Текст книги "Рыжеволосая девушка"

Автор книги: Тейн де Фрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 45 страниц)

Отданы взаймы

В конце ноября гарлемский штаб посетил наш прежний начальник. Франс произвел теперь на нас совсем другое впечатление, – на мой взгляд, он еще больше возомнил о себе. Ничего удивительного, думала я, ведь он стоит во главе кеннемерландской группы Сопротивления. Франс пришел не один, с ним был одетый в меховую куртку крупный, крепкий мужчина лет тридцати пяти. Мне показалось, что я уже видела его во время одной из наших совместных боевых операций или же в «Табачной бочке». Он сердечно пожал нам всем руки.

– Меня зовут Аренд, – сказал он. – Я явился к вам от группы Сопротивления в Фелзене. Мы много слышали о вас, знаменитых девушках-снайперах из гарлемского Совета Сопротивления!

Мы что-то пробормотали в ответ, давно отвыкнув от галантного обхождения, принятого в светском обществе. Аренд, несомненно, принадлежал к светскому обществу – у него была интеллигентная речь, интеллигентные манеры; необыкновенно красивы были у него руки и ногти (украдкой я кинула взгляд на траурную каемку на кончиках моих пальцев); однако он отнюдь не показался мне несимпатичным.

Мы сидели вокруг стола и беседовали, пока наконец не уразумели, где собака зарыта. Фелзенская группа, как сообщил Аренд, была вовлечена в целый ряд «карательных экспедиций» и поэтому нуждается в пополнении и содействии очень и очень большого количества людей. Светло-голубые глаза Аренда были устремлены на нас, он, очевидно, решил пустить в ход свое мужское обаяние. Ан, Тинка и я тихонько подталкивали друг друга в бок – мы все поняли.

– Аренд намерен, – начал Франс высокомерно и в то же время смущенно, – взять вас на время «взаймы»…

– Вот именно! – подтвердил Аренд, улыбаясь и показывая все свои крепкие зубы. – Это звучит несколько странно, но выражение «взять взаймы» очень распространено в группах Сопротивления.

Мы кивнули – нам было это известно. Из нашей группы часто «брали взаймы» то одного, то другого товарища. Франс бросил на нас испытующий взгляд.

– Ну что? Вам это предложение не нравится? Здесь у вас особо крупных операций больше не ведется, – сказал Франс, как будто застой в делах у нас был вызван тем, что его перевели в другую группу Сопротивления.

Аренд поглядел на Руланта, который пока ни словом не обмолвился, и вежливо сказал:

– Я думаю, что прежде всего решение должен принять сам начальник штаба. Как вы полагаете?

Рулант посмотрел на него без особого восторга.

– Вы забираете у меня самых лучших стрелков, – сказал он. – Ну что ж, если дело этого требует… Пусть девушки сами решают.

Мы все три упорно молчали. Резкий отпор Руланта был для нас достаточно ясным ответом. Я опять подтолкнула Ан, чтобы она наконец высказалась.

– Мы подумаем, – сказала Ан. – Передайте вашему руководству, что пока мы не можем принять решение.

– «Пока» звучит неплохо, – с любезной улыбкой сказал Аренд. – Во всяком случае, я доволен, что ваш начальник не совсем отказал нам… Но мы охотно дадим вам время на размышления. У нас всегда найдется для вас дело – и сегодня, и завтра, и послезавтра. Добро пожаловать к нам в любой день.

Покидая вместе с Арендом наш штаб, Франс выглядел немного разочарованным, хотя явно старался не подавать виду.

– Ну и организация! – воскликнул Вихер. – У них полным-полно и людей и оружия, а они хотят поживиться еще и у нас, бедняков!

– Может, это не так уж бессмысленно, – сказал Рулант так же строго, как и раньше. – Во всяком случае, у фелзенцев вам будет что пожрать, на это можете рассчитывать!

– Рулант! – сказала я. – Значит, ты считаешь, что следует отдать нас «взаймы», хотя бы ради одной лишней тарелки супа и говяжьей косточки?

Никто больше не высказался по этому поводу. И в последующие дни товарищи ни словом не поминали фелзенцев и их предложение.

Наступил декабрь, и к нам перестали приходить сообщения о военных действиях в южных провинциях.

