Текст книги "Мириад островов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Каким? – спросила Галина.

– Своим собственным, – улыбнулся, легонько щёлкнул по носу. – Не забывай, я хоть фильяр и кузнецов сын, а сам себе хозяин.

Вежливо так, но отбрил.

– А мама как?

– Повидались. Я на такое счастье не рассчитывал. О твоём нефрите посоветовался – ради того и потянул вас всех к отцу.

Забрался в полог, закрыл все продухи – и, кажется, сразу лёг на тощую подстилку.

А на вырубке уже было полно конного народу, посреди вьюном вертелась бледно-золотая кобылка, со всадницей в громоздком дамском седле. Суетились Брендан с Эстрельей, пытаясь удержать за повод или схватить под уздцы.

– Сама, сама, – доносилось сверху. – Только руку, мэс… Руку подставь.

Кобылку, наконец, переняли в несколько рук, юная всадница уместила ножку на Брановой ладони, ухватила его за шею, скользнула наземь.

– Ой, вот игрунья-то! Застоялась. Надо было нам раньше вырваться.

– Это в тягости-то? – строго прикрикнула Эстрелья.

– Так она в прохолосте. Мне и вообще аж месяц до конца. Фрейр и Фрейя да Бельгард с Бельгардой у вас имеются, теперь на подходе Таласси и Талассо. Как решите парочку назвать, так и будет. Чёрт, штампую королят, будто станок на монетном дворе!

– Дело верное, говоришь?

– Да когда ж я вас, матушка свекровь, подводила!

Молодая женщина в тонком сукне и сапожках, с женским чепцом на белокурых волосах, оглянулась вокруг – и увидела:

– О, у вас уже гости. Морской народ – привет, Орихалхо, давно ли из Лутении? Кто это с тобой?

– Я Галина бан-Алекси, прирождённая рутенка, – девушка поклонилась, изо всех сил, стараясь не хватить лишку. Низкопоклонства не любили и в Готии.

– А я – Кьяртанова Зигрит, урождённая Робашик, – королева со смешком вернула реверанс. – Ты извини, пузо гнуться не даёт.

Живот у неё в самом деле поднялся до самого носа, веснушчатого и очень целеустремлённого.

– Так ты та сэнья Гали, которая поёт? В дуэте с Орихалхо?

Слишком непринуждённо, слишком без задней мысли это прозвучало. Насчёт дуэта.

– Как умею, так и пою. Если инструмент имеется.

– Рутенское? Духовное, верно? Отыщем тебе что-нибудь струнное, никаких проблем. А Инес или Хуана Креста ты можешь? И Песню песней? Не смущайся. Мне насчёт тебя монахини с голубем послали. Я ведь сама из них. Не общаемся духовно, так дружим. Вот Саэтана тоже оттуда. Из головной обители. Вот ведь…!

Кобылка вырвалась повод у нарядного кавалера, затанцевала с опасностью для ног. Орихалхо подцепил под уздцы, встряхнул.

– Вот сила. Орри, не хочешь стать моей телесной охраной? Да нет, чисто по Платону. Ой, платонически, ага. От тебя сэнье Гали куда больше проку, чем мне от моего чичисбео. Он, знаешь ли, твой соотечественник. Михаил, так? Потешный очень. Но так: ни слуга, ни забавник. Только ходит по пятам – я ведь берегу чрево для одного мужа.

Галина с трудом продиралась сквозь путаницу фривольно-шутливых иносказаний. Всё же – хорошая она, эта хитрунья. Аромат чистоты. В таком трудно ошибиться.

– Знаешь что? Тебе ведь всё равно куда ехать. Вот сегодня я при деле – почтенный мэс Бран меня развлекает. Говорят, мальчишке ещё до рождения надо подобрать клинок, чтобы в колыбели за него схватился, ну, за ножны, конечно. Примета, что истым мужем станет. А вот завтра…

Зигрит сделала многозначительную паузу.

– Завтра поедем со мной в Ромалин? Пожалуйста! Держу пари, и твоё чудо морское там вовсю развернётся.

Орихалхо кивнул. Прошептал:

– Как сэнии угодно.

На том и порешили.

Когда Галина с Орри влезли в полог, Барбе ещё не спал. Выслушал обоих и ответил:

– Не могу вам ничего советовать. Моё дело если не сторона, то почти сторона. Но вот знаете, что я нашёл в книжке сэньи и запомнил? Это о моих милых. Послушайте – заснуть будет легче.

