Текст книги "Ничто Приближается"

Автор книги: Татьяна Енина (Умнова)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

– Скоро, – сказала Маша, попытавшись улыбнуться, – Только вот… Вряд ли твои друзья останутся тобой довольны, когда увидят твои грязные волосы и траурные ногти.

Лин насупилась и засопела.

– А когда точно за мной прилетят?

– Не знаю… Но вообще-то это может произойти в любой момент.

Хорошо ли лгать ребенку?

Интересный вопрос. С педагогической точки зрения, наверное, не очень хорошо… Ну да и черт с ним! Вернее, с ней – с педагогикой. Если этого маленького дьяволенка можно затащить в ванную только с помощью лжи, то пусть будет так.

– Ладно… – буркнула Лин, – Туда что ли идти?

– Э-э… Лин… Ты сама не справишься. Я должна буду тебе помочь.

Лин неожиданно густо покраснела.

– Вот еще! Я сама!

– Ну сама – так сама.

Маша внутренне злорадно улыбнулась, уверенная на все сто, что Лин и представить себе не может, что можно мыться водой.

– Если что – позовешь.

Она подробно объяснила девочке, как пользоваться водой, шампунем и гелем для душа, она выдала ей мочалку и полотенце и – отправилась на кухню.

Очень долго в ванной царила подозрительная тишина, только вода журчала, а потом раздался дикий вопль, сменившийся воем смертельно раненного койота.

Маша выронила крышку от сковороды, которой как раз в тот момент собиралась накрыть жарящуюся картошку и рванулась в ванную.

Маленькая Лин, с ног до головы покрытая пеной, стояла по колено в воде и орала, втирая кулачками оную пену в глаза.

– Лина! – закричала Маша, – Что случилось?! Не кричи! Не три глаза!

Она схватила душ и направила его в лицо девочки, свободной рукой тщетно пытаясь оторвать ее руки от лица.

– Лина! Сейчас все пройдет!

Видимо вода прорвалась-таки под кулачки и смыла пену с глаз, боль отступила, и вой раненного койота сменился отчаянным невыносимо горестным рыданием.

Кое-как смыв с ребенка воду, Маша кинула душ на дно ванной, схватила полотенце и набросила девочке на плечи. У нее самой глаза уже были полны слез и она готова была разреветься от жалости и к Лин и к себе и ко всему на свете сразу.

– Малышка… не плачь… пожалуйста.

Маша пыталась взять себя в руки, но ничего не получилось и она ревела вместе с девочкой, вытаскивая ее из ванной, кутая в полотенце, унося на кухню, сажая к себе на колени, гладя по мокрым и спутанным белым волосам, целуя в соленую от слез щеку и бормоча что-то невразумительное.

В конце концов Севелина выдохлась реветь, судорожные всхлипывания стали реже и она сползла с машиных колен.

Не говоря не слова она отправилась одеваться, а Маша рванулась перемешивать подгорающую картошку, недоумевая, что это такое с ней (с самой Машей, а не с картошкой) произошло. Совсем уж стала похожа на старое корыто, чуть что и в слезы! Кошмар какой-то, просто царевна Несмеяна.

На улице стремительно темнело.

Снег прекратился и небо почти очистилось от туч, явив тоненький серпик месяца и редкие звезды.

Космос выглядел пустынным и спокойным. Таким как всегда.

Хлопнула дверь. И с порога послышался бодрый пашин голос.

– Вау! В этом доме пахнет едой! Вку-усно пахнет!

Он ввалился на кухню, кинул на диванчик пакеты с какой-то снедью, упал рядом.

– Ужин-то скоро?

– Угу. Картошка и котлеты… из коробки…

– Ништяк! – обрадовался Паша, – Жрать охота, сил нет! Завтра я свожу тебя куда-нибудь, погуляем напоследок… А сегодня… Маш, а Маш?

Маша обернулась от плиты и Паша аж присвистнул от неожиданности.

– Ты плакала что ли? Почему?

– Сама не знаю, – вяло улыбнулась Маша, – Накатило что-то.

– А я это… Хотел попросить тебя… Если можно….

Он хитро улыбнулся.

– Ты правду сказала, что можно покататься на той штуке, на которой ты прилетела?

