Текст книги "Рыжеволосая девушка"

Автор книги: Тейн де Фрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)

Хюго никогда не говорил так долго. Я только энергично кивала головой в знак согласия.

– Все это верно, – заявила я. – Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что все расчеты капиталистов могут быть в любой момент опрокинуты… Опрокинуты людьми, которые делают историю… Нашими юношами, ушедшими в подполье, «свободными моряками», которые или сражаются сами, или набирают людей для морского конвоя; опрокинуты рабочими и крестьянами, осмелившимися организовать две колоссальные забастовки против немцев; людьми, которые заключены в концлагерях и вскоре вернутся домой, обогащенные новым жизненным опытом. После освобождения они скажут, какой должна стать Голландия. Все остальное ерунда!

Хюго тихо свистнул себе под нос.

– Все остальное ерунда, – повторил он. – Интересно! Хотел бы я знать, Ханна, могла бы ты сказать что-либо подобное, когда училась в университете?

Я засмеялась: – Нет, конечно. В то время я придумала бы много разнообразных, очень сложных и искусственных заковыристых фраз, чтобы доказать, что белое – черное, а черное – белое. Жизнь научила меня, Хюго… Вещи, о которых идет речь, можно выразить самыми простыми словами; кроме того, важно не говорить, а делать. Человек – наиболее сложное создание, однако самые высокие его помыслы – такое же естественное явление, как дождь или солнечный свет. Если ты, держа в одной руке свод законов, а в другой учебник логики, будешь доказывать кому-нибудь, что он должен быть честным, справедливым, порядочным и бескорыстным, то твое дело плохо. Порядочность – органическое свойство человека. Она необходима человеку, как воздух. Поэтому, когда вблизи нас появляется нацист или изменник родины, мы сразу чувствуем, что воздух отравлен.

– Это верно, – сказал Хюго, глядя на меня полунасмешливо, полувосхищенно. Под его взглядом я покраснела.

– Ну вот, – сказала я сердито. – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Он положил свою руку на мою, лежавшую на деревянном заборе.

– Понимаю, – ответил он. – И я поражен, как хорошо ты объяснила суть дела.

Мне было жарко, и меня сердил его взгляд, пожатия его руки, тон его голоса – я чувствовала, что они делают меня кроткой и беспомощной.

– А сегодня суть дела в том, – отрезала я, – чтобы поймать доносчика, Хюго. Вот мы здесь бездельничаем. А тем временем где-то в этом же районе кружит негодяй, которому давно бы уже следовало лежать под слоем земли в один метр.

Хюго сдержанно рассмеялся:

– Этот слой земли он получит. Ты права, Ханна. Идем.

Мы вернулись опять на нашу тропинку, пересекли Дорпсстраат и снова зашагали по нешироким солнечным аллеям, за которыми находился дом, еще не обследованный нами, – он принадлежал капралу полиции Меккеринку.

Мы попытались подойти к проходившей рядом аллее, с которой открывался вид на идиллическую загородную местность, застроенную виллами; в одной из вилл жил полицейский Меккеринк. Но полоса леса перед его домом была настолько широка, что мы не могли видеть, кто входил в виллу или выходил оттуда. Во второй половине дня мы повернули обратно, мучаясь от жары и раздосадованные неудачей, и снова переступили порог кафе-кондитерской, где перед окнами все еще висела табличка с надписью: «Кекс». Смешно! Девушка, которая нас обслуживала, была в аккуратном черном платье и белом фартучке; несколько нарядных дам беспечно пили кофе, будто ни в нашей стране и нигде в мире не было войны, перед которой все прежние войны казались невинной шуткой… В уголке этого кафе сидели Хюго и я, грязные, запыленные, с огнестрельным оружием под пальто, а в непосредственной близости от нас на противоположной стороне улицы в «Комендатуре» под флагом со свастикой находился наш заклятый враг. Нелепость и преступность этих противоречий сразу показалась мне такой чудовищной, что я отодвинула в сторону чай и кекс.

