Текст книги "Темная зона"

Автор книги: Терри Персонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7

– Голеньких толстушечек будем гнать, – бормотала Бернадетт, стоя в дверях своей новой ванной комнаты.

Вычурная душевая занавеска (еще одна бесполезнятина, оставшаяся от прошлого владельца чердака) представляла собой полотнище из винила, расписанное черно-белыми фигурами голых баб в самых различных позах – все как одна толстозадые и пышногрудые. Ни к чему ей всякий раз, когда она принимает душ, эти напоминания о собственном мальчишеском телосложении. Кроме того, край занавески покрылся темными пятнами – и уж они-то не имели к живописи никакого отношения. Насколько мерзкой осталась ванна от прошлого хозяина? Бернадетт подошла к занавеске, уговаривая себя не впадать в брезгливость из-за легкой плесени. Ей представилась сцена в ванной из фильма «Психопат» (одной из самых любимых сцен Майкла в кино всех времен) – и это она ломится в нее с ножом. Ухватившись за край занавески, она рывком ее откинула и облегченно перевела дух. Внутри ванны не было ни пятнышка, а от крана вверх, изящно выгнув шею, тянулся блестящий шланг.

Пробежав рукой по волосам, Бернадетт решила воспользоваться душем немедленно, невзирая ни на какие занавески, обляпанные толстушками. Стащив с себя одежду, она шагнула в ванну; поморщившись, взялась двумя пальчиками за край занавески и задернула ее. Включив душ, она долго стояла под струйками, позволяя горячим иголочкам массировать ей голову. Закрыв глаза, она напомнила себе о том, что ей предстоит сделать позже. Интересно, трудно ли будет отыскать субботним вечером открытую церковь?

Бернадетт, одетая в джинсы и трикотажную рубашку, сунула в кобуру пистолет и скрыла лицо за темными очками. Стоило ей выйти на улицу, как она убедилась, насколько быстро надвигалась ночь: никто бы и не заметил, какие у нее глаза. Сняв очки, она приладила их за край выреза рубашки. Хотя ветра и не было, явно холодало, и Бернадетт порадовалась, что отыскала в коробке с джинсами короткую кожанку. Сунув руку в карман куртки, она обнаружила там кожаные перчатки – тонюсенькие, словно второй слой кожи, они вполне укрывали теплом от кусачей вечерней прохлады, а толщины их хватало, чтобы избежать неожиданных видений.

Какой-то национальный праздник совпал с хоккейным матчем, а потому тротуары заполонила самая разношерстная публика: болельщики, втиснутые в форму любимых цветов, танцоры в пестрых народных костюмах, плавно скользившие в толпе. Когда Бернадетт проходила мимо кафе, откуда пахнуло мясом на угольках, желудок недовольно заурчал. Мясной дух завлекал, но с едой придется подождать. Она шла на выполнение задания, и тут лучше всего действовать на голодный желудок: одному Богу известно, что доведется на этот раз увидеть.

Бернадетт, шагая под уличными светильниками в виде старинных фонарей, украшенных свисающими цветочными корзинками, по замысловато переплетенным улочкам центра, миновала конторское здание и банкомат для обналички чеков. Впрочем, больше внимания она обращала на людей, а не на виды. Вероятно, в Ордуэй-центре исполнительского творчества шло какое-то театральное представление или концерт, потому что к хоккейной форме и саронгам добавились вечерние костюмы и платья. Бернадетт на ходу сунула правую руку в карман кожанки, нащупывая вещдоки, и облегченно вздохнула, обнаружив, что все на месте.

Солнце уже почти совсем скрылось, когда она оказалась возле католической церкви. Быстро идя по ступеням, она бормотала, обращаясь к массивным двойным дверям: «Умоляю, только не будьте закрыты». Взявшись за одну из ручек-шариков, она ее повернула и толкнула – деревянная плита со скрипом отворилась. Изнутри исходило тепло и золотистое сияние. Закрыв за собой дверь, Бернадетт пошла дальше. Разглядев купель у задней стены, она подошла и потянулась рукой к святой воде. Вспомнив про перчатки, стянула их, запихнула в кожанку, омочила пальцы правой руки, перекрестилась и вдохнула умиротворяющий запах ладана и горящих свечей. За минувшие годы она испробовала разные места для своих видений – от собственной спальни до поездок за город в поле. Лучше всего получалось, похоже, в церквях. Их толстые стены, высокие купола, затененные ниши, фигуры святых располагали к созерцанию и раздумью.

