Текст книги "Колония лжи"
Автор книги: Тери Терри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
9
Когда мы снова собираемся вместе, я едва ли не разрываюсь от желания высказаться.
– Можно мне первой?
Алекс кивает.
– Я думала о том, что происходит с людьми, когда они заболевают. Материя и антиматерия сосуществовать не могут, так что когда человек инфицируется антиматерией, она распространяется по всему организму. При встрече частицы антиматерии с частицей материи они взрываются и взаимоуничтожаются. Так продолжается до тех пор, пока от антиматерии не остается ничего. Но человек к тому времени умирает.
Таким образом, непонятными остаются два пункта. Если по смерти человека антиматерия уничтожается, то с чего вообще возникает эпидемия? Логично предположить, что она должна прекратиться, когда антиматерия расходуется полностью и заканчивается. И второй пункт: как выжившие, вроде нас, проходят это состояние? Почему мы не умираем?
Рассмотрим сначала вопрос о выживании.
Например, мы ввели дозу антиматерии… Спайку.
Он заболевает в тяжелой форме, испытывает сильнейшую боль. Однако вместо того, чтобы умереть, как большинство людей, он начинает выздоравливать. И не просто выздоравливать. У него резко и кардинально улучшается функция мозга и появляются способности, которых не было раньше. В результате инфекция не убивает его, но меняет.
Но как?
Потом я подумала о еще одной загадке, связанной с антиматерией. Согласно теории «большого взрыва», количество образовавшейся материи равнялось количеству образовавшейся антиматерии. При таком положении материя и антиматерия должны были бы уничтожить друг друга до полного исчезновения. Этого не случилось, и мы каким-то образом оказались во вселенной, основанной на материи. Почему? Есть ли какая-то причина, почему и тогда, и сейчас материя предпочтительнее антиматерии.
– Ты уподобляешь инфицированное антиматерией человеческое тело эволюционным процессам вселенского масштаба? – говорит Алекс. – Интересно.
Я пожимаю плечами.
– В случае с эпидемией мы говорим о физической сущности – антиматерии. Почему бы не вернуться к большому взрыву, тому моменту, когда материя и антиматерия перемешались?
Но давайте рассмотрим первый вопрос: откуда вообще взялась эпидемия? Она должна быть самоограничивающейся. После взрыва материи и антиматерии последней не осталось, так?
Но вы сканируете выжившего на антиматерию и – бинго! Есть. Вот только найти и локализовать ее невозможно. Она вроде бы и есть, но невидима.
Не поэтому ли мы заразны? Но если антиматерия присутствует внутри нас, то почему она не взрывается при столкновении с материей? Почему больные не-выжившие распространяют болезнь так, словно где-то есть неисчерпаемые запасы антиматерии, которая не взрывается до полного исчезновения? Эпидемия должна быть самоограничивающейся. Почему этого не происходит? Почему она не останавливается?
Я сажусь.
– А ответ ты нам не скажешь? – лукаво подмигивает Спайк.
– У меня его нет.
– Итак, если коротко, есть антиматерия, которая должна убивать, но не убивает, и которая присутствует, но при этом невидима, – подытоживает Спайк.
– Да, – отвечаю я. – И смысла во всем этом примерно столько же, сколько и в существовании вселенной, которая должна была взорваться еще до того, как началась.
– Ну не занятно ли? – Алекс похож на ребенка в кондитерской, который никак не может выбрать лучшее лакомство. – Вот потому-то умники-врачи и ученые решили, что выжившие должны быть заразными: разве внутри них не находится то, от чего люди заболевают? Кроме того, были и отдельные, не связанные между собой свидетельства: маршруты передвижения некоторых выживших, совпадавшие с распространением болезни. Но что, если они ошибаются и связь здесь не столь очевидна?
– Некоторых выживших? И скольких же они проследили? – спрашивает Елена.
– Мне известно только об одном. – Алекс бросает взгляд в мою сторону; всю информацию обо мне он получил, должно быть, из файлов ВВС. Но их могло быть и больше. – Он пожимает плечами.
