Текст книги "Колония лжи"
Автор книги: Тери Терри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
ЧАСТЬ 3
ИЗУЧЕНИЕ
Инстинкт звериной стаи – это также человеческий инстинкт. Он требуется каждому выжившему. Но это стремление быть частью группы – определять того, кто похож на меня, и того, кто не похож – имеет последствия для тех, кто оказывается другими.
Ксандер. Манифест Мультиверсума
1
Время потерялось. Обычные реперные точки[2]2
Реперные точки (от фр. repère – метка, ориентир) – точки, на которых основывается шкала измерений. Например, температура таяния льда (0°C).
[Закрыть] исчезли. Иногда я бодрствую, иногда сплю. Иногда пребываю в одурманенном состоянии, в котором нет снов, но после которого – когда я прихожу наконец в себя, одна, – остаются только смутные воспоминания о боли.
Ни солнца, ни луны, ни дня, ни ночи.
Ни малейшего признака жизни; ничего, что можно было бы почувствовать, к чему можно было бы притронуться, что можно было бы попробовать на вкус.
Всегда одна.
2
Потом, в какой-то из дней, я слышу голос.
Сначала я просто слышу звук голоса, не сосредоточиваясь на словах, и понимаю их значение только после того, как они повторяются:
– Доброе утро, Шэй.
Голос мужской. В нем есть что-то… не знаю, как это назвать, какая-то особенность: он теплый, знакомый и одновременно чужой.
Я сажусь. Это место моего пребывания – маленькая комната без окон и дверей, – и мой обычный наряд – больничный халат. Но что-то изменилось. В голове яснее, чем всегда, и на краю кровати стопка аккуратно сложенной одежды.
– Доброе утро. – Слышать свой собственный голос – для меня сюрприз не меньший. – А сейчас утро?
– Да, причем солнечное.
На этот раз я тянусь к его голосу, но не ощущаю его присутствия, только слышу слова.
– Одевайся. Нам надо поговорить.
Я замираю в нерешительности.
– Никто не смотрит.
Как он понял, что меня смутило?
Кое-как, путаясь, влезаю под простыней в одежду. Белье, джинсы, футболка. Все почти по размеру, и ощущение просто сказочное.
Что дальше?
Словно в ответ на мой невысказанный вопрос одна стена отъезжает в сторону. Дверь? В редкие минуты просветления я искала выход из комнаты, но стены всегда казались совершенно гладкими.
Сейчас же я толкаю ее и иду дальше.
За дверью открывается короткий коридор, который я прохожу до конца и вступаю в еще одну комнату. Вот и он.
Смотрю и не верю глазам.
– Вы? – Звучит полувопросительно, полувосклицательно, потому что передо мной доктор Алекс Кросс. Тот самый. Отчим Кая – по крайней мере, был им до того, как мать Кая развелась с ним – и отец Келли. И, кстати, мой отец. Правда, ему самому о том, что я его дочь, пока еще неизвестно.
Он доброжелательно улыбается и протягивает руку.
– Привет, Шэй. Рад снова тебя видеть.
Еще не понимая, как он вписывается во все это, не зная, должна ли я верить ему, и не представляя вообще, почему он здесь, я машинально отвечаю тем же, и мы обмениваемся рукопожатием, – это мой первый физический контакт с другим человеком за… за какое время? Его глаза ищут мои, и я отворачиваюсь и отнимаю руку, обрываю контакт.
– Доктор Кросс…
– Называй меня Алексом.
– Хорошо, пусть Алекс. Итак…
– Что за чертовщина здесь творится и почему я здесь?
– В общем, да. Я посчитала, что вы умерли в Эдинбурге.
– Увы, нет. Оказалось, у меня иммунитет. – Доктор поднимает левую руку, поворачивает ладонь и показывает едва заметную серебристую татуировку в виде буквы «I».
– Вам повезло.
– Да уж. Проходи, садись, и я расскажу, что могу.
Лишь теперь я замечаю небольшой столик и два стула в углу комнаты. Мы идем туда и садимся.