Впереди, поближе к алтарю, Бернадетт увидела двух пожилых женщин: молчаливые, с печальными лицами, они выполняли привычную работу, наводили порядок. Одна убирала горшки с цветами, пока другая водила взад-вперед щеткой по ковру. В почти пустой церкви поскрипывание валиков на щетке отдавалось громким эхо. Шаркая ногами, по центральному проходу храма прошла старушка в ветровке, надетой на домашний халат. На спине ветровки красовалось название какого-то бара: «Таверна „Пузан“. Пусть хорошие времена идут, качаясь». Леди из таверны подошла к высокой подставке справа от алтаря, зажгла две свечки и присела на скамью в переднем ряду. Бернадетт заметила, что на голове у женщины кружевная косыночка. Она вспомнила, как мать заставляла их с сестрой покрывать голову шарфами, крепко затягивая шелк в узел под подбородком. Бернадетт поднесла руку к горлу – горло сжималось всякий раз, как только она переступала порог храма.

Она расстегнула молнию на кожанке и прошла к боковому проходу. Услышав храп, она увидела старика в истертой до лохмотьев шинели и бейсболке, неуклюже сгорбившегося в заднем ряду. От него несло мочой и спиртным. Запах перегара вызвал еще одно детское воспоминание – пьянство отца. После смерти Мадди лучше не стало. Жуткие кадры домашнего кино закрутились у нее в голове: отец за кухонном столом с полной бутылкой виски, а по радио очередной Джонни Кэш[9]9
  Джонни Кэш – известный американский певец и музыкант 1950–1980-х гг. В 1970-е был более популярен в США, чем «Битлз».


[Закрыть] заунывно тянет какой-то похоронный напев; мать сидит в одиночестве в гостиной, смотрит телевизор, плачет и вяжет. «Не надо сейчас думать об этом», – уговаривала себя Бернадетт. Ей необходимо было освободить голову от собственной кутерьмы, чтобы дать дорогу чьей-то еще.

Она прошлась по рядам, сокращая путь, пока не оказалась на другой стороне церкви. Здесь она опустилась на колени, положив руки перед собой на спинку передней скамьи, и сложила их, переплетя пальцы. Закрыв глаза, прошептала молитву из пяти слов, которую уже привыкла произносить перед тем, как отправиться на поиск истины через глаза убийцы: «Боже, помоги мне видеть ясно».

Глава 8

Было время, когда Анна Фонтейн верила, что молчание – золото.

Когда их дочь сбежала из дому, муж вызвал полицию и громко орал, предсказывая худшее. Анна сидела в кресле-качалке на веранде и не произнесла ни слова, пока дочь не вернулась.

После того как их дочь задержали с рюкзаком, битком набитым пилюлями и травкой, да к тому же еще и с пистолетом, Джерри на чем свет стоял клял школу, полицию, а заодно и службу социальной защиты. Анна, свернувшись в клубочек на кровати, повторяла про себя молитвы и перебирала четки.

Целый час, который их дочь провела у судьи Стерлинга Арчера, Джерри заламывал руки в коридоре и в голос выражал надежду на милость системы наказания несовершеннолетних. Жена его молча сидела на стуле, бессловесно терзаясь и дивясь тому, что ее девочка так долго задерживается у этого противного толстяка судьи.

Месяцы спустя Джерри метался как угорелый, что-то бормоча, ожидая появления присяжных на процессе Арчера, обвиненного в совращении малолетних. Анна же будто приросла к скамье в зале суда, не говоря ничего. Когда огласили приговор, она не могла заставить себя выговорить ни слова в ответ на расспросы журналистов, предоставив мужу и другим семьям разносить в пух и прах оправдательное решение суда.

И только когда дочь их умерла, на Анну сошло прозрение: молчание не золото, оно – говно.

Один человек – пламенный, неистовый, нравственный мужчина – помог Анне обрести голос в защиту самой себя и справедливости для своей дочери. Теперь она раздумывала, не продалась ли она дьяволу, заговорив. Надо будет задать этот вопрос – и массу других, – когда он придет. Она будет говорить и сыпать вопросами, пока дыхание не оставит ее. Молчание перестало быть ей другом.

