Текст книги "Принц (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3

Юг

До тех пор, пока родители Уесли ничего не будут знать о ней, все будет хорошо. Само собой они ничего о ней не слышали. С чего бы это им быть знакомыми с творчеством писательницы БДСМ эротики из Нью-Йорка? Ее книги хотя бы продаются в Кентукки? Нелепая мысль. Естественно они не слышали о ней. И все должно быть чертовски хорошо.

Нора вздохнула, когда они пересекли линию Мейсона-Диксона* возле города Хейгерстауна в штате Мэриленд, оказавшись на Юге. Ее желудок сжался несколькими часами позже, как только они пересекли государственную границу Кентукки. Что, ради всего святого, она делает в Кентукки?

После того, как она отделалась от шока, снова увидев Уесли, то попыталась уговорить его остаться с ней в ее доме в Коннектикуте. Но он был необычайно настойчив.

– Кентукки, – сказал он. – Пожалуйста. Я жил в твоем мире. Поживи и ты в моем.

Она, наконец, уступила, будучи неспособной устоять и не желая, снова увидеть в этих больших карих глазах печаль. Но она настояла на том, чтобы они ехали в разных машинах: он – в своем Мустанге, она – в Астон Мартин, доставленном ей Гриффином. Нора никогда не бралась за какое-либо дело без предварительно продуманных путей к отступлению. Она хорошо выучила этот урок, еще будучи профессиональной Госпожой. Ее заоблачные гонорары определялись не тем, что она просто была красивее или порочнее, других профи. Она трудилась так же, как и остальные ее “коллеги по цеху”. Вместо того, чтобы работать в охраняемых, хорошо укомплектованных апартаментах, она ездила домой к своим клиентам, в их номера в отелях, куда-угодно,  где они платили за ее визит. Тогда она шутила, что ее девизом было: Имеешь кнут, Готовься в путь. И ей приходилось путешествовать. Из Нью-Йорка до Нового Орлеана, от Мидтауна (центральная часть Нью-Йорка) до Ближнего Востока, она ездила куда бы не отправил ее Кингсли. И для собственной безопасности она опиралась на две вещи: ее известность как наиболее опасной Домины в мире и репутацию Кингсли, как последнего человека в Америке, которому хотели бы перейти дорогу. Ей всего лишь нужно было назвать свое или его имя и весь преступный мир ходил по струнке.

Теперь Нора молилась, чтобы там, куда она ехала, никто не слышал о ней.  В особенности родители Уесли. Несомненно, будучи такими консервативными, какими их изобразил Уес, они никогда не были даже в разделе эротики в книжном магазине, и еще менее вероятно, что слышали имя Норы Сатерлин.

Но не помешало бы спросить. Она выудила телефон из сумки и набрала Уесли.

– Да, мы уже почти приехали, – ответил он, прежде чем она даже поздоровалась. Каждый час она названивала ему с одним и тем же вопросом «мы уже приехали?».

– На этот раз я звоню не по этому.

– Уверена?

– Неа. Ты никогда не говорил мне, что твои родители думают о моем визите в гости.

Нора включила поворотник, когда они повернули на съезд с 81.

– Они нормально относятся к моим гостям. Многие из моих друзей по колледжу приезжали на лето.

Нора поджала губы. Не будь Уесли в желтом Шелби Мустанге на две машины впереди нее, она бы смутила его своим взглядом.

– Хороший уход от ответа, малой.

– Все нормально.

Он рассмеялся, и Нора не смогла удержаться от улыбки. Боже, ей не хватало смеха этого мальчика на протяжении пятнадцати месяцев, пока они не видели друг друга, не общались. Отсутствие Уесли в ее жизни казалось пустотой, которую не в состоянии были заполнить ни секс, ни деньги, ни извращения, ни слава.

– Серьезно, Нор. Мои родители приятные люди. Им нравятся все мои друзья.

– Друзья. Ладно. Давай начнем с того, что представимся друзьями. Давай потренируемся. Ты скажешь: – Мaмаша, папаша…

– Ты опять перепутала мою семью с Уолтонами.*

– Тссс, Джон-Бой*, мы тренируемся. Ты говоришь им «Мама, папа, это моя подруга Нора. Я раньше работал ее личным помощником в Йорке. Она приехала погостить и не собирается доставлять вам никаких хлопот».