И раньше, чем получил согласие, начал:

«Лет тридцать из Вуали вышел корабль. Очень похожий на скорлупы ба-нэсхин, но гораздо больше. Те же мощные дубовые планширы поперек корпуса, тот же ясеневый шпангоут, похожий на китовые рёбра, и кожи так же плотно сшиты корабельной иглой, до черноты проварены в дубовой коре и смазаны жиром – того требует едкая солёная вода. Парус на ясеневой мачте из шкур того же непонятного зверя, а вёсел нет, одни уключины. Потрепало, видать, и корабль, и его людей. Всего двоих прибило к готийскому берегу волнами, и были то мужчина и женщина. Он светловолосый, почти седой, и темноглазый – почти как уроженец Вестфольда. А она – чёрные косы, синие-пресиние колдовские глаза и к тому же беременна.

Пришли они со стороны островов, этого уже хватало, чтобы счесть их дружками желтомордиков: так простые готийцы дразнили в те времена Морскую Кровь. Да и вестфольдцев здесь не особо жаловали. Подобное и сейчас чувствуется, а тогда этим прямо-таки разило на всё побережье. По счастью, чужаков первое время не трогали, а попозже и пользу в них нашли – человек этот оказался хорошим мастером по железу. Жил он с самого начала и до конца этой истории под своей перевернутой кверху днищем каррой – так называлось его судно. Да и местной речью он овладел в считанные месяцы.

Для кузни соорудил он хижину из больших камней, а в карре проделал отверстие в стене, для двери, и еще одно, для очажного дыма. Она у него тоже на камень была поставлена, чтобы повыше было. Так и жил наш странник. Чинил утварь, лошадей ковал, брался за всякую простую работу. Кухарил понемногу. А жена только и делала, что грелась у костра или на солнце и пела песни.

Да, звали его Брендан, иначе Бран, а ее Альбе. Странные для крестьянского слуха имена, верно?

С ним одним и то еле мирились, а тут ещё ведьма брюхатая в доме. И вот когда пришла ее пора, не мог он никого из местных баб дозваться, чтобы ей помогли. Уже двое суток длились роды, так что сил у матери совсем не стало.

И вот посреди зимней вьюжной ночи стучит некто в дверной косяк: сама-то дверь была кожаная, как и вся хижина. Кузнец открыл – и увидел девицу лет пятнадцати от силы. Собой не так уж приглядна, а одета исовсем просто: темно-красное всё. Холщовая сума у ней через плечо. Говорит:

– Я к тебе со своей незадачей пришла, а тут у тебя твоя собственная. Ну-ка, подвинься. И воды мне побольше нагрей – самый чистый снег от порога возьми и на очаге растопи!

Поглядела девица на роженицу пристально и говорит:

– Выбирай теперь. Или оба умрут, и мать, и дитя, или один сын у тебя останется. Считай, оба мёртвые они.

– Делай что знаешь, – говорит Бран. – Ни в чём тебя не упрекну.

Достаёт лекарка самозваная из сумки склянку и нож….

Словом, напоила она ещё живую Альбе сонной водой и вырезала сомлевшего ребёнка из её чрева. А потом стала окунать дитя то в горячую воду, то прямо в талый снег. Ожил младенец и так-то шибко закричал!

– Нет у него матери, не будет и чем кормиться, – говорит Бран. Альбе-то во сне, на неё наведенном, скончалась.

– Я тебе сюда молочную козу за рога притащу, – говорит девушка. – Неужели так мало тебе платят, что и на такое не хватит?

– Сколько ни есть, всё на похороны уйдет, – отвечает он.

– Пустое, – отвечает она. – Сам ведь знаешь. Делай что должно, а прочее к нему приложится.

И ведь в самом деле – говорится, что никого им не пришлось хоронить, будто растаяло тело пришелицы в дальнем тумане, что её вытолкнул из себя, и в морской пене, которая породила.

– Всё равно, – отвечает Бран, – медь из моих рук как река течет, а серебро частыми каплями сочится.

Тогда говорит девица:

– Будут у тебя верные деньги, если мою беду своими руками разведёшь. – Какую такую беду?

– Нужен мне меч, какие в твоих родимых краях делают, а мне в здешних – не хотят и более того не умеют. Чтобы прямой клинок был мне по грудь, а рукоять длиной в обе моих ладони, ни больше, ни меньше. И яблоко на конце рукояти – такого же веса, как сам клинок. И чтобы не ржавел он, не тупился и лёгок был в моих руках, точно дуновение ветра.

– Зачем тебе это? – спрашивает Бран. – Ты ведь не воин.

О том, что не отковать ему такое оружие, кузнец даже не заикнулся. Ведал заранее, что сумеет.