Маша задумалась на мгновение.

А почему бы и нет?

– Почему бы нет? – сказала она, – Давай.

Паша просиял.

– Прям сегодня?

– Давай сегодня. Тем более, что завтра у нас может уже и не быть.

– Да ладно… Ты же сказала у нас еще дней пять…

– Никто не знает, сколько у нас осталось… Давай не будем об этом, а? Поедим и пойдем полетаем.

Маша поставила перед Пашей полную тарелку с картошкой, положила ему две котлеты и пошла за Лин. С трепетом душевным.

Лин, видимо, ужасно переживала случившееся, она смотрела в пол и кусала ноготь. Волосы она забыла расчесать и те, успев высохнуть, торчали теперь в разные стороны. Но кушать девочка пошла. Села в углу, уткнулась в тарелку и очень быстро слопала все, что в ней находилось.

– Лин… Мы хотим пойти полетать, – сказала Маша.

Девочка вскинула глаза, в которых сверкнуло что-то вроде надежды.

– Только полетать. По орбите или чуть-чуть подальше… Поверь, я очень хочу, чтобы ты поскорее вернулась домой… Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты не страдала. Но я ничего не могу сделать…

Лин кивнула.

– Ладно. Я с вами пойду… Можно?

Ночь была морозной, но безветренной и тихой. Небо сияло звездами, особенно яркими за городской чертой, на пустынной, разбитой дороге, которая когда-то в незапамятные времена была покрыта асфальтом, и по которой теперь даже тяжелый пашин «джип» пробирался осторожно, переваливаясь с боку на бок.

В машине было тепло и уютно, цветными огоньками светилась приборная панель, тихо играла музыка.

– Ну что, здесь?

Пашин голос звучал торжественно и немножко напряженно, как слегка перетянутая струна. Конечно, он волновался. Конечно, он еще не верил до конца, что на самом деле сейчас сюда прилетит пусть маленький, но вполне настоящий инопланетный корабль, он, Паша, взойдет на его борт и отправится летать вокруг планеты. Если ты не полный псих, то ни за что не поверишь в такое… Паша психом себя не считал.

– Можно и здесь, – сказала Маша.

Она очень хорошо понимала своего спутника и тоже волновалась – за него. Она-то знала, что сейчас это самое невероятное действительно произойдет.

Они вышли из машины и медленно пошли по разбитой дороге, все дальше углубляясь в лес. Паша – встрепанный, в расстегнутой куртке, под которой была только тонкая майка, являл собой образец русской морозоустойчивости, Севелина демонстративно держалась за уши, хотя ее и заставили одеть шапку и толстый свитер поверх летного комбинезона, который, по идее, должен был выдерживать куда более крутой холод, чем легкий московский мартовский морозец.

Маша чувствовал себя в летном комбинезоне весьма уютно, а вот уши и в самом деле мерзли, отвыкли должно быть за много лет от пребывания в суровых условиях окружающей среды. Девушка потерла уши кулаками – пальцы уже покраснели и гнулись плохо.

– Паш… дальше можно уже не идти!

– А как?

Паша остановился и поднял голову к небу.

– Кораблик зависнет на той высоте, которая покажется компьютеру безопасной. Чтобы не задеть деревья. Потом, если я нажму сюда, он спустит трап. Если нажму сюда, он опустится на землю, поломав деревья…

Паша почесал в затылке, честно пытаясь разглядеть какие-нибудь неровности на абсолютно гладком брелке, потом смущенно улыбнулся.

– Ну ты сама знаешь, как лучше…

– Еще пульт может работать с голосом, но мне, честно говоря, в ручную проще… Так привыкла…

Маша плюнула про себя, потому что заметила в голосе своем некие снобистские нотки. Таким тоном мог бы миллионер хвастаться случайно попавшему в его владения пролетарию своей навороченной бытовой техникой.

К счастью, Паша ничего подобного не заметил – он с нетерпением смотрел в небо.

И просмотрел торжественное появление инопланетного космического корабля. Потому что корабль перемещался в пространстве беззвучно и цвет имел подходящий к окружающей среде.

Когда трап тихо спустился к его ногам, Паша ощутимо вздрогнул. И что-то паническое метнулось в его глазах, когда он посмотрел на Машу.

