Текст книги "Принц (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Она послоняется по конюшням. Она будет вести себя хорошо.

– Сильно сомневаюсь в этом.

Уесли тоже сильно сомневался в этом. Но с таким количеством жокеев и тренеров поблизости, Норе никоим образом не удастся стать причиной каких-нибудь проблем. Максимум, небольшого погрома. Худший сценарий случился бы, если бы она оскорбила жокеев своими пони-плей шутками. И было бы настоящим чудом, если на протяжении дня, она не опробовала бы на ком-то кнуты.

Они вошли в стойло, где стояла и била копытами землю кобыла, на которую хотел посмотреть отец. Подтянутая и с хорошо развитой мускулатурой, она едва ли могла стать упряжной лошадью в паре, зато вероятно, могла бы обогнать любого мерина на поле. Ветеринар и отец говорили о ее данных и жизненно важных органах, в то время как Уесли делал вид, что читает ее родословную. Хорошие гены, бравшие свое начало от Резвой*. (Ruffian – 1972 года рождения, английская чистокровная кобыла, легендарная лошадь Америки, внучка знаменитого Болда Рулера. Она не занимала вторые или третьи места – Раффиан только выигрывала в хорошем стиле. 7 июля 1974 года поставила рекорд резвости (1 мин. 09 сек.) Лишь скачка, ставшая роковой, положила конец не только её победам, но и жизни.)

Если отец знал, что делает, он свел бы вместе эту кобылу и Прощайте Чары. У них получился бы адский скакун с таким генетическим коктейлем, что стал бы, вероятно победителем Дерби. Может быть, даже первый победителем Тройной Короны, утверждённой с 1978. Деньги польются в семью Райли рекой. Самое известное коневодческое хозяйство в индустрии станет легендой во всем мире. И Уесли было на это глубоко все равно.

– Сын?

– А? – Уес взглянул на отца. – О, да. Могло бы сработать.

Отец кивнул, читая согласие Уесли в пустом выражении его лица. Такая кобыла будет стоить денег, и не малых. У его отца было достаточно денег, чтобы купить и продать весь штат Кентукки с десяток раз до завтрака, но он не имел бы всех этих денег, если бы не копил каждый цент.

Кобыла была достаточно спокойной, поэтому позволила Уесли погладить ее бок. Упругие мышцы лошади подергивались под его руками. Бойкая штучка. Она и Нора прекрасно бы поладили. Нора… полтора года совсем ее не изменили. Он все еще не мог поверить, что это произошло, пуф, она вернулась в его жизнь снова. Все то время порознь исчезли в одно мгновение, в одном объятии, в одном предложении, что она простонала ему в ухо, когда обвила его руками.

«Боже, тебе нужно подстричься».

Уесли все еще не мог думать об этом без улыбки. И все же он был так напуган сначала. Он пока не мог до конца поверить, что Сорен позволил Норе быть с ним. Но несмотря на ненависть к Сорену, он не мог отрицать, что священник будет делать все, чтобы защитить женщину, которую он считал своим имуществом, даже расстаться с ней. Сорен, кто он? За два года Нора говорила о мужчине, оплакивала его отсутствие в ее жизни и в ее постели, пыталась ненавидеть его, пыталась держаться подальше от него, пыталась убедить Уесли, что он не монстр, как казалось...

Но до этого лета, Уесли никогда не встречался с ним. И как только это произошло, Уесли пожалел об этом. Он увидел, этого шести футов с лишним, белокурого священника, который выглядел… выглядел в точности наоборот, нежели Уесли хотелось, чтобы он выглядел. Нора когда-то пыталась описать Сорена Уесли.

– Думаю, Стинг плюс Джереми Айронс, но выше, сексуальнее и опаснее их обоих вместе взятых.

– Ты не преувеличиваешь, а?

– Уесли, я бы не стала преувеличивать или гиперболизировать за миллиард долларов за миллион лет.

– Нора.

И тот дикий свет в глазах Норы блеснул, и улыбка исчезла с ее лица.

– У него самый красивый рот из всех мужчин, которых я когда-либо видела, – сказала она тогда, говоря больше себе, чем Уесли. – Нежный… и жестокий.

– Нежный и жестокий? Это сейчас прозвучало, как строчка из твоих собственных книг, – поддразнил Уесли, надеясь вернуть ее улыбку. Его пугало, когда она становилась такой, когда она смотрела мимо него, а не на него, и он знал, что она вернулась к Сорену. По крайней мере, в ее сознании.

