции я зашел к нему в палату и увидел, что он спит, на голове повязка, под глазами синяки. Он был всего лишь маленьким мальчиком. Это все, кем он был. Этот тоненький, словно веточка, мальчик, совсем маленький мальчик. После операции он неделю находился в коме. Самая длинная неделя в моей жизни. – Доктор Капелло невесело рассмеялся про себя. – Операция повреждает память. Когда он проснулся, то не знал, что его сестра мертва.
– Ты ведь не сказал ему правду, не так ли? – спросила Эллисон.
– Я сказал ему, что он убил ее, но я сказал ему, что это был несчастный случай. И сейчас это его воспоминание. Играя в песке с Рэйчел, под ней открылась яма, песок накрыл ее лицо… Я убедился, что именно так он все и запомнил. Как несчастный случай.
Эллисон чуть не упала в обморок от облегчения. В конце концов, Роланд не лгал ей. Да, он что-то скрывал, но не лгал в открытую. Он не мог лгать, потому что даже сам не знал правды.
– Я знал, – продолжил доктор Капелло. – Когда я посмотрел ему в глаза, это сработало. Я превратил льва в ягненка. Я сказал ему, что Рэйчел умерла, и что это случилось, когда он играл с ней в песке. Я сказал, что он не должен винить себя, но он винил. Он винил себя и чувствовал угрызения совести, вину и стыд. И он плакал. Его маленькое тело так сильно тряслось, что мне пришлось дать ему успокоительное, чтобы он не причинил себе боль. Впервые в жизни он плакал настоящими слезами. Снова и снова он повторял: «Прости, прости. Папа, мне так жаль…» Чудо науки.
– О, дивный новый мир, – сказала Эллисон.
– Позвони социальному работнику, который расследовал травмы Рэйчел, – сказал доктор Капелло резким тоном, его глаза горели последним огнем в его жизни. – Вероятно, в ее документах еще есть ее фотографии. Хочешь посмотреть, что с ней сделал Роланд? Хочешь увидеть черные синяки на ее лице? Хочешь увидеть ее руку в перевязке, потому что он схватил ее за руку так сильно, что сломал ее? Хочешь увидеть рентгеновский снимок ее проломленного черепа?
Эллисон не ответила. Она слишком сильно плакала, чтобы говорить.
– И за все это, – сказал доктор Капелло с прерывистым вздохом, – я его простил. Я привез его домой, и с того дня он стал моим сыном, а я – его отцом. Я любил его и защищал, как мог.
– Ты защищал его от правды.
– Когда он стал старше, он начал задавать мне неудобные вопросы. У детей это хорошо получается. Он хотел знать, почему ему сделали операцию на головном мозге. Он хотел знать, почему он вспомнил, как ударил Рэйчел, как тащил ее и швырял о стену. Мне нужно было ему что-то сказать, поэтому я сказал ему, что у него генетическое заболевание, которое вызвало поражения в его мозгу, отсюда и вспышки ярости. Я сказал ему, что вылечил его от этого. – Доктор Капелло снова тяжело вздохнул. Эллисон понимала, что смотрит на человека, которому недолго осталось жить в этом мире.
– Но в глубине души он знает… что-то не сходится. Вот почему я не хотел пускать его в этот монастырь. Я был уверен, что они сломают его своими разговорами о грехе и вине. Я думал, что он закончит, как Оливер, с пистолетом во рту и пулей в голове. Но этого не произошло. Вместо этого он наконец простил себя. Он лучше меня знал, что ему нужно. И ты… ты влюбилась в него, – сказал он. – Ты же знаешь, какой он хороший.
– Я была испытанием, не так ли? – спросила Эллисон. – Как Брайен? Ты подарил Дикону кошку, чтобы проверить не проявляет ли тот жестокость по отношению к животным? Ты привел меня в этот дом, чтобы убедиться, что Роланд больше не проявляет насилия по отношению к маленьким девочкам?
Его молчание было для нее достаточным ответом. Эллисон кивнула.
– А Тора? – спросила Эллисон.
– Я, – сказал он. – Я тоже проверял себя с ней. Она ложно обвинила своего последнего приемного отца в том, что он приставал к ней. Я пошел на большой риск ради этих детей. И я сделал это добровольно. Я люблю детей. Я тоже тебя любил. Я любил. Я люблю.
Она подняла руку, чтобы заглушить его слова. Она ему не поверила. Она не хотела, чтобы его ложь была рядом с ней.
