Текст книги "Принц (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Бедная девочка. Что я должен дать тебе в обмен на такой подарок? – спросил Сорен, забирая руку Кингсли со своей шеи и расположив ее на своем животе.

– Rien… ничего. У меня есть все, чего я хочу.

– Это не правда. Ты говорил раньше, как скучал по своей сестре.

Кингсли сел и посмотрел на Сорена.

– Oui. Mais она не может себе позволить приехать. Ни у нее, ни у меня нет денег.

Сорен поднял брови и одарил Кингсли высокомерной полуулыбкой, которая заставила его желудок рухнуть в пах.

– У меня есть.

Глава 26

Север 

Настоящее

Кингсли битый час простоял в душе, позволяя горячей воде и пару, успокоить его ноющее тело. Этого было ему недостаточно. Он либо должен сдаться и отмокать в ванне или глотать коктейль из викодина и водки. Или то и другое.

И то и другое.

Он хотел этой боли, молил об этой боли, напомнил он себе. В течение тридцати лет он жаждал этой боли, как голодный человек жаждет пищи. И сегодня он был накормлен этой болью, пир боли настолько щедрый, что он чуть не подавился ею.

Глядя под ноги, Кингсли увидел, как вода превращается из красной в розовую, а затем снова прозрачную. Сорен был особенно тщательным с ним сегодняшней ночью. Его бедная Элеонор, она на самом деле понятия не имела, на какой уровень жестокости был способен ее возлюбленный. Сорен держал себя в узде с ней. Ему приходилось. В ней было всего метр шестьдесят и пятьдесят килограмм, в лучшем случае, за что она и получила свое прозвище Малышка. На пике своей карьеры в качестве Госпожи, она была обманчиво сильной. Он сделал ее сильной. Маленькой девочке, как она, приходилось быть сильной, если она хотела конкурировать с другими, более физически подготовленными Доминантрикс на рынке. То, чего ей не хватало в росте и весе, она восполняла силой и незаурядной порочностью. Другие ее рода игнорировали темные фантазии своих клиентов, лежавших у их ног. Если Нора артачилась, она никогда не подавала виду. Она только улыбалась и говорила: Ясделаю это, если ты будешь хорошим мальчиком. И все они были хорошими мальчиками, если достаточно платили.

Но никакие персональные тренировки не могли изменить тот факт, что Нора Сатерлин была женщиной хрупкой. Во всяком случае, в сравнении с ним. И когда Сорен сдался, в конце концов, и избил Кингсли, он совсем не сдерживался.

Кинг выключил воду и взял свое самое мягкое, самое нежное полотенце. Даже оно ощущалось, как подсоленная наждачная бумага на саднящей, кровоточащей, покрытой рубцами спине. Может быть, ему просто стоит лечь мокрым и спать на животе. Но лежать на животе будет также, своего рода, проблемой. Кингсли посмотрел вниз на переднюю часть своего тела.

– Боже мой…, – выдохнул он, увидев множество синяков – то, во что превратились его живот и бедра. Господи, даже его…

Волна головокружения захлестнула Кингсли, пока он изучал свое растерзанное тело. Рубцы и следы укусов были наименьшей его заботой. Он видел, как его ротвейлеры атаковали злоумышленника, для которого все закончилось менее жестоко, чем для него сейчас. На то, чтобы худшие из ушибов зажили, уйдет несколько недель. Они покрывали его тело глубокими черными завитками, делая его кожу от шеи до колена словно мраморной. Он боялся спать. Он знал, что завтра утром едва сможет двигаться. Сорен истерзал его больше, чем той ночью, когда он впервые взял свою Малышку к себе в постель. Кингсли ухаживал за двадцатилетней Норой в течение недели после того, прикладывая лед к ее ушибам, втирая мазь в ее рубцы, вынимая осколки стекла из ее ног и перевязывая ее кровоточащую кожу. Она не плакала. Ни разу. Даже когда проснулась, истекая кровью. Больше чем не плакала, проклятая девчонка даже улыбнулась. Улыбнулась так, как может только влюбленная женщина. Кингсли ненавидел ее за это, за то, что не пролила ни единой слезинки, независимо от того, насколько пострадала. Сорен сломил ее тело в ту ночь, когда она потеряла свою девственность с ним, но он не сломил ее дух. И Кингсли вынужден был уважать ее за это, независимо от того, насколько он завидовал ее ранам, нанесенным Сореном.