– Тебе известно, что я был профессором физики?
Мысли у меня путаются и движутся медленно, но я помню, что видела у него в кабинете модель атома. Судя по составлявшим атом частицам, модель далеко не стандартную.
– Да. Не знаю, что со мной здесь делали, но голова вроде бы еще работает.
– Рад слышать. Меня попросили подключиться к… э… исследованиям. Я был потрясен, когда увидел, как с тобой обращаются, и узнал, что вас изолировали друг от друга.
– Нас?
– Тебя и других выживших. В настоящий момент в этом учреждении двадцать три человека.
– То есть я не единственная?
– Нет. И в скором времени тебе предстоит познакомиться с остальными. Ситуация будет меняться в лучшую сторону, это я тебе обещаю.
Кай его обещаниям не верил, и я тоже в них сомневаюсь. Но, с другой стороны, я здесь, а не в своей крохотной комнатушке, я в нормальной одежде, а не в больничном халате, и я разговариваю – не сама с собой, а с другим человеком, и несмотря на ограниченность в выборе собеседника, это уже огромный шаг вперед.
Я во внутреннем дворике. Моргаю и щурюсь от яркого солнечного света. Дворик окружен зданием со всех сторон, никакого выхода не видно, но, по крайней мере, здесь свежий воздух. Насекомые. По углам какие-то растения в горшках. Став выжившей, я начала принимать как само собой разумеющееся постоянное присутствие вокруг меня другой жизни. Я ощущаю ауру живого, я могу дотянуться до них, слиться с ними. Полное отсутствие в этом стерильном заведении других форм жизни переносилось едва ли не так же тяжело, как и отсутствие человеческого общения.
Над головой порхает птица, и я, не думая, машинально тянусь к ней. Мое сознание касается ее сознания, и я чувствую ее так, как будто вместе с ней устремляюсь все выше и выше в небо. Она парит лениво в восходящем теплом потоке. Я смотрю ее глазами вниз и с удивлением обнаруживаю, что почти не вижу того места, в котором нахожусь. Строения замаскированы так, что сливаются с пейзажем, и если бы не ее острое зрение, я, наверное, вообще ничего бы не заметила.
Угрюмая открытая местность, скалистые холмы, вересковая пустошь. Ни дорог, ни зданий до самого горизонта.
Контакт с птицей обрывается – хлопает дверь. Один за другим во двор выходят другие – словно медведи, вылезающие после спячки из берлоги. Это мужчины и женщины всех возрастов, от шестнадцати до семидесяти. Есть и несколько детей. Все совершенно разные по росту, фигуре, цвету кожи, как будто их выбрали как некую популяционную группу и собрали здесь. Ничего общего между нами нет, кроме одного наиважнейшего, всеобъемлющего факта: мы выжившие. Каждый моргает и щурится, как и я. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, когда солнце последний раз касалось нашей кожи.
Мы здороваемся, знакомимся, называем себя, но имена почти сразу же забываются. Разговоры начинаются, спотыкаются, замирают – мы отвыкли от человеческого контакта и такого обилия людей, нам все представляется странным и неестественным, но это не главная причина. По крайней мере, для меня.
Каждый излучает огромную энергию. В ауре каждого – голос, Vox, как назвал это Первый – волны звука и цвета, принять которые в полном объеме невозможно. Ничего подобного я раньше не видела – ауры выживших пульсируют и звенят, они прекраснее любых других.
Но и это еще не все. В них столько чувств. Поначалу наши эмоции как будто спят, но потом они просыпаются, оживают, растут и наливаются живой силой.
Смятение.
Страх.
Гнев.
Но прежде всего – боль. Эта боль не физическая, но идущая от осознания того, что и кого мы потеряли.
Я ощущаю боль так сильно и остро, как если бы прямо сейчас, рядом со мной умирала моя мама. Как если бы я снова прощалась со спящим Каем и в последний раз смотрела на его лицо. Его глаза закрыты и не откроются уже никогда, никогда меня не увидят. Мне было жутко больно, когда я болела, но даже та боль не сравнится с этой, хуже которой нет и не может быть ничего.