– Я не смогу произнести это с невозмутимым видом.

– Поэтому мы и практикуемся, Ваше Высочество.

Уесли застонал, и теперь настала очередь Норы смеяться над ним.

– Ты никогда не прекратишь это, верно?

Нора представила, как малой потирает лоб в умилительном разочаровании.

– Мне нравится это твое «Принц Кентукки». Очень сексуальный титул.

– Один глупый журналист назвал меня так в одной статье три года назад.

– Ага, в статье о том, как вы с принцем Гарри тусуетесь на Кентукки Дерби. С ума сойти, неужели он сейчас такой секси. Можешь подкинуть мне его номерок?

– Мы не общаемся с ним.

– Так значит, если ты принц Кентукки, – продолжала Нора, не желая упускать нить разговора, который заставлял Уесли быть таким восхитительно смущенным, – кто же принцесса? Ты обязан жениться на дочери губернатора или что-то в этом роде?

– Боже, надеюсь, что нет.

– Что? Разве она собака?

– Она очень милая девятилетняя девочка, – сказал Уесли. На небосклоне показались первые звезды. Такими темпами, они доберутся до дома Уеса только в течение часа. – Она так же приходится мне кузиной.

Теперь застонала Нора. Конечно, Уесли не может быть просто сыном богатых фермеров, занимающихся разведением лошадей. Он должен быть еще связан с губернатором, ко всему прочему. Ее бедный, с первого взгляда, стажер, не имеющий ни денег, ни связей, ничего... что еще она о нем не знала?

– Эй. Ты ведь знаешь, что говорят про Кентукки?

– Ты отвратительная.

– Твоя правда. Но еще я люблю побеждать.

Нора нажала на педаль газа и обогнала Мустанг Уесли. Тому видимо не понравилось, как лихо она его обставила на его же территории; посмотрев в зеркало заднего вида, Нора увидела, что машина Уесли ускорилась.

– Не волнуйся, малой. Я понятия не имею, куда еду. Ты обязательно победишь в этой… ох, срань Господня. Это был замок?

Нора вытянула шею, чтобы посмотреть на здание с башенками, которое они проехали.

– Нет. Вроде того. Теперь это отель. Но когда-то был замком. Какой-то сумасшедший построил его для своей жены много лет назад. Ее мечтой было жить в замке. Но ей так и не удалось ее осуществить.

Нора нахмурилась.

– Это печально. Она умерла, прежде чем его достроили?

– Неа. Они развелись.

Смеясь, Нора оглянулась еще раз на замок, представлявший собой странное зрелище посреди россыпи мятлика лугового.

– Женщины. Иногда им просто невозможно угодить. Я думаю, что осталась бы замужем за парнем, который построил бы мне замок. Особенно, если он  симпатичный.

Нора услышала, как Уесли тихо засмеялся на другом конце линии. Она не была уверена, слышала когда-нибудь раньше, чтобы его смех был таким. Каким-то гортанным, дерзким и чрезмерно сексуальным.

– Подожди, ты еще не видела мой дворец.

– Мы уже на месте? – спросила она, когда они завершили разговор.

Нора следовала за задними фарами Уесли всю дорогу до города под названием Версайллес*, который он произносил как Версалес. Они свернули на темную извилистую дорогу и значительно замедлились. Во время всего пути Нора пыталась заставить себя успокоиться. Все будет в порядке. Все будет прекрасно. Она снова со своим Уесли.

У нее было лето, смириться с тем, что ей придется жить без Уесли, что она не может быть одновременно собственностью и его и Сорена. Жизнь с Сореном почти все время казалась красивой клеткой, клеткой, которую она выбрала, клеткой, которую она никогда не покинет. Только отсутствие Уесли заставляло чувствовать себя в ней как в тюрьме, а не во дворце...

– Ох, нихрена себе, – выдохнула Нора. – Да это же чертов дворец.