– Подожди, пока не встретишься с ним, – сказала она, вздыхая и заставляя себя улыбнуться в ответ. – Тогда скажешь, насколько я права.

Она была права.

Спальня Норы была последним местом, где Уесли ожидал, встретиться с этим человеком. Когда Уес и Нора жили вместе, соблазн улизнуть утром в воскресенье и посетить мессу в Пресвятом Сердце порой практически взрывал ему голову. Но что-то подсказывало ему, что это было бы опасной ошибкой. Он знал, Нора все еще любила своего священника, и последнее, что Уесли хотел сделать, это доставить мужчине удовлетворение знать, что тот его пугал.

Тем более, что Сорен совсем не боялся Уесли.

Но Уес отказался быть запуганным чувствами Сорена или Норы к нему. Ведь перед ним, стоя в загоне и флиртуя с Джоном Хантли, одним изтренеров в Калумете, была одна единственная и неповторимая Нора Сатерлин, его Нора, здесь в Кентукки с ним, с Уесли.

И ему стоило поблагодарить за это Сорена.

Уесли еще помнил свой шок, когда он протискивался мимо Сорена, готовый бежать из дома Норы и от присутствия человека, у которого вошло в привычку превращать ее безупречную бледную кожу в черно-синюю.

Но Сорен говорил слова, которые Уесли знал, могли бы изменить его жизнь еще до того, как священник разъяснил их подробнее.

– Уесли мне нужно попросить тебя об одной услуге.

Уесли медленно развернулся и столкнулся со священником еще раз.

– Услуге? Какой?

Он услышал ненависть в своем голосе. Это прозвучало так непривычно. Уесли никогда никого не ненавидел и не думал, что может. До этого момента.

– Как я уже сказал, кое-что происходит. Я обеспокоен тем, что Элеонор угрожает опасность. Я хотел бы, чтобы она уехала отсюда на некоторое время. Я надеялся, что Кингсли и я сможем исправить ситуацию, пока она была на севере штата этим летом, но, к сожалению…

– Подожди. Что? Ты хочешь, чтобы я…

– Я знаю, кто ты, Уесли. Я знаю, что ты. Я знал это прежде, чем позволил тебе переехать к Элеонор.

– Позволил? Что ты имеешь в виду, говоря, что “ты позволил” мне переехать к Эле… к Норе? Она спросила меня. Я сказал да.

Сорен улыбнулся, и от этой улыбки по спине Уесли прошел мороз.

– За Элеонор следят.

Уесли сделал шаг вперед, пребывая в ярости.

– Ты невероятный кретин. Ты шпионишь за своей собственной девушкой?

– Это не шпионаж, Уесли. Элеонор является моей собственностью. Моя обязанность следить за ее безопасностью. Ты ведь запираешь дверь своего автомобиля и никогда не оставляешь его на опасных улицах. Зачем? Чтобы его не украли. Я слежу за тем, чтобы за Элеонор приглядывали, так что ей не будет причинен вред. Тот же принцип.

– За исключением того, что Нора не автомобиль или дом. Она человек.

– Да. И поэтому неизмеримо более драгоценное, чем любое другое движимое имущество. Поэтому, как только она заинтересовалась тобой, я велел Кингсли выяснить, кем ты был.

Уесли ничего не сказал в тот момент. Он боялся, что это закончится тем, что он убьет Сорена или же тот убьет его, после того как он заговорит. Нора и движимое имущество используется в одном и том же предложении. И в тот момент Уесли решил, что он будет делать все, что потребуется, чтобы навсегда забрать Нору от этого человека и держать ее подальше от него.

– Принц Кентукки. Тебя ведь так называют, правильно?

Уесли стиснул челюсти.

– К несчастью.

Сорен слегка приподнял бровь.

– Ты никогда не говорил Элеонор, что твоя семья стоит порядка одного миллиарда долларов. Почему, молодой человек? Ты не из рода обманщиков.

– Люди смотрят на тебя по-другому, когда у тебя есть деньги. Я хотел, чтобы она видела во мне личность, мужчину, а не …

– Деньги.

И как бы он не хотел соглашаться с ним, Уесли кивнул.

