Текст книги "Колония лжи"
Автор книги: Тери Терри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
ЧАСТЬ 5
ШЭЙ
ПРИНЯТИЕ
Продуманность, осторожность, здравомыслие – вот путь к пленению души, но у неизмененных ум и сердце в согласии бывают редко.
Ксандер. Манифест Мультиверсума
1
Шэй…
Шэй…
Шэй…
Мое имя произносят снова и снова; оно держит меня, словно растягивающийся галстук, не позволяя уйти, словно лассо, наброшенное на взбрыкивающую лошадь, которая хочет только свободы.
Шэй…
Я пытаюсь освободиться от своего имени, но оно ухватило крепко – или же это я вцепилась в него? Почему я не отпускаю?
Потом я вижу маму. Это всего лишь сон – или нет?
Они могут помочь тебе, если ты позволишь им сделать это.
Но я хочу остаться с тобой.
Не сейчас, милая, говорит она и целует меня. Не сейчас.
Шэй…
Шэй…
Шэй…
Уже несколько голосов произносят мое имя хором, внутри и вокруг меня, удерживая меня в этом мире. Они хотят войти, но вдруг с ними вернется жар, жгучая боль? Мне страшно.
Страшно? Тебе? Быть такого не может! Это Спайк. Алекс, должно быть, спас его, и я рада.
Не только Алекс – я и сам не хочу остаться здесь без тебя, и я не позволю тебе уйти. Но я не справлюсь один. Позволь нам помочь.
Если я не позволю им помочь мне, огонь победит. Стану ли я тогда такой, как Келли – навсегда? И тут мне становится еще страшнее.
Поэтому, одного за другим, я впускаю их в мое сознание. Спайка, Елену, Беатрис. Даже Алекса. Они держат меня изнутри, закрывают меня от боли – каждый из них принимает часть ее на себя, и постепенно – кровеносный сосуд здесь, слой ткани там – я исцеляюсь. Кожа, подкожные ткани и легкие сращиваются и восстанавливаются до тех пор, пока я не начинаю дышать сама.
И тогда я засыпаю.
2
Темнота, в которой не было снов, сменяется расколотыми образами и светом. Движение и боль снова ускользают во мрак. Постепенно возвращается свет.
Сначала сны. Ночные кошмары, в которых я бегу и бегу, там огонь и ненависть, и я не могу убежать.
Мама тоже снится мне, и иногда она здесь, со мной, поглаживает меня по волосам и поет. Но иногда она на костре, и тогда огонь преследует и искушает и меня тоже – красивые пляшущие язычки пламени, дающие обещание забрать меня к ней.
Потом приходит Келли, темная, холодная, успокаивающая.
Раньше я не могла представить, через что она прошла, когда ее лечили огнем, – теперь начинаю понимать. Стану ли я такой же, как она, если они меня не спасут? Прости, что оставила тебя, Келли.
И я кричу, зову Кая, но он не отвечает. Теперь он не приходит ко мне даже в снах.
Но здесь тепло – какой-то новый друг сворачивается рядом, прижимается ко мне и не уходит.
Да и Спайк, конечно же, здесь. И Беатрис с Еленой. Даже оставаясь без сознания, я ощущаю их присутствие, их заботу.
Теперь у меня есть новая семья, и они знают меня лучше, чем кто-либо другой, знают меня снаружи и изнутри.
3
Под ресницы пробиваются полоски света – фрагменты комнаты, окна.
Рядом со мной есть кто-то или что-то; я это чувствую. Слегка поворачиваю голову и открываю глаза шире. Пушистая лапа легонько бьет меня по носу, и самый красивый кот, которого я когда-либо видела – серебристо-серая шерсть, цепкие зеленые глаза, – урчит и лениво мурлычет.
Так вот что за теплый друг лежал рядом, пока я спала. Словно в ответ на мою мысль мурлыканье прерывается коротким «мяу».
– Ну, привет, красавица! – Я смотрю дальше, за кота, и там, на стуле, с книгой в руках, сидит Спайк.
Она проснулась, громко объявляет он, и вскоре раздаются шаги, дверь открывается – Беатрис вбегает и бросается ко мне. Потревоженный кот вяло ворчит в знак протеста и уходит от меня на другую стороны кровати.
– Ты это, полегче, – говорит Спайк девочке, но все в порядке, руки слушаются меня, и я слегка приобнимаю ее.
