Текст книги "Счастливчики (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Она не была уверена, правда ли это, но ей нужно было сказать это, нужно было попытаться поверить в это.

– Значит, он все еще здесь? – спросила она.

– Да, – сказал Роланд. – Врачи скорой помощи хотят отвезти его в больницу.

– Но он этого не хочет?

– Знаю. Я должен позволить им забрать его. После того, что он с тобой сделал.

– Нет, – сказала Эллисон. – Он просто болен. Пусть он умрет здесь, в своем доме, в своей постели, как хотел.

«И пусть это случится скорее», – подумала Элллисон, но не произнесла этого вслух.

– Осталось недолго. – Голос Роланда был пустым, лишенным эмоций.

– Почему ты не с ним?

– Потому что я с тобой.

– Я в порядке. Иди к отцу. – Она снова легла.

– Нет, – сказал Роланд. – Я останусь здесь, с тобой.

Эллисон проглотила комок в горле. Было больно, но не настолько, чтобы напугать ее. С ней все будет в порядке. В итоге.

– Сегодня я пытался сделать для тебя что-нибудь хорошее, – сказал Роланд.

– Ты каждый день делаешь для меня что-нибудь хорошее, – сказала она.

– Я собирался закончить стирку, которую ты начала вчера, – сказал он. – Я бросил твои джинсы вместе со своими. Это было в заднем кармане.

Он поднял сложенный листок бумаги. Ей не нужно было смотреть на него, чтобы понять, что это. Заметка об операции Роланда.

– Так вот почему ты не разбудила меня прошлой ночью? – спросил он. – Ты нашла это?

– Мне нужно было время подумать. Ты винишь меня?

– Ты могла спросить меня об этом, – сказал он.

– Я не была уверена, что ты расскажешь мне всю правду.

Роланд хорошо принял удар. Он кивнул.

– Иногда правда ранит.

– Да, это так, – сказала она. – Но и ложь тоже.

Она повернулась на бок, лицом к нему. Его рука лежала на одеяле, и она могла дотянуться до нее, если бы захотела. Она хотела, но не сделала этого.

– Не думаю, что лгал тебе, – сказал он. – За исключением случаев бездействия. Об этом нелегко говорить…

– О чем? Скажи мне. Ты говорил, что любишь меня, так что я знаю, что ты не трус. Я прожила с МакКуином шесть лет и никогда не говорила ему, что испытываю к нему настоящие чувства.

– Вот это… – сказал он, снова поднимая листок с записями о своей операции. – Так вот… когда мне было двадцать, я встретил в Астории одну девушку. Мы работали вместе. Мы сходили на два свидания, и я подумал: да, она та самая. Папа спросил о ней, и я ему рассказал. Я думал, он будет счастлив. Так оно и было, но он сказал, что должен мне кое-что сказать. Он сказал, что то, что у меня было в детстве, то состояние, почему я был жестоким, могло быть спровоцировано генетическим заболеванием. И мне нужно быть очень осторожным. Он сказал… он сказал, что у меня не должно быть детей. Это непростой разговор для двадцатилетнего парня со своим отцом, когда он безумно влюблен. Папа сказал, что знает врача. Он…

– Скажи мне, Роланд. Просто скажи это.

– Мне сделали вазэктомию.

– Что?

– Это не очень приятный разговор для мужчины с женщиной, в которую он влюблен. Это унизительно. Я знаю, что так не должно быть, но ничего уже не изменить. Поэтому, знаешь, мне нелегко говорить об этом.

Эллисон тяжело вздохнула. Такого она совсем не ожидала.

– Так вот почему ты ушел в монастырь? – спросила она. – Потому что не можешь иметь биологических детей?

– Ужасная причина, правда? Я присоединился по множеству плохих причин. Я не хотел снова рисковать влюбиться. Я чувствовал себя оскверненным тем, что я сделал с Рэйчел. Я чувствовал, что, возможно, мне следует уехать надолго. И на то были веские причины. Я хотел получить прощение. Я хотел покоя. Я хотел стать другим человеком. Но это так не работает. Ты по-прежнему остаешься собой, куда бы ты ни пошел.

Эллисон коснулась его лица, щетины на подбородке, бледной, как снег на песке.

– Сегодня я вспомнила еще кое-что, – сказала она.