–  У себя дома, я даже не могу пойти на сбор средств без того, чтобы не попасть в идиотские светские хроники. Я пытался посетить некоторых детей в больнице, и какая-то медсестра выложила фотки со мной и больными детьми повсюду на фейсбуке. Я ненавижу это. Я ненавижу то, что я Джон Уесли Райли, сын Джексона Райли, тех Райли, что из штата Кентукки. На мне печать доллара. У меня была подружка в школе, Мэдисон. Я подслушал, как она рассказывала кому-то из наших друзей, что она встречалась со мной только потому, что у нее был доступ во все лучшие клубы в городе. Я не хотел, чтобы Нора видела меня в таком свете.

– Ты же понимаешь, что ни меня, ни Элеонор не привлекают деньги.

Уесли пожал плечами.

– Тогда я этого не знал. И казалось, помощь мне делала ее счастливой.

– Она любит своих зверушек, правда? Ты был любимым питомцем из всех ее щенков.

Уесли накрыло красной пеленой из-за насмешливого тона в голосе Сорена. И вскоре красный цвет сменился черным. Уесли бросился вперед, намереваясь впечатать Сорена в стену. Щенок вырос. Но одним четким движением, Сорен шагнул в сторону, обхватив пальцами шею Уесли, и сильно вдавил его в дверь. Его голова ударилась об дерево, и в глазах потемнело на долю секунды. Все это произошло так быстро, так изящно, что он понял – ему никогда не победить Сорена физической силой. Мужчина был неестественно силен, и имел много лет практики в том, как ставить людей на свои места. Но Уесли было то, чего не было у Сорена.И в тот момент, когда он был пригвожден за горло, пальцами Сорена, впивающимися в его шею, зрение Уесли прояснилось, и он понял, что будет делать.

– Веди себя прилично, молодой человек. Ты очень дорог для Элеонор, и я не хотел бы, сломать одного из ее любимчиков. Я позволю ей сделать это самой, если ты готов принять ее, взять ее в Кентукки с собой, пока Кингсли и я решаем кое-какие незавершенные дела.

Уесли сглотнул и почувствовал, как рука Сорена пережимает сухожилия в его шее.

– С Норой ты также выигрываешь сражения? – Уесли отказался поддаваться панике, которая грозила захлестнуть его. – Душишь ее? Колотишь головой о стену?

– Я держу тебя недостаточно сильно, чтобы хотя бы слегка пережать твои дыхательные пути. Ты сильно вздрогнул, поэтому и ударился головой. Когда я делаю это с Элеонор, она намокает по совершенно иным причинам, в отличие от тех, по которым собираешься это сделать ты.

– Ты садист. Я знаю, ты наслаждаешься этим. Я не собираюсь доставлять тебе удовольствие своим страхом.

– Наслаждаюсь этим? – Сорен наклонился, приблизив свой рот к уху Уесли. – Простите, молодой человек, но вы действительно не в моем вкусе. – Пальцы Сорена вжались крепче в его шею, и Уесли охнул в тихом ужасе.

– Или, может быть, в моем... – прошептал Сорен.

А потом, так же внезапно, как начал, Сорен отпустил его и отступил назад. Уесли потер горло, тяжело глотая воздух.

– Если она пойдет со мной, я сделаю все от меня зависящее, чтобы убедиться, что она не вернется, – поклялся он.

– Она всегда возвращается ко мне, Уесли. Ты знаешь это.

– Ты не видел мой мир. У тебя есть церковь. У меня есть дворец. У тебя – обет бедности. У меня – больше денег, чем у Бога. Ты даже не можешь появиться с ней на публике. Я могу стоять перед тысячей камер, когда весь мир наблюдает, и целовать ее.

Сделав глубокий вдох, Уесли повернулся и уставился на Сорена. Он увидел что-то в его глазах. Вспышку страха. Внезапно появившуюся. Внезапно исчезнувшую... Но Уесли ее увидел. И это дало ему надежду, в которой он нуждался. Если Сорен боялся, что Нора могла остаться с ним в Кентукки, тогда Уесли знал – у него есть шанс.

– Прекрасно. Да. Я возьму Нору с собой в Кентукки. Она может остаться со мной навсегда, если захочет. Я буду беречь ее, но поскольку тебя там не будет, это вроде как, само собой разумеется.

– Очень хорошо. Как только она вернется в город, я пошлю за тобой.