– Где мы? – спрашиваю я. Формировать слова в этом горле и произносить их этим ртом – так необычно. Я сглатываю.
В дверях появляются Алекс с Еленой.
– В моем загородном доме, – говорит Алекс. – В Нортумберленде.
Чуть повозившись, я сажусь. Голова плывет. Я смотрю на руки: они идеальны. Я касаюсь ими головы в том месте, куда ударил огненный шар. Меня колотит, и взгляд мечется по сторонам. Я засовываю колени под одеяло и обхватываю их руками.
– Ты помнишь, Шэй? – мягко спрашивает Елена.
– Толпу и огонь. – Меня передергивает. – Помню, как он охватил меня. А потом все вы разделили со мной боль и исцелили меня, так ведь?
– Ты была не в состоянии сделать это сама, – говорит Алекс. – Я вообще думал, что ты уже не выкарабкаешься. Но Беатрис откуда-то знала, что нам следует делать, и показала, как именно. А Спайк пробился к тебе и убедил позволить нам попытаться.
Я снова с удивлением смотрю на свои руки, сглатываю и дышу, и все теперь такое, каким и должно быть, но новые клетки заменили отмершие, и большая часть меня ощущает себя как не вполне удобный костюм, который сядет лучше, если его немного поносить.
– Я побывала в огне. Я вдыхала огонь в легкие – и вы излечили меня? Не могу поверить.
Или это все еще сон?
Спайк подходит к кровати с другой стороны и берет меня за руку – жест, по ощущениям, кажется мне вполне естественным. Эта рука уже испытывала такое раньше – он сидел здесь, на этом самом месте, держал мою руку в ее новой коже, пока я спала.
– Тебе это не снится. Круто, да? – говорит Спайк.
– Как мы убежали?
Алекс проходит в комнату, берет стул у окна, придвигает его поближе ко мне и садится.
– Я и так уже планировал вытащить всех вас оттуда и привести сюда, но охотники на ведьм обнаружили нас раньше. Этот отряд охотников на выживших – «Стражи», как они себя называют, – они каким-то образом узнали, где вы содержитесь, и напали на центр.
Я обвожу взглядом всех в этой комнате – их так немного!
– Только мы и остались?
– Да. Мы единственные, кто выбрался.
Боль хватает меня за горло. Эми… мы оставили ее умирать в постели, как и всех остальных, тех, кто не отозвался на зов Алекса. Неужели они теперь такие, как Келли, – и не живые, и не мертвые? Если и так, то не похоже, чтобы они последовали сюда за нами. На глаза накатываются слезы; я все еще не могу понять, почему это случилось.
– Но почему они напали на нас? Не понимаю. Запертые там, мы не представляли для них никакой опасности, так зачем было нас искать? Они ведь сильно рисковали, разве нет?
Алекс пожимает плечами.
– Скорее всего они искали вас из-за страха и предубеждений, а не только из-за угрозы эпидемии. Их пугало, что мы не такие, пугало, что мы можем делать и видеть то, чего не могут они. И слухов о том, что мы можем, становилось все больше и больше, что не могло их не тревожить, в том числе и самых абсурдных и невероятных слухов – они искренне верят, что мы демоны и ведьмы. И вообще уже не люди.
– Но как они нас нашли? Тот объект был секретным, даже нам не говорили, где он находится.
– Не знаю, – отвечает он. – Полагаю, кто-то из работавших там мог проболтаться, случайно или намеренно.
– А здесь они нас найдут?
– Нет. Никто не знает о том, что мы здесь, – говорит Алекс. – Они полагают, что мы погибли вместе с другими во время нападения, и мы удостоверились, что за нами никто сюда не последовал. Даже если они узнают, что мы выбрались, и как-то выяснят, куда направились, едва ли они придут сюда – с учетом последних событий дом находится теперь в глубине карантинной зоны.
– Почему? Как это произошло? Что случилось?
Алекс бросает взгляд на Елену; они о чем-то переговариваются между собой, но я хочу знать, и хочу знать сейчас же.
– Скажите мне, что я пропустила, – настойчиво повторяю я.
– Мне сказали, что после всего пережитого тобой я не должен сообщать тебе плохие новости, но если я не объясню сейчас, ты начнешь беспокоиться. Границы зон были прорваны: сначала – в Глазго, а теперь эпидемия разразилась еще и в Лондоне.