Мы тонем в нарастающей волне боли, которая отрывает нас друг от друга и лишает голоса.
3
Спустя какое-то время во дворе появляется женщина. Не из выживших – аура у нее слабая, приглушенная по сравнению с нашими. К груди она прижимает планшет с зажимом. На тыльной стороне ладони левой руки видна серебристая, как и у Алекса, татуировка. Значит, у нее тоже иммунитет.
– Всем привет. Пожалуйста, идите за мной – я покажу вам ваши комнаты.
– Вы не загоните нас туда, – говорит какой-то мужчина, и я вижу в его ауре ужас и угрозу. Он готов предпринять что-то, но что именно – драться или бежать, – определить невозможно, да и он не знает сам.
Женщина качает головой, и бунтарь немного успокаивается.
– В больницу, где вы находились раньше, вас не вернут.
Самая младшая в нашей группе, девочка лет восьми-девяти, подходит к ней.
– А там, куда мы идем, будет хорошо? – спрашивает она. У нее большие круглые глаза.
Женщина смягчается.
– Да, конечно. Это я тебе обещаю. Идем, и увидишь сама.
Мы следуем за ней через двор к другой двери и дальше в ту часть здания, которую она назвала спальным крылом. В каждой комнате по три-четыре кровати и ванная. И, действительно, все мило. Простенько, но очень даже неплохо, если принять во внимание то, где нас держали раньше. В конце коридора большая комната с телевизором и там же столовая. Обед через час, говорит женщина. Мы уже распределены по комнатам. На двери одной из них вижу три таблички с именами: Беатрис, Амаранта и Шарона. От неожиданности я даже моргаю, а войдя, обнаруживаю, что одна из девушек – высокая и на несколько лет старше меня – уже здесь.
– Ни слова, дай угадаю… – говорит она. – Беатрис?
Я качаю головой.
– Шарона. Но, пожалуйста, не называй меня так. Я Шэй.
– А я Эми, ладно? Кто же Беатрис?
– Я, – произносит тонкий голосок. В коридоре, у открытой двери, стоит та самая девочка, которая спрашивала, куда нас отправят.
Перед обедом нас просят собраться в комнате с телевизором. Телевизор, к сожалению, выключен. Я надеюсь увидеть доктора Кросса – Алекса, как он просил его называть. Жалею, что не спросила его о главном: есть ли новости о Кае. Смог ли он выбраться с Шетлендов? Все ли у него хорошо?
Однако в комнате нас ждет еще одна женщина, в белом халате. Она улыбается, но нервничает, хотя и скрывает это лучше, чем ее предшественница.
– Добрый вечер. Я доктор Смит, психиатр. Хочу рассказать вам о том, что происходит как здесь, так и в мире, а потом отвечу на вопросы, если они у вас появятся.
Психиатр? Доктор Смит? Ее аура говорит о другом.
– Но прежде я предложила бы каждому представиться и рассказать немного о себе. Это было бы кстати.
Переглядываюсь с Эми. Что это, сеанс групповой терапии?
– Начну с себя, – продолжает доктор Смит. – Я из Лондона – так и есть, это подтверждает и ее акцент, – училась в Кембридже. – Меньшего я и не ожидала. – Сюда я приехала помочь вам с реабилитацией и…
– Минутку. Сюда, это куда? Где мы сейчас? – спрашивает высокий парень в очках примерно одного возраста с Эми.
– Мы находимся на одной из баз ВВС. А теперь, пожалуйста, кто…
– Где эта база? – не отступает парень в очках.
Доктор Смит улыбается.
– Извините, как вас зовут?
– Спайк.
– Мне очень жаль, Спайк, но этого я вам сказать не могу. Информация засекречена. – Она что-то скрывает, и это видно по ее ауре. Но что?
Спайк не отводит взгляда, как будто они играют в гляделки, и ему явно требуется поддержка.