Уесли повернулся, чтобы уйти из дома Норы, их дома.

– Я не позволю ей вернуться к тебе, – сказал Уэсли. – Справедливое предупреждение.

Сорен прищурился и улыбнулся.

– Не позволишь ей? – повторил он. – Уесли, ты начинаешь быть похожим на одного из нас.

– Уесли?

Придя в себя, Уес развернулся и обнаружил Нору, стоящую позади него и удерживающую лошадь под уздцы.

– Нора, что ты…

– Могу я оставить его себе? Он милый.

Нора усмехнулась ему, перед тем, как повернула голову и поцеловала коня в морду. Животное выдохнуло, встряхивая гривой.

– Его зовут Ни За Что Отшлепанный. Это судьба. Мы принадлежим друг другу.

Простонав, Уесли подошел к Норе и взял коня под уздцы.

– Нора ты не можешь ходить вокруг, забирая лошадей из стойл. Это, вроде как, тут не одобряется.

– Он последовал за мной.

– Он этого не делал.

– Нет, но я сделал, – раздался голос из-за лошади.

Уесли посмотрел через спину Ни За Что Отшлепанного и увидел высокого, красивого мужчину явно ближневосточного происхождения, улыбающегося Норе. Глаза Уесли расширились. Нора хихикнула. Мужчина вышел из-за лошади и встал рядом с ней.

– Уесли, это мой друг…

– Талел-бинт-Насер II, – сказал Уесли, протягивая руку.

– Вы знакомы? – спросила Нора, улыбаясь сначала ему, а затем Талелу.

– Как раз то же я собирался спросить у тебя.

Уесли увидел, как Taлел подмигнул Норе. Подмигнул? Один из сыновей ближневосточного царя только что подмигнул Норе?

– Вы встречались?

Нора кивнула с ухмылкой.

– О, да. Мы старые друзья. Taлел, и я давно знакомы.

– Дорогая, как там поживает автомобиль? – спросил Taлел на прекрасном английском, более беглом, нежели у большинства жителей Кентукки, с которыми Уесли сталкивался.

Что не удивительно, учитывая его Оксфордскую степень и годы, проведенные в Соединенных Штатах. Все, кто вращался в индустрии скачек, знали Taлела.

– Все еще мурлычет, как котенок, как и ее владелец. Уес, Taлел – тот друг, который подарил мне мой Астон Мартин.

Нора одарила его косым взглядом.

Нора как-то намекнула, что ее клиент, член ближневосточной королевской семьи, подарил ей спортивный автомобиль в качестве благодарственного подарка после прекрасно проведенной вместе недели. Конечно, это должно быть один из шейхов, участвующих в скачках. Taлел был почти так же высок и красив, как Сорен, хотя в отличии священника, у него была темнее кожа, а волосы черные, в отличие от блондина Сорена. И если он действительно был клиентом Норы, это означало одну вещь, и эта одна вещь – мужчина был сексуальным сабмиссивом. Вдруг перед мысленным взором Уесли предстала картина: Taлел на земле и стоящая на его спине Нора с хлыстом в руках. Этот образ доставил ему извращенный момент удовольствия.

– И как так получилось, что ты знаешь Принца Кентукки, мадам? – спросил Талел, взяв руку Норы и галантно поцеловав ее запястье.

– Уес и я жили вместе. Я здесь, у него в гостях на некоторое время. Он мой…

– Бойфренд.

Уесли сказал слово твердо и тоном, не терпящим никаких возражений. Он ждал, когда Нора начнет перечить ему. Она, наверное, будет. Он даже не знал, почему сказал это, за исключением того обстоятельства, что Tалел выглядел слишком счастливым от встречи с Норой, а Нора – от встречи с ним.

– Да, – сказала она, отпустив руку Талела и протянув Уесли. – Мой бойфренд. Ударение на слове бой* (Boy англ. – мальчик). У меня сейчас период Миссис Робинсон.*

(Героиня  фильма «Выпускник». Комедийный «фильм воспитания», с Дастином Хоффманом в главной роли, сделавший его голливудской звездой. Один из самых кассовых фильмов 1960-х годов, В 1998 году был включён в Национальный реестр фильмов США. Семь номинаций на премию «Оскар», в том числе как лучшему фильму года, одна из которых оказалась победной. В фильме рассказана история 21-летнего Бена Брэдока,  недавно окончившего колледж, которого соблазняет жена одного из партнеров его отца, после чего у них начинается роман, который длится почти все лето или Героиня нашумевшего эротического романа британской писательницы Э. Л. Джеймс “50 оттенков серого”(2011), в котором миссис Робинсон, подруга матери главного героя Кристиана Грея, будучи намного старше, соблазняет его в юном возрасте, приобщает к миру  БДСМ).