Когда вокруг наступила тишина, означавшая, что все живое попряталось по домам, мы лежали в лесу, поросшем папоротником. Лежать надо было очень тихо, кругом были дома. У меня возникло опасение, пожалуй, глупое, что нас без труда могут обнаружить, если кто-либо встанет у окна или на балконе с биноклем в руках и в мягком свете сумерек начнет осматривать лес. К счастью, ни одному человеку не пришло в голову встать у окна с биноклем в руках. Сумерки мягко спускались и мало-помалу совершенно поглотили нас.

– Я пойду, Ханна, – сказал Хюго, когда стало так тихо, что слышен был даже шелест жучка, который полз по земле под сухими сосновыми иглами.

– А ты найдешь меня? – спросила я.

Он похлопал меня по плечу и сказал:

– Конечно. Следи за мной. И иди ко мне на помощь, когда я свистну.

Почти совсем стемнело. Вершины сосен закрывали от меня небо, образуя пушистый, беспокойно шумевший занавес над моей головой. Я напрягала зрение, чтобы следить за Хюго сквозь еще более темную, низкую стену папоротников. Но это было невозможно. Я лежала, ждала, восхищаясь, как бесшумно Хюго двигался. Как мне хотелось, чтобы он свистнул и мне пришлось поспешить к нему на помощь. Я знала, что не вынесу, если его не будет со мной. И еще я хотела бы знать, питает ли он ко мне те же чувства.

Долгое время было совершенно тихо, хотя тишина сама по себе не очень-то подбадривала. Когда я услышала наконец, что Хюго возвращается, скользя по усыпанной иглами земле, я одновременно и обрадовалась и почувствовала разочарование.

– Ну что? – спросила я, схватив его за руку. Он улегся на землю рядом со мной.

– Ничего не вышло, – сказал он. – В доме много людей. Я расслышал по крайней мере два мужских голоса. Но это ничего не значит! Это мог быть какой-нибудь полицейский; у этих негодяев есть ведь разрешение во всякое время ночи шататься по улицам.

– Ничего нельзя было увидеть? – спросила я.

– Окна хорошо затемнены, – ответил Хюго, – как и полагается в квартире верного слуги фюрера.

– Давай подождем и посмотрим, кто будет выходить из дома, – предложила я.

Мы поползли к опушке леса и очутились против дома Меккеринка.

– Я потратил не меньше десяти минут, чтобы найти номер на его доме, – сказал Хюго. – Но это был именно он, «местный начальник полиции», как гласила дощечка на его двери. Вот, значит, какого высокого положения достиг он, наш капрал.

– Этот господин рискует, – сказала я. – Подобный титул прямо напрашивается на партизанскую пулю.

Мы лежали, выжидая. Небо начало понемногу светлеть, в воздухе словно закружилась серая пыль. В доме Меккеринка стояла тишина, как и во всех других домах. Хюго толкнул меня и сказал:

– Опять ничего… Мы должны скрыться до наступления дня. Теперь назад, на наше старое место.

Меня клонило в сон. Как только мы снова улеглись, хорошо скрытые высокими папоротниками, я почти сразу задремала. Когда я проснулась, ярко светило солнце. Хюго осторожно тормошил меня:

– Пора уходить отсюда.

Еще один день начался. Шли поезда. С шумом проезжали грузовики вермахта. Дети торопились в школу. В садах пели птицы. Обычным порядком текла жизнь, но я воспринимала это как жестокость… День в оккупированной стране! Причем казалось, будто все в самом лучшем порядке. Новый день с новыми отвратительными тайнами и скрытым предательством.

Мы шли через аллеи Билтховена. Я брела, повесив голову. И вдруг я почувствовала, что Хюго смотрит на меня испытующим взглядом.

– Если ты устала, Ханна… – сказал он нерешительно, – тогда давай я сделаю это один… Возвращайся домой. Я не хочу, чтобы ты переутомилась…

Я посмеялась по поводу «переутомления», но в душе я была растрогана его заботой обо мне.

– Кто, черт возьми, говорит о том, чтобы возвращаться домой? – возразила я и снова оживилась. – Мы вместе справимся или же не справимся с этим делом. Но я не согласна сидеть дома, пока ты будешь скитаться здесь один-одинешенек.