– Что? – спросил Роланд и она поняла, что он старается говорить обычным голосом, но у него это плохо получалось. Он казался напуганным, а для Роланда это было ненормально.

– В первый раз, когда мы с тобой занимались любовью наверху, в моей комнате, которая раньше была твоей комнатой, я вспомнила, как пыталась провести пальцами по твоим волосам. Ты убрал мою руку прежде, чем я смогла. Я думала, что это сексуально… – Эллисон провела рукой по его волосам и вытащила маленькую черную резинку из короткого хвостика, в который он всегда их убирал. Роланд опустил голову. Она бросила резинку на пол и стала гладить его по волосам. Пальцами она почувствовала рубец под его волосами. Шрам был на том же месте, что и у Антонио.

– Как долго ты собирался держать это в секрете от меня? – спросила она. – Я имею в виду операцию.

– Какую операцию? – Он почти улыбнулся, почти.

– И ту, и другую.

– Сначала это не было секретом. Просто личное. А потом я начал влюбляться в тебя. И тогда это стало секретом, потому что знал, что тебе нужно было знать, – сказал он. – Я боялся потерять тебя, если ты захочешь иметь собственных детей.

– Вот почему ты не сказал мне, – сказала она.

Роланд снова опустил голову и вздохнул.

– Иногда я начинаю кое-что вспоминать, – сказал он. – Отвратительные вещи. Как обижал Рэйчел. Как творил с ней ужасное. – Он с трудом сглотнул, и она увидела, как его кадык подпрыгнул в горле. – Я пытался поговорить о них с папой, но он велел мне забыть обо всем. Он сказал, что я иногда причинял ей боль, но это не моя вина – я находился в таком состоянии. Но я думаю, что сделал больше, чем просто причинил ей боль. Иногда мне кажется, что я… иногда мне кажется, что я убил ее. И я не думаю, что это был несчастный случай, как сказал папа.

Он посмотрел на нее умоляющим взглядом, и она увидела в нем того Роланда, каким он был много лет назад. Маленький мальчик. Он выглядел напуганным, юным, невинным и милым, точно так же, как она, должно быть, выглядела в первый раз в доме, когда он изменил ее жизнь к лучшему, попросив ее помочь ему перевернуть страницы книги, которую они читали.

– Ты был ребенком, – сказала она. – Что бы ни случилось, ты был всего лишь ребенком.

Эллисон накрыла его руку своей, и он схватил ее так крепко, что стало больно. Она села, притянула его голову к своему животу и положила себе на колени. Она снова и снова проводила пальцами по его волосам, не обращая внимания на шрам, потому что шрам был ничем, это было давно, это часть его, но не он сам.

– Все в порядке, – прошептала она, поглаживая его волосы, плечи и лицо. Ее нога стала влажной от его слез. – Я в порядке. У папы в организме яд безумия, и он его выплеснул. Вот и все. Я в порядке, и ты в порядке, и мы в порядке.

– Я не в порядке, – сказал Роланд, судорожно вздохнув.

– Почему нет? – спросила она, улыбаясь.

Он посмотрел на нее, его лицо было открытым, честным и искаженным от боли.

– Потому что мой отец умирает.

Эллисон обхватила ладонями его лицо.

– Мой тоже, – сказала она. Потом они обнялись, и долго плакали вместе. Они остановились, когда Дикон подошел к двери и постучал, чтобы привлечь их внимание. Они вытерли лица и посмотрели на него.

– Ты в порядке, сестренка? – спросил Дикон. Он выглядел бледным, изможденным и обеспокоенным.

– Со мной все в порядке. Просто произошел трудный момент, – сказала Эллисон. Сейчас было не время говорить им правду.

– Я рад, что с тобой все в порядке, – сказал Дикон. Он посмотрел на Роланда. – Пора.

– Он в сознании? – спросила Эллисон.

Дикон кивнул.

– Пока что. Ему дали обезболивающее, чтобы он успокоился. Медики сказали поторопиться. Он… он умирает.

Она посмотрела на Роланда, а Роланд посмотрел на нее. Он встал и протянул ей руку. Она взяла его руку и позволила ему помочь ей подняться. Эллисон нашла в чемодане легкий шарф и прикрыла им синяки на шее. Когда она была готова, они вышли из комнаты и поднялись наверх. У спальни доктора Капелло их остановил Дикон.

