Текст книги "Колония лжи"
Автор книги: Тери Терри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
5
ШЭЙ
Сначала ничего, только я и пустота. Потом что-то, некое ощущение своего тела, осознание того, что я дышу, глубоко и ровно, и полна восхитительной расслабленности. Я гоню эти ощущения. Не хочу их. Хочу снова плыть в небытии. Там, где нет ничего – ни боли, ни горечи от потери; там, где не нужно принимать решения или предпринимать какие-то действия.
Я хочу остаться там.
Приглушенный звук… щелчок.
Сглатываю. Во рту пересохло… какой-то странный, непривычный вкус и…
Память возвращается, словно прорвавший запруду поток. Меня усыпили? Накачали чем-то? Где я? Пытаюсь пошевелиться, открыть глаза, но отяжелели даже веки.
Стараюсь мысленно дотянуться до того, что рядом, что окружает меня.
Ничего.
Ничего? Как такое возможно, чтобы поблизости не было ничего живого? Паника придает сил – я открываю глаза, шевелюсь. Еще раз сглатываю и кашляю.
Я в крохотной комнатушке, на узкой кровати. В углу – раковина и унитаз. На мне одеяло. И все. Ни людей, ни животных, ни насекомых. Ни даже какого-нибудь паучка.
Напрягаю силы, сажусь. Голова гудит, хочется пить. На краю раковины стоит пластиковый стаканчик. Я открываю кран, наливаю воду. Руки немного трясутся, вода проливается, но я все же пью и с изумлением обнаруживаю, что на мне ничего нет, кроме бесформенного халата, похожего на больничный. Получается, пока я была без сознания, кто-то снял с меня одежду? По спине бегут мурашки. К горлу подступает тошнота. Я обхватываю себя руками, потом хватаю одеяло и заворачиваюсь в него.
Ощущение такое, что за мной наблюдают, хотя постороннего присутствия я не чувствую. Пробегаю взглядом по стенам – ровные, крепкие; по потолку и полу – то же самое.
Лишь теперь замечаю, что в комнате нет ни окон, ни дверей. По крайней мере, я их не вижу. Но что-то должно быть, иначе как бы я сюда попала? Жуткое ощущение, что за мной наблюдают, не проходит; чужой взгляд словно оставляет отпечаток на коже. Возможно ли, что кто-то подсматривает за мной незаметно?
Снова сглатываю.
– Эй? – осторожно говорю я. Звук хриплый, скрипучий, как будто я давно не говорила.
Повторяю попытку, но уже увереннее, тверже.
– Эй? Здесь есть кто-нибудь?
Голос отскакивает эхом от голых стен, потолка и пола и бьет по ушам.
Ответа нет. Слышит ли меня кто-нибудь?
Во мне поднимается паника, ее волны все выше и выше, меня бьет дрожь. Где я? Я не хочу быть здесь.
– Выпустите меня отсюда! Выпустите!
Я повторяю это громче и громче, пока не кричу во весь голос.
6
КЕЛЛИ
Кай пытается связаться с Ионой, и я вижу, как дрожат его руки.
Кай: Все, кого я видел на базе ВВС, либо слегли с гриппом, либо уже мертвы. Считают, что заразились от Шэй. Один из них сказал, что прошлой ночью ее увезли с острова еще до того, как люди начали заболевать.
Он кликает «сохранить» и прикладывается к бутылке с красным вином, которую нашел в глубине буфета.
Иона: Так с ней все в порядке? Она точно носитель?
Кай: Похоже на то. Получается, она пришла к правильным выводам. Я просто не хотел в это верить.
Иона: Я тоже. Как думаешь, куда ее увезли?
Кай: Тот, с кем я разговаривал, упомянул какую-то секретную базу ВВС, но он понятия не имел, где она находится.
Иона: О'кей. Попробую навести справки, может быть, получится сузить область поиска. Что собираешься делать?
Брат делает еще глоток.
Кай: Уберусь с Шетлендов, как и сказала Шэй. Надо постараться найти ее. И его, того доктора, с которого все началось.
Иона: Как вернешься?