– Прекрасно, прекрасно, – поспешно ответил Хюго. – Хорошо. Раз ты так хочешь…

В этот день мы наблюдали поочередно за домами Снейтерса и Мююрхофа. Мы заходили также взглянуть еще раз на старинный дом господина «в.д. Б.». Нигде не было и следа Фосландера. К концу дня мы поплелись к Долдеру; чутье нам подсказывало, что время от времени необходимо прятаться: Хюго обливался потом в своем зимнем пальто, а моя одежда вся пропылилась и измялась, – наш вид, конечно, должен был привлекать внимание. И бодрости мы больше не испытывали. Но я знала – отчасти из того, что мне рассказывали о Хюго в штабе, – что не в его привычках оставлять начатое дело, и я считала, что это совершенно правильно.

На дороге, по которой мы шли, встречалось сравнительно мало транспорта и пешеходов. За рядом загородных домиков и вилл, которые все дальше отстояли друг от друга, начинались уже окрестности Билтховена. Порой мы натыкались на гуляющих. Навстречу нам попался пожилой мужчина с коротко подстриженными белыми усами; на нем был серый костюм в мелкую клетку, на руке висела тросточка. Когда он подошел к нам совсем близко, я увидела, что он держит в руке незажженную сигарету.

К моему удивлению, он остановился возле нас, посмотрел на Хюго и спросил, не найдется ли у нас огня. Хюго бегло взглянул на меня с таким выражением, будто и сам человек и его просьба не понравились ему; я как можно незаметнее пожала плечами. Хюго вытащил из кармана коробку спичек, дал прикурить человеку в сером костюме. Незнакомец выпустил первую струйку дыма и перевел взгляд с Хюго на меня; глаза его как-то странно, не то насмешливо, не то сочувственно, блеснули. И его участие, почти что отцовское, сразу меня растрогало.

– Надеюсь, вы не сочтете странным, что я заговорил с вами… – спросил незнакомец. – В последние дни я несколько раз видел, как вы здесь прохаживаетесь. Вы как будто ищете что-то или кого-то.

Видя, как Хюго сжал губы, я поняла, что ему не нравятся слова старика и что он предпочел бы отделаться от него и поскорее уйти. Однако во мне проснулось любопытство. И я, бог знает почему – обычно со мной этого не бывало, – на этот раз почти не испытывала недоверия.

– Кое-кого ищем, – не колеблясь, ответила я.

Хюго толкнул меня в бок, как будто я была самая болтливая сорока в движении Сопротивления. Старый господин не спускал с нас глаз, все с тем же оттенком заботливого внимания.

– Я живу недалеко отсюда, – сказал он ровным тоном. – Если вам что-нибудь понадобится… или если вы захотите когда-нибудь помыться как следует… от бивуачной жизни на воздухе все грязнится… Добро пожаловать ко мне в любое время. И чем скорее, тем лучше.

Он сунул руку в боковой карман своего серого пиджака и протянул Хюго визитную карточку. Затем, сняв перед нами шляпу, он повернул обратно и зашагал по дороге, даже не оглядываясь.

В сосновом лесу, где на усыпанной иглами неровной почве плясали солнечные блики, мы рассмотрели визитную карточку. На ней были лишь фамилия и адрес. Звали его магистр Ф. Я. Ливенс. Имя это ничего нам не говорило.

Хюго взглянул на меня и сказал, правда, в форме вопроса:

– Провокация, а, Ханна?..

Я глядела на карточку и раздумывала. Пока я не видела еще никакого объяснения.

– Не понимаю, – продолжал Хюго. – Если он знает, кто мы такие, – я хочу сказать, если он догадывается, что мы борцы Сопротивления, – то он уже давно мог бы выдать нас полиции или даже самим немцам. Ему незачем было приглашать нас к себе в дом, чтобы устроить там ловушку.

– Ловушка в доме всегда надежнее, чем нападение на улице, – сказала я. – На улице ты можешь защищаться, даже уйти. А в доме почти всегда конец.

Хюго улегся, подложив руки под голову.

– Нет, я этого не понимаю… А может, он порядочный человек?..

– У него честное лицо, – сказала я. – Глаза глядели на нас по-хорошему. Если можно положиться на первое впечатление, ему хочется что-нибудь сделать для нас.