В нашей гарлемской группе было совсем мало работы. Мы стали слишком незначительны. Или же события приобрели слишком крупный для нас размах. Уголовная полиция после случал с дезертирами-эсэсовцами чинила жестокие расправы и в самом городе и в окрестных селах. Она угоняла мужчин и юношей на линию укреплений у реки Эйсел; оттуда до нас доходили самые дикие и противоречивые сведения. Никакой возможности расселить насильно завербованных людей не было; началось повальное бегство, которое нацисты сдержать не могли; они пригоняли туда новичков одну сотню за другой, но и с ними повторялось то же самое.

По-прежнему взад и вперед разъезжали немецкие автомашины, иногда отправлялся товарный поезд с немецкой поездной бригадой. Они увозили в Германию наше заводское оборудование. Полностью разграбив наши крупнейшие предприятия, они принялись за железнодорожные материалы. Сначала за верхние провода электрической сети, в течение многих недель лишенные энергии, затем принялись за трансформаторы и наконец вообще за все движимое и недвижимое. Железные дороги были демонтированы, и жизнь на них замерла.

Рулант и Вихер высчитали, что немцы все еще вывозят грузов на три-четыре миллиона гульденов в день. И это из страны, которая, казалось, еле дышит. Где люди до того замерзают, что при свете дня вблизи от больших дорог вырубают лес. Где наиболее дерзкие забирались в пустующие дома и вытаскивали оттуда все деревянные предметы. Где менее дерзкие люди, старики и инвалиды, за огромные деньги покупали у спекулянтов краденый лес – ибо он давал им тепло, в котором они так нуждались.

Ан, Тинка и я работали на ротаторе и печатали нелегальную «Де Ваархейд». Мы разносили пачки газет по распределительным пунктам. Маленькая, упорная и неустрашимая Тинка ездила на велосипеде иногда до самого Хиллегома. Она была у нас самая младшая и больше всех остальных страдала от голода; она готова была есть когда угодно. Рулант твердо придерживался установленных пайков; сейчас, когда в магазинах лишь очень редко можно было достать какие-нибудь продукты, нам казалось, будто наши пайки значительно уменьшились в размерах. Зато голод все усиливался.

– Не знаю, долго ли так будет продолжаться, – сказал Рулант. – Правда, мы можем плюнуть на все и сразу съесть все запасы. Ну а дальше что?.. Мои мальчики тоже исхудали от голода. То, что дают общественные кухни, даже едой назвать нельзя.

Голод царил в осажденной Голландии. Крадучись, почти незаметно проник он через заднюю дверь. А теперь он властвовал над всей страной, нагло скалил зубы и, кажется, собирался мучить нас еще долгое, долгое время.

Шел снег. Стояла морозная погода. Порой, особенно поутру, мы видели людей, которые передвигались по шоссе, таща за собой детские коляски или другие нехитрые повозки. Они шли в Гарлеммер Меер в надежде раздобыть там продовольствие. И мы видели, как вечером они возвращались домой. Колясочки часто оказывались по-прежнему пустыми. Люди едва волочили ноги. Они шаркали по снегу своими старыми башмаками. Отдыхали они в грязных рвах при семи-восьмиградусном морозе. Сначала в поход отправлялось по два-три человека. Позже стали ходить целыми толпами. Сперва мы увидели их в Гарлеммер Меер, затем по ту сторону железнодорожной линии, ведущей на Амстердам, затем в Спарнвоуде и Спаарндаме; они просили милостыню в садоводствах между Оверфееном и Беннебруком. Голодные походы. Женщины, дети, старики. Мужчины ходить не осмеливались; они все больше прятались, боясь Arbeitsinnsatz[42]42
  Трудовая повинность (нем.).


[Закрыть].

Вначале немцы не обращали внимания на людей, искавших продовольствие. Но вскоре они сообразили, что толпы голодающих облегчают им задачу. По вечерам на больших дорогах немцы поджидали людей, возвращавшихся со своими колясочками и рюкзаками. Они сгоняли женщин и детей в одно место и заставляли их складывать в кучу добытые продукты, а затем увозили свою добычу на машинах вермахта. Нам рассказывали душераздирающие истории. Вблизи Пеннингсвеера нацисты застрелили девушку, которая набросилась на одного из них, потому что он отобрал у нее мешочек с коричневой фасолью.

Ничто не могло остановить людей в поисках продовольствия. Каждый день мы видели все новые и новые партии. Мы слышали об амстердамцах и гаагцах, которые миновали Утрехт и переправились через Велюве или же проникли в провинцию Северная Голландия до плотины через бывшее море Зейдерзее. Они готовы были отдать драгоценности, простыни, столовое серебро за мешок пшеницы, за кусок свиного сала. В деревне всегда можно было что-нибудь найти. Среди крестьян были люди и изверги. Одни продавали свою пшеницу по умеренной цене, какой давно уже и в помине не было; другие же запрашивали за продукты варварски высокие, ростовщические цены; они битком набивали свои сундуки золотом, серебром и роскошным бельем, обмененным на мешок картофеля или репы, причем еще неизвестно было, удастся ли провезти это через немецкий контроль.