Я резко втягиваю в себя воздух и качаю головой – не хочу, не могу принимать его слова, но чувствую, что он говорит правду. Несмотря на опустошения от эпидемии, которые я уже видела в Шотландии, пока от нее был свободен Лондон, надежда на то, что с эпидемией удастся справиться, еще оставалась, и вот теперь эта надежда начала ускользать. Если эпидемией окажется охвачена вся страна, останутся лишь те, кто обладает иммунитетом, и выжившие – такие, как и мы.
И Алекс.
– Вы же ведь тоже выживший, то есть один из нас, так? – говорю я.
– Извини, что не сказал вам об этом, но я не мог рисковать. Если бы об этом прознали, я оказался бы запертым вместе со всеми вами, и тогда надеяться нам было бы не на что.
– То есть об этом там вообще никто не знал?
– Никто. Ни в правительстве, ни в руководстве центра никто не имел об этом ни малейшего представления.
– Но как вам удавалось хранить это в тайне прямо у них под носом?
– Лучший способ спрятать что-то – держать это на самом видном месте.
Он усмехается, и остальные, похоже, согласны с ним, но я все еще не могу понять, как ему это удалось: всех остальных они идентифицировали без труда, разве нет?
– Вот и хорошо, – говорит с улыбкой Елена. – Иначе никого из нас здесь бы сейчас не было.
– К счастью, я был один, когда болел, – говорит Алекс, – поэтому никто и не знал, что я – выживший. В первые дни эпидемии в Эдинбурге царил настоящий хаос, и сканирование тогда еще не проводили. А когда начали, у меня уже был знак иммунитета.
Он поднимает руку, демонстрируя вытатуированную на обратной стороне ладони «I». Я такую уже видела.
– Но почему вы собирались помочь нам выбраться оттуда до нападения? Мы – переносчики. Нас следовало бы держать взаперти.
– Этот дом находится внутри карантинной зоны, и здесь уже никого не осталось: мы и сами тут в безопасности, и для других не представляем угрозы. Но правительство ошибается, полагая, что выживших можно изучать как образцы. Они думают, что мы представляем проблему; что если они смогут понять, как деконтаминировать нас, то эпидемия закончится. Но мы им нужны. Мы не проблема, мы эволюция. С нашими способностями и интеллектуальной мощью, мы представляем собой лучшую надежду человечества на то, что со стоящими перед ним проблемами – в том числе и с эпидемией – удастся справиться. Вместе мы можем это сделать; можем показать им.
Алекс говорит страстно, убедительно; заметно, что он во все это верит. И все равно у меня возникает тревожное ощущение, что он недоговаривает, умалчивает о чем-то, касающемся того, как он стал выжившим. Но что это может быть, я не знаю.
Остальные верят ему, я вижу это в их аурах, верят, что прóклятые могут стать спасителями. Что они могут всё изменить.
Может ли так быть на самом деле? Мне хочется в это верить.
Я скрываю свои мысли. Кто такой Алекс на самом деле? Его глаза встречаются с моими, и мне становится не по себе – чувство такое, что он знает, о чем я думаю, несмотря на все мои ментальные барьеры. Есть в нем что-то, и дело не только в том, какой он высокий, не только в том, как он держится. Он умеет притягивать к себе людей – когда говорит, его хочется слушать. Но он также умеет хранить секреты, и он тот, с кем рассталась моя мать. Она не просто порвала с ним, она сбежала от него, не сообщив, что беременна мною, его дочерью. Она не верила ему, как не верил ему и Кай – а это два человека, чьи мнения для меня значат больше любых других.
И все же Алекс рискнул жизнью и вернулся за Спайком, когда я не захотела уходить без него; ему как-то удалось вытащить оттуда нас обоих, когда меня ранило. Я обвожу комнату взглядом, смотрю еще и на Беатрис с Еленой: он спас всех нас.
А мы не знали о нем самого главного, мы так и не разглядели его, не поняли, что он один из нас. Может, Кай и мама тоже ошибались насчет него?
Я лежу в постели, уставившись в потолок. Я убедила всех, что нуждаюсь в отдыхе, хотя физически, похоже, я сейчас более или менее в норме. Мне просто нужно было… даже не знаю… все обдумать и побыть в одиночестве.