Она постаралась изобразить приветственный кивок, как только он приоткрыл дверь и просунул голову в палату.

– Анна?

Она с трудом разлепила веки.

– Ты пришел.

– Я же говорил тебе, что приду. – Он скользнул в палату, закрыл за собой дверь и встал рядом с кроватью.

Анна чувствовала, как у нее вновь смыкаются веки. Сквозь щелочки она видела, как он протянул к ней руку и потом подобрал пальцы. Подумала: «Мой герой и мой трусишка. Ты убиваешь, но боишься коснуться умирающей».

– Анна?

На этот раз глаза ее раскрылись пошире.

– Сплошной дурман. Накачали своими лекарствами.

– Хочешь, я приподниму кровать? – спросил он.

– Нет, – отказалась она.

Он кивнул на поручни кровати:

– Разве они не должны быть подняты? Давай я их подниму.

Она уже выдержала битву с сестрами из-за этого: с поднятыми поручнями она чувствовала себя как в западне.

– Оставь как есть.

– Тебе удобно?

– Для меня наконец-то подыскали хорошие лекарства. И почему хорошее говно приберегают под конец? – Она сглотнула, закашлялась и поморщилась.

Он поднес стул к кровати, поставил его и присел на краешек сиденья.

– Как твои дела?

Анна вновь закашлялась.

– Погано.

Он взял у нее с тумбочки чашку и ложкой вычерпнул из нее крошку толченого льда.

– Пить хочешь?

Анна заметила, что у него содрана кожа на костяшках пальцев, и от этого сделалось противно. Она отвернулась.

– Нет, спасибо. Мне хорошо. – Она стала перебирать четки, которые держала в руках. Это он ей их подарил, с ними она собиралась сойти в могилу.

– Убрать у тебя книгу?

Он заботливее, подумала Анна, чем ее муж и сыновья.

– И очки тоже. Со словами у меня беда. Голова болит. И кружится.

– Я их вот здесь положу, чтобы ты могла достать, – сказал он, вынимая очки из книги.

Лежа с закрытыми глазами, она ощутила, как подняли книгу с ее колен. Она знала, что он посмотрит, что она читает, и надеялась, что он одобрит ее выбор, в то же время ненавидя себя за то, что до сих пор ждет его одобрения. Есть в нем сила и стать, которые привлекли ее к нему и к его делу. Он убедил, что оно должно стать и ее делом. Джерри склонить себя не дал. Джерри не знал, как далеко она и этот притягательный человек зашли, и это ее радовало.

Она слышала, как он прошел по покрытому линолеумом полу, и вспомнила, как впервые увидела его. Его крупная фигура, уверенная походка вызывали уважение. Он нес себя, как какой-нибудь глава корпорации, опоздавший на заседание, которое сам же созвал: ему необходимо туда попасть, но он понимает, что без него не начнут. Анна услышала, как зашуршали шторы, открыла глаза и увидела, что он стоит, подавшись к окну. Света снаружи было совсем немного: ночь надвигалась быстро. Он отвернулся от окна и поднес книгу поближе к лицу. Анне на память пришли слова, и она произнесла их таким слабым голосом, что только они вдвоем его и слышали:

– «Если кто ударит кого железным орудием так, что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти; и если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, так что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти».[10]10
  Числа, 35:16–17.


[Закрыть]

Речь ее прервалась кашлем. Он подождал, пока она перестанет кашлять, и закончил припомнившуюся ей фразу. Голос его звучал так же приглушенно, как и ее, но в нем чувствовалась властность. Он умолкал в одних местах, другие выделял голосом, который нес смысл слов, как река несет воду – мерно, деловито, неотвратимо. Ей казалось, что и она плывет, подхваченная его речью, на какое-то время забывая о боли.

– «Или если деревянным орудием, от которого можно умереть, ударит из руки так, что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти; мститель за кровь сам может умертвить убийцу: лишь только встретит его, сам может умертвить его; если кто толкнет кого по ненависти, или с умыслом бросит на него что-нибудь так, что тот умрет, или по вражде ударит его рукою так, что тот умрет, то ударившего должно предать смерти: он убийца; мститель за кровь может умертвить убийцу, лишь только встретит его».[11]11
  Числа, 35:18–21.