Бедные, обездоленные люди, и раньше жившие впроголодь, не имели ни денег на продукты, ни вещей для обмена. Они сидели дома и варили луковицы тюльпанов, которые они, как милостыню, выпрашивали в садоводствах возле дюн.

Нас тошнило при одной только мысли, что луковицы тюльпанов станут нашей пищей.

Я боролась с черной меланхолией, которую вызывали у нас свинцово-серая земля, черные нависшие снеговые тучи, голодание. Я набрасывалась на скудные военные сводки, поступавшие из Венгрии и Словакии; в Словакии население восстало против оккупантов и сражалось вместе с русскими.

Но эти страны были далеко. И еще дальше были Тихий океан, возвращение англичан на Малаккский полуостров и битва за Филиппины, где американские войска продвигались вперед фут за футом. Сами эти названия звучали сказкой. Я пыталась представить себе далекие коралловые острова, пальмы, солнечное сияние, белые дома и не могла связать это с войной. Война – она была здесь, где, казалось, все стало мрачным, затхлым, серым, все окоченело и замерло; где мы сидели в железных оковах; а там, вдалеке, всюду был свет. Там по крайней мере могли по-настоящему вести войну против общего врага. Я жаждала дела. Ан и Тинка тоже думали лишь об этом.

– Давайте пойдем к товарищам в Фелзене, – предложила однажды Тинка. – Мне мало одной работы с «Де Ваархейд».

– Мы их не знаем, – сказала я не очень уверенно, так как думала чаще, чем хотела в этом признаться, о предложении Аренда работать для фелзенской группы Сопротивления.

– Давайте посоветуемся с Рулантом и товарищами, – предложила Ан.

И мы посоветовались. Рулант и все остальные только пожали плечами. Они понимали, что мы не можем сидеть без дела. И сказали нам, что мы вольны поступать так, как считаем наиболее разумным.

Мы не приняли пока никакого решения. Мне казалось порой, что очень смешно быть «отданными взаймы»; это выражение было в ходу и, вообще-то говоря, вполне соответствовало сущности дела. Ан и Тинка, видимо, ждали моего решения – я ведь была старшей. Я все еще колебалась; но тут произошли события, в результате которых все мои сомнения отпали. Приблизительно в середине декабря нацисты под командованием фон Рундштедта начали яростное танковое наступление в лесах и на холмах Мальмеди и в Арденнах и прорвали американские линии.

На этот раз мое представление о событиях было довольно точным и надежным. Я словно видела, как мерзавцы ринулись на своих окрашенных в черный цвет танках сквозь густо одетые снегом леса и по отлогим берегам рек – я хорошо знала эти места, потому что прежде часто бывала там летом. Паника в тихих селах, бегство жителей, повальные грабежи. И американцы, которые еще не были знакомы с приемами своего противника, пришли в смятение и отступили. Снег и туман, говорилось в сообщениях с фронта. Смятение и неуверенность американцев играли на руку врагу. Зато я покончила со своими сомнениями.

– Мы идем к фелзенцам, – решительно сказала я Ан и Тинке, как только нам пришлось обнародовать первые печальные известия о неожиданном успехе немцев. – Раз обстановка переменилась…

Мы знали, где найти Франса; мы попросили его передать товарищам из Фелзена, что мы готовы временно работать для них. Он переговорил, и тут мы впервые узнали, где находился штаб Аренда и его товарищей.

– Вот тебе и на, – сказала Тинка. – А сколько раз я проходила мимо!..

Мы пошли по указанному адресу именно в те дни, когда известия о немецком танковом наступлении стали достоянием гласности. Разгорелось сражение в окрестностях Лейка. Нацистская пресса, разумеется, похвалялась этими успехами, которые должны были вознаградить немцев за поражения, нанесенные им в Венгрии и Словакии. Что воображали себе немцы, нам не было ясно; они, казалось, и вправду надеялись, что смогут устроить союзникам второй Дюнкерк. Они начали собирать свой флот и остатки дивизии «Герман Геринг» на береговой линии между мысом Кук ван Холланд и Вассенаром. Эти приготовления уже не внушали людям страха, скорее приводили всех в уныние. И как могло такое случиться после мощного штурма, который союзники предприняли летом и осенью!.. Я, конечно, следила за собой, старалась не показывать подругам свое настроение; но у меня уже не хватало сил с легким сердцем переносить эти неудачи. Возможно, виною этому был и голод. А ведь мы еще находились в лучшем положении, чем другие!