Перед ее глазами предстал, сияя, словно елка в Рокфеллер-центре, самый большой гребаный дом, который она когда-либо видела в своей жизни. Трехэтажный городской особняк Кингсли, поместье Гриффина, даже Нью-Гемпширский особняк отца Сорена, все они выглядели как дачные домики или ранчо в сравнении с величественным, цвета слоновой кости зданием перед ней. Она насчитала не менее двадцати восьми окон только на фасаде. Окна, двери, балконы… в долине реки Рейн в Европе, она видела дворцы поменьше, дворцы, в которых жила настоящая Европейская аристократия, а не только потомственная американская элита.

Уесли въехал на вымощенную круглым булыжником подъездную дорожку и выключил двигатель. Нора последовала его примеру. Она надеялась, что сейчас достаточно поздно и снаружи не будет никого, кто мог бы стать свидетелем ее глаза-на-выкате-и-челюсть-на-полу реакции на дом Уесли.

Выйдя из машины, она чуть не упала, споткнувшись о трещину в камне. Уесли подхватил ее и прижал к себе.

– Я специально споткнулась, чтобы ты бы поймал меня, – солгала она, обнимая его руками.

– Я специально сделал здесь трещину, так чтобы ты споткнулась.

Он улыбнулся ей, и у нее перехватило дыхание.

Уесли поднял руку и потрепал ее волосы с такой естественной интимностью, что прошедшие полтора года, что они провели порознь, исчезли, словно вся тоска и одиночество были лишь остатком кошмара, от которого она только что очнулась. Во сне, она потеряла своего лучшего друга в лабиринте и ни одна тропинка, которую она выбирала, не могла приблизить ее к нему. Но сейчас она проснулась с криком и нашла его рядом с собой в постели. И глядя на него, в эти большие карие глаза, на эту такую милую улыбку, Нора спросила:

– Ну, и что теперь? – ответ ей был безразличен. Она вернула своего Уесли. Может быть, только на день или на неделю или на месяц, но они были сейчас вместе, и она пойдет куда угодно, пока он идет с ней.

– Что теперь? Мы идем в дом и набираем какой-то еды.

– Великолепная идея. Умираю с голоду.

– Затем мы пойдем в мой дом.

– Подожди. Что? У тебя есть свой собственный дом? Здесь, что есть дом, внутри этого дома, который тоже твой дом?

– Гостевой домик. Сзади. И прямо сейчас в нем нет еды. Мы можем исправить это завтра.

Уесли взял ее за руку и повел к входной двери своего дворца.

– А потом?

Поспешила выяснить Нора, желая знать, чего именно он ожидал от нее. Будет ли как в старые добрые времена? Они жили под одной крышей и пытались не оказаться вместе в постели? Или же он хотел от нее большего?

Уесли усмехнулся, и ее сердце пропустило удар. Проклятие, она скучала по нему так охренительно сильно, что, быть с ним снова почти так же больно, как и отпустить его.

– Потом… – сказал Уесли, проводя ладонями вверх по ее рукам, и Нора задрожала от потребности, которая она думала, была давно похоронена…потребности в прикосновении рук, которые всегда были нежными.

Она отогнала эту мысль и эту необходимость. Конечно, после того, как они были полтора года врозь, чувства Уесли к ней изменились. Она не могла до конца поверить, как сильно он сам изменился. Сейчас он казался выше. Его южный акцент стал отчетливее. Его длинные волосы делали его старше. Сейчас он выглядел как мужчина, а не мальчик, которого она знала и любила, поддразнивала и издевалась.

Нора больше не могла справиться с этим промедлением. К черту. Она поцелует малого и посмотрит, что случится. Поднявшись на цыпочки, Нора обхватила затылок Уесли и приблизила его рот к своему. Он не сопротивлялся.

Парадная дверь дворца Уеса открылась, и их окликнул мужской голос.

– Джон Уесли! Ты же знаешь, что тебе позволено целовать Бриджит в доме.

Уес сделал шаг назад и повернулся на голос. Нора увидела мужчину, который стоял в дверном проеме, выглядевший как все красивые и богатые белые южане, которых она когда-либо видела по телевидению или в кино. Волосы с проседью, широкие плечи, широкая улыбка или то, что было широкой улыбкой, пока он не перевел взгляд на Нору и не увидел, что та вовсе не Бриджит.