Но теперь эти раны принадлежали ему.

Кингсли спотыкаясь дошел до кровати. Редко он спал в одиночестве. В его особняке всегда был либо красивый парень, либо девушка, более чем готовые выступить, как и в роли компании для него, так и в роли его подушки на ночь. Сейчас все, что он хотел, это побыть в одиночестве. Он бы лег в постель и устроился так комфортно, как смог. И он бы возобновлял снова и снова в памяти то, что делал с ним Сорен всего несколько часов назад. Даже сейчас образы вспыхнули перед его мысленным взором.

Руки на его лице, шее; его спина у стены; звук рвущейся ткани; прикосновение зубов к его ключице; пальцы, вонзающиеся в его горло; ремень на его спине, бедрах; приземление коленями на пол; соль на языке; пот на животе; ноющие руки от манжет, которые удерживали его неподвижно на кровати, и проникновение, столь необходимое и жестокое... в определенный момент, он закрыл глаза и не был уверен, что когда-нибудь откроет их снова.

Кингсли ухватился за столбик кровати левой рукой. Правой рукой он обхватил себя. Он сильно кончил на постель, содрогаясь в агонии оргазма. Сорен не оставил ни единой части его тела неповрежденной. Кингсли Эдж, Король Преисподней, человек, который никогда за двадцать лет не прожил ни единого дня без секса, должен был сохранять целибат, по крайней мере, неделю, пока исцелится достаточно, чтобы быть внутри кого-то снова. И, пройдет, как минимум неделя до того, как Сорен сможет быть внутри него. Как минимум. Садист. Они оставляли свои зарубки не на спинке кровати своих любовников, а на самих телах тех, кто не побоялись их кровати. Кингсли мог считать всю ночь и не досчитать до конца количество ударов плетью, что Сорен наносил тем, кого он любил. Он мог считать до рассвета и не досчитать до общего итога.

Конечно, Малышка Сорена могла похвастаться более крупным счетом мясника.

Аккуратно Кингсли начал забираться голышом в постель. Обычно он обожал свою массивную кровать, задрапированную в красно-черные простыни. Больше, чем королевского размера*(king-size), он шутил, что она была Кингсли-размера, и вся Преисподняя говорила о ней с уважением. Но теперь он ненавидел ее высоту. Каждый дюйм, что ему нужно было преодолеть, ощущался как миля агонии.

– Будь ты проклят, mon père. – Кингсли вздохнул с улыбкой. – Гори в аду.

Как только его голова коснулась подушки, раздался стук в дверь.

– Arrête! – крикнул он устало.

У него не было сил для приказов длиннее одного слова.

– Monsieur? S’il vous plaît…

Голос Софии послышался из-за двери. Или это была Кассандра? Все они сейчас слились воедино. Ни одна женщина не имела для него значения, кроме Джульетты, и он отослал ее на Гаити для ее собственной безопасности, по причинам, о которых он отказывался думать прямо сейчас.

– Что такое? – крикнул он, натягивая простынь на свое тело.

Даже от поднятия легкой шелковой ткани было больно. Завтра… завтра он примет болеутоляющие средства, много. Сегодня ночью он примет боль, будет упиваться ею. Сорен дал ему эту боль, и он будет лелеять этот дар.

– Les chiens, monsieur.

Глаза Кингсли распахнулись. Собаки? Последний раз, когда кто-то пришел к нему по поводу его собак, был той ночью, когда вор проник в городской дом, накачал его небезызвестную стаю ротвейлеров и украл файл Норы. Если кто-то накачал собак снова…

Несмотря на боль, Кингсли выкатился из постели в одно мгновение, натянул штаны и рубашку, и направился к двери.

Он открыл ее и обнаружил маленькую рыжеволосую Софию, его ночную секретаршу, стоящую там, с белым, как луна, лицом.

– Quoi?

Она не ответила ему.

– Mon Dieu… – выдохнул он и последовал за ней по коридору.