Ну, если, конечно, не считать Чемберлена, который все еще урчит, закрыв глаза и растянувшись наполовину на мне, наполовину – на кровати. Он был котом домработницы Алекса, как мне сказали, и решил, что я его новая хозяйка, когда мы явились сюда несколькими днями ранее. Судя по всему, его тип хозяина – тот, кто валяется целый день в постели. Я запускаю руку в его мягкую шерсть, а мысли скачут и скачут.
Так много всего случилось – и до, и после того, как меня ранило, – так много всего я пропустила, скрываясь в стране грез, пока болела и выздоравливала.
Преследователи, огонь… моя транспортировка, когда я была не в состоянии сама решить, стоит ли перебираться сюда. И самое главное: можно ли доверять Алексу?
Но как ни прокручиваю я все это в голове, прямо сейчас ответа на этот вопрос дать не могу. Я не могу не принимать в расчет действия Алекса, основываясь на мнении мамы и Кая, которые знали его до меня. Теперь он выживший, как и мы; он изменился, как и все мы, но как именно изменился, я все еще не могу понять. И он спас нас. Если бы не он, мы все бы были мертвы. Я не стану верить ему слепо и не доверять ему тоже не стану. Мое мнение о нем будет основываться на его словах и поступках, на том, как они отражаются на его ауре и какого я о них мнения. Это лучшее, что я могу сделать. Но я не скажу ему или кому-либо еще, что он мой отец, по крайней мере, пока не скажу. Мама не хотела, чтобы он это знал; этого для меня вполне достаточно. Пока что я буду уважать ее желание.
4
– Нет, серьезно, ты не мог бы сделать что-нибудь с моими волосами?
Я смотрю в зеркало и пытаюсь подровнять то, что осталось, с помощью ножниц.
– Неблагодарная, – говорит Спайк. – И – нет, не мог бы. Твои волосы отмерли, к жизни их не вернуть. Ты, конечно, можешь попробовать их отрастить, но, думаю, образ подгоревшей пикси тебе очень даже к лицу.
Я делаю выпад в сторону Спайка, но он без труда отстраняется. Возможно, я еще не совсем я.
– В следующий раз достану, – говорю я, грозя ему пальцем.
– Попробуй.
– Ты действительно веришь, что мы можем придумать, как остановить эпидемию и все такое прочее?
– Надеюсь, что сможем. Алекс пытается установить связь с каким-то удаленным компьютером, где у него хранилась вся информация, которая есть у правительства о масштабах эпидемии, и все то, что они узнали от нас на секретном объекте, с которого мы сбежали. Елена уже начала просматривать имеющиеся в нашем распоряжении статистические данные и прочую информацию о распространении заболевания, а также материалы, которые сама смогла найти в интернете.
– У меня никак в голове не укладывается, что Алекс все это время был выжившим. И дело не только в том, что об этом не знали мы, но и в том, что об этом не знало и правительство!
– Да, чудно как-то, а?
– Ужин готов! – кричит Елена, и мы направляемся к лестнице, Чемберлену почти удается схватить меня, обмотавшись вокруг ноги. Теперь, когда я по-настоящему пришла в себя, мне даже немного стыдно. Они все были в моей голове, пока пытались меня исцелить. Я чувствую себя так, словно танцевала голой и распевала песни по телевизору, а весь мир смотрел на меня и потешался.
Вот такое шоу я бы не хотел пропустить, мысленно говорит Спайк и на этот раз не успевает отскочить достаточно быстро. Я бью его по руке.
Интересно, что еще я не спрятала сегодня или, если на то пошло, тогда, когда вы копались у меня в мозгу.
– Ай! – говорит он, потирая руку и мысленно добавляет: Не волнуйся, я находился там постоянно. Все были так заняты спасением твоей жизни, что не удосужились даже покопаться в твоих воспоминаниях.
Извини, покаянно говорю я.
Да ладно, я бы на твоем месте тоже переживал. Особенно, если бы сделал то, что сделала ты в седьмом году.
Спайк скатывается по лестнице, еще не успев закончить, а я начинаю паниковать: что такого случилось в седьмом году? Он смеется, а вслед за ним и я.
Вот же кретин. С ним я улыбаюсь, он смешит меня даже тогда, когда кажется, что я уже никогда не смогу рассмеяться.
Спайк напоминает, что смеяться это то же, что и дышать.
Он ждет внизу, глядя, как я спускаюсь, и протягивает мне руку.
– Ударь или пожми – выбор за тобой!