Нора улыбнулась той улыбкой, которая, она надеялась, казалась дружелюбной и безобидной, в отличие от обычных ее улыбок, которые, как правило, можно было охарактеризовать как соблазнительные и опасные.

– Привет, пап.

Уесли схватил руку Норы и наполовину повел, наполовину потащил ее вперед. Отец Уеса прищурился, глядя на нее.

– Кто твоя подруга, Дж. У*.?

Нора посмотрела на Уесли и произнесла одними губами:

– Дж. У?

– Элеонор, –  ответил ей Уес одними губами, –  Пап, это моя девушка, Нора Сатерлин.

Глаза Норы стали еще шире, нежели при первом взгляде на дом. Девушка? Кто? Она? Стирая шок со своего лица, она намеренно еще шире улыбнулась красавцу-отцу Уеса.

В ответ на эту улыбку, красивый отец Уесли посмотрел на нее с глубочайшим, основательным, прочным и решительным отвращением.

– О да. – Она вздохнула, поскольку ее одна единственная молитва об этой поездке осталась без ответа. – Он слышал обо мне.

Примечания переводчика:

*линия Мейсона-Диксона, граница между Пенсильванией и Мэрилендом, проведённая двумя английскими топографами, Чарлзом Мейсоном и Джереми Диксоном, в 1760-е гг. До и во время Гражданской войны линия границы была символом разделения между рабовладельческим югом и свободным севером.

*Автор ссылается на одну из богатейших семейных династий США, по рейтингу журнала Форбс. Основатели сети магазинов Уолмарт и/или на Длительный американский телесериал «Улотоны» 1972-1981 гг. Сюжет сериала был сосредоточен на семействе из сельской местности в Виргинии во времена Великой депрессии и Второй мировой войны.

*Представитель младшего поколения Уолтонов, Джой Бой, поступает в колледж, чтобы осуществить заветную мечту и стать писателем.

* J.W. – сокращение от полного имени John Wesley.

Глава 4

Север

Прошлое

Кингсли в тишине обедал с остальными мальчиками, занимая рот едой, чтобы ни  ухмылкой, ни улыбкой не выдать своего знания английского. Он до конца не был уверен, как долго сможет разыгрывать эту шутку, даже не был уверен зачем он это делает. Но сидя в столовой, за черным резным дубовым столом, с мальчишками слева и священниками справа, Кингсли пытался решить, какой грех он совершил, чтобы заслужить этот ледяной ад на земле.

Он хотел бы винить Кэрол, которая возглавляла группу поддержки в его старой школе. Блондинки были его слабостью. Или Дженис, которая пела национальный гимн на каждом домашнем матче. Со своим сопрано и рыжими волосами она не казалась лишней в списке его «побед». Сьюзан… Элис… и его голубоглазую Мандолин, длинноволосую дочь убежденных хиппи... начиная с августа и до каникул ко Дню Благодарения, он перетрахал три дюжины девушек в своей маленькой школе в Портленде. Но он не мог обвинить ни одну из своих подружек за его ссылку в эту тюрьму. Он винил их парней.

От природы сильный и быстрый, Кингсли знал, что он мог справиться с любым из мальчиков его школы, который бы напал на него. Но семеро сразу? Никто не смог бы убежать от такого. И он не смог. Он полз.

Он прополз пару шагов, прежде чем отключиться в луже крови, вытекшей из пореза над его сердцем. Этот порез, вероятно, и спас ему жизнь. У него остались совсем отрывочные воспоминания из инцидента, случившегося за стадионом, но нож он помнил хорошо. Когда появился нож, даже  мальчишки, которые пинали его ногами, били кулаками, харкали в него, пока он пытался подняться на ноги, отступили на шаг. Мальчик с ножом, Трой, не был ничьим бойфрендом. Хуже, он был братом, старшим братом Терезы и он опекал свою сестру очень серьезно. Он вытащил нож и полоснул Кингсли по сердцу. И только тогда другие мальчишки оттащили Троя и бросили истекающего кровью Кингсли на земле, избитого и окровавленного, но живого.

