Текст книги "Возлюбленная террора"

Автор книги: Татьяна Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

УБИЙСТВО МИРБАХА

Такого невероятно жаркого лета в Москве давно не помнили. Столбик термометра у Исторического музея в тени поднимался до тридцати четырех. Дождь не приносил облегчения: крупные капли падали и словно бы тут же испарялись в изнуряющей духоте.

К вечеру жара чуть-чуть спадала, но раскаленный воздух остывал медленно, не принося в дома долгожданной прохлады.

Окна в первом этаже здания на углу Воздвиженки и Моховой, где помещалась крестьянская секция ВЦИК партии левых эсеров, были распахнуты, как и во всех остальных домах на улице. Но в отличие от прочих окон эти задернуты занавесками так плотно, что любопытствующий наблюдатель не нашел бы ни единой нескромной щелочки.

Шло заседание ЦК ПЛСР.

В комнате вокруг круглого дубового с гола сидели члены Центрального Комитета партии: Камков, Карелин, Фишман, Трутовский, Черепанов, Саблин, Майоров, Прошьян… Карелин и Прошьян, кроме того, были наркомами Советского правительства: Карелин – наркомом имуществ, Прошьян – почт и телеграфов. Здесь же присутствовали заместитель председателя ВЧК Александрович и чекисты Блюмкин и Андреев.

Вела заседание Мария Спиридонова.

– …Я считаю, что в интересах русской и международной революции необходимо в самый короткий срок положить конец этой «передышке», как ее называют Ленин и компания, – голос Спиридоновой звучал торжественно и отчетливо. – А для этого возможен только один путь – террор.

Наступила тишина. Вот и сказано. Собственно, эта идея давно носилась в воздухе, но последнее слово оставалось за Спиридоновой. Она спокойно оглядела присутствующих и продолжила:

– Необходим целый ряд террористических актов. Они подтолкнут народ к открытой борьбе. Наша задача – начать восстание. Какими силами мы располагаем?

– На нашей стороне отряд Попова, – сказал Александрович. – Приблизительно шестьсот солдат и матросов.

– Это я знаю. Но кроме того, мы договаривались, что вы разработаете проект боевых дружин.

– И это сделано.

– Хорошо, позже вернемся к этому и рассмотрим подробнее. Главное – начать. А крестьянство и рабочий класс нас поддержат. Ведь поддержат, как вы считаете, товарищи?

За всех ответил Борис Камков:

– Думаю, поддержат. Конечно, необходимо провести соответствующую агитацию, К террористическим актам приурочить объявление в газетах, что наша партия берет на себя ответственность за недавние события на Украине.

– Вы имеете в виду агитацию железнодорожных крушений и взрыв арсеналов? – деловито уточнил Карелин.

– Именно.

– Отлично. И кроме того, не забывать о связи с партийцами на местах. Все местные организации нашей партии необходимо призвать к решительным действиям.

– Предлагаю для учета и распределения всех партийных сил организовать специальное бюро.

– Хорошее предложение. Итак, организуем бюро в составе… Конечно, Мария Александровна, кто еще?

– Предлагаю Голубовского и Майорова.

Мария оценивающе посмотрела на предложенных кандидатов и кивнула:

– Я согласна. Голосуем?

Состав был утвержден единогласно.

Илья Майоров, несмотря на свою относительную молодость – ему недавно исполнилось двадцать восемь, – был эсером со стажем, сейчас – членом ЦК ПАСР и автором Закона о социализации земли. В партию Илья вступил десять лет назад, еще будучи студентом. Однако закончить обучение не успел – был арестован и отправлен в ссылку. Майорова, как и Спиридонову, освободила лишь Февральская революция.

С конспиративной квартиры полагалось уходить поодиночке, но так получилось, что Илья Майоров и Мария Спиридонова на этот раз вышли вместе. У подъезда он как-то неловко спросил:

– Вам в какую сторону, Мария Александровна?

– В Леонтьевский переулок. А вам?

– Можно, я вас провожу? – сказал он вместо ответа.

Ну вот, плати за свою известность! И этому хочется лично пообщаться со знаменитой Спиридоновой! А она-то думала, что удастся хоть немного сосредоточиться, обдумать некоторые вещи, предвкушала одинокую прогулку…

Мария пожала плечами, хотела было резко сказать, что это противоречит правилам конспирации, но взглянула на него – и неожиданно для себя согласилась.