– Как можно скрыть от нас такую информацию, если мы здесь и находимся? – говорю я.
– У меня не тот уровень допуска, чтобы ответить на этот вопрос, но я узнаю, что можно сделать, хорошо?
– Будем ждать. – Спайк смотрит на меня и едва заметно поднимает бровь, словно спрашивает о чем-то без слов. Вот только я не понимаю.
Что? – произношу я молча и направляю вопрос ему, хотя и без особой надежды на то, что он меня услышит.
Спайк улыбается, будто только и ждал, когда же я заговорю с ним таким вот образом. Она сама не знает, где мы находимся, отвечает он на мой вопрос.
Серьезно? Я смотрю на доктора Смит, прощупываю ее ауру. Пожалуй, так и есть. Она скрывает не информацию, а факт своего незнания.
Может, ее тоже привезли сюда в бессознательном состоянии?
Или с завязанными глазами.
Он усмехается. Следующий вопрос?
– Доктор Смит, что вы понимаете под реабилитацией?
– Я остановлюсь на этом подробнее, но не сегодня.
– Вы же сказали, что ответите на наши вопросы, – вставляю я.
– Не на все сразу.
Браво! – посылает мне Спайк и обращается к доктору с очередным вопросом:
– Что с нами делали в этом госпитале или как называть это учреждение? У меня провалы в памяти, как если бы меня постоянно накачивали лекарствами. Но даже то, что я помню, выглядит не слишком приятно.
– Нас держали под наркотиками, над нами проводили эксперименты, и все без нашего согласия, – говорю я. – Разве это законно?
Улыбка все еще на месте, но доктору Смит приходится прилагать усилия, чтобы удержать ее.
– Мы дойдем до ответов на ваши вопросы, но не на все сразу. Прямо сейчас я обязана сообщить вам нечто очень важное. Ради вашей собственной безопасности выслушайте меня внимательно.
Она обводит взглядом всех собравшихся, останавливаясь на мгновение на каждом.
– Вам следует знать, что как выжившие вы являетесь переносчиками этого ужасного заболевания. Для всех на планете, за исключением тех немногих, кто, как и я, обладает иммунитетом, вы представляете серьезную потенциальную угрозу. Несмотря на это, один из наших коллег убедил нас собрать вас всех здесь, чтобы выяснить, можем ли мы помочь вам. Если что-то пойдет не так, последствия могут быть самыми тяжелыми. Мы ставим вам условие. Каждый, кто нарушит это условие, будет возвращен в одиночную палату, где о нем позаботятся соответствующим образом.
Все молча слушают.
– Некоторые из вас обладают, как установлено, определенными… способностями. Эти способности – часть того, о чем мы хотим узнать больше. Мы, вместе. Но если кто-то попытается применить свои способности, чтобы повлиять на других, или попытается покинуть данное учреждение – мне очень жаль, но ради безопасности всех находящихся как здесь, так и за пределами базы, – его также вернут в госпитальное крыло. Есть вопросы?
Я оглядываюсь. Некоторые из собравшихся определенно понимают, о чем идет речь, – например, Спайк и Беатрис, – другие, как Эми, явно не в курсе. Но все молчат.
Доктор Смит улыбается.
– Вот и хорошо. А теперь пусть каждый представится и расскажет о себе, а мы лучше узнаем друг друга. Кто хочет начать?
Желающих нет, и доктор выбирает сама. Поначалу дело идет со скрипом, но постепенно люди раскрепощаются и рассказывают о себе такое, о чем в другой ситуации даже не заикнулись бы. Случившееся еще слишком свежо, оно не переработано сознанием, и мы не в состоянии блокировать что-либо.
У Елены были дети и внуки – все мертвы.
Дэвид лишился родителей и братьев. Его самого преследовала толпа, и ему, чтобы спастись, пришлось прыгнуть с моста в реку.
Али единственный выживший из всей семьи.
Наши истории – вариации одной и той же темы: мы заболели. Наши родные и друзья умерли. Однажды мы проснулись и обнаружили, что находимся здесь.
