Текст книги "Возлюбленная террора"

Автор книги: Татьяна Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

– Мамочка, а миндальное пирожное сегодня будет?

Миндальное пирожное было любимым Людиным лакомством.

Александра Яковлевна перекрестила дочь и ласково обняла ее худенькие плечики:

– Будет, будет. Ну что, Аннушка, барышни готовы?

– Сей минут, матушка. Юлии Александровне осталось головку причесать.

Аннушка торопливо, но аккуратно расчесывала Юлины каштановые волосы.

– Мамочка, а можно мне сегодня косу крендельком уложить? – серьезно спросила Юля. – Чтобы было как у тебя.

– Нет, доченька, лучше не стоит, – так же серьезно, но пряча в глазах улыбку, ответила Александра Яковлевна. – Некрасиво, когда девочке делают прическу взрослой дамы. Ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись?

Юля вздохнула и ничего не сказала. В глубине души она была уверена, что уже достаточно взрослая, уже ходит в гимназию, но с мамой спорить не стала – Юля была послушной девочкой.

– А где же Маруся? – лукаво спросила мать, оглядев комнату и притворяясь, что не видит младшей дочери. – Что она ко мне не подходит?

Маруся, отложив книжку в сторону, медленно встала и сделала два шага навстречу Александре Яковлевне. Это было совершенно на нее не похоже: обычно Маруся первая бежала навстречу матери и бросалась ей на шею. Александра Яковлевна присела и заглянула своей любимице в лицо.

– Что такое? – спросила она шутливо. – Что мы сегодня такие важные? Или празднику не рады, или подарки не те?

Она поцеловала Марусю. Потом слегка отстранила ее от себя и оглядела с головы до ног, поправила пышный бант на платьице и повернулась к Аннушке:

– А почему Маруся в старых ботиночках? Они сюда совсем не идут.

Аннушка, на секунду оторвавшись от Юлиной косы, кинула быстрый взгляд на Марусины ножки.

– Ой, барышня, и правда, что же это вы? Сейчас переоденем.

– Нет, – решительно сказала Маруся, высвобождаясь из материных рук. – Нет.

– Почему? – изумленно спросила Александра Яковлевна. – Неужели они тебе не нравятся?

– Нравятся, – Маруся прикусила выступающую

нижнюю губку и исподлобья посмотрела на мать с каким-то странным, отчаянно-решительным выражением.

– Тогда в чем же дело?

– Их у меня нет.

– Как? – опешила Александра Яковлевна.

В детской воцарилась тишина. Люда и Юля смотрели на сестру широко раскрытыми глазами, а Аннушка даже выпустила из рук Юлину косу.

– Я их подарила – В наступившей тишине Марусин голосок прозвенел как колокольчик.

Аннушка охнула от удивления. Александра Яковлевна нахмурилась:

– Как это – подарила? Кому?

Взгляд Маруси стал еще решительнее:

– Я их подарила Степановой Настенке. Мамочка, Настенка такая бедная, ей совсем нечего надеть, и на Рождество ей никто ничего не дарит. Ей теперь придется милостыньку просить, мне ее так жалко, так жалко… Я должна была что-то сделать, понимаешь, должна! Ведь и Иисус Христос велел помогать бедным, а это же его праздник!

Александра Яковлевна изумленно смотрела на свою младшую дочь. Что она говорит? Странно было слышать слова о долге от пятилетнего ребенка. А между тем нужно было ей что-то ответить…

– Но, Маруся, – с трудом подбирая нужные слова, начала мать. – Ты могла сказать мне, мы бы вместе что-нибудь придумали, и Настенка не осталась бы без подарка. А эти ботиночки получила ты. Я их выбирала, думая, как ты им обрадуешься… Нехорошо передаривать то, что дарят тебе.

– Я и обрадовалась, – упрямо сказала Маруся и вдруг не выдержала и заговорила быстро, горячо и словно просительно: – Я обрадовалась им, мамочка, но я еще больше обрадовалась, когда отдала их Настенке. Правда, правда! Понимаешь, я теперь знаю, что она не будет мерзнуть, и мне от этого еще радостнее… В этом ведь ничего плохого нет, правда, мамочка?