Они не торопясь направились в сторону Леонтьевского, где в бывшем особняке графини Уваровой помещались Центральный и Московский комитеты ПЛСР. Некоторое время оба молчали.

Этот человек был Спиридоновой не слишком хорошо знаком. Они, конечно, довольно часто встречались на партийных заседаниях, по Майоров в основном отмалчивался. Редко вставит замечание-другое, правда всегда по делу. И на митингах Майоров практически не выступал, – похоже, он и вообще говорить не любил. Тем не менее Мария заметила, что Майоров пользуется у товарищей известным авторитетом. Его считали очень образованным человеком, в основном он слыл знатоком крестьянского вопроса. Кажется, он и сам родом из деревни. Или нет?

– Расскажите о себе, – вдруг попросила Мария.

Майоров смутился:

– Я? Да, собственно, и рассказывать нечего.

– У вас есть семья?

– Есть… Отец и сын. Семья из трех мужиков.

Спиридонова внимательно посмотрела на него, но уточнять насчет жены не стала. Потом спросила:

– Вы ведь, по-моему, из крестьян?

– Да.

– А откуда именно?

– Из Казанской губернии. Есть там в Свияжском уезде такая деревня Гордеевка, – улыбнулся Илья и добавил: – Ничего себе была деревня, богатая.

– А теперь?

Майоров развел руками:

– Давно дома не был. Думаю, что плохо. Теперь в деревне какое богатство!

– Поэтому ты так хорошо и разбираетесь в крестьянских делах… Так сказать, знаете проблему изнутри, – подытожила для себя Мария.

Майоров усмехнулся:

– Вообще-то не совсем точно. Б деревне я провел детство. А с десяти лет жил в Казани. Сначала гимназия, потом университет.

– Так ваш отец был обеспеченным человеком?

– Не нуждались, хотя и достатка большого не было. – Улыбка у Майорова стала еще шире и добродушней. – Отец мальчонкой свез меня в город и предупредил, чтобы на него особенно не рассчитывал и сам думал о жизни. С пятого класса я уже давал уроки.

Спиридонова подумала, что у этого Ильи Андреевича вполне типичная судьба революционера. Он был ей симпатичен: светлые глаза, взгляд честный, открытый и при этом какой-то детски-наивный. И улыбка хорошая. А он ведь ссылку с тюрьмой прошел… Интересно, сколько ему лет? Он явно моложе ее лет на пять-шесть… Впрочем, может быть, и больше.

Она продолжила допрос с пристрастием:

– На каком факультете вы учились?

– Сначала на медицинском, потом – на естественном.

– Почему же решили перейти?

Майоров покраснел, и досадливо сказал:

– Это разве важно? По личным причинам.

– Ну что ж, – не стала она настаивать. В конце концов, это действительно не так уж и важно.

Некоторое время они опять шли молча. Потом Майоров неожиданно сказал:

– У меня умерла мама.

– Что? – Мария не сразу поняла, о чем он.

– Вы спросили, почему я оставил медицинский факультет.

– Да?

– У меня умерла мама. Она умирала долго и мучительно, врачи ничем не могли помочь… И я разуверился в медицине.

Мария взглянула ему в лицо – лоб Ильи прорезала горькая морщинка, глаза потемнели и словно ввалились. Она вдруг поняла: он же до сих пор переживает свое бессилие перед смертью дорогого человека! Видно, мать занимала большое место в его жизни…

Повинуясь внезапно возникшему импульсу, она остановилась и взяла его руки в свои ладони, ласково прошептала:

– Ну, будет, будет…

Майоров вдруг наклонился и коснулся губами ее запястья.

Сцена длилась всего несколько секунд. Потом Мария, словно опомнившись, резко выдернула руку и быстро пошла вперед.

Майоров шел с ней рядом и молчал. После этого признания и жеста оба чувствовали себя неловко – будто перешли некую грань, отделяющую людей, грань, переступать которую Мария Спиридонова давно себе запретила.

У особняка Уваровой она сухо простилась со своим спутником, подчеркнуто по-товарищески протянув для пожатия руку.

Шестого июля, около трех часов пополудни, адъютант военного агента лейтенант Леонгард Мюллер просматривал почту: бумаги и депеши, присланные из Берлина.

Лакей возник рядом со столом почти бесшумно: результат многолетней выучки. Хорошие слуги должны быть в доме незаметны. Мюллер поднял голову:

– Что вам, Пауль?

– Господин советник посольства просит вас пройти в малиновую приемную.