Потом подошла очередь Беатрис. Девочка спокойна и сдержанна. Ровным голосом, словно ничего не случилось, она рассказывает, что ее родители, брат и две сестры умерли от гриппа. Что она провела с ними несколько дней, пока ее не нашли и не привезли сюда.
После всего услышанного наши вопросы уже не кажутся важными.
Потом мы обедаем в столовой рядом с гостиной. День был трудным, столько всего случилось, и больше всего на свете я хочу побыть одна, насколько это возможно с двумя соседями. Поев, мы втроем плетемся в комнату.
Я устала, но в голове столько всего, и обо всем нужно подумать, все нужно переработать, и только потом можно будет расслабиться и отдохнуть. Последняя осознанная мысль: я никогда не усну…
4
Где-то, не переставая, звенит и звенит звонок. Я открываю глаза ровно в тот момент, когда в комнате включается свет. Звонок наконец умолкает, но свет не гаснет.
Эми отпускает изощренное проклятие. Я бросаю в нее подушку и взглядом показываю на Беатрис: восьмилетней девочке не полагается слышать такое.
– А это что? – Беатрис смотрит на дверь, перед которой лежит на полу белый листок бумаги.
Встаю, зевая, и поднимаю листок.
– Так, посмотрим. Это наше расписание на сегодня. День начинается в шесть утра – звонит будильник, включается свет. Это уже произошло.
– Шесть часов – еще не утро! – ворчит Эми и прячет голову под подушку.
– Что дальше? – спрашивает Беатрис.
– Душ. Потом, в семь часов, завтрак. Так… в восемь – игры!
– Какие игры?
– Не знаю. Похоже, пока большинство будет играть, с некоторыми проведут индивидуальные сеансы, тесты или что-то еще.
– Похоже на школу, – говорит Беатрис.
Очень.
– Я последняя в душ, – подает голос из-под подушки Эми.
В столовую приходим с небольшим опозданием – приходится тянуть с собой протестующую Эми. Спайк машет рукой, и мы все садимся за его стол.
– Как спалось? – спрашивает он вслух.
– Как ни странно, выспалась. – Я хмурюсь. Накануне, дотащившись едва живая до кровати, я не сомневалась, что, узнав так много нового, проведу всю ночь в раздумьях. Но закрыла глаза и будто провалилась.
Как и вчера, Спайк поднимает бровь, давая понять, что хочет поговорить молча.
Да?
Думаю, нам что-то подсыпали. Должно быть, за обедом. Я надеялся, что мы сможем обсудить кое-что потом, но после обеда… просто отрубился. Уснул и все.
Вот так новость. Я так утомилась, что об остальных даже не вспомнила. Зачем им это?
А почему они вообще этим занимаются? Надо разобраться.
Я задумчиво киваю. Нас забирают утром на индивидуальные сеансы. Может быть…
Что?
Игра в хорошего и плохого копа. Один забрасывает их вопросами, другой держится тихо и послушно. Потом сравним впечатления.
Спайк кивает. Хороший план. Но давай осторожничать будешь ты, у меня с этим проблемы.
Эми щелкает пальцами у меня перед глазами.
– Эй, что с тобой, девушка-зомби? Думала, это я тут полусонная.
После завтрака в комнате с телевизором появляется новое расписание. Списков два – один от доктора Смит, другой – от доктора Джонса. В списке доктора Смит первым идет Спайк, я вторая.
Это не случайность, думает Спайк. Те, кто вчера задавали вопросы, первые в ее очереди.
Мысли обрываются, когда он вслед за доктором Смит исчезает за дверью ее кабинета.
Настольные игры, в которых на одной стороне собранная восьмилетняя девчонка, а с другой скучающая девятнадцатилетняя особа, не самое лучшее времяпрепровождение. Время ползет как черепаха. Эми выбирает стратегию «покупай все», Беатрис держится стойко и не поддается соблазну.
Наконец возвращается Спайк – в кабинете он пробыл довольно долго, и график уже сбился, потому что я должна была войти еще двадцать минут назад.