– Скорая будет ждать внизу, – сказал Дикон. – Теперь уже недолго.

Роланд и Дикон вошли внутрь. Эллисон осталась стоять в дверях, наблюдая.

Доктор Капелло лежал на своей кровати, укрытый одеялом, руки лежали поверх покрывала. Его лицо было красным от перцового баллончика, но он, казалось, не испытывал боли. Тора сидела рядом с ним на кровати, сжимая его руку в своей. Руки, которые чуть не убили ее всего час назад, теперь лежали на покрывале, обмякшие и дрожащие. Она видела, что нападение на нее лишило его жизни. Она пережила это. Он не смог.

Эллисон шагнула в комнату. Она чувствовала близость Смерти, парящей возле кровати. Эллисон чувствовала, как она дышит ей в затылок. Ее дыхание пахло скисшим молоком, и ей пришлось приоткрыть окно, чтобы впустить очищающий аромат океана. Морской воздух влетел в комнату и достиг кровати. Медленно доктор Капелло приоткрыл глаза. Должно быть, он почувствовал движение, почувствовал дуновение ветра на своем лице. Эллисон ждала, он встретился с ней взглядом и улыбнулся.

– А вот и моя куколка… – Он вздохнул. Его голос был тонким, как библейская страница.

– Я здесь, папа, – сказала Эллисон.

Было нелегко изобразить на лице улыбку и назвать его «папой», но она это сделала. Она сделала это ради Роланда, она сделала это ради Дикона, и она сделала это ради Торы. Но больше всего она сделала это ради семилетней девочки, которой она когда-то была, ради девочки, которая любила этого человека всем своим маленьким сердцем, и ради маленькой частички своего сердца, которая все еще любила его.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Я не…

– Ничего не говори, – сказала ему Эллисон. Она скрестила руки на груди и посмотрела на него, лежащего в постели. Сейчас он казался слишком маленьким, таким ужасно маленьким, хрупким и безобидным. – Ты болен, и у тебя был приступ. Вот и все.

Его голова дернулась, как будто он пытался кивнуть.

– Хорошая девочка, – сказал он.

Он сделал долгий судорожный вдох, какой бывает после хорошего долгого крика. Было мучительно наблюдать, как он так дышит, на мгновение замирая в агонии, а потом снова расслабляясь и замирая так тихо, что Эллисон испугалась, что они уже потеряли его. И все же ему каким-то образом удалось найти в себе силы заговорить снова.

– Обещайте мне, дети, – сказал он, и каждое слово стоило ему дыхания. Чем больше он будет говорить, тем быстрее умрет, но, тем не менее, ему все равно нужно было говорить. – Пообещайте мне, что вы всегда будете любить друг друга. Пообещайте мне, что вы всегда будете заботиться друг о друге.

– Обещаю, папа, – сказал Дикон. – Конечно, мы будем заботиться друг о друге. Ты научил нас, как это делать.

– Да, папа, – сказала Тора. – Я обещаю.

– Роланд? Эллисон?

– Обещаю, папа, – тихо сказал Роланд.

И Эллисон тоже дала обещание.

– Обещаю, – сказала она, хотя и не была уверена, что сможет сдержать его.

Доктор Капелло слегка кивнул и снова закрыл глаза. Они все смотрели на его лицо, ожидая того момента, когда оно станет совершенно неподвижным и расслабленным, когда искра жизни наконец погаснет.

– Так тихо, – сказал он, и все удивленно посмотрели на него. Они уже решили, что это были его последние слова. – Кто-то умер?

Он попытался рассмеяться собственной шутке, но смех быстро перешел в приступ кашля. Тора постаралась успокоить доктора Капелло, погладив его по груди.

– Мы все здесь, – сказала Тора. – Я здесь, и Дикон здесь, Роланд здесь, и Эллисон здесь.

– Мои дети, – сказал он. – Не горюйте.

– Твои дети ничего не могут поделать, – сказал Роланд. Каждое его слово звучало натянуто, словно его вытягивали из него против его воли.

– Испорченные дети, – выдохнул он и снова улыбнулся. – Драконы охраняют сокровища.