И теперь, обводя взглядом столовую и не видя ничего кроме других мальчиков возрастом от десяти до восемнадцати, высоких и низких, упитанных и худых, красивых и, к сожалению, нет, ему хотелось вернуться в то мгновение за стадион и шагнуть навстречу ножу, а не от него.

Он тяжело вздохнул, делая глоток чая, отвратительную дрянь, на самом деле. Он скучал по тем дням, когда его родители давали ему вино к ужину.

– Знаю. На вкус, как моча, да? – послышался из-за плеча голос отца Генри.

Кингсли уже было кивнул в знак согласия, как вспомнил, что он не понимает по-английски. Обернувшись на голос, он изобразил на лице маску растерянности. Отец Генри указал на чай Кингсли и сделал вид, что его сейчас вырвет. Тогда Кингсли позволил себе рассмеяться. Каждый умел разговаривать на универсальном языке отвращения.

– Пойдемте со мной, мистер Буассоннё, – сказал отец Генри, отодвинув стул Кингсли и указав жестом следовать за ним. – Давайте посмотрим, сможем ли мы найти Вам переводчика.

Переводчика? Пока Кингсли поднимался из-за стола, его сердце пустилось вскачь. Отец Генри говорил, что никто в школе не говорил по-французски кроме мистера Стернса. Каждый ученик этой школы,  казалось, был в столовой, склонившись над дымящимися мисками томатно-базиликового супа. Каждый ученик, но не Стернс. Не то, чтобы Кингсли высматривал его, наблюдая за дверью и пристально изучая помещение между каждым глотком чая.

Отец Генри провел его в кухню, через стену пара. За громадной черной плитой, молодой священник взмахивал лопаткой для переворачивания пищи в унисон фразе, которую он повторял снова и снова. Создавалось впечатление,  будто слова его – музыка, а лопатка – дирижерская палочка.

– А теперь повторяйте Вы: Você não terá nenhum outro deus antes de mim.

– Si, отец Альдо, – слова раздались из-за стола, в нескольких шагах от плиты. – Você não terá nenhum outro deus antes de mim.

Кингсли почти вздрогнул при звуке голоса, элегантного тенора, глубокого и поставленного, но также холодного, отстраненного и далекого. Голос принадлежал Стернсу, белокурому пианисту, которого он увидел, когда сделал два шага вперед и осторожно заглянул за холодильник. У ног Стернса лежала черная кошка, свернувшись в плотный клубок и поглядывая на Кингсли недобрым взглядом своих ярких зеленых глаз. Он наблюдал, как Стернс осторожно потер голову кошки, кончиком ботинка, произнося слова на языке, который Кингсли не узнал.

– Muito bom, – сказал священник, взмахнув лопаткой перед собой и поклонившись. – Отец Генри, что вы делаете на моей кухне? Мы уже говорили об этом.

– Мне жаль, что прерываю вас, отец Альдо, мистер Стернс.

– Нет. Вам не жаль. Вы всегда любите, прерывать. Это то, что у Вас получается лучше всего, – ворчал отец Альдо с широкой улыбкой на лице.

Кингсли попытался определить акцент. Бразилец, возможно? Если это так, то это означает, что язык, который учил Стернс – португальский. Но зачем кому-то у черта на куличиках, в штате Мэн, учить португальский?

– Отец Альдо, я прерываю Вас, потому что Вы чересчур много говорите. Я вынужден прервать, если я собираюсь высказаться до заката.

– Солнце село, и все же Вы по-прежнему мешаете.

– Вы перебиваете мое перебивание, Альдо. И я очень извиняюсь за то, что прервал урок мистера Стернса. Но как раз в его лингвистических способностях мы и нуждаемся. Это Кингсли Буассоннё, наш новый студент. Я боюсь, он совсем не говорит по-английски. Мы надеемся, что мистер Стернс сможет помочь нам. Если он сделает одолжение…

– Конечно, отец. – Стернс закрыл книгу перед собой и встал.

И снова Кингсли был впечатлен ростом блондина пианиста, его невыносимо красивым лицом.

– Буду рад помочь, чем смогу. Разумеется, мистер Буассоннё не нуждается в моей помощи. В конце концов, он прекрасно говорит по-английски. Ведь так?