Дом, в котором фелзенцы устроили свой штаб, был довольно большой. Он стоял неподалеку от дороги к домнам, позади ряда сосенок, и напоминал вполне респектабельную виллу, которая могла бы принадлежать члену дирекции какой-нибудь фабрики. Она выглядела так естественно, что не бросалась в глаза: Тинка была права, мы не один раз проезжали мимо нее, ничего не подозревая. На большой входной двери со скульптурными украшениями висела напечатанная табличка: «Просьба проходить через боковую дверь». Мы обогнули дом – плотные занавеси не давали возможности заглянуть в окна – и позвонили. Нам пришлось звонить дважды, пока наконец в боковой двери – менее массивной, но тоже внушительных размеров – не открылся стеклянный «глазок». За двойной тюлевой занавеской показалась чья-то неясная тень, и только тогда мы услышали голос Аренда:

– А, снайперы из Гарлема!

Дверь открылась; Аренд вышел и тотчас же затащил нас в дом. Он был одет в какую-то куртку с «молнией»; и это сразу напомнило мне кожаную куртку Хюго. Я сжалась и молча кивнула Аренду. Он пожал нам всем по очереди руки, беззаботно смеясь.

– Входите же быстрее… У нас тепло; ну собачья погодка, опять собирается пойти снег… Рад вас видеть!

Мы очутились в холле. Двое мужчин играли в шашки. Сюда выходило несколько дверей. Две из них были открыты. Через них едкими серыми клубами валил дым. Дым и тепло сразу окутали нас. Было душно, но приятно. Из комнат, куда вели открытые двери, к нам доносились голоса. Они сразу умолкли, когда Аренд вместе с нами проходил мимо.

– Тут у нас вроде как бы солдатская казарма, – шутливо сказал Аренд. – Руководство наверху; сегодня как раз мало «офицеров»… Не подумайте, что это официальное звание, нет, это я их так называю…

Он пошел по лестнице впереди нас, а мы опять переглянулись, прежде чем последовать за ним. Тинка сделала комический жест, который мог бы обозначать; «И куда это мы попали?» Ан пожала плечами. У меня зародилось какое-то смутное недоверие.

Аренд привел нас в большую комнату, которая, насколько я могла судить по виду из окон, выходила на задний двор. Стены были обшиты деревянными панелями, на полу лежал дорогой ковер. Картины на стенах, вероятно, были настоящие; в картинах я ничего не понимаю. Лампа представляла собой тяжелый предмет со множеством металлических завитушек. Перед нами оказался настоящий бастион в виде широкого письменного стола из красного дерева; на столе лежало блестящее стекло. Кроме Аренда, в комнате находились два человека. Один сидел за письменным столом, другой прислонился к шкафу с книгами в красных переплетах. Когда мы вошли, сидевший за письменным столом встал. Окинув беглым взглядом комнату, я посмотрела на него. Он был низкого роста, с квадратными плечами, с седеющей шевелюрой и производил впечатление сильного и уверенного в себе человека; на нем был темно-серый, хорошо сшитый костюм – что в эти дни бросалось в глаза – и белая рубашка; из-за обшлагов выглядывали манжеты с массивными золотыми запонками. Левой рукой он снял почти черные черепаховые очки, а правую протянул нам. Мне снова надо было свыкаться с людьми этого круга; если не считать Ливенса, то я в последнее время их почти не встречала; передо мной как будто предстал человек довоенного склада, светский, изысканный и закосневший в равнодушии. Что именно он сказал, я не запомнила; помню только, что голос его звучал сердечно. Он представился нам как магистр юридических наук Паули; второй мужчина, который показался мне человеком того же сорта, назвался инженером Каапстадтом. На нем был коричневый, безупречно отутюженный костюм, коричневые спортивные туфли с толстыми подошвами и пушистый коричневый вязаный жилет; бросались в глаза шрам около рта и неприлично большое кольцо с печаткой на правой руке. Они пододвинули нам массивные кожаные кресла, позвонили, чтоб принесли кофе – иерархия, видимо, была здесь полная, – и магистр Паули даже спросил, не голодны ли мы; у них от вчерашнего дня еще остался хороший кусочек картофельного пирога, сказал он. Я отклонила это предложение, хотя чувствовала, что хороший кусочек картофельного пирога очень бы мне пригодился; Ан и Тинка тоже сказали, что у них в данный момент нет аппетита (думается, это также не соответствовало действительности); правда, мы взяли предложенные нам сигареты, и завязался разговор.