Это прозвучало довольно странно, что они все смотрели друг на друга в замешательстве, пока доктор Капелло не заговорил снова.

– Это вы, дети, – сказал он. – Мои сокровища.

– Люблю тебя, папочка, – сказала Тора. Казалось, что ей понадобилась вся ее сила воли, чтобы протолкнуть эти три слова сквозь комок в горле. Слезы застилали ей глаза.

– Слишком тихо, – сказал он, и было ясно, что он страдает в этой тишине. Он был напуган. Ему нужно было услышать голоса своих детей, но дети были немы. Их горла были сжаты, как кулаки скряги, а языки тяжелы, как мешки с песком. Они любили его своими взрослыми и детскими сердцами вместе.

Почему Эллисон сделала это, она никогда не узнает наверняка, но в тишине она заговорила нежно, как мать, говорящая своему ребенку стихи:

– В стране Ксанад благословенной

Дворец построил Кубла Хан,

Где Альф бежит, поток священный,

Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,

Впадает в сонный океан.

На десять миль оградой стен и башен

Оазис плодородный окружен,

Садами и ручьями он украшен.

В нем фимиам цветы струят сквозь сон,

И древний лес, роскошен и печален,

Блистает там воздушностью прогалин.

(перевод К. Бальмонт)

– А, – сказал доктор Капелло, и в его голосе послышалось блаженство. Его зрачки были неподвижны и расширены. – Я все вижу. Деревья. Сад. Река… Я вижу… – он сделал еще один тяжелый вдох, – мою Рэйчел.

Роланд резко вскинул голову, широко распахнув глаза.

– Папа? – Роланд наклонился и коснулся лица доктора Капелло. – Папа?

Эллисон положила руку на грудь доктора Капелло. Она ничего не чувствовала.

– Он ушел, – сказала она шепотом, но в тишине комнаты это прозвучало так, будто она кричала.

Эллисон посмотрела на Роланда. Он покачал головой, но не от недоверия, а в знак протеста против несправедливости всего этого. И тогда он смог, и, наконец, он сказал все, что хотел сказать.

– Папа, это твой сын. Это Роланд. Послушай меня. Я люблю тебя, папа. Я всегда буду любить тебя. Ты любил меня, когда никто другой не мог. Ты любил меня, когда никто не любил. Ты взял меня к себе, когда я никому не был нужен. Ты не просто простил меня, ты назвал меня своим сыном. Когда меня больше никто не хотел, ты дал мне дом. Ты сделал меня тем, кто я есть. Ты сделал меня хорошим человеком. Я обязан тебе всем. Я обязан тебе всей своей жизнью, всем, что я есть, и всем, что у меня есть, и всеми, кого я люблю. Папа? Ты меня слышишь? Папа?

Тора и Дикон рыдали в объятиях друг друга. Они потерялись в горе, тонули в нем, задыхались. Роланд начал свою ектению ¹⁹заново.

– Я люблю тебя, папа. Я всегда буду любить тебя. Ты любил меня, когда никто другой не мог. Ты любил меня, когда никто не любил. Ты не просто простил меня…

Эти слова заполнили комнату, заполнили ее до самых стропил и наполнили Эллисон до самых ребер, так что она думала, что те треснут и расколются от того, как ее сердце распухло от любви к Роланду. Какой бы грех ни совершил доктор Капелло против нее, Эллисон поклялась никогда не обвинять в этом Роланда.

Она потянулась к нему, оттащила от трупа доктора Капелло и подвела к креслу. За окном стояла высокая круглая луна, а в постели лицо доктора Капелло обмякло, губы слегка приоткрылись в посмертной маске. И Эллисон знала, что именно она должна это сделать. Эллисон медленно опустила одеяло, чтобы освободить его от рук доктора Капелло, и натянула его на лицо.

Эллисон понимала, что должна что-то сказать, потом. Что-то глубокое, поэтическое и милосердное было в этом человеке, который совершал прекрасные и уродливые поступки и теперь стоял у врат рая, ожидая, перевесит ли красота уродство в глазах Бога. Но впервые в жизни Эллисон поэзия подвела ее. У нее осталось только три слова.

– До свидания, папа.