– Да, – говорит она. – Я не солдат, а лекарь. Но такой, что не от одних хворей лечит, а от самой жизни.

– Быть того не может, – говорит Брендан.

– Уж как-нибудь поверь, – смеётся девица. – Так сделаешь? Сколько скажешь – столько и заплачу. Что решишь – то и дам тебе.

– Уговор, – Бран ей отвечает. – Только не насчёт этого клинка, но насчёт второго, если он тебе занадобится. Пока-то одним золотом или серебром с тебя возьму – знаю, что этого звону ты припасла ровно столько, сколько потребуется.

И по рукам ударили.

Вот минует месяц – нет меча. А девица всё ходит к мастеру, мастерово дитя обихаживает. Ладный сынок у кузнеца растёт. Весёлый, смышленый да здоровенький. Проходит другой – опять дело не сладилось. Говорит она:

– Чего недостает тебе, кузнец? Железо имеется, огонь в печи жаркий, молот тяжел, наковальня широка, руки твои сильны.

– Три вещи нужны, чтобы отковать такой меч, какой ты хочешь, – говорит Брендан. – Три священных влаги: материнское молоко, отцово семя и кровь будущего владельца, чтобы все их в один узел связать. – Кровь я тебе дам. Что до семени твоего – не стоит и спрашивать. Но молоко – как его взять у мёртвой и похороненной?

– Когда кормила Альбе других наших детей в Счастливых Землях, – отвечает кузнец, – изобильна была она молоком, вот и отлил я сущую малость в серебряную флягу. Не прогоркло оно за время скитаний и не свернулось, а до сей поры оставалось свежим. Уж о нём-то не беспокойся. Но за это всё будешь передо мной в долгу вдвое большем.

Надрезала девица себе кровяную жилу над сосудом, влил в него Брендан молоко из серебряной фляги и прочее, что положено, сотворил. И в первый расплав добавил.

Долго после того работал Бран, но отковал меч такой, как надо, и вручил девице. А потом говорит:

– Сделать тебе ещё и ножны к нему?

– Не стоит, – отвечает она. – Таким мечам не из кожи и дерева, из живой плоти ножны творят.

Завернула клинок в свою накидку и унесла.

С той поры славен сделался Бран: добрые оружейники везде в почёте. И богат, и уважаем: слово к слову, монета к монете прибавлялись. Сын тоже был ему в радость – любую речь прямо с губ схватывал, любое тонкое ремесло прямо в руки ему шло. И учителя его добрые учили, но более сам Бран, что не только в железном деле понимал, но и цветные камни умел верно поставить, и на арфе сыграть, и слагать новые, и петь древние сказания, в которых излагал и предсказывал судьбы людские.

Вот ещё через двадцать лет снова приходит к нему та женщина: не состарилась вовсе, но расцвела необычайно и одета сплошь в меха и парчу.

– Нужен мне другой клинок, – говорит Брану. – Теперь я знатная дама, да такая, что не только женщины, но и сильные мужи ходят под моей рукой. И на поединках приходится по временам сражаться – честь свою защищать. Хочу спату о четырёх гранях и в два моих пальца шириной, стройную и гибкую, как молодой древесный ствол, смертоносную, будто жало, и чтобы чашка у рукояти вмещала семь унций красного вина. А молоко для колдовства у меня в грудях своё.

– Скую я тебе такой меч, – говорит кузнец. – Только не забыла ли ты давешний уговор?

– Помню, – отвечает женщина. – Работа моя – заставлять других платить их долги вплоть до наипоследнего, так как же я сама свои позабуду? А вот что тебе надобно за прошлое и за будущее – говори немедля.

И снова говорит ей Бран:

– Ножны для меча у тебя свои найдутся или опять взаймы возьмёшь?

– Свои собственные, – отвечает.

Сбросила тут же, у широкой наковальни, свой драгоценный наряд, легла на неё навзничь и приняла живой Бранов клинок в свои ножны.

С тех пор стали они с Браном жить как муж и жена. Двоих прекрасных сынов порознь холить.

А меч тот, говорят, и доныне куётся…»

– Гали, – спрашивает Барбе. – Это ведь я про нас всех сочинил. Отец потом перебрался поближе к матушке – вот сюда. Вместе с домом из копчёных шкур.

– М-м.

– Барбе, – спрашивает Орихалхо вместо неё. – Но ведь и верно есть такая новелла в сборнике сказаний. Только там и про третий клинок говорилось – толщиной в палец.