– Это безопасно, – проговорила Маша, с удивлением лицезря это паническое.

Паша был бледен – заметно бледен даже в темноте.

– Вот… Блин… – пробормотал он, – Так это правда все… Это в самом деле все правда?!

Маша раскрыла рот, не зная, что ответить. Честно говоря, она была уверена, что Паша поверил ей с самого начала.

– Паш… – она потянулась, чтобы взять его за руку, но Паша отпрянул.

– Ты меня боишься?! Я не чудовище, я не буду тебя похищать!

– Да иди ты! – махнул рукой Паша, – Не боюсь я… Я просто… Да в шоке я, вот и все!.. Пойдем, что ль?

– Пойдем, – вздохнула Маша.

Лин, которая давно уже топталась у трапа, прислушиваясь к непонятным речам, и не зная, пора уже подниматься или нет, увидев его движение, с облегчением вздохнула и побежала по движущейся лестнице вверх – поскорее в тепло.

Паша достаточно смело шагнул за ней.

И почти невидимая лестница, которая и не лестница в обычном понимании этого слова, а скорее плотный воздушный поток, понесла его к вершинам деревьев к некому сгустку темноты, который невооруженным глазом и не заметишь.

Маша ступила на лестницу вслед за ним, услышала:

– Ну, блин, совсем как на эскалаторе, только как-то…

И Паша уже пропал в темноте.

Темнота переходного отсека, потом теплый, приятный для глаз свет кабины.

– Вау! – сказал Паша, застыв на пороге, – Слушай… Ну, кайф!

– Садись.

Маша вызвала к положенным двум креслам, на одном из которых уже примостилась Лин, дополнительное, показала Паше, куда смотреть, рассказала, что и как будет происходить.

Несколько минут и кораблик вышел на орбиту. Выскочил навстречу огромной, похожей на ноздреватый камень луне, к мириадам звезд, ярких и немигающих.

Паша смотрел на монитор, разинув рот и молчал.

– Сделаем пару витков, – предложила Маша, – Над дневной стороной пролетим. Можно к луне слетать… Можно еще к Марсу или к Венере.

Паша посмотрел на нее, как на бога.

– Ага, – сказал он и судорожно сглотнул.

Эта прогулка доставила удовольствие и ей самой. Она никогда еще не летала вокруг Земли, и ей, как и Паше казалось чудом видеть ее висящей в черной холодной пустоте, сонной, спокойной, укутанной голубой дымкой, видеть огни ночных городов, видеть океаны и моря, туманные очертания материков, проплывать мимо сверкающих серебром спутников. Невозможно даже представить себе, предположить всего лишь на мгновение, что чужие корабли могут приблизиться к ней и низвергнуть огонь в этот туманный покой, убить, уничтожить прекрасный, совершенный мир, просто так, ни за что, из чистой злобности. По глупости, тупости и несовершенству.

Они пролетели над красными песками Марса, так низко, как летали над землей вертолеты, потом над серыми камнями Венеры, над кратерами Луны.

А потом, когда уже возвращались на Землю и Маша мучительно думала над координатами посадки, чтобы не приземлиться, не дай Бог, где-нибудь в Китае, Паша, который после нескольких часов полета, свыкся с происходящем, громко орал, тыкал пальцем в экран и вообще пребывал в состоянии эйфории, вдруг притих и помрачнел.

А потом он посмотрел на Машу, которая, наконец, справилась с навигацией и почти уверилась, что посадит корабль там, где и намеревалась, и спросил:

– Слушай… И что эти зверо… как их там… Они правда сюда летят? Нас уничтожить?

Маша посмотрела на него, ударилась о холодный и острый пашин взгляд и ничего не ответила, вернулась к своим циферкам, что прыгали на приборной панели. Она смотрела на них, и видела только беспорядочное мельтешение, дурацкое и хаотичное, в котором не могла усмотреть ни капли смысла.

… Астронавт Ишидо Тайко, один из немногих людей Земли, находившихся в тот день на орбите, смотрел на родную планету с бесконечной нежностью и тем особенным ликованием, которое разрасталось в душе его в тот миг, когда он предчувствовал рождение нового стихотворения.