[Закрыть]

Он опустил книгу.

– Анна?

Она, отвернувшись, всхлипнула:

– Да жива я еще, жива.

– Ты не должна так говорить. – Он вернулся к ее кровати и положил книгу на тумбочку. – Где Джерри с мальчиками?

Кажется, что проявляет вежливость, а скорее всего хочет избежать встречи с ее мужем и детьми.

– В столовой. Отправила их поесть чего-нибудь, они неважно питаются, того и гляди заболеют.

Он пересек палату и снова глянул на улицу.

– Тебя любят в семье, – произнес он.

– Они не смогли сделать для меня того, что сделал ты. Того, что ты сделал для моей девочки.

– Они старались. – Он свел руки за спиной и вернулся к ее кровати. – В них жива вера в систему – и это их подвело.

– Я что-то видела по телевизору. Копы всего не говорят.

– Не переживай из-за властей.

– Полиция меня не волнует. Времени не осталось волноваться из-за них. – Она помолчала, потом спросила: – Ты плакал по нему?

– Я плачу по ним всем. Отнимать жизнь надо с почтением и печалью. Это не должно быть временем торжества. Притчи подсказывают нам, как себя вести. «Не торжествуйте, когда враги ваши падают, и не позволяйте сердцу своему радоваться, когда они оступаются, а не то Господь увидит, и рассердится, и отвратит гнев свой от них».

Жадная до подробностей, она продолжила:

– Рука его. Ты что с ней сделал? В реку?

– В лес.

– Отлично! – Она одобряла, что он бросал части их тел в местах нехоженых и какое-нибудь животное либо рыба могли пожрать их. Ей доставляло удовольствие представлять себе, как вороны или карпы рвут на кусочки части тел грешников. Подходящий конец для их плоти. И библейский, и до дикости беспощадный одновременно.

Словно читая ее мысли, он заговорил словами послания Господа фараону, как записаны они в книге Иезекииля:

– «И выкину тебя на землю, на открытом поле брошу тебя, и будут садиться на тебя всякие небесные птицы, и насыщаться тобою звери всей земли.

И раскидаю мясо твое по горам, и долины наполню твоими трупами.

И землю плавания твоего наполню кровью твоею до самых гор; и рытвины будут наполнены тобою».[12]12
  Книга пророка Иезекииля, 32:4–6.


[Закрыть]

– Прелесть, – прошептала она.

Он улыбнулся:

– Это и у меня одно из самых любимых мест.

Она задала вопрос, который должна была задать. Целый день она промаялась, лежа на больничной постели и угадывая возможные ответы.

– Он мучился?

– Да, – ответил он и добавил: – Ужасно.

От этих слов по всему ее телу прошла теплая волна. Она почувствовала, как приподнялись кончики рта. Как она может не торжествовать, если этот враг повержен? Разве может сердце удержаться от радости? Прямо из души вырвалось:

– Спасибо, что ты сделал это для меня.

– Я сделал это для всех нас.

– А что Крис? Ты сделаешь это для нее?

– Сегодня я встречаюсь с ней, после того как у нее окончится смена.

– Она достойный человек, – сказала Анна. – Тебе захочется ей помочь.

– Расскажи мне о ней побольше.

Анна задумалась на некоторое время, потом сказала:

– Пусть она сама тебе расскажет.

– Хорошо, – согласился он. – Тебе еще что-нибудь нужно или хочется?

– Да. – Она мысленно старалась подобрать слова, чтобы высказать свою просьбу. Спрашивая, она призналась бы, что сомневается в правоте того, что ему предстоит, и произнесла: – Епитимьи.

Он откликнулся, как ей показалось, быстро и с натужной живостью:

– Ступай к своему приходскому священнику, когда выйдешь из больницы. Кто у них там сейчас? Отец Тимоти, да? Он хороший человек.

– Перестань. Знаешь же, что я отсюда уже никогда не выйду. – Она поморгала, справляясь со слезами. – Нам с тобой обоим жариться на электрическом стуле.

Он оглядел верх тумбочки, заметил пачку салфеток, подхватил ее и сунул палец в щель на крышке. Пусто. Швырнул картонку обратно на тумбочку, похлопал себя по карманам блейзера, вынул носовой платок и протянул ей.