– А стальной палец ещё и спрятан в щегольскую тросточку? Верно. Это предсказание, так я думаю. Для матери, для меня, может статься, и для самого короля Все-Вертдомского. Постой, да ты совсем спишь. Слышала, наверное, что самые лучшие легенды простирают себя в будущее?

Авантюра шестая

Галина открыла глаза и потянулась с чувством, что поясницу, то знобкое местечко, в котором вроде бы поселяется прострел, отняло напрочь. Лет с пятнадцати она, едва ли не потихоньку от себя, утягивала спину шерстяным шарфиком, чтобы под одеялом не просквозило. А тут словно пол-литра анестезии в задницу вкололи.

– Вот тебе и природа, – пробормотала она. – Так-то жить в палатке туристом. Костёр надо было разжечь. На прогретой земле, ага.

Однако стоило девушке выбраться на волю из полога, как все неприятности исчезли. Вместе с моими мужчинами, добавила она про себя. Ну, Барбе смылся по-английски, тихо и со всем имуществом – ни одеял, ни лошади, ни шляпы, ни одной из перемётных сумок. В Ромалин поскакал, наверное. Любопытно, что там за дела у него – впрочем, не так чтобы очень. Орихалко возился, седлал Сардера и Мартико, перекладывал и вьючил их с Галиной имущество, снятое певцом с Данки вместе с кожаным футляром. Помахал ей рукой:

– Завтрак и тёплая вода для сэнии готовы. Их дамские величества уже почти собрались в путь и нас торопят.

«Удивительно было бы, чтоб не торопили, – подумала она. – Эта юная королева какая-то взбалмошная, право. Для того к кузнецу в гости заскочила, чтобы переночевать, неведомой мне экзотикой полюбоваться – или у ней со старшей королевой отношения несколько напряжённые? Следит и ревнует, например?»

Галина второпях ополоснулась (без чистюли Барби можно было не усердствовать), проглотила овсянку с… со свёкольными хрустиками, кажется, и стала переодеваться из ночного. Орри заранее выложил наружу то, что купил ей совсем недавно: просторные штаны из карего драдедама, посаженные на высокий корсаж, жакет из бежевой лайки с «пробивной» вышивкой и под ним, распахнутым, – тончайшая блуза из шёлкового батиста. В самый раз для акторши, гальярши, ну кого она там намерена изобразить. Вот разве что кинжал за пазухой выбивается из стиля. И к холке особо наклоняться не даёт – конец плоских ножен заткнут за пояс, не дай Бог что с ними случится, думала Галина, типа распахнутся – будет со мной то же, что с тем спартанским мальчишкой. Ну, который лисёнка украл.

Вообще-то кто и как их с Орри подставил (ну, представил, если вежливей), а про Барбе ни слова? Как – тоже, наверное, с голубиной почтой. Кто – вопрос поинтересней. Если монахи и монахини…

– Орихалхо, в Верте церковь отделена от государства?

Он поднял лицо от конской подпруги, удивился:

– Почему сэнья спрашивает?

– Могут клирики говорить о своих делах, не посвящая в них местную полицию и государство? Понимаешь?

– Конечно. Ты про что?

– Юная королева знает про двух певцов похуже качеством, но не про Барбе. А ведь он был нашим заводилой. Тот, кто дал нам рекламу, оставил его в стороне.

Он ведь в разных стенах побывал, сообразила она. Не только у клириков. Вот ведь…!

И тотчас же сама сообразила, что к чему.

– Орри, мы втроём выступили только в одном месте. И то дуэт был не наш с тобой.

«Певческий, я разумею».

– Ты хороший следователь, – отметил он равнодушно. – Прибавь ещё, что бельгардинки между собой дружат и тесно общаются. Но также не прочь связаться с другими сообществами. Менее сильными.

– Он – такой связной? Орри…

– Не знаю. Нам пора.

Сел в седло и подвёл ей Сардера.

Королевский поезд растянулся по узкой дороге, идущей среди богатых нив и пажитей. Впереди ехала старшая из королев на могучем жеребце: мужское седло, казакин, шаровары, сапоги, изящные руки – в охотничьих перчатках с крагами. Несмотря на грубую оболочку, Марион-Эстрелья выглядела на диво холёной, будто не размахивала недавно молотом в чумазой кузне. Сразу за ней – королева молодая, с правого плеча – рутенский любезник, с левого (большая честь) – девица-рутенка. Галина удивлялась тому, что для неё самой иноземство обозначало некое повышение в статусе, для Михаила – понижение. Нарядный молодец в дорогом кармазинном джерке, с холёной бородкой и, по мнению Галины, очень свойский в обращении играл при дворе роль чуть ли не шута, но никак не умел сам того заметить.