Маленькая и очень красивая планета, переливающаяся всеми оттенками зеленого и голубого, хрустально-прозрачный сияющий шарик…

Немногим доводилось смотреть на нее из такой дали.

Но и из тех, кому повезло, никто и никогда не любил Землю так, как Ишидо.

Он родился поэтом и то, что ему удалось стать еще и космонавтом, было совершеннейшим чудом. Во многих странах спорили о том, разумно ли это… Один день пребывания человека в космосе стоит дорого. А поэт – какую работу он сможет выполнять на орбитальной станции? Но все-таки ему повезло и теперь он посвящал Земле стихи. Каждый день, проведенный на орбите, он сочинял одно стихотворение. Он их записывал на магнитофон, чтобы потом, на родине, в покое и уюте своего загородного дома, отточить до абсолютного совершенства.

На корабле, летящем сквозь безвоздушное пространство, важно было только впечатление, вовремя схваченное и записанное, – а идеальную форму (округлую, хрустально-прозрачныю, зелено-голубую) он придаст стихам тогда, когда вернется в Осаку. Там ждут его родители. Ждет невеста Марико. Ждут издатели и многочисленные почитатели его таланта.

Даже странно подумать, что первая книга его стихов вышла всего полтора года назад… Ишидо тогда исполнилось тридцать четыре с половиной и он работал бортпроводником в одной из авиакомпаний. Его первую тоненькую книжечку выпустили ничтожным тиражом в полторы тысячи экземпляров. Теперь же он смотрит на Землю из космоса, а книги его печатаются миллионными тиражами!

Маленькая, хрупкая планета, переливающаяся всеми оттенками зеленого и голубого… Словно хрустальный шарик. Ишидо хотелось принять ее в свои ладони, согреть у сердца.

Где-то на этой планете, на Японских островах, в древнем городе Осака живет его любимая девушка – маленькая, хрупкая Марико. Дочь древнего самурайского рода. Прежний Ишидо даже мечтать не смел о такой девушке…

Когда Ишидо вернется, они поженятся. И на свадьбу он преподнесет любимой женщине книгу своих «космических» стихов. Русские первыми вышли в космос, американцы первыми высадились на другую планету, а Япония первой послала в космос поэта.

Марико будет в белом кимоно, с перламутровым веером и тщательно, согласно обряду, накрашенным лицом…

Будущий тесть обещал отдать ему во время свадьбы старинный меч, принадлежавшей семье вот уже пять столетий…

Прежний Ишидо и мечтать не смел бы о том, чтобы прикоснуться к такому мечу!

… Ларс Ван Хааген наблюдал ночное небо из учебной обсерватории в Амстердаме, в мощный телескоп.

Мириады звезд, тысячи вселенных – ближние, дальние…

Бесконечность пространства и движения в пространстве…

Ларс поднес к губам кружку с горячим кофе. Он любил пить кофе, не отрывая взгляда от объектива. Кофе давал ему ощущение собственной плотской реальности. А в звездах он растворялся. Словно душа его распахивалась навстречу этому бездонному и бесконечному, холодному, безмолвному, прекрасному… Чему не было истинного имени в человеческом языке, что люди в невежестве своем называли всего лишь «звездным небом». Величие Вселенной подавляло. Но Ларс любил это особенное чувство… «Я лишь крупинка в бесконечном пространстве, я лишь крупинка, но я – существую!»

Еще глоток кофе…

Есть ли жизнь во Вселенной? Неужели все это гигантское пространство – мертво? Неужели мы – единственные разумные… Нет, нет! Ларс был преданным поклонником американского телесериала «Секретные материалы» и выписывал несколько изданий по уфологии. Не то, чтобы он верил в инопланетян… Нет, не верил. Но он НАДЕЯЛСЯ!

Быть может, где-нибудь на Марсе или на Альфа-Центавра другой астроном смотрит в телескоп и гадает, существует ли жизнь на Земле?