Глава 28

Следующие два дня прошли как в тумане. Эллисон помогла сделать необходимые телефонные звонки. Она готовила, убирала, варила кофе чашку за чашкой, пока Роланд, Дикон и Тора ходили по дому, оцепенев от шока, ведя себя почти нормально, что всегда казалось самым ненормальным, что люди делают после смерти. Каждую ночь Роланд спал с ней в ее постели, обнимал ее и иногда целовал, и на этом все. Они не занимались любовью и не говорили о своем будущем, если оно вообще возможно. Нерон мог играть на скрипке, пока горел Рим, но даже он не играл на пепелище.

А пепелище было. Четыре стеклянные урны с останками доктора Капелло были доставлены в дом утром третьего дня после его смерти. Не будет ни похорон, ни визитов. Доктор Капелло не хотел всего этого. Он находил это сентиментальным, странным и религиозным, а эти качества не были ему присущи. Так что урны стояли в ряд на полу, ожидая, когда прах будет развеян. Эллисон поймала на себе пристальный взгляд Дикона. Он смотрел так долго и пристально, что Эллисон наконец сняла одеяло с дивана и накрыла им урны.

– Спасибо, – сказал Дикон и сглотнул.

– Нет проблем.

– Знаешь, я сам их сделал.

– Правда? – спросила она.

– Ты хоть представляешь, как трудно делать урны для праха собственного отца, пока он еще жив? – спросил Дикон.

– Не могу себе представить.

– И не советую.

– Ты сделал четыре.

– По одной на каждого из нас, – сказал он. – Но если ты не хочешь…

Он улыбнулся ей страдальческой улыбкой.

Она обняла его и прижала к себе. Он не плакал, но в этом не было ничего удивительного. На третий день они уже выплакали все слезы.

– Ты ведь останешься? – спросил Дикон.

– Ты этого хочешь? – спросила она.

– Ты нужна Роланду. В сексуальном плане, я имею в виду, – сказал Дикон, отстраняясь.

– Дикон.

– Это часть процесса исцеления, – сказал он. – Это очищение. Нужно вывести все жидкости.

– Ты безнадежен.

– Правда. По крайней мере, я постоянно говорю об этом Торе. Но вот только она никак не купится.

Эллисон игриво толкнула его, и они рассмеялись, впервые за много дней.

– У меня есть кое-что для тебя, – сказал Дикон. – Наверху, в моей комнате.

– Что-то мне страшно.

– И правильно, – сказал он, подмигивая.

Он отвел ее наверх в свою спальню и показал большую коробку, стоящую на полу, перевязанную бечевкой.

– Для тебя, – сказал он. – Открой.

Эллисон взглянула на него, прежде чем развязать веревку и открыть крышку. И там, уютно устроившись внутри упаковки с пенопластом, она обнаружила стеклянного дракона. Не одного стеклянного дракона, а двух. Не двух, а трех. Не трех, а четырех. Она вытащила из коробки все четыре штуки по очереди. Они были изящно вылеплены, с такими замысловатыми деталями, что она едва могла их разглядеть. Все они были разные: один – черный и смеющийся; другой – золотистый и задумчивый; третий – рыжий, с высоко поднятым подбородком, гордый и улыбающийся; четвертый – нефритово-зеленый и держал в когтях книгу. Эллисон сразу узнала их – по дракону для каждого из них. И что еще лучше, это были не просто драконы, а подставки для книг. Каждый из них располагался на тяжелом стеклянном постаменте с массивной стеклянной спинкой. Дикон сделал их для нее, сделал своими руками. Она полюбила их в одно мгновение.

– Они прекрасны, – выдохнула она, неспособная сказать большего.

– Мне нравится создавать животных, – сказал Дикон, и она взглянула на него. Он выглядел немного грустным, немного смущенным. – Знаешь, когда я был ребенком…

– Знаю, – сказала она. – Когда я была ребенком, я наступала на каждого муравья, который мне попадался, потому что думала, что они меня схватят и сожрут. Кажется, я путала их с пираньями. Дети иногда бывают тупыми.

Дикон улыбнулся ей с благодарностью.

– Ты можешь продавать драконов в своем книжном магазине, – сказал Дикон, его глаза вновь заблестели и в них закралось нетерпение. – Я могу сделать больше, я имею в виду, что этих можешь оставить себе.