Утро бедняжке выпало трудное, думает он, когда я прохожу мимо.
– Шарона? Доброе утро, – приветствует меня доктор Смит. На щеках у нее еще пылают алые пятна.
Я улыбаюсь, мило и приветливо. Я бедная, растерянная девчушка, мне так нужна помощь…
– Извините, если была невежлива вчера. Просто мне так страшно из-за того, что вокруг происходит.
– Не надо бояться, дорогая. Я здесь для того, чтобы помогать вам.
Делаю круглые глаза.
Я такая бедная и несчастная, помогите мне…
– Не смогла уснуть вчера вечером.
– Не смогла?
Ее удивление переходит все разумные границы. Вообще-то после такого эмоционально и информационно насыщенного, как вчера, дня многие не смогли бы уснуть. Спайк прав – из одиночных госпитальных палат нас выпустили, но контролировать все равно пытаются с помощью каких-то наркотиков. Я приглушаю всколыхнувшуюся злость, отодвигаю ее на потом.
– Сразу не смогла уснуть, Но потом спала без задних ног, что даже странно. Обычно мне плохо спится на новом месте.
Доктор Смит улыбается.
– Будем надеяться, что это позитивный знак.
– Так необычно не знать, где находишься… – Я вздыхаю и опускаю глаза, досадуя, что не получилось застолбить роль плохого полицейского; изображать милую, беспомощную овечку противно до тошноты.
Снова поднимаю голову и смотрю на доктора Смит.
– Мы ведь давно здесь, правда? Что там происходит, в мире? Сама я из Лондона; хотелось бы знать, как мои друзья, в безопасности ли.
– Да, все в порядке. Границы карантинной зоны вполне надежны, так что с твоими друзьями ничего не случится.
Говорит она искренне и уверенно, как о чем-то, что сама хорошо знает.
– Но вы же знаете, где мы сейчас находимся, правда? Знаете, что мы здесь в безопасности?
– Уверяю тебя, мы в полной безопасности.
– А я смогу когда-нибудь снова увидеть своих друзей в Лондоне?
– Не знаю, Шарона.
– Зовите меня Шэй.
Она улыбается, как будто я оказала ей особую любезность.
– Хорошо… Шэй. Мы надеемся, что придумаем, как., э… деконтаминировать[3]3
Деконтаминация (то же, что и дезинфекция) – собирательное понятие, означающее очищение от загрязнителей – контаминантов. Как правило, речь идет об удалении болезнетворных микроорганизмов, а в данном случае, соответственно, о частицах антиматерии.
[Закрыть] вас, чтобы вы смогли как можно скорее вернуться к обычной жизни.
Деконтаминировать? Так они считают нас контаминированными? Я так шокирована, что даже забываю о необходимости излучать позитив.
Заметив, вероятно, что-то в выражении моего лица, она торопится меня успокоить:
– Не беспокойся, Шэй. Что бы ни случилось, здесь ты в безопасности. А теперь давай пройдем несколько несложных психологических тестов. Ты не против?
Она показывает мне чернильные пятна на бумаге и спрашивает, на что они похожи. Потом предлагает ерунду с ассоциациями: я-называю-слово-а-ты-говоришь-первое-пришедшее-в-голову. И еще один – закончить предложение.
– Давай попробуем вот это. Больше всего на свете я хочу…
– Чтобы вернулись мама и Кай.
Доктор Смит смотрит на меня сочувственно.
– У меня хорошо получается…
– Складывать пазлы. Пазлы. Находить недостающее..
– У меня плохо с…
– С работой по дому. Запоминанием, что и где лежит.
Она кивает и записывает мои ответы.
– На сегодня мы почти закончили. Осталось только задать тебе еще один вопрос. С тех пор как ты заболела, а потом выздоровела, что изменилось? – Тон нарочито небрежный, и доктор всем своим видом показывает, что спрашивает просто ради проформы, но возросшая напряженность ауры указывает на то, что вопрос этот самый важный из всех.