Ларс оторвался от телескопа и посмотрел в окно. Сгущались сумерки, мелкий дождичек осыпал стекло. Нет, лучше вернуться к звездам и раствориться среди них…

Был вечер. Поздний, поздний вечер. Одиннадцать часов. Теплый свет фонарей заливал улицы Гамбурга, высвечивая все, что было в этом современном городе древнего, средневекового – брусчатку мостовой, черепицу крыш, сложные переплеты окон, ажурные решетки, шпили и флюгера, фонтаны и статуи – и пряча все, что было в старинном городе нового, современного, уродливого… Анхелика фон Зюсмильх любила Гамбург именно таким – ночным, сказочным… Правда, за всю жизнь ей довелось только трижды видеть ночной Гамбург. Но когда-нибудь – лет через пять или семь – она сможет бродить по темным улицам столько, сколько захочет. Бродить и придумывать истории… У нее это хорошо получалось – придумывать истории. Почти как у настоящих писателей. Правда, истории настоящих писателей ей все-таки нравились больше, чем собственные. Но она так быстро читает, что лет через пять или семь, наверное, прочтет уже все книги в мире… По крайней мере, все, которые были переведены на немецкий. По-французски она ни за что не станет читать. Французский – гадкий язык. Хотя все девушки из аристократических семей должны непременно уметь говорить по-французски. Один Бог ведает, почему… Но лет через пять или семь, когда она станет совсем взрослой и самостоятельной, Анхелика решительно откажется от гадкого лягушачьего языка и будет читать только немецкие книги. Или, правильнее сказать, – только книги на немецком языке. А когда перечитает их все, будет бродить ночью по сказочному, древнему Гамбургу, и сочинять истории!

Анхелика лежала в постели с книгой и слушала, как часы в гостиной бьют одиннадцать раз. С каждым ударом угрызения совести становились все ощутимее. Одиннадцать часов! В это время девятилетним девочкам уже полагается спать. Собственно говоря, девятилетним девочкам полагается ложиться в девять часов.

Гели (так фамильярно называли Анхелику фон Зюсмильх родные и друзья) легла в девять, притворилась спящей… А потом совершила ужасную подлость: встала, включила свет, достала из-под матраса припасенную книгу и принялась читать. Ей было очень стыдно. Но ничего поделать с собой она не могла. Книга была упоительна. Лучше этой книги Гели никогда ничего не читала. И ей так хотелось узнать, чем же все кончится… И кончится ли? Книга называлась «Бесконечная история».

Ах, если бы эта история действительно была бесконечной! Столько интересных событий… Такие замечательные персонажи… Особенно нравился Гели главный герой, Бастиан Балтазар Букс. Нравился тем, что он был совсем-совсем обыкновенный. И он тоже тайком от всех читал книгу – эту же самую книгу, которую читала она, Гели! – но только Бастиан Балтазар не только читал, но и участвовал в приключениях, а Гели… Гели только читала. При всей своей любви к приключениям, при всем своем богатом воображении, Гели умела мыслить трезво и реалистично. Бастиан Балтазар Букс – книжный герой, хотя он похож на настоящего мальчика и по сюжету сидит на чердаке и читает книгу, а она, Гели, она – настоящая девочка, не книжная, она лежит в кровати и читает про Бастиана Балтазара Букса… Читает в недозволенное время, тайком от взрослых… И ей никогда, ни за что не попасть в книгу! А Балтазар – попадет. Наверняка попадет. Счастливчик!.. Еще хотя бы несколько страниц… До конца главы… И она погасит свет, честное слово! Хотя заснуть ей наверняка уже не удастся. Она так и будет лежать до утра и додумывать приключения Бастиана… А потом, в школе, заснет прямо на уроке математики. Так уже случалось.

– Гели! Ты еще не спишь?! Ты читаешь?!! – возмущенный голос мамы вырвал Гели из водоворота книжных приключений.

Гели вздрогнула и виновато посмотрела на нее поверх книги. Гасить свет и притворяться спящей было уже поздно… И кары теперь не избежать. Нарушение дисциплины считалось самым страшным проступком для девочки из аристократической семьи.

Мама стояла в дверях – такая красивая, как принцесса, со своими взбитыми кремовыми кудрями, в пеньюаре из шелковых кружев кофейного цвета… В изящной руке с длинными и острыми ногтями она держала изящный, длинный и острый мундштук с дымящейся сигаретой. Губы ее брезгливо кривились.