Кай: Люди на лодке, которые привезли нас сюда, сказали, что нужно вернуться в пещеру, где они прятались в течение дня, и ждать. Но лодка не добралась до назначенного пункта, они все умерли от гриппа.
Иона: Знаю. Шэй сама мне сказала.
Кай: Но лодка там ходит не одна, так что пойду в пещеру и буду ждать. Надеюсь, кто-то появится. Других вариантов у меня нет.
Иона: О'кей. Если не сработает, дай знать. Может, придумаю что-то еще. Но есть одна проблема.
Кай: Какая?
Иона: Хотела предложить уничтожить ноутбук, которым ты пользуешься. Или бросить его в море. Чтобы хозяин, когда вернется, не нашел твоих следов и не отыскал нас. Но теперь ты не можешь этого сделать, потому что ноутбук еще может тебе понадобиться.
Иона дает Каю подробные инструкции, как стереть с компьютера историю посещения, и я ухожу. Я так обрадовалась поначалу, что теперь брат точно знает о моем присутствии, но теперь мои надежды рассеялись. Он по-прежнему не слышит меня и даже как будто вообще забыл о моем существовании, молчал с тех пор, как мы ушли с базы ВВС.
Выхожу из дома. Солнце повисло над горизонтом, но еще не темно. Шэй сказала, что на севере летом ночи вообще не бывает – просто темнеет и все. Летний сумрак, так она это назвала.
Дождь перестал – хотя мне-то все равно, – и я стою на той самой скале, где нашла вчера Кая. Я не чувствую ветра, но вижу, как колышется высокая трава, вижу белые барашки пены на неспокойном море.
Словно что-то толкает в спину, делаю шаг вперед, ныряю со скалы – вниз…
И останавливаюсь в воздухе, над самыми камнями, о которые разбиваются волны. Вокруг брызги. В тусклом свете вижу свои руки – если поднять, их очертания проступают на фоне полутьмы. Капли воды пролетают сквозь них, и я ничего не чувствую.
Я опускаюсь ниже и ниже, ничего не касаясь, ничего не ощущая. Соскальзываю в воду. Дальше не пускают камни, которые идут от скалы. Вода меня пропускает, а камни нет. Они должны быть холодными, но и холода я тоже не чувствую.
Если бы можно было броситься со скалы, и чтобы все прекратилось, прыгнула бы я?
Тьма. Смерть. Все это я. Могу остаться здесь одна навечно, и никто даже не вспомнит. Кай узнал, что я здесь, только потому, что Шэй ему сказала. Если уйду сейчас, он и не заметит. Без Шэй сказать маме, что я здесь, было некому. Мне пришлось оставить ее, чтобы пойти с Каем, и эта потеря до сих пор сидит во мне болью.
А отец? Его я даже не помню. Из того, что говорили Шэй и Кай, знаю его имя – доктор Алекс Кросс. Для Кая он – отчим, и Кай его терпеть не может. Брат думает, он имеет какое-то отношение к случившемуся со мной, хотя Шэй и моя мама с ним, кажется, не согласны. Но какое это имеет значение, если я его не помню?
У меня ничего нет. Без Шэй никто даже знать не будет о моем существовании.
Но есть кое-что еще, и это кое-что важнее меня. Оно вытащит меня отсюда и унесет с острова. Оно во мне, оно не гаснет и не остывает, и я чувствую его жар, даже не чувствуя холода воды и тепла солнца.
Горячая, раскаленная докрасна, негаснущая:
Ярость.
Вдалеке какой-то шум.
Кай?
Охваченная паникой, взлетаю на скалу и мчусь в дом. Кай стоит в передней, а по светлому ковру и по стене растекается красное. Но это не кровь – с ним все в порядке. Это вино. На полу осколки стекла. Должно быть, швырнул недопитую бутылку в стену – и вот результат.
Он стоит, сжав кулаки, и я подхожу и встаю рядом. Подношу мои кулаки к его кулакам, хотя он и не чувствует этого.
Да, Кай не слышит и не видит меня, но в этом мы с ним вместе.