– В этом человеке есть что-то необычное, – в раздумье проговорил Хюго. – Я должен разузнать, в чем дело. Магистр Ливенс. Он, оказывается, знает, что мы ведем бивуачную жизнь, как он выразился. Мне думается, Ханна, нам следует расположиться на ночь в этом районе и попытаться разведать, что это за господин.

В этот вечер мы спрятались поблизости от дома, который принадлежал Ливенсу. Дом стоял недалеко от той аллеи, где жил Снейтерс, торговец строительными материалами. Здесь был лесок, небольшой, но очень удобный, где мы по-настоящему могли укрыться. Вокруг стояла мертвая тишина, иногда только с аллеи доносились немецкие песни. Мы прислушивались, подбираясь к окнам, к веранде, к двери. Кое-где изнутри слабо пробивался свет, значит, в доме, безусловно, живут; однако разговоров мы не слышали, иногда лишь раздавались шаги, скрип двери и звук отодвигаемого стула. Мы тихонько пробрались обратно в лес.

– Посмотрим теперь, ходят ли к нему в гости приятели в военной форме, —сказал Хюго.

Мы долго, очень долго ждали, не покажется ли кто-нибудь. Я успела даже вздремнуть, зная, что возле меня надежный, верный друг. Пробили часы где-то вдали, а затем и в доме. По-прежнему стояла тишина, на улице не было ни души.

– Рискнем, Ханна? – вдруг сказал Хюго.

– Ты хочешь постучаться? – спросила я.

– Да… с револьвером в руке, – сказал он. – Должен честно признаться тебе, что этот важный дедушка здорово возбудил мое любопытство…

– Эта странная сигарета без огня… – напомнила я.

Мы снова подползли к дому. Постучались в кухонную дверь. Но так осторожно, что Хюго пришлось постучать еще раз. В темноте дверного проема показалась серая тень человека, которого трудно было распознать.

– Кто здесь? – тихо, но отнюдь не робко спросил он.

– Не найдется ли у вас огонька для меня? – спросил Хюго.

В темноте раздался смех:

– Ага… это вы. Входите. Входите скорее.

Он запер за нами дверь. Мы стояли в темноте сжимая револьверы. Я по-прежнему не испытывала страха. Думаю, что и Хюго в глубине души был убежден в искренности старика – иначе он никогда не рискнул бы моей жизнью.

– Идите за мной, – пригласил старик.

Он освещал нам путь жужжалкой. Голубой огонек блуждал вдоль дверей, по лестнице, по теплой толстой дорожке, по витым ножкам столика в коридоре. Затем хозяин открыл дверь. Мы очутились в комнате, где стояли глубокие кожаные кресла, книжный шкаф, перед камином лежала тигровая шкура, а над письменным столом висели высокая темная картина и несколько фотографий в серебряных рамках. Около камина стояла электрическая плитка, на ней кипел чайник. Эта комната, где смешивались коричневый, синий и красный цвета, произвела на меня необыкновенное впечатление – я особенно сильно почувствовала это после наших холодных и неудобных ночевок в билтховенском лесу; она показалась мне такой уютной, прелестной и гостеприимной, что я на момент забыла о войне, оккупации и о погоне за предателем.

– Садитесь же, – предложил нам хозяин. Теперь, когда он был без шляпы, его седые волосы поблескивали в мягком свете лампы. Я села на стул против двери. Хюго продолжал молча стоять.

– Чаю? – спросил нас хозяин и подошел к маленькому чайному столику на колесах, который стоял у стены. Тон разговора, спокойный и любезный, право, мог создать впечатление, будто мы явились сюда с самым светским из светских визитов.

– С удовольствием, – ответила я и поглядела на Хюго, который, стоя за спиной старика, руками делал мне знаки, как бы спрашивая, что делать. Я пожала плечами. Ливенс выкатил столик на середину комнаты; на нем стояли три чашки с чаем, от которых подымался пар, и ваза с домашним печеньем. Хюго глядел на старика мрачным, почти грозным взглядом. Одну руку он все время держал, засунув за борт пальто, возле внутреннего кожаного кармана.