– Мамочка, я…

– Ты читаешь!!! – взвизгнула мама, шагнув вперед и обличительно ткнув в книгу мундштуком. Немного пепла упало на белый пододеяльник.

– Да. Очень интересная книга…

– Для тебя все книги интересные! Ты хотя бы знаешь, сколько времени? Ты должна была уже спать! Где твоя дисциплина? В моей семье детей за такое поведение пороли!

Гели спрятала книгу под одеяло. Пусть лучше мама выпорет ее, лишь бы не отнимала книгу… Если Гели не узнает, что же там было дальше с Балтазаром Буксом, она просто умрет! А порку она как-нибудь переживет. Если в маминой семье всех детей пороли – и все они, однако, выжили и выросли – значит, не так уж это страшно. Правда, пока папа не позволял пороть Гели, папа прощал ей все ее ужасные проступки и даже отсутствие дисциплины, папа не давал отправить ее в монастырскую школу в Швейцарии, где когда-то учились мама и тетя, и куда мама хотела отправить Гели каждый год, а Гели боялась этого больше всего, потому что, судя по воспоминаниям мамы и тети, эта монастырская школа – самое мерзкое и скучное место на свете, потому что там учатся такие скучные девочки, как мама и тетя…

Ах, прости меня, Господи, как я могу так думать о маме! Мама хорошая, добрая, она Гели добра желает…

– Гели, немедленно отдай эту гадкую книгу, я ее выброшу! – мама потянулась к одеялу узкой кистью с длинными и острыми ногтями.

– Но, мамочка, она же библиотечная! – проскулила Гели, подсовывая книгу под себя, надеясь защитить ее своим телом.

– Вот и хорошо! – обрадовалась мама. – Надеюсь, после этого тебе книг в библиотеке давать не станут!

Гели уже собиралась разрыдаться от ужаса и отчаяния, как вдруг в дверях появился папа.

– Что у вас тут происходит, девочки? Гели, ты не заболела? Почему ты не спишь?

– Она опять читала! Уже половина первого, а она читает! – каркнула мама.

– Книга хотя бы интересная?

– Какая разница! Я хочу ее выкинуть! Я позвоню в библиотеку и скажу, чтобы они не давали больше Гели книг! Она нарушает дисциплину! – закричала мама.

Гели разревелась.

– Нарушает дисциплину? Ай-яй-яй! Дедушка Гюнтер был бы тобой очень недоволен! – с улыбкой сказал папа, подходя к кровати и глядя Гели по растрепанным белокурым волосам.

Гели робко улыбнулась сквозь слезы. Кажется, папа не сердится… Раз уж он упомянул дедушку Гюнтера.

Дедушкой Гюнтером и его недовольством пугали папу все детство, и теперь он вспоминал о дедушке Гюнтере в те моменты, когда Гели за очередной проступок следовало бы наказать, но «не хватало моральных сил» – так это папа называл.

Вообще-то для Гели дедушка Гюнтер был не дедушкой, а прадедушкой. Дедушкой он был для папы.

Фотография дедушки Гюнтера – белокурого, голубоглазого, стройного, в военной форме, с автоматом – висела в гостиной. Гели часто ее рассматривала, когда была еще совсем маленькой, силясь понять, как же этот совсем молодой человек может быть дедушкой… Дедушка Гюнтер погиб под Сталинградом, когда ему было всего девятнадцать лет. Он так и не узнал, что в далеком Гамбурге у него родился сын. Дедушка Гюнтер даже не был женат на бабушке. Просто он уходил на страшный восточный фронт с «отборными частями сил СС»: Гели не знала, что это означает, но выучила и произносила скороговоркой, а прабабушка ей объяснила, что дедушка Гюнтер воевал среди самых-самых лучших германских дедушек, а лучшие германские бабушки, тогда бывшие девушками, исполнили свой патриотический долг и родили от уходивших на фронт солдат детей чистой крови, новых солдат нации. Правда, прабабушка родила вовсе не солдата, а милую бабушку Марту, а бабушка Марта родила папу, а папа стал архитектором, а у папы родилась Гели, и Гели тоже вряд ли станет солдатом… Она станет писательницей. Напишет книгу про дедушку Гюнтера и космических пришельцев под Сталинградом.