– Я не жалуюсь. – Уесли поцеловал макушку Норы.

Он любил целовать ее туда. Она была размером с креветку по сравнению с ним. Сатерлин могла возвышаться над ним величиной своей личности, но, по крайней мере, он может обставить ее в росте.

– А Вам и не следует, молодой человек. – Taлел потянулся и пожал руку Уэсли. – Иметь такую женщину в своей жизни – настоящее благословление. Мы лишь принцы, ты и я. Но она – королева.

Нора кивнула в знак согласия.

– Не могу поспорить с этим. Ну, я могла бы, но не стану. Ни За Что Отшлепанный – это конь Талела. Он позволил мне одолжить его просто, чтобы немного подоставать тебя. Сработало?

– Нужно придумать что-нибудь покруче, чем кража лошади, чтобы напугать меня. Это же ты, в конце концов.

– Хорошая мысль. – Нора еще раз поцеловала Ни За Что Отшлепанного в нос и передала его обратно Taлелу. – Он участвует в скачках сегодня?

– Да. Однако, на твоем месте я бы не ставил на него. Ты очаровала его, миледи, а одурманенная лошадь – это рассеянная лошадь.

Нора улыбнулась от уха до уха.

– Это ужасно. Мы не можем этого допустить.

Шагнув вперед, она обхватила руками морду Ни За Что Отшлепанного и уставилась ему в глаза.

– Ты должен победить сегодня. Выиграй для меня. Понимаешь?

Конь фыркнул сквозь губы, и Нора потрепала его по голове.

– Я приму, это как “да”.

– Он был бы глупцом, ослушавшись Вас, Госпожа, – сказал Талел, провожая Ни За Что Отшлепанного обратно в конюшню. – Как и любой другой.

– Мне нравится, этот парень, – сказала Нора. – У него невероятный вкус в женщинах.

Уесли посмотрел на нее сверху вниз. – Я не могу поверить, что ты знаешь Талела-бинт-Насера.

– Я не могу поверить, что ты знаешь Taлела. Неужели все в сфере лошадиных скачек знают друг друга?

– Вообще-то да, – сказал Уесли, когда они прошли мимо загона к букмекерским будкам.

– Неужели все в мире извращенцев знают друг друга?

– Абсолютно. По крайней мере, в кругах Нью-Йорка, да. Я вроде как удивлена тем, как много совпадений наблюдается. Гриффин и Taлел и ты…

– Я не отношусь к сообществу извращенцев Нью-Йорка.

– У Кингсли Эджа в кабинете есть на тебя досье толщиной в дюйм. Нравится тебе это или нет, ты один из нас, – сказала она. – Теперь, как мне поставить на Ни За Что Отшлепанного?

– Это зависит от того, хочешь ли ты сделать ставку на его победу, место в гонке или показатели? Ты можешь подключить фантазию и сделать комбинацию ставок. Может быть тройную или суперфекту* (ставка, в которой можно выбрать первых четырех финиширующих в скачках, в правильном порядке).

– Понятия не имею, что это значит. – Нора вытащила стодолларовую купюру и положила ее на стойку. – Я хочу, чтобы Ни За Что Отшлепанный выиграл. Вот и все.

Женщина в букмекерской будке протянула Норе ее билет, и Уесли проводил ее к трибунам. Они заняли свои места, и Уесли достал бинокль.

– Хороший устойчивый беговой путь. Не было дождя, по крайней мере, неделю. Бега будут быстрыми сегодня.

Он любил знакомить новичков со скачками. Они всегда были поражены тем, как быстро заканчивалась гонка. В свои лучшие дни, Уесли мог пробежать милю за семь минут. Самый быстрый конь может это сделать за сто тридцать одну секунду, едва ли больше двух минут. Ему взрывало мозг, когда он думал о том, что более тысяч фунтов конской плоти охватывали полную милю за две минуты.Конная индустрия, Чистокровные рысаки, скачки, среди которых он вырос, и к которым давно потерял интерес, не желая быть частью этого мира. Но сами лошади по-прежнему поражали его. Сирены взвыли, предупреждая всех, что гонка начнется через секунды. Нора забрала у него бинокль и обратила свое внимание к стартовым воротам.