Александра Яковлевна, ничего не говоря, притянула Марусю к себе. Девочка обвила ее шею руками и уткнулась лицом в материнское плечо. Аннушка хотела было что-то сказать, но, поймав предостерегающий взгляд своей барыни, прикусила язык. Александра Яковлевна гладила золотые Марусины кудряшки, а в глазах ее были и невольная гордость поступком дочери, и тревога за нее. Бедная маленькая Маруся, девочка ее родная, как она будет жить с таким открытым сердцем потом, когда вырастет?

ПОД ВЛАСТЬЮ ДВУХВОСТКИ

Тамбовская женская гимназия в 1895 году ничем не отличалась от всех прочих провинциальных гимназий Российской империи. Длинные коридоры с холодными полами, и череда классных комнат, и стеклянные двери в ряд. Лязгающий звонок, траурно возвещавший начало и радостно-заливисто – конец урока. Молитвы, молебны. Царские дни. Аккуратные гимназистки в форменных коричневых платьицах и строгих фартуках. Дни отождествлялись со страницами в дневнике, и уроки, уроки, уроки… Неделя кончалась четкой подписью с ехидной закорючкой – подписью классной дамы.

У гимназисток второго класса день сегодня начинался с немецкого. Преподавательница, желчная, сухая, как палка, немка Мария Оттовна Тальберг славилась на всю гимназию иезуитскими методами опроса. Войдя в класс и небрежным кивком разрешив ученицам сесть, она начинала невыносимо долго водить длинным носом по журналу вверх-вниз. Девочки просто замирали от ужаса. Вызовет или на этот раз пронесет?

Наконец, выбрав жертву, Мария Оттовна принималась ее терзать: приторно-ласковым голосом сначала спрашивала заданный урок, а потом немилосердно гоняла по всему пройденному курсу. И при этом, не отрываясь, смотрела, смотрела на отвечающую из-под полуопущенных век, как удав на кролика. Глаза у Тальберг мутные и словно стеклянные, взгляд тяжелый. Под таким взглядом редкая девочка не собьется. А раз сбившись, несчастная начинала путаться все больше и больше и, наконец, замолкала.

А немке только того и надо: «Что же вы, милостивая государыня. Очень печально. Придется поставить вам удовлетворительно. Это самое большее, чего вы заслуживаете». И хорошо еще, если Мария Оттовна выводила все-таки «удовлетворительно» – вполне могла влепить и «неуд».

Поэтому обычно перед немецким в классе устанавливалась тишина почти как на самом уроке, только слышен шелест страниц учебников. Гимназистки утыкаются в книги, спешно повторяя заданное.

Но сегодня даже приближающийся урок Тальберг не мог перебить тревожное настроение, царящее в классе. Оставив книжки, девочки сгрудились в кучку у третьей парты возле окна, за которой сидела крошечная ученица, обладательница толстой каштановой косы и самолюбиво оттопыренной нижней губки.

Вчера с ней произошло нечто такое, что нарушило привычную гимназическую жизнь.

Уже примерно с неделю по гимназии ходили слухи, что Маруся Спиридонова из второго класса написала какой-то рассказ, зло высмеивающий нелюбимых учителей и гимназические порядки и даже саму начальницу. Об этом говорили не только второклассницы, но и старшие девочки: сестры Маруси, Люда и Юля Спиридоновы, учились в той же гимназии. И вчера наконец рассказ был прочитан вслух перед публикой.

В доме Спиридоновых, на антресолях, в бывшей детской сестер, а теперь комнате Люды и Маруси, собралось человек десять. Александр Алексеевич днем на службе, Александра Яковлевна – редкий случай – поехала в гости, оставив самого младшего в семье, малыша Колю, на попечение няни. Коля был поздним и долгожданным сыном Спиридоновых, и мать престо надышаться на него не могла…

Столь подходящий момент, когда взрослые отсутствовали, и решено было использовать для чтения первого литературного опыта младшей сестры. Хотя мать свободу своих дочерей ни в чем особенно не стесняла, подобное Марусино сочинение она вряд ли бы одобрила.