– Ты можешь сидеть здесь и осуждать меня сколько угодно, – сказал он. – Но ты также извлекла пользу из моей работы. Мужчина, которого ты любишь, не существовал бы, если бы не я. А ты бы все разрушила из-за истерики.
– Я боялась, что он убьет меня.
– Благодаря мне он скорее умрет, чем обидит муху, – сказал доктор Капелло. – А ты собиралась подвергнуть все это риску. Наша семья. Здесь ты всегда была в безопасности.
– Ты также провел электрошоковую терапию двенадцатилетней девочке, чтобы она заткнулась. Ты мог убить меня!
– Машина была старая, – сказал он. – Но я знал, что это сработает. Я играл с этим. Степень шока – этого не должно было случиться. Произошел совершенно непредвиденный скачок напряжения. Я никогда не хотел причинить тебе вред. Я слишком остро отреагировал. Я просто хотел, чтобы все это закончилось. Ради Роланда. Ради семьи.
– Ну, ты, конечно, заставил меня уйти. Это решило твои проблемы.
– Это вовсе не входило в мои намерения. Ты бы проснулась через несколько часов с головной болью, не помня о том, что произошло в предыдущие несколько дней. Вот как это работает. Так и должно было случиться. А теперь ты собираешься сделать это снова, не так ли? – спросил он.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты ведь расскажешь им все, что знаешь. Ты ведь расскажешь им о том, что я сделал с тобой.
– Я не собираюсь им врать.
– Если ты это сделаешь, ты уничтожишь их, – сказал он. – Ты должна это понять. Никто из них не знает, что они родились психопатами. Все они считают, что их агрессивное поведение вызвано кистой или опухолью. Ты заставишь их возненавидеть себя и меня тоже.
– Я люблю Роланда. Неужели я должна смотреть ему в глаза и лгать?
– Да, – сказал он. – Конечно же. Лгать сквозь зубы. Лгать так, будто от этого зависит твоя жизнь. Лгать так, будто от этого зависит его жизнь, потому что так оно и есть, Эллисон. Это работает. Это то, чем я занимаюсь всю их жизнь. Потому что я их люблю. Потому что это то, что ты делаешь, когда кого-то любишь.
Он снова заплакал, но ее сочувствие к этому мужчине давно исчезло. Она видела, что он сделал с Кендрой, Антонио, Оливером и его матерью.
– Из-за тебя умерли дети.
– Неужели ты не понимаешь, как это работает? Кто-то должен быть первым. Как и они, – сказал он, подняв худенькую руку, чтобы указать на свои ящики с медицинским антиквариатом. – Первый, кто отпилил ногу, чтобы спасти солдату жизнь. Первым просверлить отверстие в мозгу, чтобы снять давление. Первый, кто вскрыл матку, чтобы вырвать ребенка. Смотри, – сказал он, шаркая к ящикам. Он открыл дверцу и вытащил большой стальной предмет, похожий на пилу с каким-то ручным рычагом. – Ты знаешь, что это такое? Догадываешься?
Она покачала головой, слишком напуганная, чтобы говорить.
– Расширитель ребер. Вы вскрываете грудную клетку и раздвигаете им ребра. Это один из первых, когда-либо используемых в больнице в Америке. Ужасающий на вид. Посмотри на него. Он вскрывает грудную клетку. Это игрушка серийного убийцы. Но им спасали жизни. Тысячи и тысячи жизней. Роланд убил маленькую девочку, Эллисон, и даже глазом не моргнул. Никакого раскаяния. Ноль сочувствия. Рэйчел была бы первой из многих, если бы я ему не помог. Но я помог ему. Я помог им всем… Я любил их всех…
Расширитель для ребер выпал у него из рук, а доктор Капелло рухнул на пол.
– Папа! – выкрикнула Эллисон и подбежала к нему. Она опустилась на колени рядом с ним, прислонившимся к картотечному шкафу.
– С тобой все в порядке? – спросила она. Он поднял руки и положил их ей на плечи, словно хотел встать, но не мог.
– Я спас их, – сказал он. – Я спас их, а ты собираешься их уничтожить.
– Ты сходишь с ума. Я вызываю 911.
– Я не позволю тебе, – сказал он. – Я не…
Он обхватил руками ее горло.
Эллисон вскрикнула от шока, как вдруг его руки так сильно сжали ее горло, что она больше не могла издать ни звука. Она попыталась вырваться, но не смогла. В его теле почти не осталось сил, но то, что осталось, сосредоточилось в его руках, сжимавших ее шею, как железный ошейник.