– Смотри, как они вырываются из ворот, – сказал Уесли. – Это самая захватывающая часть, не считая финиша. Эти лошади настолько взвинчены от адреналина сейчас, что, когда эти ворота откроются, для них это сродни взрыву бомбы.

– Звучит опасно.

– Это и есть опасно. Именно здесь происходит очень много несчастных случаев. Много лошадей умерло прямо у ворот. Переломы лодыжек, переломы ног. Жокеи тоже там калечатся.

– Бедные ребятки.

– Некоторые жокеи-женщины, Нора.

– Бедные девочки.

– Скачки – это не миловидный спорт, – признался Уесли. – Лошадей разводят для скорости, а не для сердечности. Ноги как веточки. Они легко калечатся и так усердно бегут, что их легкие могут кровоточить. Они хрупкие животные.

– Хрупкие как раз в моем вкусе. Действительно ли скаковые лошади ссут, как скаковые лошади?

– Если у лошади кровотечение в легких, ей дают Лазикс. Это мочегонное средство. Они могут пописать около двадцати галлонов.

– Хмм… двадцать галлонов. Влить достаточное количество Шардоне в меня, и я могу составить им конкуренцию.

– Мы можем зайти в бар позже. Или ты можешь. Я все еще несовершеннолетний.

– Не нужно упоминать об этом, малой. Серьезно. Не нужно.

Нора повернула голову и лукаво улыбнулась ему, прежде чем снова обратить все свое внимание к гонке. Уесли покраснел. Он старался не думать о сегодняшней ночи с Норой. Ему хотелось быть способным ходить в общественных местах без заметной эрекции в джинсах.

– Ни За Что Отшлепанный лидирует. Сколько денег я заработаю?

– Пару тысяч долларов. На него большие ставки.

– Миленько. Мне бы пригодились деньги. Я видела кнут в сувенирном магазине, и я должна забрать его домой с собой.

– Нора, сколько кнутов тебе нужно?

– Всего лишь еще один. Как всегда. – Нора встала и прокричала “Вперед Ни За Что Отшлепанный!” но ее голос заглушил рев толпы, когда лошади приблизились к финишу. Ни За Что Отшлепанный обходил остальных, по крайней мере, на несколько корпусов.

Ни За Что Отшлепанный пересек финишную черту на полтора корпуса быстрее лошадь, пришедшая второй. Нора встала ногами на свое сидение, крикнув пару раз “Да! Твою мать!”, от чего Уесли хотелось и смеятся и плакать одновременно.

– Пошли, заберем твои деньги.

Он взял ее за руку и снял с сидения. Они обналичили выигрышный билет Норы, и она потратила половину своего выигрыша в сувенирном магазине, накупив футболок.

– Для чего они все тебе? – спросил он. Нора не очень часто носила футболки и уж точно не размера L.

– Одна – для Гриффина.

– Ну, конечно.

– Одна – для Микаэля.

– Кто этот Микаэль?

– Его саб.

– Почему я задаю эти вопросы?

– Одна – для Джульетты.

– А это кто?

– Секретарша Кингсли. Ну, она же и его сексуальная собственность. Он белый и француз. Она темнокожая и гаитянка.

– Это должно быть незаконно.

– Они так мило смотрятся вместе.

– Твои друзья приводят меня в ужас.

– Они безвредны. Ну, пока ты их не достанешь. Эта – для Taлела. У него должна остаться память о своей большой победе сегодня.

Нора перекинула футболку через плечо и зашагала к выходу из сувенирного магазина.

– У него будет около ста тысяч долларов в кошельке и венок из роз и трофей. Разве недостаточно сувениров?

– Кто скажет " нет " футболке?

Уесли больше ничего не сказал, догадываясь, что Норе просто нужен был повод, чтобы снова поговорить с одним из таких, как она. Он снова привел ее в конюшни, к стойлу Ни За Что Отшлепанного. Им крупно повезет, если они сумеют пробраться к Taлелу. С такой-то победой, он, наверное, был в окружении доброжелателей, спортивных комментаторов и других, пытающихся урвать долю этой победы. Ни За Что Отшлепанный доказал свою огромную ценность сегодня. Плата за случку с ним, вероятно, утроилась. Как минимум. Но сцена празднования была не той, что открылась их взгляду, когда они подошли к стойлу. Уесли увидел униформы, врачей, администрацию скачек... это было зрелище, которое он видел раньше.