– Я же говорил тебе: не надо беспокоиться о законе.

– Я не боюсь копов. – Подняв руку, она вытянула из его руки полотняный квадратик. – Я тревожусь о своей душе. О наших с тобой душах.

– Я не сделал ничего дурного. И ты не сделала ничего дурного.

– Мне нужна уверенность. Мне надо иметь чистый список, прежде чем я… – Она прижала платок к губам, подавляя подступившие рыдания. Руки ее упали на одеяло: одна с зажатым в ней платком, другая – с четками.

Оба расслышали дребезжание катящейся по коридору тележки. Она следила за его взглядом, устремившимся на дверь. Чем ближе становилось грохотание, тем больше напрягались у него мышцы на шее и на скулах. Каталка миновала дверь, дребезжа, покатила дальше, и он успокоился. «Мой герой и мой трусишка. Боишься, что кто-нибудь войдет и застанет нас вместе. Раскроет нас».

Он вновь обратился к ней:

– Порой сложно постичь, отчего происходят такие вещи. У медицины свои границы. Нам нужно знать, когда тихо уступить и предоставить все в Божьи руки.

Ну вот, залепетал, по одной таская из своего запаса утешительные заклинания. У нее таких ни одного.

– Пригласи священника, чтобы исповедать мои грехи. Я должна рассказать священнику.

– Береги дыхание. Сохраняй силы.

– Я не могу умереть со смертным грехом на душе. Мне уже никогда не увидеться с дочерью.

Властный голос изменился. Следующие его слова были произнесены умоляющим шепотом с негромким рыком:

– Анна. Я прошу. Образумься. Стоит тебе признаться не тому человеку – и он нас выдаст. Все рухнет.

Сдаваться она не собиралась.

– Если ты мне его не позовешь, это сделает Джерри. Сегодня вечером мне нужен священник, пока еще не поздно.

Он взглянул на часы, висевшие над кроватью.

– Уже поздно. – Взгляд скользнул по памятной доске рядом с часами. – Сегодня суббота. И сегодня выходной. – Сложив руки, он положил их на край кровати. – Я буду молиться с тобой, Анна. Тебя это устроит? Давай оба помолимся. – Он закрыл глаза и склонил голову.

Она кашляла, осеняя себя крестным знамением. Четки перекатывались в ее пальцах, а в легких перекатывалось дыхание. Анна Фонтейн подумала: «Все это ради моей дочки, и теперь мне никогда не быть с ней вместе».

Глава 9

Бернадетт поднялась с колен и села на скамью. Глядя прямо перед собой на мерцавшие впереди свечи, она делала глубокий вдох и медленный выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Дыхательная гимнастика напоминала Бернадетт, что она – а вовсе не предмет, который она возьмет в руку, – управляет ее телом и чувствами. За рулем будет она, а предмет в ее руке станет попутчиком в поездке. Она будет наблюдать за тем видением, и в ее силах решить, когда ей достаточно и она насмотрелась. Езду она прекратит, выпустив из руки предмет. Потом настанет черед тяжкого труда: переработать увиденное, вычленив действия убийцы. Хотя загадочное проклятие видения наделяло ее представлениями, при анализе увиденного она полагалась на свои приземленные способности и полученные знания.

Опустив руку в карман, Бернадетт извлекла пакетик. Сквозь прозрачный пластик внимательно разглядела бело-золотую полоску металла с одиннадцатью крошечными бриллиантами. Некогда кольца на мизинцах предназначались для мужиков, не отличавшихся изысканным вкусом, но именно такие кольца стали покупать себе одинокие женщины. Назывались они «кольцами ДС», и носить их можно было на любом мизинце. Рекламу такого ювелирного изделия она видела и по телевизору, и в женских журналах. Звезды – актрисы и рок-певицы – унизывали ими себе пальцы. Большинство мужчин понятия не имели об этом зигзаге моды, зато она сразу распознала кольцо, когда медэксперт в заповеднике показал ей руку. Она покрутила пакетик, под разными углами рассматривая кольцо, пока не рассмотрела гравировку на его внутренней стороне. Ну вот и та самая аббревиатура – ДС. Она нахмурилась, стараясь вспомнить, что это означало, вспомнив, пробормотала: «Доступна и счастлива». Кольца были призваны восславить довольство женщины одинокой жизнью. Поднеся свободную руку к груди, Бернадетт нащупала кольца под рубашкой. Они были ее вдовьими драгоценностями: обручальное кольцо мужа и ее собственное, висевшие на золотой цепочке, которую она никогда не снимала с шеи. «Доступна и несчастна», – тихо-тихо выговорила она.