Кингсли замер, когда Стернс повернулся к нему, произнося эти два последних слова. Отец Альдо и Отец Генри уставились на него в недоумении.

– Мистер Буассоннё? – сказал отец Альдо с характерным для бразильца акцентом. – Это правда?

– Естественно, правда.

Стернс перешагнул черную кошку и встал перед Кингсли. Он должен был испугаться, должен был смутиться. Но, то как он сократил расстояние между ними и этот острый пронзительный взгляд, пробудили другие чувства в Кингсли, чувства, которые он поспешил спрятать глубоко внутри себя.

– Он смеялся, пока вы двое спорили. Он точно знал, о чем вы говорили между собой. Если он говорит по-французски в штате Мэн, он либо из Франции, где он начал изучать английский язык в возрасте семи или восьми, или он из Квебека и, следовательно, по меньшей мере, сносно говорит на двух языках.

Отец Альдо и отец Генри продолжали пялиться на него, в то время как Стернс сверлил его проницательными, серо-голубыми глазами.

– Я, определенно, не из Квебека, – сказал, наконец, Кингсли, гордость в его крови урожденного парижанина победила всякое желание анонимности и безмолвия. – Я из Парижа.

Стернс улыбнулся и Кингсли ощутил, словно его кровь застыла.

– Лжец и сноб. Добро пожаловать в школу Святого Игнатия, месье Буассоннё, – сказал Стернс. – Так приятно видеть вас здесь.

Второй раз за день, Кингсли фантазировал о том, как ступает навстречу ножу Троя, позволяя лезвию погрузиться в его сердце. Наверное, лезвие из настоящей стали причинило бы меньше боли, чем стальное осуждение в глазах Стернса.

– Я не хотел приезжать, – возразил Кингсли. – Я здесь, против моей воли. И я не обязан говорить, если не хочу.

– Вас ждет светлое будущее с цистерцианцами, – сказал Стернс, скрестив руки на груди. – Они тоже принимают обеты молчания. Правда, из соображений благочестия, а не во избежание нежелательного внимания.

– Мистер Стернс, – мягко упрекнул отец Альдо. – Мы можем быть иезуитами, но здесь мы чтим Устав святого Бенедикта*.

Стернс тяжело вздохнул.

– Конечно, отец. Простите меня.

Кингсли не расслышал в его голосе особенного раскаянья но, ни отец Альдо, ни отец Генри не высказали каких-либо дальнейших возражений. Казалось, они были запуганными, как и Мэтью. Что же за человек этот Стернс?

– Может, Вы покажете мистеру Буассоннё общежития. Познакомьте его со школой лучше, нежели юный Мэтью, – сказал отец Генри. – Если у Вас есть время.

Стернс кивнул, сделал еще один шаг в сторону Кингсли, и, опустив голову, посмотрел ему в глаза. Опустив голову?

Кингсли измеряли в больнице и его рост ровно шесть футов. Стернс, должно быть, шесть и два дюйма, как минимум.

– У меня есть время. – Стернс улыбнулся ему еще раз. – Пойдем?

Кингсли колебался, не ответить ли – нет, опровергая то, что Мэтью недостаточно хорошо познакомил его со школой,  что он не нуждается в повторном знакомстве, и поблагодарить за предложение. И все же, хоть и казалось, что Стернс уже недолюбливает его, может даже ненавидит, Кингсли не мог отрицать, что все в нем хотело на мгновение остаться наедине с этим таинственным молодым человеком, с чьим мнением считались даже священники.

– Oui, – прошептал Кингсли, и красиво очерченные губы Стернса сложились в жесткую линию.

Кингсли последовал за ним из кухни. Как только они вышли за дверь и оказались одни в коридоре, Стернс повернулся к нему лицом.

– Père Henry est un héro, – начал Стернс на безупречном французском. Отец Генри – герой.