Его лицо исказилось от напряжения, и его руки забирали дыхание из ее тела. Она попыталась закричать, но ничего не вышло. Ей показалось, что где-то вдалеке кто-то зовет ее по имени, но она не могла ответить. Перед ее лицом плыли звезды. Ее легкие болели и горели. Она била доктора Капелло кулаками по груди, но не могла оторвать его от себя. Поэтому она пинала его, пинала все, что могла найти. Картотечный шкаф упал, врезавшись в витрины. Стекло разбилось вдребезги, дерево раскололось, но ничто не могло разорвать порочную хватку доктора Капелло, сжимавшую ее горло.
Она судорожно схватилась за свой карман, пока не нащупала баллончик с перцовым баллончиком, который дал ей Дикон. Она вытащила его и распылила его прямо в глаза доктору Капелло.
Он закричал и в агонии рухнул на пол. Весь чердак сотрясался, словно огромный кулак колотил по стенам дома. Неужели кто-то пытается ее спасти? Или этот звук был не чем иным, как последними ударами ее умирающего сердца?
Она снова услышала голос, кто-то выкрикивал ее имя, и она попыталась ответить. Освободившись от мертвой хватки на шее, Эллисон снова могла дышать, но не могла говорить. Она глотала огромные глотки воздуха, хрипя при вдохе, ее чуть не рвало от паники и боли. Она упала на бок. Сквозь слезящиеся глаза она увидела, как Роланд рывком поднял отца на ноги и прижал его спиной к стене.
– Она собиралась убить тебя, – сказал доктор Капелло, его глаза были кроваво-красными и полными слез. Он так сильно закашлялся, что казалось, будто его сейчас вырвет. Роланд оттолкнул отца и побежал к ней, разбитое стекло рассыпалось в пыль под подошвами его ботинок.
– Эллисон? Эллисон? – Роланд опустился перед ней на колени. Он коснулся ее лица, нежно поглаживая.
– Я в порядке, – сказала она едва слышным шепотом.
Она с трудом поднялась на четвереньки. Шея болела, легкие горели огнем, но она могла дышать, могла двигаться. Она была жива. Все, что произошло дальше, было как в тумане. Она услышала, как Роланд зовет отца. Она увидела, как доктор Капелло пытается выскочить за дверь. Она услышала звук падающего с лестницы тела. Эллисон ухватилась за стену и встала. Она доковыляла до верха узкой чердачной лестницы и увидела внизу доктора Капелло, распростертого на полу, то ли мертвого, то ли без сознания. Появился Дикон, он упал на колени, крича: «Папа! Папа!» – снова и снова, проводя руками по телу отца, пытаясь найти рану или нащупать пульс. Тора стояла рядом с Диконом, не прикасаясь ни к отцу, ни к Дикону. Она посмотрела на лестницу, и Эллисон встретилась с ней взглядом. Тора ничего не сказала. В этом не было необходимости.
Доктор Капелло молчал.
Роланд обнял ее и прижал к себе. Она посмотрела через его плечо и увидела дверь, свисающую с петель. Кто-то бил по ней топором.
И все ближе и ближе раздавался вой сирен.
Эллисон закрыла глаза и очень долго их не открывала.
Глава 27
Когда Эллисон пришла в себя, она не была уверена, сколько времени прошло, десять часов или десять дней.
Она лежала на кровати в своей комнате, укрытая белым пледом. Она заморгала, приходя в себя, и попыталась поднять голову.
– Не двигайся. – Это Роланд говорил с ней. Несмотря на приказ, она повернула голову, и увидела его сидящим в белом плетеном кресле у ее кровати, ночник мягко светил у изголовья.
– Со мной все в порядке, – сказала она. – Думаю, что в порядке.
– Врачи скорой помощи осмотрели тебя.
– Со мной все хорошо? – спросила она.
– Ты потеряла сознание. Они сказали, что тебе нужно отдохнуть. Сказали, что перцовый баллончик не попал тебе в глаза. У тебя несколько синяков на шее, но ничего не сломано. Я должен позвать их.
– Нет, останься. Пожалуйста.
– Ты задохнулась и потеряла сознание. Тебе нужна медицинская помощь.
Эллисон попыталась сесть.
– Позже.
– Эллисон. – Роланд произнес ее имя как мольбу или молитву. Она не могла сказать наверняка.
– Он умер? – спросила она, внезапно вспомнив все, что привело ее к этому моменту.
– Еще нет, – сказал Роланд. – Скоро. Сегодня ночью.
Эллисон закрыла глаза, вздохнула и кивнула.
– Я не знаю, что он тебе сказал. Или сделал, – сказал Роланд. – Но…
– Давай не будем говорить об этом. Это не имеет значения.