– Нора… пойдем.

– Нет, я хочу увидеть Taлела. Что случилось?

– Кое-что.

Она остановилась, направив на него испытывающий взгляд. Он взял ее за руку, но она вырвалась, быстро протискиваясь вперед сквозь толпу.

– Taлел? – позвала она, и у Уесли не осталось другого варианта, кроме как мчаться вслед за ней.

– Нора, пойдем, – сказал он, когда догнал ее, прямо перед стойлом.

– Дерьмо.

Уесли расслышал горе в ее голосе, страдание, и понял причину. Большой, красивый Ни За Что Отшлепанный лежал на боку в стойле, тихо и неподвижно. Ничего не казалось сломанным. Ничего не казалось неправильным. Спящий конь, вот и все. За исключением того, что лошади, не оставались подолгу без движения, и они, конечно, не лежали вот так.

Taлел опустился на колени возле коня, а ветеринар что-то шептал ему на ухо.

– Ну же, Нора. Мы не можем ничем здесь помочь.

Taлел поднял голову и встретился глазами с Норой.

– Что случилось? – прошептала она.

– Он мертв.

Глава 16

Север

Прошлое

Он никому не сказал, откуда взялись его увечья, отказываясь отвечать на любые вопросы. Дедушка и бабушка приехали за Кингсли в последний учебный день и были крайне удивлены, обнаружив его в лазарете в синяках, с рассеченной губой, зашитым лбом, порезами на коленях, рубцами на руках и одним либо ушибленным, либо треснувшим ребром. И то это были только те раны, которые он позволил осмотреть врачу. Он знал, что ему больно от внутреннего разрыва. Определенно, разрыва. Но он хранил эту боль в тайне, как и маленький серебряный крестик, что сорвал с шеи Сорена. Кингсли сжимал его в руке всю ночь и весь день, отказываясь выпускать из своих пальцев.

Бабушка и дедушка допрашивали его так же тщательно, как и священники. Кингсли даже не попытался солгать, хотя мог бы сказать: “Я упал в лесу”, положив этому конец. Но та ночь с Сореном в лесу означала для него слишком много, чтобы запятнать ее ложью. Он просто сказал: “Я не хочу говорить об этом. Со мной все хорошо”. Он нашел утешение в словах. За два дня, он, должно быть, говорил их сотню раз, повторял их до тех пор, пока они не стали единственными словами, что он знал. Но даже эти слова не были полностью правдой. Он хотел поговорить об этом, но только с Сореном. И с ним не было все хорошо. “Хорошо” не смогло бы даже близко описать блаженство, которое он испытывал в ту ночь, когда Сорен растерзал и оставил его безжизненно лежать там под сенью звезд. У Кингсли не было слова для этого, кроме, возможно, “Бог”. С ним не было все хорошо. Он был Богом.

И Сорен был Богом и Кингсли поклонялся ему и боготворил его. Но его заперли в лазарете, без разрешения выходить и принимать посетителей. Он предполагал, отцы надеялись, что изоляция заставит его раскрыться и рассказать о том, что произошло. Вместо этого, вынужденное одиночество лишь укрепило его решимость сохранить в секрете ту ночь. В любом случае, у него не находилось слов, ни на английском ни на французском языке, чтобы объяснить случившееся с ним, чтобы хотя бы кто-нибудь понял. Между ним и остальным миром выросла стена. Священник, бабушка и дедушка, остальные ученики сказали бы – изнасилование. Но Кингу лучше знать. Он побежал, потому что хотел, чтобы его поймали. Он позволил себя раздеть и изнасиловать. И когда он сдался Сорену, именно в этот момент он стал собой.

– Кингсли, пожалуйста. S’il vous plaît…

Бабушка Кингсли нежно положила руку на не ушибленную сторону его лица. Он улыбнулся на ее попытку говорить на французском. Его тронуло то, что она пыталась разговорить его на его родном языке, но он все равно ничего бы не сказал. На вторую ночь, в лазарет вломился его друг Кристиан. Кингсли проснулся от легкого сна, обнаружив своего одноклассника, глядящего на него с ужасом в глазах.