И если папа вспомнил дедушку Гюнтера, значит, он не сердится по-настоящему…

– Что ты читала, Гели? – спросил папа.

Очень интересную книгу, папа! – поспешила ответить Гели и вытащила из-под себя книгу. – Вот, посмотри!

– Дай ее сюда! – взвизгнула мама и попыталась выхватить книгу.

– Прекрати, Эльза, – строго сказал папа.

– Ты должен ее наказать! До какой степени будет простираться твое попустительство?

– Уйди Эльза. Оставь нас с Гели. Я разберусь.

– Нет уж, я поприсутствую! – мама села в кресло, брезгливо спихнув с него плюшевого пса.

– О чем книга, Гели? – ласково спросил папа. – Я должен знать, достойна ли она того, чтобы ради нее нарушать режим.

– Режим нарушать нельзя ни ради чего! – заявила мама. – Режим – это дисциплина…

– Так о чем книга, Гели?

– Это про одного мальчика… Он попал в книгу… Вернее, еще не попал, но попадет…

– Какая чушь! – фыркнула мама.

– Не чушь… Там сказочный мир – страна Фантазия – и ее губит страшное Ничто, она просто исчезает по краям…

– Такие книги калечат психику ребенка! – настаивала мама. – Ты должен запретить и впредь контролировать… Уже почти час ночи, а она не спит!

– Подожди, Эльза! Ну-ка, Гели, читай последнюю фразу. На которой ты остановилась, когда вошла мама.

– Вслух?

– Вслух.

Гели прокашлялась и старательно, с выражением, но несколько торопливо прочла:

Наш мир бесконечен, и все в нем случится,

Но только однажды! Струясь и звеня,

Сейчас я пою и порхаю, как птица,

Но время промчится – не станет меня.

В комнате воцарилась тишина.

– Ну, и что это значит? – ехидно спросила мама.

– Я же говорила! Фантазия гибнет! Ее пожирает ужасное Ничто! А юный герой Антей пришел к Уиулале…

– К кому?!

– Подожди, Эльза, – поморщился папа. – Гели, эта книга в стихах?

– Нет. Просто Уиулала говорит только стихами. И у нее нет тела… – жалобно прошептала Гели.

– Ну, все! – взорвалась мама. – На будущий год поедешь в Швейцарию! Уж там-то проследят, чтобы никакой Уйлиулы…

Она еще долго шумела и кричала. Потом ушла, выдернув вилку ночника из розетки. А папа остался. Он укрыл Гели и сказал, что посидит с ней, пока она не заснет. Гели была очень расстроена. Она боялась, что мама действительно отправит ее в Швейцарию. А уж там-то точно никакой Уиулалы не будет и Балтазара Бастиана Букса тоже.

– Не переживай. Мама передумает. Я ее уговорю. В конце концов, счета-то мне оплачивать. Да и мало ли что случится до следующего года… Не стоит плакать. Просто постарайся больше не сердить маму.

– Возможно, наступит конец света, – пробормотала Гели.

– Если мама еще раз застанет тебя среди ночи с книгой? Точно, наступит, – рассмеялся папа.

– Нет. Я не про маму. Я говорю про настоящий конец света. Мало ли что случится до будущего года? Или – до завтра? Может быть, уже завтра конец света и наступит. Может быть, мир вступает в последнюю фазу существования. Может, нам всем осталось жить только двадцать четыре часа. И ничто уже пожирает края нашей вселенной.

– Ну и ну… Неужели мама права и эта книга действительно калечит твою психику?

– Ты думаешь, конец света невозможен? Но ведь у всего бывает конец… У каникул, например. И у контрольных тоже. Наверное, конец света тоже когда-нибудь наступит.

– Но не завтра же!

– Ты не можешь знать наверняка. Возможно, завтра у нас в саду упадет комета… Или высадятся инопланетяне. Или русские бросят на нас атомную бомбу.

– Русские нам больше не враги.

– А бабушка в это не верит! И вообще… Все возможно.

– Тогда я не пойду завтра на работу. Отправимся с тобой в зоопарк. И в кино. И в кафе-мороженое. А маме соврем, что ты была в школе.