– Что? Вы шутите, – говорит Елена. – Нас заключили под стражу на основании таких вот доказательств? Сканирование показывает антиматерию, по следу одного выжившего идет болезнь – и это все?
– Ну, связь не настолько жесткая.
– Мы можем сделать с этим что-то, – говорит Елена. – Прямо сейчас. Нас здесь пятеро выживших. Пусть каждый скажет мне, где он был, когда заболел, и где находился потом, от пункта заражения до… э… базы ВВС – по дням, по часам, с указанием времени смены местонахождения. А потом сравним эту информацию с временной картой распространения заболевания в тех же самых районах.
– В файлах центра вполне достаточно информации о других, – говорит Алекс. – Можете проверить их и воспользоваться приведенными там данными.
– Хорошо. Нас там было двадцать три… – Елена смотрит на Алекса, – двадцать четыре выживших.
Подаем информацию Елене на стол. Некоторые затягивают, пытаясь вспомнить что-то, но у меня с этим проблем нет: все места и даты четко отпечатались в памяти, начиная с того момента, когда я осознала, что являюсь носителем, потому что куда бы я потом ни пошла, смерть следовала за мной повсюду с отставанием на несколько часов.
Уже поздно, но Елена хочет начать прямо сейчас. Алекс остается, чтобы помочь ей с файлами, а остальные отправляются спать.
Не могу отключиться. Не могу не думать.
Материя и антиматерия. Неизбежная аннигиляция. Почему она не случилась?
Голова идет кругом, но я никак не могу остановиться на чем-то одном, эта загадка не дает мне покоя.
Ответ должен быть внутри нас. Внутри меня. Должен быть. Чем бы оно ни было, сканирование его не показывает. По крайней мере, не показывает того, что можно было бы интерпретировать – оно слишком мало.
Я обращаюсь внутрь себя, концентрирую внимание, но при этом стараюсь ни на что не отвлекаться и, самое главное, не трогать волосы. На этот раз я быстро перехожу от крови к мозгу.
Еще глубже… еще. Там что-то есть. Что-то крохотное.
Что-то, что я, как мне кажется, уже почувствовала однажды – когда лечила ухо, – что-то темное. Что-то, что невозможно ни увидеть, ни потрогать, ни ощутить.
Барьер или буфер, защитная оболочка, пройти сквозь которую я не могу.
И то, что скрыто под этой оболочкой, оно одновременно и часть меня, и постороннее, чужое.
10
Всех будит Елена. Быстрее, быстрее, это не ждет, торопит она, и мы бредем вниз, невыспавшиеся, заспанные.
Елена чуть не прыгает от волнения.
– Извините, извините, знаю, еще рано, даже рассвет не наступил, но я просто взорвусь, если не поделюсь этим с кем-нибудь прямо сейчас. Не могу ждать, не могу держать в себе.
– И что там? – спрашивает Спайк.
– Смотрите, смотрите. – Она выводит на большой настенный экран графики и таблицы, и мы все подтягиваемся и сбиваемся в кучку вокруг нее. – Вот здесь на карте мы. Я отметила для всех исходное местонахождение и начальную дату. Каждый обозначен особым цветом. Распространение эпидемии показано черным. А теперь смотрите.
Каждого из нас Елена отслеживает отдельно, начиная с себя. В день начала заболевания она находится в центре эпидемии, но затем, когда уходит, болезнь не следует за ней.
Следующий – Спайк. Он, оказывается, из Линкольна. Странно, как много и как вместе с тем мало мы знаем друг о друге. За ним черный след тоже не тянется.
– Не понимаю! – Я всплескиваю руками. Голова болит, новая кожа чешется и ощущается как что-то постороннее, и мне уже не хочется ничего больше слушать.
Словно почувствовав что-то, Спайк кладет руку мне на плечо. С Беатрис картина такая же, как и у остальных; у Алекса тоже – черный цвет эпидемии не расползается за ними.