– Какой-нибудь подвох?.. – спросил он наконец, когда Ливенс указал и ему на стул.

Седой хозяин в сером костюме коротко рассмеялся:

– Вы мне не доверяете, конечно? Думаете, что мой дом полон фашистских молодчиков или вспомогательной полиции и в один прекрасный момент они вас сцапают?

– Возможно, – ответил Хюго тем же мрачным, недоверчивым тоном.

– Неправильно думаете, – сказал Ливенс. – Я голландец. Такой же, как и вы. Я в вас не обманулся. Не будем ни о чем спрашивать друг друга. Но кое-что я должен вам сказать… Когда люди, подобные мне, удалившись от дел, проводят на старости лет свои дни в таком месте, как Билтховен, и много ходят пешком, то прогулки становятся их любимым времяпрепровождением. Это к тому же и полезно. А тот, кто много ходит, многое и видит. Учится замечать все, и необыденное тоже. Я обратил на вас внимание несколько дней назад, когда вы кружили возле домов известных фашистских приспешников в этом поселке. День за днем я наблюдал – вы извините меня, – как вы появлялись по утрам, все более запыленные, в измятой одежде. И я сделал кое-какие выводы. «Охотники», – подумал я. Кстати, я приветствую лишь этот род охоты. И я готов, чем могу, помочь такой охоте… Должен, однако, вас предупредить. Не истолкуйте превратно непрошенные указания со стороны старого и осторожного человека. Вам не следует в дальнейшем показываться в таком виде. Вы действительно привлечете к себе внимание. У нас в полицейской части есть честные, издавна служащие здесь полицейские, но есть и несколько молодых мерзавцев. Начальник полиции Меккеринк пользуется в здешней округе самой печальной славой за жестокие преследования евреев и патриотов.

Мы с Хюго обменялись взглядом.

– Вам необходима база, чтобы развернуть операции, – сказал Ливенс, помешивая ложечкой чай. – Я не могу безучастно наблюдать, как вы тратите время и силы и, как знать, может быть, рискуете жизнью. Поэтому я предлагаю вам приют в моем доме на тот срок, какой вы сочтете необходимым. Вы можете, конечно, отклонить мое предложение. Хотя я сожалел бы об этом… Ну, пейте же чай, пока он горячий.

Хюго только теперь вынул руку из-за пазухи. Я увидела, до чего же грязной и грубой была эта рука. Украдкой я взглянула и на свои руки. Под ногтями было черно. Мне захотелось спрятать их, но я не знала куда.

– Господин Ливенс, – тихо спросил Хюго, – чем вы мне докажете, что здесь нет ловушки?

Старик пожал плечами, распечатывая пачку сигарет. – Как могу я вам доказать? Не могу. Говорю вам сущую правду, то, что я думаю. Вы слыхали о процессе двадцати двух?

– Студенты… – пробормотал Хюго. – Расстреляны в начале прошлого года.

Старик кивнул и сказал, глядя в пространство:

– Мой сын был одним из их руководителей. Инженер. Только что женился. Его ожидало большое будущее. Он погиб ради счастья родной страны.

Хюго молчал. Ливенс поднялся со стула, взял небольшую фотографию в серебряной рамке и пододвинул ее к нам. На нас глядело худощавое лицо очень молодого и умного человека в отложном воротничке, с немного грустными глазами и темной копной волос. Ливенс не произнес больше ни слова. Мы с Хюго тоже.

Тогда Ливенс подошел к стене, на которой висела небольшая картина. Он перевернул ее. На обратной стороне был портрет королевы Вильгельмины и выцветшая красно-бело-синяя лента. Старик смотрел на портрет, покачивая головой. Мне показалось, что он хотел выразить этим жестом приветствие.

– Великая женщина, – сказал он наконец. – Единственная из всей лондонской группы, кто понимает, по-моему, что здесь происходит… Слыхали вы ее выступления по радио?

Хюго кивнул и, склонясь над чашкой, начал медленно пить. Ливенс снова перевернул портрет и сел рядом с нами. Он предложил нам сигареты. Мы жадно закурили.