Книжный магазин. Конечно. Какая прекрасная идея. Покончено с «Книгами Пандоры». Она бы назвала его «Книжным магазином на краю света». И на окне был бы нарисован дракон с подписью «Здесь есть книги о драконах». У нее был бы целый раздел, посвященный книгам о морских чудовищах, мифологии и преданиям. И карты тоже. Красивые старые карты с драконами в отдаленных уголках известного им мира. Она работала бы там весь день и каждый вечер возвращалась домой к Роланду. Чем бы он занимался? Открыл благотворительный фонд для детей на деньги отца? Они жили бы в «Драконе», все четверо. Простор, красивый дом, счастливые воспоминания. Нет причин не делать этого. И они с Роландом поженились бы на пляже, и, возможно, Тора и Дикон провели бы частную церемонию, чтобы наконец почувствовать себя женатыми, если они этого захотят. И они все будут счастливы вместе, и Эллисон никогда, никогда больше не будет одна.

Какая милая мечта.

– Они так прекрасны, – сказала она. – Поверить не могу, что они мои.

– Надеюсь, ты не возражаешь, что я сделал их без тебя. Я боялся, что ты попытаешься погладить их, когда они будут сильно горячими.

– Ты не дашь мне просто так забыть об этом, не так ли?

– Напоминать людям об их глупых ошибках – вот для чего нужна семья, – сказал Дикон.

Эллисон осторожно положила драконов обратно в коробку и небрежно обняла Дикона.

– Эй, стой, – сказал он. – Успокойся. Я уже сплю с одной из сестер.

Эллисон рассмеялась.

– Боже, ты ужасен. Я тебя так люблю.

Дикон крепко ее обнял. Она чувствовала, как его грудь вздымается от дыхания.

– Папа бы никого не обидел, ты же знаешь, – сказал Дикон. – Не нарочно. Он ведь никогда в жизни никому не причинял вреда. Всю свою жизнь он только и делал, что помогал людям, помогал детям.

– Знаю, – сказала Эллисон, заставляя себя улыбнуться. – Он был очень больным человеком. Вот и все. Но спасибо за перцовый баллончик. Не думала, что он мне пригодится.

– Я просто рад, что ты в порядке, сестренка.

– Ты и мы оба.

Прежде чем Эллисон успела сказать что-то еще, Тора просунула голову в комнату.

– Эй, – сказала Тора.

Дикон отступил назад, подальше от Эллисон.

– Я ничего не делал, – сказал Дикон.

– С трудом верю, – сказала Тора. – Мне нужна Эллисон на минутку.

– Девчачьи разговоры? – спросил Дикон.

– Да, – сказала Тора. Она схватила его за воротник рубашки, и крепко поцеловала, закончив твердым, – Вон.

Дикон улыбнулся и вышел.

– Приятно видеть, как он улыбается, – сказала Эллисон.

– Пытается делать вид, что все хорошо, – сказала Тора. – Ему сейчас очень тяжело.

– Не сомневаюсь, – кивнула Эллисон.

– Но мы справимся. – Тора подошла и села на грязную кровать Дикона. Вся комната была завалена одеждой, компьютерами, альбомами для рисования и грязной посудой. Совсем как в детстве. Не считая бросающейся в глаза коробки презервативов на захламленном ночном столике. Тора поймала ее взгляд и грустно улыбнулась.

– Мы не можем иметь детей, – сказала Тора.

– Потому что по закону вы брат и сестра? – спросила Эллисон, хотя уже знала, что причина не в этом.

На Торе были выцветшие джинсы и огромная толстовка «Орегон Стэйт Биверс», которую, как предположила Эллисон, она взяла у Дикона. Она выглядела уставшей и маленькой, но не такой грустной, как Роланд, и даже близко не такой грустной, как Дикон.

– Потому что психопатия имеет генетическую предрасположенность, – сказала Тора. – Не то, чтобы Дикон знал о том, кто он и кем… был. Я просто сказала ему, что не хочу детей.

– Так, значит, ты знаешь? – спросила Эллисон

Тора подняла руки.

– Я многое узнала, когда вломилась в кабинет и прочитала документы папы. Я узнала, кем мы были до папы. Остальное я выяснила сама.