– Передайте господину советнику, что я освобожусь через десять минут.

– Простите, – лакей почтительно наклонил лысеющую голову, – господин советник настаивает, что это срочно.

Мюллер едва заметно поморщился:

– Хорошо, сейчас.

Он аккуратно сложил бумаги в красивую кожаную папку, щелкнул замочком и не торопясь направился к выходу.

Малиновая приемная – прохладная просторная комната, обставленная дорогой кожаной мебелью, комната как будто еще из прошедших, спокойных времен. Первый советник германского посольства в Москве доктор Рицлер стоял у окна, сжимая в руке какую-то бумагу.

– Взгляните, Леонгард.

Мюллер пробежал глазами написанное. Это было предписание председателя Чрезвычайной комиссии Дзержинского, в котором два лица уполномочивались для переговоров с графом Мирбахом по личному делу.

– Вы что-нибудь понимаете, Леонгард? Какие личные дела могут быть у ЧК с господином послом?

Мюллер пожал плечами:

– Не представляю. Но господ чекистов придется принять.

Через пару минут в приемную провели двоих мужчин. Один, смуглый брюнет, одетый ь черную пиджачную пару, усатый и бородатый, с пышной спутанной шевелюрой, отрекомендовался Блюмкиным. Другой, рыжеватый, с маленькими усиками и горбинкой на носу, в коричневом костюме и цветной косоворотке, представился председателем революционного трибунала Андреевым.

Когда все четверо расселись вокруг овального мраморного стола, доктор Рицлер осведомился, что господам угодно.

Блюмкин усмехнулся:

– В бумаге все написано. Мы уполномочены поговорить с графом Мирбахом по его личному делу.

– Вы можете изложить это дело мне, – заметил Рицлер. – Я первый советник посольства.

– Вы же слышали, – сказал Блюмкин. – Это личное дело, и касается оно непосредственно господина посла.

– Но я уполномочен и на личные переговоры.

Блюмкин нахмурился:

– Господин советник, я обязан придерживаться определенного поручения. Мы будем говорить только непосредственно с графом Мирбахом.

– Но..

– Боюсь, что это дело такого рода, что вы все равно решить ничего не сможете.

Мюллер и Рицлер переглянулись. Недавно в посольство поступили сведения, что на жизнь Мирбаха готовится покушение. Может быть, Дзержинский прислал этого нахального лохматого революционера, чтобы сообщить какие-то конфиденциальные сведения?

Доктор Рицлер поднялся:

– В таком случае, господа, я пойду уведомить господина посла о вашем посещении.

Трое оставшихся за столом молчали. Мюллеру стало немного не по себе: в этом молчании было что-то тревожное.

Через несколько минут Рицлер вернулся и пригласил «товарищей из ЧК» в малую приемную:

– Господин граф сейчас выйдет.

Еще несколько минут тягостного молчания. Наконец послышались шаги. Распахнулись тяжелые двери, и в приемную вошел граф Мирбах, посол Германии в России.

После приветствий посол опустил свое грузное тело на услужливо пододвинутый стул и выжидательно посмотрел на Блюмкина, признав в нем руководителя этой странной делегации:

– Так что вы хотите, господа?

– Я уполномочен переговорить с вами касательно вашего родственника. – отчеканил Блюмкин, глядя послу в лицо, – Касательно некоего графа Роберта Мирбаха.

– Это ошибка, – сухо сказал посол. – Меня уже об этом предупреждали. Граф Роберт Мирбах мне лично незнаком и является венгерским подданным…

– Однако сам Роберт Мирбах утверждает обратное. Вот у меня здесь есть документы, подписи на которых вам хорошо известны, – Блюмкин потянулся за кожаным портфелем, стоявшим рядом с его стулом. – Например, подпись датского генерального консула Гакстгаузена. Согласно этим документам, Роберт Мирбах замешан в шпионаже…

– Я повторяю, господа, это ошибка. – Мирбах кинул досадливый взгляд на доктора Рицлера. – Ко мне это все не имеет никакого отношения.

– Может быть – предупредительно вмешался доктор. – имеет смысл господину" послу дать письменные разъяснения по этому делу через комиссара Карахана?

Мирбах утвердительно кивнул и уже хотел подняться, как в разговор вмешался второй посетитель, до этого не проронивший ни слова.

– Может быть, вы все-таки хотите узнать, какие меры со стороны революционного трибунала будут приняты по отношению к графу Роберту?