В роли публики выступали знакомые гимназистки. Из Марусиных одноклассниц на чтение пришли только Клаша Семенова, тоже поступившая вместе с Марусей сразу во второй класс, – Маруся с ней за последнее время довольно близко сошлась, и Роза Гармиза– маленькая, болезненная девочка, младшая сестра Ани Гармиза, подруги Юлии Спиридоновой. Остальные слушательницы – старшие гимназистки из классов Юли и Люды, постоянно бывавшие в доме и давние Марусины знакомые: Ванда Колендо, Аня Гармиза, Надя Лукашевич, Лиза Обет…

Девочки с трудом расселись в маленькой комнате. Марусе было немного не по себе – все-таки первое публичное выступление, но она храбрилась и старалась скрыть смущение.

– Да ты не бойся, – подбодрила Ванда Колендо, высокая красивая девочка-полька.

Ванда вне стен гимназии была живой и бойкой, а на уроках почему-то сразу делалась похожей на зимнюю муху. Она перебиралась из класса в класс еле-еле на тройках, гимназию терпеть не могла и готова была заранее признать Марусино произведение превосходным. Сама-то она ничего подобного в жизни бы не написала. Вот рисовать – это да, рисовала Ванда замечательно, а водить ручкой по бумаге… Только под диктовку, и то с ошибками.

– Не бойся, не бойся, – закивала и Роза Гармиза. – Ты же сочинения пишешь почти лучше всех.

Маруся слегка откашлялась и, не поднимая глаз от тетрадки, начала чтение. Впрочем, несмотря на смущение, читала она громко и довольно выразительно.

Рассказ назывался «В классе», и в нем действительно доставалось всем. Не было ни одного преподавателя, чьи смешные или слабые стороны остались без внимания. Даже добрейшего батюшку, отца Михаила, у которого редко кто по закону Божьему получал ниже «хорошо», не пощадил Марусин язычок. Даже преподавателя словесности, строгого и толстого Николая Николаевича Галкина, так благосклонно относившегося к Марусиным иногда слишком вольным выступлениям на уроках.

Но особенно пострадала классная дама. Прозвище Двухвостка, придуманное Марусей, шло ей как нельзя больше. Действительно, даже внешне высокая и тощая надзирательница второклассниц напоминала плетку-двухвостку, а уж натуру ее Марусино прозвище передавало совершенно точно. Впрочем, ей-то как раз досталось по заслугам.

Двухвостка жизни своим подопечным не давала. Вечерами она без устали выслеживала в городе учениц тамбовской гимназии, и стоило ей заметить какую-нибудь девочку в не положенном по уставу месте – на Базарной площади, или после семи вечера на Знаменской или на Дворянской, или в кондитерской, пусть даже и с родителями, – обязательно запишет и оставит в классе без обеда.

А еще у классной дамы была премерзкая манера подкрасться незаметно к группке учениц, что-либо обсуждающих между собой, и подслушать, о чем они говорят. Не гнушалась и подглядыванием за ученицами из-за стеклянных дверей класса.

Но больше всего Двухвостка любила читать нравоучения. Распекала она свои жертвы тихим мерным голосом, напоминавшим шипение змеи. Нотация длилась очень долго, иногда по часу, и все это время нужно было стоять прямо и смотреть Двухвостке в лицо.

Если насмешки над батюшкой и не вызвали безусловного одобрения слушательниц, то страничка, посвященная ненавистной надзирательнице, прошла у публики на «ура».