– Ты должен простить его за очень скудные знания о Франции. Во время Второй мировой войны, он был в Польше тайно переправляя евреев в безопасные места и скрывая женщин и девушек от русских солдат. Я знаю это только потому, что другой священник здесь сказал мне. Отец Генри не говорит о сотнях жизней, которые он помог спасти. Он говорит об итальянской еде и детективах. Отец Альдо бразилец. Он и двенадцать других были в плену у партизан в 1969 году. Отцу Альдо было двадцать девять лет, и, несмотря на принадлежность к богатой и влиятельной семье, он по собственному желанию был последним освобожден из плена. Он не покинул остальных пленных, пока они не были благополучно выпущены на свободу. Он простил своих похитителей и публично попросил суд проявить к ним снисхождение. Теперь он готовит для нас.

– Зачем ты все это мне рассказываешь? – спросил на английском Кингсли, чувствуя, что в первый раз после смерти родителей может легко расплакаться.

– Отец Генри попросил меня познакомить тебя со школой Святого Игнатия. Это я и делаю. Идешь? – спросил он, продолжая говорить на французском.

Кингсли ничего не сказал, но последовал за ним по коридору. Стернс остановился в дверях столовой. Только два мальчика остались за столом, кушая и разговаривая.

– Ton ami Matthew (прим. Твой друг Мэтью), – сказал Стернс, кивнув головой в сторону маленького рыжеволосого мальчика, который провел ему первую экскурсию по школе, сидевшего рядом с мальчиком чуть повыше, с черными волосами и в очках. – Он пришел сюда полтора года назад. Несмотря на то, что ему было одиннадцать лет, когда мы увидели его впервые, он выглядел едва ли старше восьми. Его родители не обращая на него внимания, едва не довели его до грани голодной смерти. Богатая католическая семья из той местности, где Мэтью был найден копающимся в мусорных баках, платит за его обучение здесь. Мальчик, что с ним рядом – это сын тех людей, которые оплачивают обучение Мэтью. Ни один из них не знает этого. Они стали друзьями без давления извне.

Кингсли сглотнул, и ничего не сказав, вышел вслед за Стернсом из столовой.

– Я думаю, что отец Генри имел в виду, чтобы ты рассказал мне, в какое время начинаются занятия и тому подобное.

– Завтрак в семь. Служба в часовне в восемь. Уроки начинаются в девять. Завтра ты встретишься с отцом Мартином, который составит твое расписание.

– Я полагаю, отец Мартин тоже герой.

– Отец Мартин астроном. Он открыл три кометы и изобрел формулу для расчета расширения Вселенной. Сейчас на пенсии. У него стало слишком слабым зрение, чтобы продолжать исследовать небеса. Так что теперь он преподает нам математику и естественные науки.

Стернс повел их из столовой на улицу, в библиотеку. Главный зал был пуст, но трое мальчишек примерно возраста Кингсли толпились возле камина у западной стены. Стернс подобрал упавшую со стола книгу, посмотрел на корешок и направился к книжному шкафу недалеко от места, где мальчики сидели и разговаривали.

– Стэнли Хорнгрен, он один носит пиджак, – сказал Стернс, царственно склонив белокурую голову в сторону одного из мальчиков. – У него двенадцать братьев и сестер. Он работает на двух работах каждое лето, чтобы оплатить свое обучение здесь, и не обременять свою семью дополнительными расходами. Джеймс Митчелл, сидит рядом с ним, он здесь на полной академической стипендии. Весьма впечатляет, учитывая, что он полностью глухой, у него никогда не было доступа в школу для глухих. Когда ты говоришь с ним, говори четко и убедись, что он может видеть твои губы. И говори только на английском языке, – сказал Стернс, мрачно взглянув на Кингсли.

Он небрежно поставил книгу на полку, несомненно, на то место, где она и должна быть.

– Мальчик на диване – Кеннет Стоу. Он провел два года в лечебнице, потому что его учителя думали, что он умственно отсталый. На самом деле у него незначительная необучаемость и гениальный IQ. Сейчас он круглый отличник. Библиотека закрывается в девять. Если тебе нужно будет остаться дольше, ты можешь попросить отца Мартина впустить тебя.

Стернс повернулся на каблуках и направился обратно, на улицу. Он остановился у двери в церковь.

– По выходным месса: в 5:00 вечера по субботам и 10:00 по воскресеньям. Это традиционное католическое богослужение. Ты католик?