Мирбах опять переглянулся с Рицлером.

– Ну что ж, пожалуй…

– Это я вам сейчас покажу, – сказал Блюмкин и полез в портфель.

Все дальнейшее происходило очень быстро. Блюмкин выхватил из портфеля револьвер и выстрелил через стол сначала в посла, а потом в Рицлера и Мюллера. Немцы были без оружия. В первый момент от шока и неожиданности они даже не сделали попытки бежать – так и остались словно пригвожденные к месту.

Первым опомнился посол. Он вскочил и бросился к выходу в зал, но его взял на прицел Андреев. Блюмкин, выпустив еще пару пуль в сторону Мюллера – тот пригнулся и поэтому остался цел, – кинулся преследовать посла.

Через секунду последовал взрыв бомбы, брошенной Андреевым в зал из приемной. Раздался оглушительным грохот падающей штукатурки и осколков разбитых стекол. Доктор Рицлер и Леонгард Мюллер инстинктивно бросились на пол.

Прошло несколько секунд, – их вполне хватило «товарищам из ЧК», чтобы выпрыгнуть в окно и добежать до поджидавшего их автомобиля.

В зале на полу лежал граф Мирбах – в луже крови, с разбитой головой. Рядом с ним валялась вторая неразорвавшаяся бомба.

Граф был мертв.

Как развивались события дальше, подробно за-фиксированно в «Заключении обвинительной коллегии верховного революционного трибунала при ВЦИК Советов по делу о контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров и других лиц той же партии против Советской власти и революции»:

По показаниям Дзержинского, уже в три часа пополудни он узнал об убийстве Мирбаха по прямому проводу из Совета Народных Комиссаров. Отправившись в посольство и с первого взгляда установив, что подпись на удостоверении, представленном Блюмкиным, была подложная, Дзержинский отправился лично в штаб отряда Попова, куда (ему донесли) скрылся Блюмкин.

В штабе Попова Дзержинский после первых расспросов принялся за осмотр помещения, когда вошедшие Прошьян и Карелин сообщили ему, что Мирбах убит по постановлению ЦК партии и что Блюмкина искать нечего. В ответ на это Дзержинский объявил их арестованными. В соседней комнате Дзержинский заметил Трутовского, Черепанова, Александровича, Фишмана, Камкова, Спиридонову. Все были вооружены. В это время в комнату вошел Саблин и потребовал от Дзержинского сдачи оружия. Тот отказал, но был моментально окружен наводнившими комнату матросами и обезоружен. Трепалова, прибывшего вместе с Дзержинским, обезоружила Спиридонова лично. На устроенном тут же митинге Спиридонова, Попов и другие обвиняли Советскую власть в предательстве Мирбаху, матросы обвиняли ее за то, что отнимают муку у бедняков, причем Черепанов и Саблин с торжеством заявили ему, что «вот-де у вас были октябрьские дни, а у нас будут июльские», что «мир все равно сорван», что они власти не хотят, «пусть немцы займут Москву– и у нас будет так, как на Украине, – они же опять уйдут в подполье»…

Настроение у всех было радужное, постоянно передавались известия о присоединении к повстанцам ряда полков, о помощи от Муравьева с фронта, о приходе рабочих делегаций и т. д…

По показаниям Саблина, арест Дзержинского и Смидовича был произведен для самозащиты в качестве заложников, так как все время ЦК рекомендовал придерживаться строго оборонительных действий. Поведение ЦК не изменилось, даже когда пришло известие об аресте отправившейся на съезд Спиридоновой и всей съездовской фракции левых эсеров…

В городе в это время один из эсерских отрядов попытался занять телеграф, как потом объясняли, с целью известить страну о происходящем в Москве.

За ночь, однако, положение изменилось.

Занятие телеграфа было последним успехом повстанцев. По показаниям свидетелей… телеграф был занят отрядом человек в сорок, не знавших точно, зачем они пришли, и отвечавших, что для охраны. Лишь второй отряд, предводимый Прошьяном, объявившим, что Совет Народных Комиссаров арестован, был настроен более воинственно. Прошьян арестовал комиссаров Ермоленко, Маслова и Ефретова и отправил их в штаб Попова. Тогда же член ЦК почтово-телеграфного союза Лихобадин отправил телеграмму, в которой предписывал задерживать и не передавать телеграмм за подписями Троцкого, Ленина и Свердлова. В этой телеграмме партия левых эсеров впервые названа «правящей ныне партией»… Установлена картина, имевшая место на телефонной станции. Явившаяся группа лиц потребовала включения выключенных по приказу Аванесова комиссаром Пупко телефонов штаба Попова. Но пока пришедшие искали других телефонов, явившиеся новые отряды советских войск заняли вновь телефонную станцию, и время было повстанцами упущено. Свидетели занятия телеграфа и телефона, точно так же как и многие из арестованных в штабе Попова, все удостоверяют, что солдаты-поповцы – матросы и красноармейцы – очень смутно понимали, в чем дело. Из занимавших же телеграф многие были в явно нетрезвом состоянии. В штабе Попова солдатам все время раздавали сапоги, баранки, консервы…