Раскрыв пакетик, она затаила дыхание, стараясь собраться, пока вытряхивала кольцо в правую ладонь. Сжала пальцы, зажав кусочек металла в кулаке и закрыв глаза. Бернадетт представила себе, что она чувствует каждый из бриллиантов в отдельности, стала мысленно отсчитывать один камешек за другим: «Один, два, три…»

Пересчет бриллиантов перестал прокручиваться в сознании и мгновенно сменился изображением. Бернадетт резко и непроизвольно вздохнула, словно пловец, ныряющий в озеро. Дрожь прошила ее – озеро оказалось холодным-холодным.

Пол и расовая принадлежность убийцы ясны. Он смотрит вниз на собственные руки, которые сложил вместе перед собой. Здоровенные белые кулачищи покрыты черными волосиками. Ей видны синие брюки у него на ногах и блейзер поверх темной рубашки. Не бог весть какое описание, но лучше, чем ничего. Он поднимает голову, стоя в нескольких дюймах от двери. Она больше обычной, а посредине ее разрезает надвое какая-то линия. Две половинки расходятся – это лифт. Он выходит, поворачивает налево и идет по длинному, слабо освещенному коридору. Стены коридора увешаны большими прямоугольниками – картинами или фотографиями в рамках, – но она не может разобрать никаких деталей живописи. Он движется так быстро, что картины смазываются в красочные пятна по стенам.

Останавливается у двери. Это квартира? Может, и нет – номера не видно. Поднимает кулак, чтобы постучать. Опускает руку. Поворачивает голову в сторону и подслушивает. Что он слышит? Снова поднимает руку и толчком распахивает дверь, быстро заглядывает в нее. Что это за место? Сразу не скажешь – слишком темно и далеко, ничего не разобрать. Он входит и оглядывается. Это не квартира – какая-то крошечная комнатка. Посреди каморки белый островок. Кровать. Он неспешно к ней подходит. Под одеялом лежит женщина. Длинные белокурые волосы рассыпаны по подушке. Бледным овалом – лицо. Глаз не видно – она их наполовину закрыла. Он склоняется ближе, тянется к ее лицу – жест сугубо интимный, – потом отдергивает руку. Наверное, не хочет ее будить. Все равно у женщины широко открываются глаза. Зеленые. Изумрудные пятнышки на белой коже. Бернадетт, как ни старается, не может рассмотреть никаких других черт лица.

Он обводит взглядом комнатку, видит оранжевый стул в дальнем углу, обходит край кровати и берет его в руки. Чудной он какой-то, этот стул: неказистый и казенный на вид. За тыквенным стулом раскинулись тыквенные занавески, а ниже – подоконник, заваленный квадратами и прямоугольниками. Книги? Фото? Поздравительные открытки? Он подносит стул к кровати и усаживается. Тянется к какому-то предмету мебели, стоящему возле кровати. Небольшой комод? Обычно в спальне такой не ставят. Он берет что-то с комода. Чашка и ложка. Вылавливает что-то из чашки и протягивает ей. Не берет. Бросает ложку в чашку и ставит на место.

Он вновь смотрит на женщину. Что-то такое лежит у нее на постели. Бусины почти такие же зеленые, как и ее глаза. Бусы? Его подарок? Рядом с бусами – книга. Он вынимает что-то из нее. Закладку? Кладет то, что вынул, на комод. Что же не так с этим чертовым комодом? Позади него какие-то другие фигуры. Вплотную к стене. Что-то светящееся. Что это все такое? Какая-то электроника. Взгляд его возвращается к постели. Мужчина поднимает книгу и смотрит на нее. Отпечатанные слова. Что же здесь написано? Слишком мелко – не разобрать. Да и света в комнате очень мало.