Слушательницы просто стонали от смеха, когда разошедшаяся Маруся, голосом и мимикой великолепно пародируя классную даму, стала читать за нее нотацию. Вынеся традиционный и неизбежный Двухвосгкин приговор: «На два часа в классе без обеда!», Маруся на секунду подняла глаза от тетрадки и вдруг замолчала. Девочки сначала в недоумении посмотрели на чтицу, потом тоже стали оборачиваться к дверям. Смех тут же смолк, и в комнате повисла зловещая тишина.

В дверях стояла сама Двухвостка, прямая как палка, с вытянутым окаменевшим лицом. Очевидно, она подслушивала за дверью, но, не выдержав насмешек, шагнула вперед, обнаружив свое присутствие.

Молчание становилось угрожающим. Классная дама обвела девочек ледяным взглядом, подолгу задерживаясь на каждом лице, чтобы лучше запомнить. Потом повернулась и, так и не сказав ни слова, спустилась по скрипучим деревянным ступенькам. Было слышно, как хлопнула входная дверь.

Девочки переглянулись.

– Ну вот, – после долгой паузы сказала Люда, – и что теперь будет?

Вопрос повис в воздухе.

– Может, и не выгонят, – наконец нерешительно предположила Аня Гармиза. – Но выговор точно сделают и оценку по поведению снизят.

Ванда сказала с досадой:

– И откуда она только взялась?

– Она же любит по домам ходить, – вздохнула Клаша. – Проверяет, кто чем дома занимается, и все такое… Вот и пришла, и поднялась незаметно.

– Наверное, велела Аннушке не докладывать о своем присутствии, – предположила Юля и задумчиво добавила: – Маму жалко.

– Да уж, родителей теперь точно у всех вызовут…

Маруся, до сих пор молчавшая, упрямо вздернула подбородок и решительно захлопнула тетрадь:

– Никто из вас ни в чем не виноват. Я сочинила, мне и отвечать. Мне одной, понятно? Так я им и скажу!

И вот сейчас второй класс ждал последствий вчерашнего события. Стало известно, что уже послали в канцелярию Дворянского собрания за отцом Спиридоновой, Александром Алексеевичем.

Марусе сочувствовали почти все, кроме первой ученицы и гордости гимназии Марии Гольден. Маша училась на одни пятерки и не понимала, зачем из учебы устраивать балаган. Если эту задаваку Спиридонову выгонят, так ей и надо! Но открыто высказывать свое мнение о происшедшем Маша не решалась: среди учениц гимназии «пятерки» были не в почете, на отличницу Гольден и так смотрели косо. У большинства девочек в дневниках постоянные тройки перемежались редкими четверками.

Прозвеневший звонок заставил учениц неохотно разойтись по своим местам. В класс вошли немка и Двухвостка. Мария Оттовна, как всегда, поздоровалась обычным сухим кивком и разрешила ученицам сесть. Но не успели еще опуститься крышки парт, как классная дама отчетливым ровным голосом вызвала:

– Спиридонова! К начальнице!

Маруся не торопясь встала и направилась к выходу. Двадцать пар глаз смотрели на нее не отрываясь. Двухвостка тоже смотрела, а по губам ее змеилась иезуитская улыбка. Когда Маруся была уже на полпути к двери, она ехидно добавила:

– Вернись и книги возьми с собой.

Девочки взволнованно переглянулись и зашептались. С книгами! Значит, все-таки исключают…

Маруся так же нарочито спокойно вернулась, собрала книги и вышла. Двухвостка обвела торжествующим взглядом класс и удалилась следом.

После занятий Клаша прибежала к Спиридоновым. Маруся сидела у себя наверху одна – Люда и Юля еще не вернулись из гимназии – и казалась совершенно поглощенной книжкой. Она сосредоточенно накручивала на палец кончик толстой косы, лежащей на груди, – этот жест у Маруси появлялся, когда ее внимание было занято чем-то без остатка.

– Ну что? – с порога выпалила Клаша. – Тебя ведь не исключили?

По гимназии уже пронеслась весть, что Спиридонова остается учиться.

Маруся вздрогнула и оторвалась от книжки:

– Строгий выговор с предупреждением и «удовлетворительно» по поведению.