5
Люди, которых я знаю так хорошо и в то же время совсем не знаю… Сидим за столом, попиваем вино и едим пасту, которую Елена приготовила вместе с Беатрис.
– Салат делала я, – робко говорит Беатрис. – Вкусный?
– Очень вкусный, – заверяю ее я, радуясь в душе тому, что она говорит больше, чем прежде.
Алекс восседает во главе стола; Елена суетится. Награждает его теплыми взглядами и тянется за всем, чего он пожелает, порой даже опережая его желания. Теперь я вижу то, чего не замечала раньше, хотя и не понимаю, как могла упустить это, когда все было в ее ауре: она влюбилась в Алекса.
Похоже, они примерно одного возраста – лет шестидесяти или около того. Нравится ли она ему? Он часто произносит ее имя, растягивая гласные: Елена. Впечатление такое, что звучание ему по вкусу. Говорит, что его первую любовь звали Лена, и имя Елены напоминает о ней.
По какой-то причине, когда я представляю их вместе, как пару, у меня что-то не сходится. Может быть, потому что при этом я невольно думаю о фотографии, на которой он танцует с мамой. Думаю о том, как он держит ее, как смотрит в мамины глаза. Где-то неподалеку, рядом. Тревога грозит снова охватить меня, но тут, словно понимая это, Спайк отпускает неловкую шуточку про гриб. Такой Спайк парень – с ним весело.
И вот так мы втроем – клоун Спайк, серьезная Беатрис и я – даже не хочу думать, какую роль исполняю сама – составляем вторую половинку этой неблагополучной семейки.
Заканчиваем трапезничать, и мой единственный стакан вина растекается с кровотоком, согревая меня изнутри и подталкивая высказать вслух кое-что из того, о чем только думалось.
– Мы тут не под наблюдением, следить за языком, как бы не сболтнуть лишнего – а на базе ВВС такое случалось, – не надо, и, честное слово, мне действительно хочется узнать обо всех побольше.
– Это как? – спрашивает Беатрис. – Типа кто был моим лучшим другом, какие предметы мне нравились в школе, какой у меня любимый цвет?
– Да, все это. – Я улыбаюсь ей. – Но также и то, что мы, выжившие, можем делать? Я знаю, что мы можем, например, разговаривать телепатически, хотя и не думаю, что все, кто находился на объекте – а нас было там двадцать три человека, – умели делать это хорошо.
– Ты про разговоры в голове? – спрашивает Беатрис, и я киваю.
– Некоторые несли такой вздор. Мне приходилось чуть ли не кричать, чтобы меня услышали, когда мы показывали всем, как делать так, чтобы наркотики быстрее выводились.
– Полагаю, мы умеем еще много такого, чего раньше не делали, – говорит Алекс. – И если поделимся тем, что каждый обнаружил у себя, то получим что-нибудь друг от друга. А это поможет всем нам.
– Что я действительно хочу знать, так это как мы вообще все делаем, – вздыхаю я. – Они же проводили сканирование мозга и всякие тесты на том объекте, так? Удалось ли что-нибудь выяснить?
– Я могу показать вам данные, – отвечает Алекс. – Иногда получались весьма странные, не поддающиеся объяснению паттерны, но ничего особенного они там не выяснили. Я вообще не уверен, что, используя прежние методы, они вообще могли что-то открыть. Им бы следовало вовлечь в процесс вас, но они не захотели.
– Так что же мы все можем? – спрашивает Спайк.
– Есть внутренняя сторона, – отвечаю я. – Вроде самолечения и ускорения метаболизма наркотиков с целью минимизации их воздействия. И есть внешняя сторона: мысленный контакт, возможность выбора – что проецировать в чужое сознание, а что оставлять при себе.
Когда помнишь, говорит Спайк мне одной. Я проецирую образ кремового торта, растекшегося по его лицу. Он усмехается.
– И внушение мысли другим, не из числа выживших, – говорит Алекс.
– Нам нужно какое-то короткое слово для обозначения невыживших, – говорит Елена.
– Типа чего? – спрашиваю я.
– Давайте назовем их маглами[6]6
Магл (англ. muggle) – термин из серии романов о Гарри Поттере, обозначающий неволшебника, родившегося в немагической семье.
[Закрыть], – предлагает Беатрис, и Спайк смеется.