Он встает с книгой в руках и несет ее через комнату к окну. Держа книгу в одной руке, другой берется за шнур драпировки. Занавески расходятся, и он выглядывает наружу. Молодчина! А что снаружи? Где он находится? Смотрит вниз. Комната в нескольких этажах от земли. Не очень высоко. Где? Когда? Снаружи темно, но горят огни. Уличные огни. Огни машин. Учреждения сияют всеми окнами. Неоновая вывеска: «Бесплатная стоянка». Есть на вывеске еще что-то. Часть ее закрыта каким-то низким сооружением перед зданием, похваляющимся этой самой бесплатной стоянкой. Где стоянка дается как льгота? Он в городе. Каком городе? Миннеаполис? Прямо здесь, в Сент-Поле? К нынешнему времени убийца может быть где угодно. В городе, за пределами штата. Местность, которую он видит, ему незнакома. Никаких четких ориентиров. Взгляд его поднимается и уходит вправо от вывески. Две колонны. Небоскребы? Нет. Слишком узкие. Памятники?

Он отворачивается от окна, подносит книгу ближе к глазам. Все равно большую часть текста не разобрать – очень мелкий шрифт. Название книги или главы, напечатанное наверху страницы, вполне различимо. «Числа». Что это за книга? Справочник какой-нибудь?

Закрыв книгу и положив ее на комод, он идет к женщине. Кладет книгу на комод. Возвращается к окну. Смотрит на улицу. Разворачивается, опять подходит к кровати. Смотрит на свою подружку. Она что-то говорит. Умолкает. Наверное, слушает его болтовню. Ее губы снова пришли в движение. Что-то происходит. Он смотрит на комод. Берет что-то. Это коробочка. Затем кладет ее обратно. Что-то ищет. Ощупывает одежду. Вынимает что-то белое – должно быть, платок или галстук. Она берет его.

Смотрит через всю комнату на стену, противоположную окну. Закрытая дверь. Может, кто-то постучал. Снова переводит взгляд на бледный овал в окружении белокурых волос. Теперь смотрит поверх нее. Стена позади кровати. На ней что, зеркало? Боже, прошу тебя, пусть над кроватью будет зеркало. Часы. Так, сколько сейчас времени, любовничек? Цифры невозможно разобрать. Должно быть, римские. Все эти «I», «V» и «X» сливаются вместе. Положение стрелок. Восемь часов? Нет. Девять. Он что-то еще читает на стене. Крупные слова, написанные на белой дощечке. «Сегодня суббота».

Бернадетт стало трудно дышать, она непроизвольно разжала руку. Видение исчезло. Открыв глаза, она подняла руку и посмотрела на часы. Девять часов. Девять часов в субботу. Пользуясь пакетиком как защитой, она подобрала кольцо со скамьи, сунула завернутую в пакет драгоценность в карман, вскочила с места, прошла по ряду, срезая путь, и выскочила из церкви. Затем сбежала по ступенькам церкви и помчалась по улице, натягивая на ходу перчатки.

Видение происходило в реальном времени. Если заскочить в машину и проехаться по городу, то, может, ей и повезет. Она увидит эти башни где-нибудь в двух слившихся воедино городах. Она остановилась на перекрестке и в ту же секунду поняла, насколько опустошенной себя чувствует. На этот раз пришлось круто. Бернадетт оперлась рукой о фонарный столб. Внутри у нее вздымались чувства убийцы – причудливое сочетание удовлетворения, разбавленного чем-то еще. Страхом? Нет. Страх – это слишком сильно. Беспокойством. Он обеспокоен, хотя и совсем немного. Преобладает чувство удовлетворения, и это самодовольное ощущение, полученное от убийцы, вызвало у нее тошноту. Нетерпеливо дожидаясь зеленого светофора, она сумела успокоиться, отдышалась. Перед ней по ночной улице неслись легковушки и грузовики. Вновь уловила она запах жареного мяса. Взглянула через улицу на ресторан, откуда исходил этот аромат. «Вагон-ресторан „Микки“» – гласила неоновая надпись, установленная на крыше вагончика. А над ней тоже неоном: «Бесплатная стоянка». По спине Бернадетт прошелся холодок – а вместе с ним и постижение. Убийца видел не пару памятников, когда смотрел в окно. Она оглянулась через плечо на здание, в котором сама только что была. А вот и они, высятся по обе стороны церкви – колокольни-близняшки.