Все говорят одновременно, перебивая друг друга. Что это значит?
Как могло случиться, что они так сильно ошиблись?
– Мы не переносчики, – говорит Алекс. – Вот что это все значит. – Открытие Елены, похоже, ничуть его не удивляет. Он все знал или, по крайней мере, ожидал – и для меня это шок.
Изучаю его ауру. Чувствую, Алекс говорит правду, как он ее понимает. Оглядываю остальных – они тоже ему верят. Аура Спайка пронизана сочувствием. Он понимает. Знает, чем я пожертвовала.
Но вера гарантией правды не является.
Я качаю головой. Нет, не может быть, не может быть…
Они ошибаются. Усилием воли беру под контроль дыхание, успокаиваю пульс.
– А что с Шэй? – спрашивает Алекс. – Ты ввела ее информацию?
– Да, – нерешительно говорит Елена и выводит на экран следующий массив данных. Киллин – Авимор – Инвернесс – Элгин… На всем этом маршруте черный след эпидемии в точности повторяет мои перемещения.
– Как такое возможно? – растерянно говорю я. – Получается, я – единственный переносчик?
– Ерунда какая-то, – замечает Спайк. – Посмотри, там есть места, к которым ты близко не подходила, но куда эпидемия распространилась довольно быстро. Например, Ньюкасл. Позже – Глазго. Лондон.
– Куда ты отправилась из Элгина? – спрашивает Елена.
– На Шетленды. Я отправилась на Шетлендские острова. И там сдалась солдатам на базе ВВС, поскольку вычислила то, что ты сейчас показала. Так и сказала им, что я переносчица.
– Они тебе поверили, и с этого все началось: правительство и группы добровольцев, вроде «Стражей», открыли охоту на выживших, – говорит Алекс.
Теперь уже все смотрят на меня, и я вижу в их аурах постепенное осознание случившегося. За всех тех, кто умер, – вина за их смерть на мне? Не только за тех, кого свела в могилу эпидемия; не только за тех, кто заразился от меня, но и за тех, кого преследовали и убили, – все они на моей совести. ПОН охотился за выжившими и раньше, и в Киллине они пытались убить меня, но после того, как я сдалась на базе ВВС, правительство официально санкционировало карательные меры.
Обхватываю себя руками – не хочу ни думать, ни понимать. Как получилось, что я – единственный носитель заболевания?
– Потом поступило подтверждение с Шетлендов, с базы ВВС, – говорит Алекс.
– Что?
– После того, как ты уехала с базы, там была отмечена вспышка заболевания. Умерли все, не считая нескольких человек с иммунитетом.
– Нет, это невозможно. Они приняли меры еще до того, как я приблизилась к кому-либо. На базе ВВС я либо находилась в изоляторе, либо носила защитный костюм. Они не могли заразиться от меня. Должно быть, инфекцию занес кто-то другой.
– Других прибывших, за исключением тебя, на острове не было в течение нескольких предшествовавших заражению дней.
– Чем Шэй отличается от других? Что сделало ее носителем? Нам нужно это выяснить, – говорит Елена.
Остальные испытывают облегчение – они не разносят болезнь.
Жалость.
Замешательство.
– Вообще-то я тоже не понимаю, – говорит Спайк. – Мы все заразились, переболели и остались живы. Никаких различий в сканограммах не отмечено, ведь так?
– Так, – подтверждает Елена. – Я просмотрела все и ничего особенного не обнаружила.
– Тогда почему один из нас переносчик, а остальные нет? – недоумевает Спайк.
Я хмурюсь и еще раз просматриваю приготовленный Еленой доклад.
Картина вырисовывается ясная: болезнь шла за нами до самих Шетлендов.
Затем случилась вспышка на базе ВВС.
Если они там заразились не от меня, то какие еще есть варианты?
Алекс сказал, что кроме меня в указанный период на остров никто больше не прибывал. Остаемся мы вдвоем: Кай и я. У Кая иммунитет, а значит, он переносчиком быть не может – это доказано и подтверждено официально.