– Правда?! – Гели вскочила на кровати, глаза ее, еще мокрые от слез, лучились счастьем.

Конечно, папа не верит в конец света, просто он хочет устроить маленький праздник тайком от мамы! Такое случалось – не очень часто, но все же… И лучше всего, что эти праздники всегда бывали сюрпризом!

– Ну, если конец света наступит через двадцать четыре часа, то на это время можно позабыть о дисциплине! – смеясь, ответил папа. – Спи.

Папа вышел. Гели несколько минут полежала в темноте, изо всех сил стараясь заснуть. Но у нее ничего не получилось. Сон не шел. Мысли о завтрашнем празднике, о возможном конце света и о недочитанной главе из книги так беспокоили ее, что Гели решилась: встала, раскрыла книгу и села к окну. В свете уличных фонарей буквы были вполне различимы…

У этой книги есть конец, как и у всего на свете, хоть и называется она «Бесконечная история».

И, если вдруг конец света наступит через двадцать четыре часа, Гели должна быть готова к нему. Она должна пойти на суд Божий, ни о чем не сожалея. То есть, ей придется сожалеть о плохом поведении… Но это ерунда по сравнению с возможным сожалением о недочитанной книге!

Нет, конечно, конец света она просто придумала…

Но вдруг?..

Закончится песня, а жизнь еще длится

Лишь только у тех, кто имеет тела.

Ничто приближается, плохи дела.

Закончится песня – и жизнь прекратится.

Гели читала.

Она не знала, что слова ее – внезапно родившееся в одурманенном усталостью и огорчением мозгу, чудовищное и фантастическое предположение – на самом деле были пророческими.

КОНЕЦ СВЕТА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МОГ НАСТУПИТЬ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА!

Только никто этого еще не знал. Даже сама Гели! Она была уверена, что все это просто придумала… Из страха перед монастырской школой в Швейцарии.

… Бездомные, ночующие под одним из лондонских мостов, не знали о грядущем конце света. До сих пор подлинным концом света для них было отсутствие выпивки или появление «бобби». Или заморозки. Холод – вот истинный бич бездомных! От дождя можно кое-как укрыться, от холода – нет.

Они все завидовали сумасшедшему Генри – его называли Генри, хотя точно никто не знал, как его зовут – он всегда ходил в сопровождении целой стаи собак и кошек. И собак, и кошек! Удивительно, но животные прекрасно ладили между собой. Смотрели на Генри любящими, преданными глазами. А когда он находил местечко посуше и начинал обустраиваться на ночлег, все эти собаки и кошки укладывались вокруг него, обеспечивая непрерывное живое тепло даже в самые страшные холода, какие только случались в Лондоне в последние годы.

Как удавалось Генри их приручать – никто не знал. Видно, ему был ведом язык животных. Год от года он бродил по Лондону – грязный, заросший – а за ним вереницей шли собаки и кошки. Полицейские и лига защиты прав животных давно уже оставили Генри в покое. Полицейские даже защищали его от шпаны, а защитники животных бесплатно прививали его любимцев от инфекционных болезней. И милостыню Генри собирал куда более щедрую, чем остальные бродяги вместе взятые. Правда, тратил он денежки неразумно… Не на выпивку и не на кайф, а на еду для своих скотов. Ну, да что с него возьмешь! Сумасшедший – и есть сумасшедший!

Зато спать ему всегда было тепло. Так тепло, как если бы он укладывался не на картонках под лондонским мостом, а на ковре возле камина в гостиной родного дома…

Даже если бы бродяги знали о грядущем конце света, они бы все равно продолжали завидовать сумасшедшему Генри. Ведь его любили… Пусть это просто чертовы блохастые собаки и паршивые коты, но все равно – любовь есть любовь, и нет в мире создания, даже самого отверженного и погрязшего в грехах, которое втайне не мечтало бы о том, чтобы его любили.

Вот и бродяги из-под лондонского моста… Их никто не любил. Друг друга они ненавидели.

А Генри шел мимо, а за ним плелись вереницей собаки и кошки…

… В фермерском домике в Австралии сорокалетняя Маргарет Бурк почти без страданий, при содействии одной лишь старой служанки, произвела на свет мальчика.