– А ты уверена? Я имею в виду, насчет того, кто ты? – спросила Эллисон, не в силах представить себе Тору психопаткой. И все же…

– Я не могу рисковать, – сказала Тора. – Никого не может быть ужаснее биологического отца Дикона. Он убил маму Дикона.

– Я знала, что он кого-то убил, но не маму Дикона.

– Дик боится, что однажды он превратится в своего отца.

Эллисон вспомнила о перцовом баллончике, который дал ей Дикон. Ей и Торе. Ему нужно было защитить двух женщин в этом доме. Только от кого? От самого себя.

– Я провела кое-какие исследования после того, как узнала, кто мы такие, – сказала Тора. – Детям уже даже не ставят диагноз психопатия. Они ждут, пока тебе не исполнится восемнадцать. И знаешь почему?

Эллисон ждала ответа.

– Все взрослые, у которых диагностировали психопатию, проявляли ее симптомы в детстве, – сказала Тора. – Но не все дети, проявляющие те же самые черты, оказались психопатами. В основном… некоторые дети перерастают это. Мы могли бы вырасти из этого. А может, и нет.

– Мне очень жаль, – сказала Эллисон. И ей было искренне жаль. Слово «жаль» показалось здесь слишком маленьким, как если бы вы дали пенни человеку, который только что потерял миллион долларов. Тора, Дикон и Роланд подверглись неэтичной, незаконной, неопробованной и непроверенной операции на мозге, которая полностью и навсегда изменила их личности. И это сделал с ними их отец.

– Ты ведь хочешь детей, правда? – Эллисон поняла это по боли в ее глазах.

Тора мучительно прошептала: – Да.

– Всегда можно прибегнуть к услугам усыновления, – сказала Эллисон.

Тора улыбнулась.

– Верно. Мне бы этого хотелось. Может быть, когда-нибудь. Но в случае, если вы планировали детей с Роландом, ты должна знать…

– Я знаю, – сказала Эллисон. – Он сказал мне.

– Хорошо. – Тора потерла лицо и откинула волосы со лба. Она выглядела измученной. Эллисон хотела отправить ее в постель прямо в ту же секунду, но, похоже, Тора собиралась излить ей душу.

– Дикона начали мучить кошмары, когда ему было двенадцать, – сказала Тора. – Не просто страшные сны, ночные кошмары. Ему снилось, как животные нападают на него, и он просыпался в слезах.

Эллисон сочувственно кивнула.

– Он не хотел никому говорить, но я заставила его рассказать мне. Потому что я его "близнец". После того, как все ложились спать, я шла к нему в комнату, чтобы поспать с ним. Он лучше спал, когда я была рядом. Если он просыпался в слезах, я его утешала. Однажды ночью он сказал мне, что испугался, что это сделал не слизняк.

– Слизняк?

Тора улыбнулась.

– Так Дикон называл опухоль мозга, о которой ему рассказывал отец. Видимо, папа сказал, что опухоль была похожа на слизняка. Дикон винил его во всех ужасных поступках, которые он совершил. Но он боялся, что, возможно, это не причина, сказал он. Вот почему я… почему в конце концов мне захотелось выяснить, не случилось ли с ним чего-то такого, о чем я не знала.

– Так вот почему ты залезла в папины медицинские файлы? – спросила Эллисон.

– Поэтому, – сказала Тора. – И тогда я нашла этот большой файл под названием «Проект Рэгдолл». Я прочитала его от начала до конца. Не понимала и десятой доли этого, но осознала достаточно, чтобы понять, что ни у кого из нас никогда не было ничего плохого. Ничего. Но ты понимаешь, о чем я. Ни опухолей, ни повреждений, ни кист.

Эллисон ничего не ответила.

– Папа сказал мне, а я тебе, что все плохие поступки, которые я совершила, ложь, которую я говорила, что на самом деле это не моя вина, что это было в моем мозгу, – сказала Тора. – Это было моим единственным утешением. Но штука была ни при чем. Все дело было во мне.

– Ты была ребенком, Тора. Маленьким ребенком.

– Я знаю, – сказала она. – Но все же… – Она покачала головой. – Представь, что ты умная и гордишься этим, а потом выясняется, что ты умная, потому что доктор вставил тебе в голову микрочип, когда тебе было семь. Представь, что ты считаешь себя порядочным человеком, а затем выясняется, что единственная причина, по которой ты не стала монстром, заключается в том, что доктор просверлил дырку у тебя в черепе?