Больше с нами никого не было. Разве что… Келли.
Я закрываю глаза, отгораживаюсь от мира и снова прослеживаю весь путь эпидемии, с самого начала. Абердинский грипп начался на Шетлендах, потом распространился в Абердин, повторив маршрут Келли. Потом она отправилась поездом в Ньюкасл через Эдинбург, – и болезнь снова следовала за ней. Я встретила Кая в Эдинбурге – можно предположить, что она была с ним – и вскоре после этого заболела. Они вместе отправились в Киллин искать меня. Позднее в Киллине ввели карантин, и население вымерло почти целиком. На всем протяжении нашего следующего путешествия Келли была с нами. Когда на Шетлендах я отправилась на базу ВВС, оставив ее с братом, она бросилась искать меня.
Все сходится. Но это же безумие.
Если Келли – а не я – была единственным носителем, то… нет.
Получается, я зря ушла от Кая.
Я задыхаюсь. Ловлю ртом воздух и не могу – или не хочу – дышать.
Все замирает, останавливается.
В мои руки проскальзывают маленькие ладошки. Я открываю глаза.
– Ты в порядке? – беспокойно спрашивает Беатрис. – Твои цвета выглядят не очень хорошо.
Со стороны Елены и Спайка на меня накатывают теплые волны заботы, участия и волнения.
Я снова дышу, но дышу слишком часто: вдох – выдох, вдох – выдох. Голова идет кругом. Не может быть, не может быть..
– Ты не виновата, Шэй. Ни в чем не виновата. Ты же не знала. Откуда тебе было знать? – успокаивает меня Спайк. Думает, я расстроилась из-за того, что оказалась переносчиком, хотя на самом деле все наоборот.
Расхаживаю по комнате. Туда-сюда.
В голове все кувыркается, и ответы как будто нашлись, но я не могу выстроить их в правильной последовательности.
В одном я уверена совершенно точно: молчать о Келли больше нельзя.
Келли дочь Алекса. Ему и нужно сказать в первую очередь.
11
Алекс еще не спит, и я нахожу его внизу. Он поднимает голову и улыбается, будто совсем не удивлен и даже ждал, что я спущусь.
– Вы знаете, где сейчас Кай? Знаете, где он был? Я уже спрашивала вас раньше, но вы что-то от меня скрыли. Расскажите, что знаете.
– В центре я тебе ответить не мог – там все записывалось. Я пытался найти Кая по просьбе моей бывшей жены, его матери. Есть свидетельства того, что он выехал из Глазго под чужим именем. Позже его, возможно, видели в Лондоне. С тех пор – ничего больше. Где он сейчас, мне неизвестно.
– Глазго – Лондон. Два предположительно безопасных места, куда эпидемия распространилась сравнительно недавно. – Если допустить, что Келли с Каем – а я знаю, что она никогда с ним не расстанется, – то и в этих городах они побывали вместе.
– Верно, но ведь у него иммунитет, разве нет? – Алекс смотрит на меня, и я вижу в его ауре любопытство и усиливающийся интерес.
Опускаюсь со вздохом на стул.
– Ты что-то знаешь, – говорит он.
– Может быть. Думаю, я вычислила, каким образом на самом деле распространяется эпидемия.
Он садится напротив.
– Но мне рассказывать не хочешь?
– Дело, в общем-то, не в этом, а в том… Возможно, вам не захочется это знать, даже если вы думаете сейчас иначе.
– Я уже заинтригован. К твоему сведению: я всегда предпочитаю знание незнанию, независимо от того, какими могут быть последствия.
Он произносит это с таким жаром, словно никогда в жизни не говорил ничего более искреннего и правдивого, и я чувствую, что эти слова идут от самого сердца и, как никакие другие, выражают суть его личности.
– Тогда ладно. Соберитесь с силами. Это может стать для вас шокирующим известием.