У Клавдии округлились глаза от ужаса и сочувствия. Все девочки, даже отпетые троечницы, имели по поведению только «отлично». Редко-редко появлялись в дневниках четверки, а троек вообще не было никогда и ни у кого. Даже у Ванды Колендо, хронической троечницы, по поведению всегда было пять. «Удовлетворительно» – это же скандал на всю гимназию! А Маруся, кажется, по этому поводу совсем и не переживает… Вон как спокойна!

Клаша поставила портфель, уселась на стул напротив Маруси и с интересом заглянула ей в лицо:

– Ты расстроилась?

– Вот еще! – Маруся презрительно передернула худенькими плечиками.

– Совсем-совсем? – недоверчиво переспросила Клавдия.

– Не понимаю, почему я должна расстраиваться, – Маруся откинула на спину мешавшую ей косу. – Ведь все, что я написала, чистая правда, ведь так?

– Так, – растерянно сказала ее подруга. – Но…

– А раз так, то это им должно быть плохо и стыдно.

– Но, Маруся, – Клавдия, раньше и сама в глубине души так считавшая, теперь все-таки засомневаюсь: – Это же обязанность учителей в гимназии… Они же должны нас воспитывать…

– Ну что ты говоришь! – сверкнула глазами

Маруся. – Разве палка может воспитывать? Она может только бить! Воспитывать! Не воспитывают они, а мучают детей! Мы же без разрешения Двухвостки шагу стушить не можем! Чуть что – сразу «два часа без обеда»!

– Двухвостка – да-а, – протянула Клавдия, внезапно вспомнив, что Маруся в своем сочинении посмеялась не только над надзирательницей, но и над словесником Николаем Николаевичем, и над добрым отцом Михаилом. Вот уж над ним совсем зря– отец Михаил и мухи не обидит… Двухвостка – да, но ведь ты и о других тоже…

– Для человека палочная дисциплина благом быть не может! – решительно отрезала Маруся, словно не услышав робкого Клашиного возражения. – Никогда!

После происшествия с рассказом жизнь Спиридоновой в гимназии сильно осложнилась. По учебе придраться к Марусе было трудно – ее отметки, хоть и не блестящие, были все же гораздо лучше, чем у остальных девочек. Но Двухвостка не забыла своего унижения. Что бы ни случилось в классе, она признавала Спиридонову виновницей и добилась-таки, что тройка по поведению против Марусиной фамилии украсила итоговую годовую ведомость.

Как-то раз, уже в разгар весны, кто-то забыл закрыть кран наверху в умывальне. Вода лилась и лилась, затопила всю комнату и начала просачиваться вниз.

А непосредственно под умывальней находился кабинет самой начальницы гимназии, госпожи Гененберг. На белоснежном потолке уже расплылось грязновато-желтое пятно, капли успели испачкать лежавшие на столе бумаги, когда происшествие наконец заметили.

По странному стечению обстоятельств у второклассниц опять был урок немецкого. Мария Оттовна как раз водила по журналу своим длинным носом, выбирая очередную жертву, как вдруг дверь распахнулась и в класс быстро вошла торжествующая Двухвостка.

– Спиридонова, – громко вызвала она, – пройдите к начальнице!

Девочки стали оборачиваться. Не знавшая за собой никакой вины, Маруся чуть заметно пожала плечами и направилась к двери. По рядам пробежал шепоток. Гимназистки недоуменно переглядывались: всю перемену Спиридонова на глазах у одноклассниц прогуливалась по коридору с Клашей Семеновой и с Юлей Крыловой. А на предыдущей перемене весь класс задержала француженка, диктуя фразы, которые следовало перевести к завтрашнему дню. Почему же Спиридонову вызывают к начальнице?