– Все не так плохо, Кристиан. – Кинг улыбнулся и зевнул, а Кристиан только смотрел.

– Ты выглядишь… как ты вообще еще жив?

– По Божьей милости, mon ami.

– Кто это с тобой сделал? Скажи, чтобы я мог пойти убить его и вернуться к тебе с его сердцем на блюде.

Из-за преданности Кристиана, его дружбы и ярости, Кингсли хотелось погладить того по голове, как верного пса. Хороший мальчик.

– Я в порядке, Кристиан.

– Ты не выглядишь в порядке.

Кингсли повернулся и улыбнулся красивому юному Кристиану, который теперь, казался другом из далекого прошлого.

– Я еще никогда не чувствовал себя лучше.

Сказанное не было ложью.

Умиротворение, что он чувствовал, продолжалось до тех пор, пока он не вернулся в дом бабушки и дедушки в Портленде, и его окружила реальность отсутствия Сорена.

После того как завершилось то, чем бы это у них не было, Сорен ушел и оставил его там на земле. Кингсли не возражал. Это было именно то, чего он хотел, чтобы его оставили наедине со своими ранами, со своей любовью. Он любил то, что Сорен растерзал его, но он не хотел, чтобы Сорен увидел его растерзанным.

Оставшись один, он собрал свою потрепанную одежду. Кингсли закашлялся и его вырвало – весь его ужин, смешанный с кровью, остался на земле. Он плакал, пытаясь встать, но в итоге, вновь и вновь тяжело приземлялся на колени. Кингсли сдался после третьей попытки идти и пополз через лес, обратно в школу, рухнув на крыльце часовни. Отец Генри нашел его там и, приложив каждую крупицу силы, оставшейся в старике-священнике, поднял его и понес в лазарет.

– С тобой все в порядке, сынок? – спросил отец Генри. – Сынок? Кингсли, ты смеешься?

Но теперь, дома, в часах езды от Сорена, который еще был в школе, Кингсли чувствовал, как начинают закрадываться в душу сомнения, страх. Действительно ли это произошло? Да, у него были заживающие раны, доказывающие это. Но произошло бы это снова, вернись он обратно? Что же произошло?

Секс. Вот что произошло. У него никогда не было секса как тот прежде, и, если они собираются сделать это снова, им придется найти способ делать это, не причиняя Кингсли внутреннего кровотечения. Эту боль, он лелеял, но он хотел жить, чтобы трахаться снова и снова. И секс... это лишь малая часть того, что произошло в тот день.

Сорен… У Кингсли появилась привычка писать это имя на клочках бумаги. Затем он зажигал спичку и улыбался, пока имя сгорало. Ритуал утешал его. Он видел в часовне задумавшегося и склонившего голову Сорена в свете маленьких свечей. Вот поэтому сжигание имени Сорена по ощущениям было как молитва. Сорен… познать это имя казалось гораздо более значимым, более значительным, чем даже секс. Все в школе называли его Стернсом, кроме священников, которые называли его мистером Стернсом. Его звали Маркус. Все это знали, хотя никто не смел произносить это вслух. Но Сорен – было его имя. Кингсли не знал, как, и не знал, почему. И его это не заботило. Его не заботило ничего, кроме возможности увидеть Сорена снова.

Дни лета шли, и Кингсли сделал все возможное, чтобы доказать бабушке и дедушке, что он был здоров, что все, что случилось с ним, не причинило ему непоправимого вреда. Он вернулся к своему распутному образу жизни, закрутив со всеми своими старыми подружками. За лето он с легкостью избегал парней и братьев, которые были занозой в заднице во время учебы в школе Портленда. Он позволял своим милым дамам заезжать за ним, и они пропускали фильмы, пропускали ужин, пропускали все, кроме того, чтобы припарковать автомобиль неизвестно где и сделать все, что угодно на заднем сиденье. Но только на заднем сиденье. Сьюзен хотела постелить одеяло на земле и заниматься сексом под звездами. Кинг отказался. Подобное предназначалось только для Сорена. Он солгал Сьюзен что-то про ядовитый плющ, и девушка сдалась перед его превосходящей мудростью, с выгодой для себя, раздвинув ноги внутри кожаного салона отцовского Кадиллака.