Он молчит и, слегка подавшись вперед, ждет, что я скажу дальше. Пронзительные голубые глаза словно вытягивают из меня слова, вызывают желание самой все рассказать. Его глаза темнее моих, так, может быть, и он сам более темная версия меня? Пожалуй, я бы не всегда предпочла знание незнанию, если бы первое означало боль – боль не столько для меня самой, сколько для других, – но мне, как и ему, присуще это непреклонное желание знать все, это неугасающее любопытство. Досталось ли это мне от него? Свойственна ли эта черта также и Келли?
Я смещаю центр внимания с человека на его ауру.
Наследуется ли она, как цвет глаз? Его аура похожа на мою – если я протяну к нему руку, обе вспыхнут цветами радуги.
Но у Келли никакой ауры больше нет. Значит ли это, что то, о чем я думаю, невозможно?
– Шэй? – напоминает о себе Алекс.
– Речь пойдет о вашей дочери, о Келли.
Он даже вздрагивает от неожиданности.
– Продолжай.
– Мне тяжело говорить вам об этом. Келли была одной из подопытных в исследовательском комплексе на Шетлендах. Ей ввели антиматерию, и она заболела, но выжила.
На лице Алекса выражение глубокого шока.
– Так ты говоришь, что Келли выжившая? – недоверчиво спрашивает он. – И ты знаешь, где она?
– Она с Каем. По крайней мере, была с ним. Думаю, с ним и осталась.
Он морщит лоб.
– В сообщениях о Кае не упоминалось о каких-либо сопровождающих или…
– Не было. И не будет.
– Ты чего-то не говоришь?
– Ее «вылечили» пламенем – так они это называли, хотя больше подошло бы слово «убили». Я хочу сказать… – Перевожу дух. – Мне так жаль. Келли… ее сожгли. Превратили в пепел.
– Не понимаю. Откуда ты все это знаешь? И как в таком случае она может быть с Каем?
– Какая-то часть ее не была уничтожена и пережила сожжение. Сначала я приняла ее за призрак, но, наверное, это не совсем правильное название. Думаю, Келли и является носителем.
Алекс молчит, и я объясняю. Как Келли – некая темная сущность, видеть и слышать которую могла только я – перебралась с Шетлендов в Абердин, потом в Эдинбург и Ньюкасл, как нашла мать и Кая. И по мере изложения истории вслух передо мной все яснее вырисовывается картина первоначального распространения эпидемии.
– Кай и Келли нашли меня, когда я болела. Услышав ее рассказ, мы втроем отправились на Шетленды, и эпидемия последовала за нами. Я думала, что причина во мне, но засомневалась, когда вы сказали, что вспышка заболевания случилась и на базе ВВС. А потом Глазго и Лондон – именно там и побывали Кай и Келли. Вот и еще одно подтверждение.
Алекс забрасывает меня вопросами: как я общалась с Келли, как она выглядит, как отнесся к появлению сестры Кай и что заставило его поверить в ее присутствие. Что помнит Келли и чего не помнит. Я отвечаю и вижу, что ученый в Алексе взял верх: он собирает факты, анализирует их, просеивает, пытается отыскать правду.
Вопросы, которые он задает, направления, на которые указывает, открывают в моем мозгу каналы мысли, исследовать которые я не просто хочу, но и испытываю в этом острую потребность. Там что-то есть, но оно пока недоступно. И при этом Алекс открыт далеко не полностью. Что он скрывает? Свои чувства в отношении всего случившегося с Келли?
Он просит меня дать ему возможность побыть одному, собраться с мыслями. И еще просит не рассказывать никому о Келли, пока он не осмыслит новую информацию.
Конечно, я соглашаюсь. Да и как иначе, ведь Келли его дочь.
12
Надо бы спать, но не могу.
Как можно спать, когда я знаю теперь, что носитель болезни Келли.
Внутри разрастается никогда не стихавшая, никогда не проходившая боль. Хочу бежать к Каю, сказать, что мне жаль, что я виновата, что поняла все неправильно.