Ярость – слишком слабое слово, чтобы передать мои чувства к Первому. Это он создал болезнь, которая изменила нас с Шэй. Он и вылечил меня – спалил в огне, превратив в то, что я есть теперь.
Вместе с Каем мы найдем его и заставим страдать.
ЧАСТЬ 2
ЯРОСТЬ
Человеческие эмоции и реакции в ответ на раздражитель часто предсказуемы; действия же нет. Ими редко управляют правила логики или эволюции.
Ксандер. Манифест Мультиверсума
1
КАЙ
Лучше двигаться. Дождь – тоже хорошо; когда замерз и промок, остальное ощущается не так остро. Грудь все еще сжимает, но когда идешь быстро, как я сейчас, приходится дышать, и сердце должно биться.
Я не сдамся. Нельзя.
Шэй, я найду тебя.
А потом? Что потом?
«Потом» может подождать. Сначала надо найти ее.
А вот и та лужайка над скалами, где Шэй уснула, прислонившись к моему плечу, когда мы поднялись от берега. Ноги как ватные.
Я все еще чувствую ее тепло, запах ее влажных после водопада волос.
Двигайся. Шевелись.
Начинаю спускаться прямо со скалы, не там, где мы поднимались. Дождь прекратился, но нога поскальзывается на мокром камне.
Мчусь вниз, раскинув руки, и пальцы цепляются за трещину. Острая боль пронзает ладонь, но я держусь. Пытаюсь отыскать какую-то опору для ног, нахожу выступ, и давление на руку немного ослабевает.
В голове словно эхо крика, какое-то подобие звука, вроде такого, как вчера, когда я стоял у обрыва за домом.
– Келли? Не беспокойся, я в порядке.
Уже осторожнее продолжаю спуск. Внизу осматриваю руку – ничего страшного, обычный порез и немного крови. Пустяк. Хотя, будь здесь мама, она бы уже дезинфицировала рану и накладывала повязку. Вспоминаю, как порезался в ее комнате о разбившегося стеклянного медвежонка Келли и как мама перевязывала царапину. Она еще сказала тогда, что хотела бы, чтобы все мои раны было так же легко лечить. Но они только хуже и хуже с каждым разом.
Сейчас отлив, и море отступило от берега дальше, чем в то утро, когда мы высадились здесь из лодки, но волны выше. Подождать, пока успокоится? Я в нерешительности смотрю на воду.
Двигайся, шевелись.
Снимаю футболку и джинсы, засовываю их в пластиковый пакет и кладу в рюкзак к продуктам и бутылке с водой, всему тому, что прихватил из дома.
Ступаю одной ногой в воду и невольно вздрагиваю – как же холодно! Чем быстрее, тем лучше, верно? Я иду дальше, туда, где глубже, и, набрав полные легкие воздуха, ныряю. От холода захватывает дух. Раскидываю руки и плыву, а тело требует закутаться во что-нибудь теплое и согреться. Движения получаются скованные и неловкие. Бухточка остается позади, дно далеко внизу, и море все неспокойнее. Пещера где-то дальше, слева, но выдержать курс трудно – течение относит меня вправо, дальше от берега, в открытое море.
Каждый гребок стоит сил. Перед глазами прыгают круги. Я на мгновение уступаю морю, покоряюсь его воле – пусть несет, куда пожелает. Мысли скачут и разбегаются. Мама… Келли… Шэй… их лица мелькают и уносятся, пропадают…
НЕТ!
Я вздрагиваю и открываю глаза. Это уже не эхо, а крик.
– Так, Келли, так. Двигаем дальше.
Я снова плыву, забирая все круче влево. Течение постепенно слабеет, и море начинает успокаиваться. В тени скал замечаю темное пятно и плыву к нему.
2
КЕЛЛИ
Кай забирается на камень у входа в пещеру, вытягивается и лежит, отдуваясь и не двигаясь. И я чувствую себя так же, словно тоже задыхаюсь, и сердце у меня колотится так же быстро. В какой-то момент он просто остановился, закрыл глаза и отдался течению, которое уносило его в море, все дальше от острова.