Она мчалась вниз по лестнице, и Кингсли поспевал, как мог. Последнее, что ему нужно, чтобы его персонал, увидел его слабым, испытывающим боль. Он проглотил муки и продолжил двигаться.

У подножия лестницы он увидел расхаживающих и скулящих Брутуса, Доминика и Макса. Он потянулся к Максу и коснулся его теплого носа.

– Сэди? – крикнул он.

София повернулась к нему с заплаканным лицом. Она ткнула пальцем в сторону. В темноте в углу комнаты, Кингсли увидел черную тень. Когда он подошел к ней, тень приняла форму собаки.

Сэди… его маленькая девочка лежала неподвижно на белой плитке, кровь сочилась из раны в ее груди. Он протянул руку и коснулся крови. Она была заколота ножом в сердце.

– Oh, ma fille… – прошептал он, поглаживая ее шерсть.

На стене позади нее, он увидел три слова, начертанные кровью. Только три. И ни одно из этих трех слов не было именем. Тем не менее, как только он прочитал их, он знал: кто убил его собаку, кто украл досье Норы, кто отправил фотографию и сжег кровать Сорена.

– София?

– Oui, monseiur?

– Позвони Гриффину Фиске. И если он попытается сказать тебе, что он по-прежнему в своем медовом месяце со своей новой истинной любовью, скажи ему, что он станет персоной нон-грата в Преисподней, если его не будет в моей спальне завтра к полудню.

– Oui. Bien sûr.

Нахмурившись, София умчалась и оставила его наедине с тремя ротвейлерами, оплакивающими свою единственную сестру. Кингсли знал, что они чувствовали.

Он уставился на надпись на стене. Кристиан был прав… во всем.

Все, чего хотел Сорен, чтобы Кингсли выяснил, кто стоял за всем этим. И теперь Кингсли знал.

Он знал, и он никогда об этом не расскажет.

Глава 27

Юг

Нора проснулась на подушке напротив Уесли. Всего несколько сантиметров простыни и четырнадцать лет разделяло их. Но в раннем утреннем свете, Уесли казался ей незнакомцем. Куда подевался ее мальчик? Мальчик, который следовал за ней повсюду в ее доме в Коннектикуте, как щенок, помечая галочкой все, что ей нужно сделать на этой неделе, чтобы ее не арестовали за уклонение от уплаты налогов, выселили за неуплату ипотеки или не госпитализировали из-за недоедания… куда он исчез? Ее Уес… ее Кареглазик… малой, которого она изводила и дразнила. Черт, она даже называла его Кольцом Чистоты* (Прим.: Так называемое, кольцо воздержания – кольцо, символизирующее клятву, данную человеком, оставаться девственником или девственницей до вступления в законный брак. Изначально на таких кольцах были выгравированы строки из Библии, но со временем их заменили другие надписи: «Этого стоит подождать», «Клянусь хранить целомудрие», «Я подожду», «Настоящая любовь ждет впереди» и тому подобные) большую часть времени, что они жили вместе, до тех пор, пока Уесли на коленях не попросил ее остановиться.

Пока она смотрела на него спящего, она не могла не думать о всех тех ночах, что стояла в дверях его спальни и прислушивалась к медленному, ритмичному дыханию, сигнализирующем о том, что он беспробудно спал. Она не знала точно, почему это так утешало ее, слышать, как Уесли дышит во сне, но она не могла этим насытиться. Оставив Сорена, у нее не было привычки спать с другими. Она приходила, брала, что хотела и уходила. Завтрак к 11:00, в одиночестве был для нее отличным вариантом. Потом, вдруг, у нее появился этот малой в ее доме, который просыпался в 7:30… даже по гребаным выходным. И готовил для нее завтрак. И сводил баланс ее чековой книжки. И убеждался, что по счетам заплачено вовремя. В течение этого одного лета, что они жили вместе, он даже косил газон один раз в неделю.