– Что изменилось? Давайте посмотрим: оба мира, мой и большой. Мама умерла. Умерли почти все, кого я знала там, где жила. Поняв, что являюсь носителем, я сдалась властям, но вместо того, чтобы поблагодарить за гражданскую сознательность и ответственность, меня накачали наркотиками и привезли в бессознательном состоянии сюда, чтобы проводить на мне эксперименты.
К черту любезности.
– Я понимаю, как тебе трудно…
– Неужели? Понимаете, правда? А вы знаете, что чувствуешь, когда люди умирают оттого только, что приближаются к тебе?
– Нет, не знаю. Но я не об этом спрашиваю. Как изменилась ты сама, Шэй?
Вот что ей нужно узнать в первую очередь.
Я молчу.
– Что ж, тогда я кое-что тебе скажу. – Она заглядывает в планшет. – Ты можешь отличить правду от лжи, как будто читаешь мысли. Так сказал один свидетель. Можешь остановить кровотечение, вылечить себя. – Этому она не верит. – И ты можешь заставить человека сесть и слушать, не прерывать тебя или вообще что-либо делать.
А еще я убивала людей. Знают ли они об этом? Обдумываю этот вопрос со всех сторон и прихожу к выводу, что нет, не знают. По крайней мере, доктор Смит не в курсе. Солдаты, которых я убила, служили в Полку, особого назначения и пытались убить меня, так что там была самозащита, но доктор Смит ничего об этом не знает.
– Продолжай, Шэй. Скажи мне, о чем ты тогда думала?
Я вскидываю голову.
– А вы тоже умеете читать мысли?
Она улыбается, довольная, что поймала на оплошности, заставила проговориться.
– Нет, я такой способностью не обладаю. Хотя это было бы полезно при моей работе. Но, думаю, и нести такое бремя нелегко. Просто я хорошо улавливаю посылаемые людьми сигналы. Ты это делаешь?
Если ее ауру считать еще одним сигналом, то да. Она такая любознательная, хочет все понимать, во всем разбираться.
Как и я. Эта мысль ударяет меня изо всех сил: я хочу знать, как и почему я могу делать то, что могу. А что, если она поможет мне разобраться?
Присматриваюсь к ней внимательнее, изучаю ее ауру. Ничего угрожающего в ней нет. Доктор Смит не опасна, но кто еще нас слушает? Насколько мне известно, ПОН может дергать ее за ниточки, о чем она и догадываться не будет.
– Шэй, быть не похожим на других не так-то легко. Если бы ты объяснила, что с тобой, возможно, я сумела бы тебе помочь. Что изменилось в тебе со времени болезни? Может быть, начнешь с того, что объяснишь, как тебе удается понять, говорит человек правду или лжет? Ты ведь уже делала это на базе ВВС на Шетлендах, не так ли? – Она видит цель и упрямо идет к ней, ободряя и подталкивая меня, но я еще не решила, что стоит сказать, а чего говорить не стоит, поэтому выбираю уклончивый ответ.
Пожимаю плечами.
– Я просто угадывала. Может быть, как и вам, мне удается считывать посылаемые людьми сигналы.
В ее ауре – разочарование.
– Ладно, Шэй. Понимаю, ты напугана. Тебе трудно вот так сразу довериться мне. Надеюсь, со временем ситуация изменится к лучшему. Мы еще поговорим в ближайшее время.
Потом меня посылают в еще одну комнату – пройти письменный тест на определение уровня интеллекта. Прохожу его, особенно даже не задумываясь. Вопросы легкие, слишком легкие. Может, это из-за произошедших во мне изменений, которыми так интересовалась доктор Смит? Должно быть, причина именно в этом. Помнится, мы проходили тест на IQ в школе, и он был намного труднее.
В глубине души я понимаю, что спешить, может быть, ни к чему и что несколько ошибочных ответов не помешают, но остановиться не могу. Я знаю ответы и знаю, что эти ответы правильные, и восторг несет меня вперед, вовлекает в гонку со временем.