В этот раз он точно меня услышал и даже вздрогнул, когда я крикнула, чтобы плыл к берегу. Вот тогда мне и стало по-настоящему страшно, ведь люди слышат меня лишь перед самой смертью. Неужели и он тоже…
Я так сосредоточилась на брате, на его дыхании, что поначалу даже не замечала кое-чего еще. Позади нас, в глубине пещеры… Лодка? Она совсем не похожа на ту, что доставила нас на остров: та была тяжелая, грубая, а эта белая, легкая, обтекаемая. Паруса спущены, но сомнений нет – там, в пещере, парусная лодка.
Вокруг тихо. Есть ли здесь кто-то?
Рядом шевелится Кай. Он еще не отдышался, но уже сел. Его глаза, должно быть, привыкли к темноте, потому что брат осматривается и, увидев лодку, подается вперед.
Вода в пещере почти неподвижная. Кай соскальзывает с камня и в несколько гребков подплывает к лодке, забирается на камень рядом с ней.
– Эй?
Ни звука в ответ.
Брат дрожит сейчас еще сильнее, руки и ноги покрылись гусиной кожей. Он снимает рюкзак, достает пакет с одеждой, с трудом натягивает ее на себя.
– Эй? – снова окликает Кай и вдруг накрывает ладонью нос и рот, как будто почувствовав какую-то вонь.
Я проскальзываю в лодку.
Долго искать не приходится. Трое детей, все с рыжими волосами. Рядом с ними женщина, тоже рыжеволосая. Глаза открыты, но уже ничего не видят; под телами темная, запекшаяся кровь. Все они умерли какое-то время назад.
И тут же… Кто это сидит? Мужчина. Живой. Наверное, высокий, но сейчас скрючился, обхватил колени и тихонько мычит что-то, закрыв глаза и раскачиваясь взад-вперед.
Вы меня слышите? – спрашиваю я. Никакой реакции, даже не моргнул. Значит, либо не обращает на меня внимания, либо не умирает.
Кай поднимается по короткой лесенке, заглядывает в лодку и еще сильнее бледнеет.
3
КАЙ
Я откашливаюсь.
– Привет. Можно подняться?
Ответа нет. Только плещется тихо вода да кричат, кружась над берегом, птицы. Мужчина в лодке как будто не слышит меня и, мыча без слов, раскачивается рядом с останками своей семьи. Я стараюсь не смотреть в ту сторону, но взгляд снова и снова возвращается к ним.
Я видел мертвых разного возраста и пола и сам носил безжизненные тела к костру – сначала в Ньюкасле, потом в Киллине. Я закрывался, старался не обращать внимания, не думать, кем они были, и только делать, что нужно, но они всегда возвращались в самые неподходящие моменты, мелькали в уголках сознания, являлись в ночных снах.
Но здесь другое. Мужчина положил их у своих ног, на палубе, и они уже пролежали так какое-то время. Тела начали разлагаться, в воздухе отвратительная вонь, и я знаю, что все это останется со мной, впечатается в мои чувства и сохранится в уголках памяти, посещать которые я не хочу, но куда, однако, снова и снова заглядываю.
Лодка стала мавзолеем, и мне хочется уйти. Но я не могу оставить незнакомца. Находясь здесь какое-то время рядом с мертвецами, он не заболел, а значит, как и у меня, у него иммунитет. Брошу его, и он наверняка умрет от голода и жажды, один, в компании своих призраков.
Я забираюсь в лодку и, обойдя мертвецов, подхожу к нему. Худые плечи, темные волосы. Голова опущена.
– Как вас зовут?
Он не смотрит на меня, не отвечает, но как будто замирает на мгновение.
– Я Кай.
Поворачивает чуть-чуть голову. Бросает взгляд и тут же отворачивается.
Пробираюсь ближе, сажусь так, чтобы он оказался между мной и поручнями.
– Ваша семья? Сочувствую.
Не отвечает. Продолжает мычать, но чуть громче, как будто хочет заглушить меня.