Жизнь с Уесли вызывала у нее самые ужасные мысли. Однажды ночью она села на край его кровати и прочитала ему первую главу своего нового романа. Позже, в своей постели, она задавалась вопросом, будь она матерью, приносило бы ей удовольствие читать книги Доктора Сьюза или Льюиса Кэрролла своему собственному сыну. Потом, неделю спустя, Уесли пришлось прочистить слив в ее ванной, от того, что чрезмерное количество ее чертовых волос снова застряло в коленчатой трубе. И она наблюдала за ним и думала, что, возможно, быть замужем за полунормальным парнем, не стало бы высасывающим душу кошмаром, как она всегда воображала. И когда она писала за столом слишком долго, когда каждый квадратный сантиметр ее тела ныл, словно избитый всерьез, и Уесли потащил ее в ее комнату, положил на кровать и растер ей спину своими большими, сильными руками, которые знали, как заставить боль отступить, и внешнюю, и внутреннюю, она подумала, что это не только может быть хорошо – быть замужем за полунормальным парнем, но, возможно, ей это даже, вроде как, понравится.

Может быть, больше, чем вроде как.

Нора протянула руку и коснулась темно-русых волос Уесли. Может быть, она смогла бы привыкнуть к тому, что они такие длинные. Может быть. До тех пор, пока они не стали бы прикрывать его глаза.

Уесли зашевелился во сне и подвинулся к ней ближе. Он снова быстро откатился назад, и Нора улыбнулась, когда он тихо хрюкнул и уткнулся лицом в подушку. Осторожно, чтобы не разбудить его, она подняла простынь на секунду. Голый. Они оба были совершенно голые и в постели Уесли, вместе. После того, как они занимались любовью у причала, они привели в порядок свою одежду и вернулись в гостевой дом. Нора предполагала, что они с Уесли лягут в постель и будут спать, но сон – это последнее, что было у него на уме. Как только они вошли в дом, одежда стала слетать. Они занимались сексом дважды, прежде чем хотя бы добрались до постели: один раз в прихожей, в ту секунду, когда вошли в дверь, и один раз в коридоре, в полуметре от спальни. Оба раза Нора оказалась на спине с широко разведенными ногами, а Уесли сверху и внутри нее. Так странно, что у нее никогда не было секса, как этот, в классической миссионерской позе. Ни боли, ни связывания, ничего, кроме их двух тел, соединенных вместе. Никогда еще она не могла представить себе, что может получать удовольствие от секса так просто. Уесли был сверху оба раза, но он не доминировал над ней. С каждым первоначальным проникновением, он спрашивал, все ли хорошо, или ему нужно сделать что-то другое, чтобы заставить ее чувствовать себя лучше. Она шептала слова наставления ему в ухо, слова ободрения. Она никогда не делала ничего подобного с Сореном. Секс с Сореном был одним из редких случаев, когда Нора затыкалась. Он не нуждался в инструкциях, не требовал поощрения. Если бы она попыталась вести себя так с ним, он бы заткнул ей рот в считанные секунды и не позволил говорить снова, пока не закончил с ней. И будучи внутри нее, он всегда был сверху, в то время как Нора оказывалась на животе или на четвереньках. Они занимались сексом в миссионерской позиции по случаю. В последний раз, он сначала изрезал ее бритвенным лезвием.

Все, что она когда-либо говорила Сорену, пока тот был внутри нее, это: «Да, сэр», или «Нет, сэр», или чаще просто «Я люблю Вас, сэр».

Уже в постели Уесли, Нора положила парня на спину и забралась на него сверху. Уесли, казалось, сразу же стало неудобно в этой позиции.

– Что не так? – спросила она его, опираясь на руки и позволив ее соскам задевать его грудь.

– Я странно себя чувствую.

– Странно? Как?

– Не знаю. Просто странно. Как по мне, какой-то странный угол. Хотя, вид отличный.

Он погладил ее грудь, и Нора ахнула.

– Ладно, но я должна заполучить тебя как-то по-другому, нежели в миссионерской позе. Ваниль – это само по себе плохо, – подразнила она, скатившись с него и перевернувшись на бок.

Уесли прижался к ней, и она ощутила его эрекцию, вжимающуюся в ее поясницу. Поднявшись, она перебросила верхнюю ногу через него, взяла его в руку и направила в себя. Уесли вздрогнул, погружаясь глубже в нее.

– Лучше?

Малой поцелуями покрывал ее шею и плечи.

– Определенно. Так хорошо. Очень.

Слова потерялись в бормотании между его поцелуями по ее плечам и спине.