Кингсли покачал головой.

– Мы потомственные французские протестанты.

Стернс выдохнул через нос.

– Кальвинисты. – Он произнес последнее слово, как проклятие, прежде чем продолжить. – Тебе будет поощрительно, но не обязательно посещать часовню. Тебя не попросят остричь свои длинные волосы. Тебя попросят носить школьную форму, лишь по той простой причине, что это помогает поддерживать атмосферу равенства. Никто из нас здесь не лучше, чем остальные. Ты уяснил это, правда?

Кингсли уставился в пол.

– Да.

Стернс отвел их к зданию общежития, остановившись снаружи для того, чтобы собрать охапку бревен. Кингсли взял немного дров тоже, думая, что они отнесут их в комнату общежития на втором этаже, но вместо этого Стернс вошел в комнату, где спали младшие мальчики и сложил дрова аккуратно возле очага. Он взял поленья из рук Кингсли и добавил их к куче. Несколько младших мальчишек сидели на своих кроватях, читая. Только один сумел пробормотать приглушенное «спасибо», в то время как двое других дезертировали. Стернс ничего не сказал, только слегка похлопал мальчика по голове в почти братском жесте. Все мальчишки в комнате, следили за Стернсом с широко раскрытыми, наполненными страхом глазами. Кингсли поплелся следом за Стернсом на верхний этаж общежития, в спальню старших мальчиков.

– Отбой в девять, – продолжил его гид на своем поразительно свободном французском.

Если бы Кингсли не знал наверняка, он бы предположил что Стернс был оттуда же родом, откуда и он сам.

– Если у тебя есть домашнее задание, которое задержит тебя подольше, ты можешь поработать в общей комнате внизу. Как говорит отец Генри: “Дрова не растут на деревьях”. Поэтому, пожалуйста, замени те поленья, которые использовал, новыми.

– Bien sûr, – сказал Кингсли, но знал, что он не подумал бы заменить дрова без чьего-то напутствия.

– Восемнадцать из нас спят в этой комнате. Уже девятнадцать, поскольку ты здесь. У Натана Вейца ночные кошмары по причинам, которыми он, еще не посчитал нужным поделиться. По крайней мере, один раз в неделю он просыпается с криком. Не обращай внимания. Он снова заснет через пару минут. Если ты видишь, что он ходит во сне, проследи за ним. Прошлой зимой он бродил по двору, и у него чуть не случилось переохлаждение. Джозеф Марксбери отвечает за список ежедневных обязанностей. Я предлагаю тебе поговорить с ним, прежде чем он сам подойдет, если ты не хочешь дежурства только в туалете в течение всего семестра. Теперь, если ты извинишь, я должен вернуться к своему португальскому.

– Ты изучаешь и португальский тоже? – спросил Кингсли. – Сколько языков ты знаешь?

– Восемь.

– Я двуязычный. А как называют таких как ты?

Стернс изогнул бровь в ответ.

– Образованный.

Кингсли начал смеяться, но потом понял, что Стернс не шутит.

– Восемь, – повторил Кингсли. – Я бы сошел с ума от такого количества слов в моей голове. У меня достаточно проблем с тем, чтобы держать мой французский и английский по отдельности.

– Несколько учеников здесь немного говорят по-французски, но с тех пор как отец Пьер умер, я единственный в школе, кто свободно общается по-французски. Если тебе нужно будет поговорить по-французски, поговори со мной. И как ты понял, здесь полно добрых и мужественных священников и умных и трудолюбивых молодых людей, многим из которых пришлось преодолеть большие препятствия, чтобы быть здесь. Если ты когда-либо почувствуешь необходимость снова солгать, расскажи эту ложь мне.

Кингсли покраснел и скрестил руки на груди.

– Я извинюсь перед Мэтью.

– Очень хорошая идея, мистер Буассоннё, – сказал Стернс.

– Ты можешь называть меня Кингсли. Это мое имя.

Стернс, казалось, обдумывал приглашение.

– Кингсли… – он кивнул, и Кингсли напрягся от того, как прозвучало его имя из уст белокурого пианиста, который, казалось, владел этой школой.