– Пить хотите? – Я достаю из рюкзака бутылку с водой, протягиваю, трогаю его за плечо. Он вздрагивает и смотрит на меня. – Держите. – Подношу бутылку ему ко рту, наклоняю, и вода проливается на губы. Он облизывает губы, отклоняет голову назад, но я не сдаюсь и бутылку не убираю. Он невольно делает глоток, кашляет, отворачивается и шепчет:
– Нет, не надо. Я жду, когда умру. Это не поможет.
– Вы ведь не больны, да? – Он едва заметно кивает. – У вас, наверное, иммунитет. Как у меня.
Не отвечает. Снова обхватывает колени, раскачивается…
Я прислоняюсь к поручням. Помочь ему нельзя, как нельзя даже представить, насколько ему тяжело. А потом во мне словно вскипает кровь, мышцы напрягаются, вырываясь из тела, красная пелена ярости застилает глаза. Что они сделали с этой семьей, с Келли, с тысячами людей, тела которых я носил к кострам? А что там сейчас, в Шотландии, в Англии? Наверное, еще хуже.
И кто-то же устроил это все. Виновата не природа, не очередная мутация гриппа, не новый вирус, принесенный москитом или обезьяной из леса. Кто-то сделал так, чтобы это случилось.
С моих губ срывается проклятие.
Незнакомец поворачивается и смотрит на меня. Он больше не мычит.
А я не могу остановиться, я ругаюсь и бью, бью, бью рукой по палубе.
– Так не должно было случиться. С вашей семьей. С вами. Со мной. Со всем миром! Это несправедливо!
– Это я виноват, – говорит он. – Салли уже давно хотела уехать. – Голос хриплый, и я снова протягиваю ему бутылку. На этот раз он не отказывается, пьет, потом возвращает мне. – Я не соглашался, думал, все как-нибудь уладится, найдут лекарство, и все будет в порядке. А потом, когда она все же уговорила меня, было поздно. Дети заболели, когда мы не прошли еще и полпути.
– И что вы собираетесь с этим делать?
– Что собираюсь с этим делать? Вы о чем?
– Послушайте меня.
Он качает головой, снова обхватывает колени, начинает раскачиваться и мычать.
Но я все равно рассказываю: о Шэй, кто она такая и как выжила, и почему мы приплыли на Шетленды. О болезни, которая началась здесь, в подземной лаборатории. Как Шэй, узнав, что она носитель, ушла на базу ВВС и там сдалась. Что нам нужно теперь убраться с острова, вернуться в Шотландию и постараться привлечь виновных к ответу.
Пока я говорю, он на меня не смотрит и вообще как будто притворяется, что ни меня здесь нет, ни его здесь нет, и вообще ничего нет.
Заканчиваю. Мы оба молчим. Долго.
Потом он перестает раскачиваться и, не поднимая головы, говорит что-то себе в колени, глухо и неразборчиво.
– Что?
Он поворачивается ко мне – бледный, как и раньше, но в тусклых глазах заметна искра – может быть, злости.
– Бобби. Меня зовут Бобби. – Он протягивает руку, и я крепко ее пожимаю.
Бобби наклоняется ко мне и плачет.
4
КЕЛЛИ
Вместе они переносят мертвых в маленькую спасательную шлюпку. Кай старается помочь, Бобби упирается, твердит, что сделает все сам, суетится: младшего, мальчика, кладет на мать, девочек по обе стороны от нее, приносит их любимые игрушки. Потом заботливо, дрожащими руками накрывает их одеялом, которое смачивает бензином. Глаза у Бобби сухие, как будто пролитые недавно слезы были последними, но у Кая они катятся по щекам, и держится он из последних сил.
Ближе к сумеркам Бобби заводит мотор, и лодка выходит из пещеры и идет в море со спасательной шлюпкой на буксире. Поднялся ветер, волны разыгрались. Отойдя достаточно далеко от берега, Бобби подтягивает спасательную шлюпку. Теперь ему требуется помощь, потому что сделать все своими руками ему не хватает духу.
Кай чиркает спичкой, поджигает самодельный факел, поднимает его над головой и бросает в шлюпку. Убедившись, что пламя занялось, они снимают шлюпку с буксира и отталкивают се веслом.
Огонь взмывает в небо.