Словно почувствовав, чего мне сейчас недостает, Чемберлен садится и трется головой о мою руку, требуя внимания и ласки. Моргаю, сдерживая подступившие слезы. Как там Келли? Я должна найти их и рассказать ей как-то о моем открытии. Мне нужно отвезти ее куда-то, в безопасное место, где она будет счастлива и где от нее никто не заразится. Это единственный способ остановить эпидемию.
Столько еще вопросов без ответов, и они не дают мне покоя.
Что такое Келли? Она не может быть просто темным облаком антиматерии, потому что в этом случае все, с чем она вступала бы в контакт, взрывалось, и в конце концов от самой Келли ничего бы не осталось.
Как и я, она была выжившей и состояла из материи со спрятанной внутри антиматерией.
Ее сожгли. Я стараюсь не вспоминать, как сама едва не погибла в огне, не вспоминать боль от ожогов. Гоню это воспоминания прочь.
В том пламени, которое уничтожило Келли, выжить не могло ничто. Ее пепел сгребли и унесли – она сама рассказала нам об этом. Если ничто физическое не могло уцелеть в огне, что же тогда Келли?
Может быть… некая форма энергии? Большинство людей не видят ее, потому что она – темная энергия, видеть которую дано только выжившим.
Но тогда как эта темная энергия вызывает у людей заболевание, столь схожее с тем, которое развивается при контакте с антиматерией? Наблюдая за Келли в течение некоторого времени, я не заметила в ней никаких изменений, а значит, то, что вызывало болезнь у людей, никаким образом не меняло ее саму. Стоп, минутку. Что-то здесь напоминает катализатор, о котором нам рассказывали на уроках химии: катализаторы ускоряют реакции, но сами остаются неизменными.
Может быть, в людях есть нечто такое, что, при наличии нужного катализатора, способно производить антиматерию. И тогда антиматерия, в свою очередь, вызывает заболевание.
А ведь проще так, чем с помощью ускорителя частиц, верно?
В любом случае из всех безумных идей эта явно предпочтительнее других. Зачем эволюции потребовалось создавать нечто встроенное в систему и способное уничтожить едва ли не все человечество? Такое впечатление, что люди запрограммированы на самоуничтожение.
Все, кроме выживших, которые заболевают, но не умирают. Почему?
Я постоянно, как уже говорила раньше, мысленно возвращаюсь к тому времени, когда материя взяла верх над антиматерией: к большому взрыву. Какая-то связь должна быть; я в этом уверена.
Может быть, после большого взрыва что-то защитило материю от антиматерии, как защищает теперь антиматерию внутри выживших. Что-то темное, похожее на барьер, который я ощущала в себе…
Темная материя.
Может быть, именно темная материя не позволила большому взрыву уничтожить вселенную; схожим образом темная материя не позволяет выжившим умереть. И если Келли состоит из темной энергии, то, может быть, это и есть то, что остается после уничтожения материи, антиматерии и темной материи.
Еще один пункт в списке того, чего я не понимаю: когда база ВВС подверглась нападению, многие выжившие погибли, сгорев в огне «Стражей». Если бы тогда возникли новые Келли, мы бы знали об этом. Я, наверное, их бы не заметила, потому что сама была при смерти, но другие непременно увидели бы и услышали. Почему то, что случилось с Келли, не случилось с ними? Было ли в Келли что-то особенное, благодаря чему она стала уникальным явлением?
Морщу лоб и качаю больной головой. Так нестерпимо хочется рассказать всем о своих выводах относительно случившегося. Может быть, они помогут сложить оставшиеся детали мозаики. А если спуститься, найти Алекса и разбудить других? Но Алекс только что узнал о смерти дочери. Он и раньше скрывал свои чувства; его нужно оставить в покое, дать возможность самому разобраться с тем, что с ней случилось.
Это может подождать до утра. Я закрываю глаза, обнимаю Чемберлена и наконец засыпаю под успокаивающее урчание.