– Поза “ложки” и миссионерская, – сказала она, пока Уесли терся носом о ее волосы. – Преисподняя, должно быть, никогда не слышала о таком.

Тогда Уесли перестал двигаться.

– Так плохо? Тебе не нравится?

– Не останавливайся. Не останавливайся... – Нора потянулась назад и схватила его за бедро.

Смеясь, Уесли возобновил движение, как было приказано.

– Я больше никогда не остановлюсь.

Нора подтянула подушку к груди и положила голову на нее, пока он продолжал свои медленные, чувственные толчки.

– Нет, мне нравится. Правда. Это просто по-другому для меня. Я либо доминирую в постели и нахожусь сверху, он подо мной и, как правило, привязан. Или…

– Или?

– Я сабмиссив. Как с…

– Да, я знаю. – Уэсли мягко коснулся пиков ее сосков. – Так что же такого необычного в этом? Просто позиции?

Он толкнулся немного жестче и глубже, и вагина Норы сжалась вокруг него. Через несколько секунд ее дыхание восстановилось достаточно, чтобы она смогла продолжать говорить.

– Э-э…нет. Это трудно объяснить. Будучи Домом или сабом, я впадаю в эту роль... Эта другая часть меня берет верх, и я становлюсь Норой Сатерлин, если я руковожу. Или, если я с Сореном, я превращаюсь в его Малышку.

– Малышку?

Нора кивнула.

– Так он всегда меня называет. Это его прозвище для меня. Он огромный, ты же знаешь.

– Мы встречались.

Нора усмехнулась от отвращения, смешанного с завистью в голосе Уесли.

– Он метр девяносто ростом. А я нет.

– Я не могу поверить, что он называет тебя Малышка. Это так…

–Как?

– По-отцовски.

По-отцовски… Нора не могла спорить с этим суждением. В конце концов, он был отцом Стернсом. Для остальных, во всяком случае. Через пять минут после знакомства с ним, он сказал ей, что его настоящее имя Сорен и сказал, что она может и должна называть его так, когда никого нет поблизости. Называть его отцом Стернсом всегда казалось смешным для нее. Даже после двадцати лет, она едва могла сказать это с нормальным лицом. И все же… он практически вырастил ее. Как только они встретились, ее зависимость от своих родителей, минимальная изначально, стала несуществующей. Она отвечала только перед ним. Даже сейчас, ее нахождение здесь с Уесли было идеей Сорена, подарком Сорена ей. Но, хоть убей, она не могла понять почему.

– Почему… – прошептала она в простыни, когда Уесли зашевелился и открыл глаза.

– Почему что? – пробормотал он, потянув ее к себе.

С минуту он и Нора барахтались, пытаясь поудобнее расположить руки. С Сореном по утрам, она просто обвивалась вокруг его широкой груди, ни в какой борьбе с руками не было необходимости. Она не привыкла к этим бок-о-бок, лицом-к-лицу, непонятно-куда-девать-свои-руки вещам.

– Что ты делаешь? – спросил Уесли, пока Нора ерзала возле него, пытаясь найти удобное положение.

– Я думаю, мне придётся отрезать себе руку, если мы собираемся лежать вот так. Или тебе нужно будет отрезать свою.

– Нора, ты никогда не обнималась раньше?

– Не так. Вот так. Ты ложишься на спину. Я лягу на тебя.

– Хорошо. Хорошо… – Уесли перекатился на спину, и Нора рухнула ему на грудь.

Он выпустил поток воздуха, когда она вскарабкалась на него.

– Ты сделана из свинца?

– Я – сплошные мышцы и зло. Прекращай жаловаться и обними меня.

Смеясь, он обвил ее руками.

– Да, мэм.

Закрыв глаза, Нора прижалась к груди Уесли, не столь широкой, как у Сорена, но теплее, ближе. И молодое сердце Уесли билось быстрее, чем у Сорена. Было ли это его естественной скоростью или просто побочным эффектом от наличия обнаженной женщины на его теле?

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Нора, поднимая на него взгляд.

– Хорошо. – Уэсли кивнул после паузы, пока обдумывал свой ответ. – Действительно хорошо. Я чувствую, что мог бы сделать всё, что хочу сегодня.