После получения известий об аресте Спиридоновой, съездовской фракции и появления первых патрулей советских войск по приказанию Саблина и Попова было отдано распоряжение о задержании всех автомобилей. Митинги в Покровских казармах имели своим результатом «присоединение» полков Советского, Мартовского и отряда Винглинского (число перебежавших не превышало 50 человек)… Присоединившиеся ничем, кроме заявления о присоединении, себя, по словам Саблина, не проявили. С утра началась перестрелка оружейная и пулеметная, достигшая своего максимума часам к 10-ти. Отряд Попова потерял 2-х убитыми и 20 человек ранеными. С момента очень удачного обстрела штаба из орудий Попов объявил о необходимости отступления. К 11-ти часам ушла первая группа, через час – вторая. Перед уходом Саблин распорядился освободить арестованных, когда все уйдут, и уехал сам. По показаниям арестованных, «уход» был довольно своеобразен – через окна и заборы в довольно беспорядочной, форме под звуки рвущихся снарядов и крики арестованных: «Трусы»…

Так кончился мятеж левых эсеров.

И еще один документ.

Показания Спиридоновой Марии Александровны:

Я состою членом ЦК партии левых эсеров. У нас состоялось постановление о необходимости убить германского посла графа Мирбаха в осуществление принятого нами плана – расторгнуть Брестский мирный договор. ЦК партии выделил из себя очень небольшую группу лиц с диктаторскими полномочиями, которые занялись осуществлением этого плана при условиях строгой конспирации. Остальные члены ЦК никакого касательства к этой группе не имахи. Я организовывала дело убийства Мирбаха с начала до конца. Узнав о совершенном убийстве, я отправилась с докладом на съезд Советов для объяснения этого акта и для принятия ответственности перед лицом всех трудящихся и перед Интернационалом. Убийство агентов германского империализма, свивавших гнездо контрреволюции в самом центре РСФС Республики, есть только один из частных актов борьбы пашей партии со всяким империализмом и с его представительством, борьбы против всяких соглашательств и союзов с каким бы то ни было империализмом. С негодованием отвергаю распространяющееся обвинение ЦК партии в вольном или невольном союзе с английской, французской и всякой другой буржуазией. Программа нашей партии и пути ее ясны и прямы…

Во всех постановлениях ЦК партии свержение «большевистского» правительства ни разу не намечалось. Все происшедшее является результатом стремительной защиты русским правительством убитых агентов германского империализма и самозащиты ЦК партии, свершившего это убийство…

Ввиду того, что у нас были опасения, что немцы, имея связь с мирбаховскими военнопленными (вооруженными), могут сделать внутреннюю оккупацию Москвы и что к ним примкнут белогвардейские элементы, мы приняли меры к мобилизации левоэсерских боевых сил. Думаю, что телеграф был занят для использования его для осведомления об убийстве Мирбаха и объяснений этого акта.

10 июля 1918 года М. Спиридонова.

Мария Спиридонова верна себе – она целиком берет на себя ответственность за случившееся, стараясь выгородить товарищей по партии. В чем, в чем, а уж в трусости ее никак не обвинишь…

ПРИГОВОР

Именем РСФСР революционный трибунал при Всероссийском ЦИК Советов в заседании своем от 27 ноября 1918 года… постановил:

Попова объявить врагом трудящихся, стоящим вне закона, и, как такового, при поимке и установлении личности расстрелять.

Прошьяна, Камкова, Карелина, Трутовского, Магеровского, Голубовского, Черепанова, Блюмкина, Андреева, Майорова, Фишмана заключить в тюрьму с применением принудительных работ на три года,

Спиридоновой и Саблину, принимая во внимание их особые прежние заслуги перед революцией, смягчить меру наказания и заключить в тюрьму сроком на один год.