– Почему бы и нет? – говорит Алекс. – В общем, внушение чего-то маглам, закладывание в их головы определенных мыслей, чтобы они делали то, чего от них хотим мы.
– Хорошо бы еще уметь определять, лжет магл или же говорит правду, и что он чувствует, – добавляю я.
– Я чуть-чуть это умею, но не уверена, что всегда получается, – признается Елена.
– Нужно смотреть на цвета, – замечает Беатрис.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Елена.
– Цвета вокруг людей.
– Она имеет в виду их ауры: в них есть что-то от цвета, что-то от звука, – говорю я. – Все люди разные, а это что-то вроде их собственного, уникального голоса. Это их Vox.
– Точно! – говорит Алекс, но Спайк и Елена все еще смотрят на меня; они не понимают, о чем я говорю. Зато Беатрис понимает, и Алекс тоже. Более того, когда я сказала, что у каждого есть свой собственный голос, зрачки у него расширились.
Я объясняю, как видеть ауру. Спайк схватывает на лету; Елена понимает только тогда, когда я устраиваю ей мысленную демонстрацию.
– Ауру можно использовать и для исцеления. Елена, у тебя ведь болит голова?
– Да, слишком долго сидела за компьютером в неподходящих очках. Откуда ты знаешь?
– Это в твоей ауре; вот тут есть какая-то тень. – Я провожу рукой за ее головой и шеей. – Если позволишь, я смогу помочь.
– Давай, – заметно нервничая, говорит она.
– Эй, расслабься; это не идет ни в какое сравнение с тем, что вы все сделали со мной после пожара. – Я держу руки позади нее, посылая пульсовые волны легкой энергии в ее ауру, в тень, пока она не уходит.
Елена улыбается.
– Блестяще. Мы могли бы тебя нанять.
– У меня вопрос, – говорит Спайк. – А ты могла бы сделать это, если бы она сказала «нет», воспротивилась?
– Не знаю.
– Ударь меня еще раз по руке, – говорит Спайк. Я закатываю глаза и подчиняюсь.
– Зачем же так сильно! А теперь попытайся сделать так, чтобы мне стало легче, но без моего сотрудничества.
На его руке действительно уже синяк, там – тоже тень. Извини, не хотела сделать тебе больно; просто не рассчитала собственную силу.
Разумеется.
Я пытаюсь различными способами повлиять на ауру Спайка; сначала – нежно, как я делала это с Еленой. Затем – прикладывая все больше и больше усилий, но в конечном счете сдаюсь, так как опасаюсь, что, надавив слишком сильно, могу причинить боль, если сломлю сопротивление.
Качаю головой.
– Нет, не получается. Позволишь теперь мне попробовать без блокировки с твоей стороны?
– Валяй.
На сей раз сопротивления нет: легкая подстройка успокаивает его ауру, боль в руке уходит.
– Прекрасная работа, – хвалит Спайк.
– Конечно, это не все, что вы можете делать с аурами, – замечает Алекс. – Вы можете использовать их против других.
Он смотрит на меня.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Елена.
– Для самозащиты, – негромко отвечаю я.
– Или нападения, – добавляет Алекс.
– Как? – интересуется Спайк, но я не хочу рассказывать, что сделала.
– Может быть, им нужно узнать, – говорит Алекс, когда я не отвечаю. – Чтобы спасти себя или друг друга.
Я понимаю, что он прав, но все же…
– Покажи им, – настаивает Алекс.
Я соединяю их с моей памятью: пятеро мужчин бегут на нас с огнеметами, Алекс у меня за спиной отчаянно рвет провода, пытаясь открыть дверь. Я врываюсь в ауры первых двух-трех, с силой бью в цвета вокруг сердец, и они тут же падают на землю. Сердца останавливаются. Нападавшие мертвы. Я смотрю вниз, на пол – не хочу встречаться с их взглядами, видеть их ауры, боюсь почувствовать их отношение к увиденному.
– Ты сделала то, что должна была сделать, – говорит Спайк.
– Да, – соглашается с ним Беатрис.
Я поднимаю на нее глаза. Она шокирована, они все шокированы, но никто не произносит слово «убийца», звучавшее у меня в голове всю ту ночь.
– Покажи еще раз, – просит Елена, и в ее голосе слышится сталь. – Если кто-нибудь придет сюда с огнеметом, я хочу быть уверена, что сделаю все правильно.
И какое-то время я учу их убивать.