Перешагнув порог кабинета госпожи Гененберг, Маруся вежливо поздоровалась и прошла на середину комнаты. Следом за ней вплыла Двухвостка, плотно прикрыла за собой дверь и застыла в углу с ехидной улыбочкой. Стол, за которым сидела начальница, почему-то стоял не по центру, а был сдвинут в сторону. Начальница, невысокая поджарая дама лет сорока, похожая на засушенную мимозу, некоторое время молча разглядывала девочку, потом разлепила тонкие губы и прошелестела:

– Так, так. Отлично. Ну, и что вы можете сказать в свое оправдание?

Маруся посмотрела на нее в полном недоумении:

– Простите?

– Чья это работа, Спиридонова? – выступила из своего угла Двухвостка.

– Какая… работа?

Начальница молча подняла палец вверх. На потолке продолжало расплываться некрасивое пятно.

Крупная капля сорвалась и упала на пол в небольшую лужицу на паркете. От этого звука Маруся непроизвольно поежилась.

– Прекратите пожимать плечами, – ледяным тоном сказала начальница. – Что за вульгарные манеры! Итак, Спиридонова, я вас спрашиваю: зачем вы это сделали?

– Что?

– Прекратите притворяться! – Голос начальницы стал резким и сухим. – Этим вы ничего не добьетесь. Зачем вы устроили потоп, Спиридонова? Хотели нам что-то доказать?

– Но я ничего не устраивала! – искренне удивилась Маруся. – Это не я!

– Она лжет, – взвизгнула Двухвостка. – Мерзкая, дрянная девчонка! Она все время лжет! Испорченная лгунья!

Маруся резко повернулась в ее сторону:

– Я не лгу! Вы не смеете меня оскорблять! Вы… – голос ее зазвенел и сорвался.

– Молчать! – Начальница стукнула карандашом по столу. – Что вы себе позволяете!

– Но я действительно ни в чем не виновата! – Марусе удалось овладеть собой и говорить почти спокойно. – На перемене я никуда не отлучалась. Все ученицы могут это подтвердить.

– Значит, она сделала это на предыдущей перемене! – ехидно заметила классная дама.

– На предыдущей перемене наш класс задержала мадам Глисская.

– У вас, Спиридонова, на все есть оправдания! – Начальница смотрела по-прежнему холодно, но в голосе ее явственно слышались нотки сомнения. – Придется вызвать вашего отца. Мне жаль его. Иметь такую дочь, как вы, – большое горе для родительского сердца.

Маруся уже совсем пришла в себя.

– Я не виновата, – ровно сказала она. – Я сегодня не поднималась в умывальню, и это могут подтвердить многие в классе. Вы можете опросить девочек.

В кабинете установилось непродолжительное молчание. Начальница в первый раз за время разговора посмотрела в сторону Двухвостки, потом кивнула:

– Ладно, Спиридонова, идите пока в класс. Но помните – следствие еще не закончено.

Маруся, кипя от негодования, развернулась и вышла.

На перемене вся гимназия обсуждала случившееся. Сама Маруся, объяснив причину вызова, говорить на эту тему отказалась.

По дороге из гимназии Машу Гольден нагнали Люба Исаева и Наташа Денисова.

– Ну, что ты думаешь о сегодняшнем случае? – Наташа от возмущения тряхнула головой так энергично, что даже платок сбился. – Чуть что – сразу Спиридонова!

Маша пожала плечами:

– Я, конечно, ничего не хочу сказать… Но…

– Что «но»? – с вызывом спросила Наташа. – Что «но»?

– А ты уверена, что она действительно этого не делала? – Маша поджала губы. – Эта Спиридонова совершенно несдержанная особа.

– Да как ты могла подумать… – Наташа остановилась. – Зачем бы Маруся стала открывать в умывальной кран?

Маша еще раз пожала плечами:

– Не знаю. Я же говорю – совершенно несдержанная особа.

– Но, Маша, – робко вмешалась в спор Люба Исаева, тихая и религиозная девочка. – Может быть, и могла… Но ведь Маруся сказала, что этого не делала. А Маруся никогда не говорит неправды.

Маша усомнилась:

– Так уж и никогда?

– Никогда, – негромко, но твердо сказала Люба.