– Ну хорошо, – сказал он. – Я понимаю, кто вы такие. Не будем задавать друг другу лишних вопросов. Все мы только патриоты. И все желаем лишь одного… Мне очень хотелось бы знать, принимаете ли вы мое предложение.

Хюго долгое время молчал в раздумье, беспокойная складка пролегла между его густыми бровями. Я переживала вместе с ним: верила нашему хозяину и сознавала риск, на который мы идем.

– Господин Ливенс, – сказал наконец Хюго. – Я решусь на это. Должен решиться… Моя спутница еще раньше сказала мне, что она вам доверяет. Надеюсь, что мы не обманемся. Если вы нас подведете, то погибнем не мы одни. Это я вам обещаю.

На губах Ливенса снова показалась беглая скупая улыбка.

– Мне известен этот неписаный закон, – сказал он. – Я рад, что могу помочь вам.

Только теперь мы с Хюго по-настоящему ощутили очарование, я бы сказала, теплоту этого дома и гостеприимство старика. Ливенс отпер ванную комнату, где из крана текла действительно горячая вода. Для Хюго он поставил бритвенный прибор, дал нам обоим по пижаме. Пока я намыливалась куском мыла, явно довоенного происхождения, он, кажется, потихоньку осведомился у Хюго, обвенчаны ли мы. Когда я вышла из ванной комнаты, надев старый халат хозяина, уже с чистыми ногтями и словно возрожденная к жизни, и предоставила ванну в распоряжение Хюго, Ливенс указал на маленькую боковую комнату:

– Можете спать там. Но при одном условии: вы будете рано вставать и уходить из дому до восьми часов. Точно так же, как и ваш коллега, которому я поставил то же условие. В половине девятого ко мне приходит женщина убирать в доме и готовить обед. В половине первого она уже уходит. В течение этого времени я не могу позволить вам оставаться у меня. Ваш друг будет спать внизу на диване. Комнату и кровать вы должны всегда оставлять в таком виде, как будто ни один смертный сюда не заглядывал.

– Вы волшебник, господин Ливенс, – сказала я. – Добрый гений.

Он задумчиво и грустно поглядел на меня.

– Я ни то ни другое. Я один из оскорбленных и пострадавших патриотов. Вы делаете дело, которому я тоже хотел бы содействовать, будь я на тридцать лет моложе, – дело моего сына. Вы продолжаете то, что он оставил незавершенным. Поэтому я люблю вас, хотя не знаю даже вашего имени, не знаю, кто вы.

Я улыбнулась: – Я скажу вам, господин Ливенс, только одно: когда-то у меня было единственное честолюбивое желание – поставить перед своим именем титул магистра юридических наук.

Старик поднял свои тонкие, чуть изогнутые брови.

– Студентка! – сказал он. – Не сердитесь на меня, если я все же буду нескромен. Вашего коллегу я принял за рабочего…

– Вы не ошиблись, – ответила я. – Он рабочий. И какой человек! В другой стране, при других обстоятельствах он, вероятно, командовал бы целой армией.

– Тимошенко, – пробормотал Ливенс. – Ворошилов или еще тот, с большими усами, как его зовут?

– Буденный, – с улыбкой ответила я. – Красная кавалерия.

– Да, вы знаете их лучше, чем я, – сказал старик. – Да. Новый тип людей. Мы учимся многому в эти времена, мы учимся по-новому судить о том, что прежде нам изображали, как загадку.

– Загадку?.. Нет, скорее как злодеяние, – с горечью сказала я. – А теперь, когда русские люди жертвуют собой, жертвуют и сражаются, не щадя сил, теперь мы их приветствуем… Наши великие союзники! Наши героические соратники!

Ливенс вертел кольцо с печаткой на своем длинном безымянном пальце. – Мир изменится и будет выглядеть совершенно иначе. Но как именно… не спрашивайте. Этого я не знаю, – сказал он.

Я рассмеялась, тряхнув чисто вымытыми волосами. – Я и не буду спрашивать, – ответила я. – Скажу вам только: я догадываюсь, какие в нем произойдут изменения.