– Добро пожаловать в “отходняк”. Хорошо, не так ли?

– Очень. Такие вещи должны продаваться на черном рынке.

– Так и происходит. Это называется гашиш.

– Кентукки – неофициально номер один в выращивании и продаже этой культуры.

Глаза Норы расширились.

– Мне нравится этот штат с каждым днем все больше и больше.

Застонав, Уесли сел, заставляя Нору сползти на спину. Он слегка шлепнул ее по заднице, и она вскрикнула громче, чем надо. Уесли посмотрел на нее в шоке.

– Извини, – сказала она. – Сила привычки. Что?

– Пойдем. Одевайся.

– Эти обе идеи – ужасны. Почему и куда?

– Нам необходимо выяснить, что случилось с Ни За Что Отшлепанным.

– Правда? Нам?

Нора выползла из кровати и начала натягивать одежду.

– Ага. Ты сказала, Талел хороший парень и не стал бы убивать свою лошадь. Если ты веришь в него, значит и я тоже. В конце концов, никто из коневладельцев в здравом уме, не станет убивать свою собственную “золотую жилу”. Если конечно они отчаянно не нуждаются в легких деньгах.

– А у Талела есть деньги, так что причина не в этом. Какие-нибудь теории?

Нора натянула джинсы и футболку. Ей, наверное, следовало принять душ, но она не хотела тратить время, и ей вроде как нравилось пахнуть сексом с Уесли. Может быть, больше, чем вроде как.

– Неа. Давай просто пойдем туда и поговорим.

– Хороший план. Ты говоришь. Я не буду говорить.

– По рукам.

Через десять минут они были вАстон Мартине Норы, направляясь по аллее.

– Куда мы едем? – спросила Нора, когда они сворачивали на шоссе. Она позволила Уесли вести машину, поскольку он знал дорогу, а она планировала поглотить необычайное количество кофе.

– В Париж.

Нора поперхнулась кофе.

– В Париж? Это немного больше, чем поездка на один день, Уес.

– Париж, что в Кентукки. Там находится ферма Талела. Ну, одна из них.

– Сколько же чертовых ферм у него во владении?

– На две меньше, чем у нас.

Уесли посмотрел на нее и подмигнул.

Нора закатила глаза.

– Слишком много для моей фантазии о полунормальном парне.

– Что? Кто полунормальный парень?

– Ты. Или был им. Когда мы жили вместе, я ловила себя на мысли о том, как хорошо было бы с полунормальным парнем. Я имею в виду, полу в том смысле, что ты сексуальнее, чем современные нормальные парни. И умнее. И девственник. Ладно, тогда ты был им. Но теперь нет. У тебя больше денег, чем у самого Бога. Или, по крайней мере, больше чем у Талела.

– Ну, это деньги моих родителей, на самом деле. Но, думаю, я унаследую все это когда-нибудь. Десять тысяч гектаров, по последним подсчетам, в том числе вспомогательных ферм в штате Мэриленд и Теннесси. Двести лошадей в обучении. Пять или шесть сотен племенных кобыл и приплод.

Нора отвернулась от него, чтобы смотреть в окно автомобиля. Она никогда не видела так много миль зелени в своей жизни.

– Что ты будешь делать с этой твоей империей?

Уесли покачал головой.

– Я не знаю. Ежедневный объем работы моего отца – это безумие. Он встает в 4:30 утра каждый день с тех пор, как я его помню. Он выглядит сильным и здоровым, но он борется с язвой, с того времени, когда мне исполнилось десять лет.

– Продай ее.

– Что?

– Продай ее. Продай все. Избавься от всего, если ты не хочешь этого. Ты учился в колледже в Коннектикуте, не сказав мне ни слова о твоей жизни здесь. Мы ездили кататься на лошадях, но только ради удовольствия. Ты хочешь быть врачом, а не править империей, верно?

– Верно.

– Значит, продай ее. Гриффин продал лошадей деда. Никогда не оглядывался назад.

– Эта ферма – легенда. И принадлежала моей семье в течение нескольких поколений. Это одержимость моего отца. Это наследие моего отца.

– Кража автомобилей, распиливание их и раздербанивание между мафией – это наследие моего отца, Уес. Просто потому, что наши родители посвятили себя чему-то, не значит, что мы должны сделать то же самое.