– Я не могу представить, – сказала Эллисон.

– Представь, что ты только что узнала, что Ро любит тебя только потому, что кто-то перестроил его мозг. Так и есть, знаешь ли. Если бы он действительно был так плох, как говорилось в досье, то никогда бы не смог полюбить по-настоящему. Каково это?

– Не очень круто, – признала Эллисон. – Но ведь он не виноват, что родился… – Как бы она назвала это? Родился злым? Родился неправильным? Родился сломленным? Родился больным? Она решила на этом остановиться. Роланд не виноват, что родился. Конец.

– Возможно, твой папа был прав, – сказала Эллисон. – Возможно, то, что мы называем злом, просто болезнь. Кто-то ведь должен был попытаться это вылечить, верно?

– Возможно, – сказала Тора, но это прозвучало так, будто она сама в это не верила. – Я никогда не говорила Дику о том, что я нашла в документах. Я никогда не говорила Ро. Думаю, они оба до сих пор верят в то, что сказал им папа. Им нужно в это верить. Я знаю, как ужасно было для меня узнать, что я не та, за кого себя принимала.

– Должно быть, трудно держать это в секрете, – сказала Эллисон.

– Нелегко быть единственным ребенком в семье, который знает, что Санта-Клауса не существует, – сказала Тора.

– Неужели я должна лгать ему в лицо, если он спросит, что я знаю?

Тора отвернулась и посмотрела в окно на длинную извилистую дорогу, которая когда-то давно привела сюда каждого из них.

– Иногда, – начала Тора, – ясными ночами Роланд стоит на пляже и смотрит на звезды, и кажется, что он смотрит, есть ли там Бог. Когда он это делает, я так сильно его люблю, что мне больно. Я боюсь, что однажды он поднимет глаза и увидит, что никто не оглядывается. – Тора встретилась взглядом с Эллисон. – Если бы ты знала, что никто не оглядывается, ты бы ему сказала? Или ты позволишь ему продолжать поиски?

– Разве это не пустая трата времени – продолжать поиски, если там никого нет? – спросила Эллисон.

– Там звезды, – сказала Тора.

– Скажи мне одну вещь, – попросила Эллисон. – Правильно ли поступил папа со всеми вами?

– Ох… кто знает? Он сделал нас хорошими, – сказала Тора. – Он не сделал нас мудрыми. Я понятия не имею, было ли это правильно или неправильно, хорошо или плохо. Я знаю, что это было бы сочтено неэтичным, судя по тому, как он это сделал. Но я спрашиваю себя: хочу ли я исправить то, что он сделал?

– Нет?

– Ни разу за миллион лет. Я мало что помню о своей жизни до папы, но я помню… – Ее голос затих. Она отвернулась к окну. Слеза скатилась с ее глаз, покатилась по лицу и упала на бедро. – Я помню достаточно.

Эллисон не стала расспрашивать о подробностях. Тора заслуживала немного конфиденциальности, даже секретности.

– Я знаю, что были и другие, – сказала Тора. – Я знаю, что он причинил им боль, когда пытался помочь. Но я знаю, что папа любил нас. Пойти на риск, на который он пошел, чтобы помочь нам, – это ведь любовь, верно?

– Это своего рода любовь, – сказала Эллисон. – Или, во всяком случае, попытка.

– Когда любишь кого-то, ты иногда делаешь выбор, который не хочешь делать. Делаешь вещи, чтобы помочь им, которые тебе не хотелось бы делать, – сказала Тора. Она смотрела в пол, но подняла в голову и встретилась взглядом с Эллисон.

Тогда Эллисон поняла, кто звонил ее тете в тот день.

– У меня было такое чувство, что это ты, – сказала Эллисон. – Но я сразу задавалась вопросом, зачем это тебе.

– Я видела, как ты лежала без сознания, – сказала Тора дрожащим голосом. – Я видела, как папа склонился над тобой в панике. И я видела, как скорая помощь увезла тебя. Ты выглядела такой беспомощной. Такой маленькой. Я знала, что папа сделал с нами, и думала… Мне было страшно.

– Ты боялась, что он сделает это и со мной? – спросила Эллисон. – Операция?