Мы подождали, когда Хюго, чистый и розовый после бритья, сошел вниз и присоединился к нам. В руке он держал записочку с пятью фамилиями – пятью адресами, которым мы отдали столько времени и сил.

– Вы могли бы рассказать нам более подробно об этих людях, господин Ливенс? – спросил Хюго. – Кстати, это вопрос не личного порядка.

Ливенс надел на свой тонкий нос очки с блестящими стеклами в тяжелой черной оправе.

– Ван дер Бейере, Утрехтский торговый банк, – прочел он. – Негодяй номер один в этом районе. Метит на должность бургомистра. Самый крупный пайщик «Восточной компании»…

– …ликвидированной Красной Армией без возмещения убытков, – добавил Хюго.

– Компания-то ликвидирована, – сказал Ливенс, – а пайщики, к сожалению, нет. Однако надо надеяться, что их постигнет та же участь. Каждый из них заслужил это. Но в настоящий момент вы этого господина здесь не найдете. Он связан с концерном «Герман Геринг». Впрочем, он спекулирует также всевозможными немецкими акциями. Раньше продавал украинских девушек нацистским женам, которые хотели иметь домашних рабынь. Сейчас, насколько я знаю, он снова направился на побывку в неметчину, чтобы еще более упрочить связи со своим дружком Круппом.

– Кандидат для следующей карательной экспедиции, – заметила я.

Ливенс взглянул на меня и, улыбнувшись, сказал:

– Я не очень хорошо знаю язык движения Сопротивления. Должен, однако, сказать, что он мне нравится… Кто еще там у вас в списке? Ага. Кто такой Меккеринк, я вам уже рассказал… Трое других – обыкновенные спекулянты. Не являются уголовными преступниками, просто беспринципные людишки, которые благодаря принадлежности к нацизму сделаюсь поставщиками вермахта, немецкой разведки и родственных им организаций. И поэтому вознеслись, как воздушные шары.

– Подождите, скоро их проткнут, – пробормотал Хюго.

Мы продолжали разговаривать. Мой взгляд упал на развернутую вчерашнюю газету, лежавшую на письменном столе. Я увидела, что в ней жирным шрифтом опять помещен список казненных борцов Сопротивления и заложников. Ливенс проследил за моим взглядом и протянул мне газету.

– Вчера сообщалось про семь человек, – сказал он. – Я не пропускаю ни одного списка. Во всяком случае, из тех, которые они опубликовывают в газетах, чтобы запугать нас. Здесь уже целое досье.

Он выдвинул один из ящиков бюро. Там лежала небольшая конторская книга. Он открыл ее и протянул мне.

В книге были записаны судебные приговоры и имена всех голландцев, которых нацисты арестовали и казнили. Я молча перелистала книгу, протянула ее Хюго, но он отказался взять ее, и я вернула книгу Ливенсу.

– Преступление! – сказал наш хозяин, сжимая кулак. – Преступление, для которого нет достаточного наказания.

…Мы провели здесь странную неделю, нереальную, чудесную. По утрам, еще до восьми часов, мы были уже под открытым небом; вечером мы возвращались под гостеприимный кров. Наши платья и мы сами были наконец снова чистыми. Желудки наши забыли о голоде. Благодаря всему этому настроение у нас заметно поднялось. Хюго спрятал свой револьвер в доме Ливенса и ходил без зимнего пальто. Вместо него он надевал синий костюм хозяина; правда, костюм оказался чуть широковат, но это очень устраивало нас, так как нам удалось пристроить под мышкой, маленький полотняный карман – в нем Хюго носил теперь мелкокалиберный револьвер, отобранный мною у Баббело. Мы прочитали в газетах, что между Утрехтом и Мартенсдейком была обнаружена украденная автомашина, причем весь бензин был израсходован, а в кузове лежало безжизненное тело полицейского инспектора. Неясно, мол, является ли это политическим убийством или обыкновенным уголовным преступлением. Велосипед инспектора нашли рядом с его домом в Утрехте, но никто не видел, как Баббело увозили в машине. Пока что полиция вела расследование вслепую.

– Баббело, Фосландер, Меккеринк, – сказал мне Хюго. – Эта троица достойна топора!