Уесли покачал головой.

– Не могу. Я никогда не прощу себе продажи Райли.

– Тогда какой другой вариант?

– Я не знаю. Мы с мамой говорили об этом. Она сказала, что я должен жениться на женщине, увлекающейся лошадьми и позволить ей вести хозяйство, в то время как я делал бы все, что хотел. У мамы аллергия на лошадей. Ей приходится делать уколы каждую неделю, просто чтобы свободно дышать через нос.

Нора рассмеялась.

– Мне нравится твоя мама. Хорошая мысль. Нам придется найти тебе жену, которая по-настоящему увлекается этим дерьмом, а ты сможешь играть в доктора.

– Я предпочел бы жену, которая увлекалась бы мной.

– Это бред.

Нора и Уесли вели бредовые разговоры всю дорогу до Парижа. Когда они подъехали к Фермам Норовистого Края, Нора не смогла сдержаться и снова громко ахнула.

– Что? – спросил Уесли.

– Уесли, это безумие. Почему все в Кентукки живут в чертовых дворцах?

– Очевидно, мне нужно взять тебя в восточный Кентукки. У тебя складывается очень искаженное понятие об этом штате.

– Восточный Кентукки? Что там?

– Когда-нибудь смотрела “Избавление”? * (Прим.: Кинофильм режиссёра Джона Бурмена, вышедший на экраны в 1972 году. Этот фильм не рекомендуется к просмотру лицам моложе 16 лет. Четверо городских мужчин, мнящих себя мужественными и отчаянными покорителями природы, решают совершить путешествие на двух каноэ вдоль одной из рек штата Джорджия. Бурное течение реки временно разделяет друзей на две пары. Во время одной из остановок в прибрежном лесу первая пара неожиданно подвергается нападению, унижению и бесчеловечному обращению с ними со стороны местных деревенских бандитов).

Нора натянула солнечные очки и усмехнулась.

– Видела, Уес? Я жила в этом.

Уесли закатил глаза, когда припарковался на круговой подъездной дорожке перед массивной колониальной усадьбой, которая представляла собой главный дом Норовистого Края.

– Норовистый? Прелестно, – сказала Нора. – Талел развлекается со своим английским.

– Он дает своим лошадям самые забавные имена. Мама называет всех наших лошадей, и она настоящий консерватор. Никакого БДСМ подтекста.

– Я хочу дать имя лошади.

– Если ты останешься здесь, отныне можешь называть всех лошадей.

Сердце Норы сжалось от улыбки на лице Уесли. Она так привыкла, что Сорен любит ее, что вряд ли кому-то удастся перебить это чувство. Любовь Сорена была как небо, огромной и вездесущей, всегда без сбоев. Она ожидала, что его любовь пройдет, не больше чем, если бы она когда-нибудь представила, что, гуляя на улице ночью, увидела пустоту там, где должны быть звезды. Но любовь Уесли казалась ей такой странной, такой романтичной. Откуда она взялась? И почему? Она бы скорее поняла происхождение звезд, нежели она когда-нибудь поймет, почему этот красивый мальчик, такой милый и чистый, будет любить такую женщину, как она.

Уесли позвонил в звонок у входной двери Талела и взял Нору за руку, пока они ждали.

– Так что мы можем просто подъехать сюда и позвонить в звонок? – спросила Нора, находясь в шоке из-за отсутствия охраны.

– Неа. Мы не можем. Но я могу.

Он снова улыбнулся ей, и Нора показала ему язык.

– Ок. Я понимаю. Ты владеешь Кентукки. Когда мы вернемся в Нью-Йорк, я собираюсь взять тебя в те места, куда только я смогу провести нас.

– А может не надо?

– Не надо, что? Идти в те места, куда только я смогу провести нас?

– Нет… – улыбка Уесли покинула его лицо. – Возвращаться в Нью-Йорк.

Нора тяжело вздохнула, сжимая его руку.

– Это твой мир, малой. Не мой. Ты знаешь, мне здесь не место.

– Однажды ты сказала мне, что любишь кое-что поюжнее.

– Я говорила об анальном сексе.

– Конечно, так и было.