Больше всех говорил Паули, инженер Каапстадт только поддакивал ему, а Аренд чинно сидел рядом с ним, как молодой ординарец в обществе двух старших офицеров. Магистр Паули сказал, что им известны наши имена, что они много слышали о наших геройских подвигах и высоко оценили наше согласие сотрудничать с ними. Мы пробормотали, что ничего больше не желаем, как поработать ради благого дела; я почувствовала привычную робость и поняла, как далеко я ушла от той среды, где люди ходят по коврам в хорошо начищенных ботинках, одеваются в хорошо сшитые костюмы даже на четвертом году войны и могут оставаться адвокатом, инженером или кем-либо вроде этого… Инженер Каапстадт спросил, весь ли день у нас свободен, и мы сообщили ему, что по утрам заняты печатанием и разноской «Де Ваархейд». Я видела, как инженер и магистр Паули обменялись взглядом; Паули снова надел очки в толстой черепаховой оправе и сказал:

– Вот перед этим я преклоняюсь… Наши подпольные газеты дороже золота, а те, кто их делает и разносит, и того больше. Нелегальная пресса поддерживает в людях мужество… Вы видите, конечно, английскую прессу? Я имею в виду нашего «Летучего голландца».

Он наклонился над своим бюро и вынул из ящика пачку тонких, напечатанных на папиросной бумаге листков, которые английская авиация обычно сбрасывала над Голландией. Иногда они попадали и к нам в руки, но последних номеров я не читала. Я перелистала их и увидела, что там были помещены сообщения о борьбе англичан на Малаккском полуострове, а также о наступлении Рундштедта; но тут я обнаружила короткую заметку, которую мне пришлось прочесть дважды, пока до меня дошло ее содержание. Британские войска, высадившиеся в Греции, втянуты в борьбу с внутренними войсками Сопротивления ЭЛАС. Я вернула магистру Паули его «Летучих голландцев» и сказала, что мы регулярно читаем эти листки.

Мы выкурили еще по сигарете, выпили кофе – не знаю, было ли там кофе в самом деле, во всяком случае, мы отведали порошкового молока – и под конец договорились, что будем являться сюда два раза в неделю, чтобы узнать, есть ли для нас поручения. Паули еще раз нагнулся к своему письменному столу и вытащил из ящика пакет.

– Вот вам пока задание номер один, – сказал он. – Пакет для Фрица в Гарлем. Вы знаете его, я думаю?

Я подтвердила, что знаю Фрица.

– Тогда будьте добры, передайте ему это от имени Аренда. Ответа не нужно, – сказал он.

– Легкое задание, – ответила я.

Он отошел от письменного стола и по-отечески оглядел всех нас по очереди.

– Будут и другие, – сказал он. – Я вижу, вы принадлежите к таким людям, которые признают только самые трудные поручения. Подождите немного, и до них дойдет черед!

Когда мы распрощались и ехали уже в Гарлем, Ан сказала:

– Боже ты мой! Никогда не думала, что в Сопротивлении тоже есть ранги и сословия! Казарма для солдат внизу, как выразился Аренд, и господа наверху!..

– Жаль, что именно в казарму нам не удалось заглянуть, – заметила Тинка. – Очень хотелось бы знать, есть ли там ковры.

– Ну что вы скажете обо всем этом? – спросила я, все еще не высказывая своего мнения и не желая влиять на обеих девушек.

– По-моему, не так плохо, – сказала Тинка.

– Аренд кажется очень симпатичным, – добавила Ан.

– Кроме того, нас отдали только на время, – сказала я. – Если дело у нас не пойдет, мы через Руланта устроим так, чтобы нас взяли обратно. В конечном счете наше место в Совете Сопротивления.

Приехав в Гарлем, я отдала сверток «от имени Аренда» Фрицу в «Табачной бочке». Он был, видимо, удивлен, что я связана с фелзенцами, однако удивление отразилось лишь у него на лице, словами он никак его не выдал и только поблагодарил меня. Возвращаясь домой, я все еще думала, как мне следует отнестись к нашим новым связям.

А когда ложилась спать, я вспомнила про небольшое сообщение в «Летучем голландце»: в Греции произошли сражения между британскими десантными войсками и Внутренними войсками Сопротивления. И я почувствовала, что мне необходимо переговорить об этом со своими товарищами.