Однако нам все еще не удавалось обнаружить Фосландера. Вечер за вечером после бесплодных вылазок мы возвращались в дом Ливенса. Он ни о чем нас не расспрашивал. Иногда у меня мелькала мысль, что он, возможно, охотно принял бы участие в поисках вместе с нами. Я высказала даже свое предположение Хюго. Сначала он рассмеялся:

– Он – что ты! Старик и так ужасно доволен, что может помогать нам. И я должен сказать, помогает нам чудесно. Но принимать участие… Каким же образом?

– А вот каким: смотреть в оба. Ведь он столько ходит пешком, – сказала я. – Именно так он нас и обнаружил.

Поразмыслив немного, Хюго наконец согласился:

– Да, это идея. Ханна.

По прошествии этой недели мы, сидя вечером в большой комнате Ливенса и попивая чай (что у нас уже вошло в привычку), завели разговор о том, не смог ли бы Ливенс вместе с нами заняться слежкой. Ливенс отнесся к нашему предложению с необыкновенным вниманием, если не сказать с восторгом. Казалось, он был благодарен нам за то, что мы привлекаем его к нашей работе. Мы вкратце изложили ему суть дела. Объяснили, что надеемся найти Фосландера по одному из адресов, записанных в книжечке Баббело. Ливенс сказал, что теперь мы лучше сможем распределить задания, Хюго сообщил ему приметы Фосландера, и старик их запомнил, несколько раз повторив вслух.

Май шел к концу. Повсюду пышно распустились сады. Ветер разносил запахи молодой зелени березок, гиацинтов и цветущего боярышника. Потайной радиоприемник Ливенса приносил ободряющие новости. Советские войска прорвали немецкие позиции в Прибалтике и устремились в Восточную Пруссию. Даже в Италии союзники пришли в движение и приближались к Риму, хотя не слишком прытко по сравнению с семимильными шагами русских… А в нашей стране каждый день происходили аресты. Газеты беспрестанно писали о захваченных террористах, зачинщиках беспорядков, врагах народа и покровителях евреев; приводились в исполнение смертные приговоры; и Ливенс почти каждый вечер вписывал их в свою конторскую книгу…

Я не могла подавить зародившееся у меня беспокойство. Хюго стал очень молчаливым, замкнутым, непонятным, словно спрятался в скорлупу. Верил ли он еще, что мы поймаем Фосландера? Здесь, в Билтховене? Я порой сомневалась в этом. У наших четырех фашистов бывали разные люди, но никто из них не имел примет Фосландера. Ливенс также не мог похвастаться успехами. А ван дер Бейере, как видно, был все еще в Германии.

Но вот произошло нечто непредвиденное. Как-то вечером Ливенс сообщил нам, что дом начальника полиции посетили два человека; один из них был в военной форме местных фашистов или вспомогательной фашистской полиции, а другой – в штатском. Военный пришел в сопровождении чудовищной собаки – волопаса. Хюго схватил Ливенса за рукав и поспешно спросил:

– Как выглядит этот штатский?

– Трудно сказать, – ответил старик. – Он носит защитные очки с черными стеклами… Ему можно дать и тридцать и пятьдесят… Он все время держался поближе к полицейскому с собакой, как будто те должны были его охранять. Вообще же он был одет довольно элегантно.

– Элегантно? – переспросил Хюго; он слушал рассказ Ливенса несколько разочарованно, а теперь сразу оживился – Что значит «элегантно»? Фатовато?

– Да, пожалуй, именно «фатовато», – сказал Ливенс. – Он настоящий франт. Даже перчатки на нем канареечного цвета…

Мы с Хюго одновременно поднялись с места.

– Перчатки канареечного цвета, – повторил Хюго и взглянул на меня. – Это он, Ханна. Господин Ливенс, это наверняка он, – сказал он хозяину. – Желтые перчатки – это его слабость! Боже ты мой! Значит, он здесь… И трусит… Ходит в сопровождении полицейского с собакой. Ха, ха!

Я понимала чувства Хюго. Но он быстро овладел собой. На его лице словно застыло выражение серьезности и тревоги. Он взглянул на меня; я уже взяла плащ. Хюго крепко сжал руку Ливенса.