Потом они ставят парус: Бобби знает, что нужно делать, и отдает команды, а у Кая есть силы, и он в состоянии эти команды выполнить. Ветер крепкий и ровный, в ясном небе сияют звезды, и мы плывем сквозь ночь и следующий день – в Шотландию.
5
КАЙ
Гавань Сент-Эндрюса выглядит пустынной. Лодка Бобби мягко упирается носом в пирс. Я пробираюсь вдоль борта, разматываю веревки и набрасываю их на сваи.
Мы заранее продумали, что скажем береговой охране или кому-то еще, но власти, похоже, обращают внимание только на тех, кто пытается выйти в море. Кроме местных здесь никого.
Теперь, когда мы пришвартовались, Бобби не спешит сходить на берег. Он спускается в каюту, и через некоторое время я следую за ним. Он ходит туда-сюда, берет какие-то вещи, потом кладет их на место. Услышав шаги, поворачивается, видит меня и говорит:
– Надо было и ее сжечь.
– Тогда бы и нас здесь не было.
Бобби судорожно вздыхает.
– Не было бы. А теперь мне надо что-то делать. – Он выдвигает ящик, достает ключи и кивает в сторону лестницы: – Идем.
Бобби сходит с лодки, и мы шагаем по пирсу. Он не оборачивается. Если не считать криков чаек, здесь полная тишина. Людей не видно. За причальной эстакадой расположена автостоянка.
– Сюда. – Бобби указывает на полноприводный внедорожник и нажимает на брелок. Машина отзывается, мигает и гудит. Мы садимся, Бобби заводит мотор и качает головой.
– Как-то даже странно, что она так здесь и осталась. Что можно вот так запросто сесть и завести брошенную машину.
– Сколько она простояла?
– Я уже потерял счет дням, но не очень долго. Хотя прошла целая жизнь… четыре жизни. За минуту.
Я ничего не говорю – сказать-то, в общем, нечего.
Едем по пустынной дороге. Других машин нет, но брошенные встречаются, и нам приходится их объезжать. Светофоры не работают – может, нет электричества? Повсюду, куда ни глянь, темно и тихо.
На перекрестке Бобби начинает поворачивать влево, но останавливается в нерешительности и после недолгой паузы сдает чуточку назад и поворачивает вправо.
– Планы меняются. Поедем в паб.
– В паб?
– Сегодня поминки. Да уже и завтра скоро.
Останавливаемся перед большим старым кантри-пабом. Холодным и темным. Солнце почти село. Мы выходим из машины, подходим к двери – замок. Я заглядываю в окно, но в сумрачных тенях ничего не видно.
Бобби подбирает с земли кирпич – обычно такими подпирают дверь в солнечный день, – пожимает плечами и стучит в дверь.
– Без стука ведь не принято, – говорит он и разбивает кирпичом окно.
Мы вынимаем из рамы осколки стекла и забираемся внутрь. Снаружи уже почти темно, внутри еще темнее, и мы стоим, ждем, пока глаза привыкают к сумраку.
– У них здесь свечи, их ставили к обеду. – Вытянув руки, Бобби проходит от двери к столам, и мы собираем несколько штук. В ящике за столом он находит спички, чиркает, и тоненькое пламя трепещет над дрожащими руками. Я подношу свечу, и огонек перескакивает на фитилек.
– Садись. – Я толкаю Бобби к барному стулу, а сам иду за стойку. – Что будешь?
Свою историю Бобби рассказывает за пинтой горького. Голос твердый, и руки уже не дрожат, когда он зажигает четыре свечи. Одну – за Салли, которая, когда он встретил ее в этом самом баре дюжину лет назад, изменила всю его жизнь. Одну – за их первую дочь, Эрин, мечтательницу и фантазерку, так похожую на мать. Одну – за Мэдди, неисправимую непоседу и шалунью. И одну – за Джексона, еще маленького, которого они только-только начали узнавать.
Я слушаю и не понимаю, как он может. Как может сидеть и говорить, а не кричать, не бушевать от ярости. Мне так хочется встряхнуть его, заставить найти тот гнев, который поможет ему идти дальше.
Как мой гнев помогает мне.