Дверь открылась, и Уесли начал представлять себя открывшей им молодой женщине. Она проводила их, прежде чем Уесли смог даже договорить свое имя. Когда женщина отвернулась, Нора показала язык Уесли.

– Большая шишка, – гримасничая, произнесла она.

– Большие деньги, – ответил он без тени гордости самим собой.

Нора могла лишь посочувствовать. Уесли было плевать на скачки. За полтора года, что они жили вместе, он обстоятельно говорил про медицинскую школу, о его мечтах стать детским врачом, лечить детей, таких, как и он сам, с диабетом 1-го типа и другими заболеваниями. Помогать людям, помогать детям. Его заботили деньги семьи столько же, как и Сорена заботили деньги его семьи. Сорен отдал все до цента, что унаследовал. Его целевой фонд перешел к Кингсли и лег в основу финансирования Империи Преисподней. Большую часть наследства он отдал двум своим сестрам. Как католический священник, он получал около тридцати тысяч долларов в год. Конечно, с Кингсли поблизости, Сорен имел доступ ко всему чему угодно, и в чем он нуждался. И Нора продолжала отлично его снабжать роялями и шикарным постельным бельем из египетского хлопка. Даже если он говорил ей этого не делать.

Нора сжала руку Уесли, пока Талел, одетый в джинсы и черную рубашку, и выглядевший таким же экзотическим красавцем, как обычно, спускался по лестнице им навстречу с улыбкой на лице.

– День всегда становится хорошим, когда к тебе наведываются Принц Кентукки и Королева Преисподней.

Талел пожал руку Уесли и поцеловал Нору в щеку.

– Бывшая королева Преисподней, – сказала она ему. – Я ушла в отставку.

– Я слышал слухи. Но не верил им, тогда. Я не верю им теперь. Позволь мне отвести тебя на конюшню и вручить кнут. Мы увидим, сколько пройдет времени, прежде чем ты начнешь хлестать им кого-то.

Нора испустила тоскливый вздох.

– Я действительно скучаю по всем моим стекам. Я оставила себе один красный, конечно.

– Ты была бы как Артур без Экскалибура, отказавшись от него. Теперь, чему я обязан удовольствием этого визита? – спросил Талел, проводив их в гостиную.

Глаза Норы расширились при виде всех серебряных кубков и трофеев, которые загромождали огромную гостиную. Они располагались на каминной полке, на подоконниках, на полках и столах и подиумах. Кубки были перевиты лентами. Трофеи украшены поясами.

– Дьявол.

Кивнула она с одобрением.

– Если ты впечатлена моими выигрышами, – сказал Талел, с сияющей на всю комнату улыбкой, – это только потому, что ты еще не видела трофейной комнаты Райли.

– Нет, не видела. Почему это, Уес?

– Потому что отец не пустил тебя в дом, – напомнил ей Уесли.

– Правильно. Забыла. В любом случае, Taлел, мы пришли просто узнать о Ни За Что Отшлепанном. Что, черт возьми, произошло?

Taлел тяжело вздохнул и покачал головой.

– Мы пытаемся выяснить это. Он был на каком-то препарате для регуляции кровотока. Возможно, доза была смертельна. Я не могу сказать точно. Это трагедия. Потрясающая лошадь. Впечатляющая скорость и выносливость. Мог бежать на любом треке. Готовился к Дерби.

– И также он был очень милым, – сказала Нора, нахмурившись.

– И он был милым.

Taлел коротко пожал ей руку.

– Кто ведет расследование? – спросил Уесли, даже не взглянув на трофеи в комнате.

Нора видела, как он уставился прямо на Taлела. Конечно, Уесли не подозревал его в какой-либо нечестной игре.

– Обычный трековый ветеринар, страховая компания. Ни За Что Отшлепанный был застрахован на сорок.

Он пожал плечами, поправляя голубую ленту.

Нора почувствовала, как ее глаза чуть не вылезли из орбит.

– Сорок миллионов?

– Мы были очень умеренны. Такая трата…– вздохнул Талел. – Я стараюсь не думать об этом слишком много, пока они не закончат расследование. Я не хочу, чтобы полетели головы. Уверен, все, что произошло – просто несчастный случай. Я бы просто хотел обратно мою лошадь.