Сама же Зигрит болтала так неистощимо, будто вот прямо накануне вырвалась с необитаемого острова. Где занималась по преимуществу скотоводством и агрикультурой.

– Тебе, Гали, хорошо гарцевать и конь у тебя первоклассный. А мне незадача – не сметь на жеребце ноги раздвигать: ношу берегу пуще себя самой. А ведь в нашем сестринстве главная была моя забота – кровных лошадей заезживать на продажу и для матери-аббатисы, самой Бельгарды. Вон, видишь, поля какие? Это бельгардов, немногим хуже, чем у моих сестёр. Поливные, на сено, там внизу канавки прокопаны. Кони у них даже лучше наших, вот за племенными быками и тёлками молочной породы посылают к нам. Редко к ассизцам: ассизцы – орден созерцательный и врачевательный, им не то что скот, им даже пахучие травки не очень удаются. Для лекарских нужд берут у нас.

– Ваше величество по-прежнему считает себя монашкой?

– Плюнь и разотри, Галья. Я Зигрит, Зигри, только, пожалуйста, в хоромах от такого воздержись. Неверно поймут. А насчёт вопроса – да кто я ещё? Муж годен для приплода и для изящных бесед. Остальные – только чтобы языком меня тиранить. Вот Михаил только и болтает, что о своём Рутене – да такое чувство, что они себе корм с другой планеты завозят. Ага, с Марса.

Михаил только отмахнулся от реплики:

– Высокая госпожа, у богатых стран нет для того места. А бедные только тем и живы. Продают по всему миру.

– Не понимаю. У вас что – целые государства крестьян и монахов? Ты мне хвалил города, древние и новые. И битв у вас, наверное, не бывает? Потому что странам-житницам легко взять в оборот страны-города. Скажут так: «если вы попробуете захватить наши поля и скот огненной силой, то не будет ни полей, ни скота, ни даже ягод и дикого зверя, и вам всем настанет голодная смерть».

– Это не так, Зигрит, – вежливо ввернула Галина.

– Знаю, что не так. Но отчего же не пофантазировать?

Королева была явно умнее своих разговоров. И в глубине души пристойнее: проблемы случки, течки, охоты, вязки, выжеребки и опороса обсуждала без купюр, но короля Кьярта, после одной-единственной колкости в его адрес, не трогала. И со своим личным фатом держалась без кокетства.

– Госпожа, я ведь тоже чужачка. Два года здесь, немало хлебнула..

– Да, батюшка твой, – кивнула королева. – Жаль его.

– И всё-таки по сравнению с моей родиной – мир тут у вас и благодать. Будто никаких больших противостояний и не знаете. А кроме вот тебя – об одной войне разговоры в тех же аббатствах.

Зигрит улыбнулась:

– Орихалко не говорил тебе?

Обернулась, повторила:

– Орри, ведь оружие – твоя любимая тема. Тогда в Готии… Ладно, я ведь помню все твои байки. Том, что великая пагуба дарит людям и самое прекрасное, что только есть у них: скакунов, оружие и того, кто вечно тебя испытывает. Гали, я для тебя, если не по имени, просто «госпожа», потому что мы обе жёны. Пускай мужчины нас титулуют по-всякому. Есть некие правила, но от их нарушения небо не обвалится.

– Госпожа королева помнит верно. Главная ценность войны – противник и соперник, – подтвердил Орихалхо.

– А сражений тут было не счесть, – продолжила Зигрит. – Еще до Морской Войны, где, по счастью, мало кого убили, в Готии свергали королей и Супрему, герцог Олаф Соколиный Камень сражался за овладение престолом, святой Йоханне и скондцам также судьба была сгореть в своей-чужой войне.

– Вот отчего вы укрепляете свои столицы, высокая госпожа, – вмешался Михаил. – Хорошо бы и сверху, знаешь, ли. А то будет как с теми двойными башнями в Новом Йорке.

Губы Зигрит стянулись в тугой узелок:

– Русский, дразнись, да в меру.

Хлопнула своего коня ладонью по шее, обогнала, вырвалась вперёд. Сардер за нею, копыто к копыту. Далеко позади загрохотала по булыжнику свита, послышалась ругань королевы Эсте.

Здесь дорога расширилась, стала почти прямой, по обеим сторонам начались сады, чистые, с аккуратно побеленными стволами. Вишнёвые деревья стояли порожние, яблоневые и грушевые – сплошь в подпорках.

– Тоже церковные? – спросила Галина.

– Нет, горожан. Поглубже и вообще парки начнутся с усадьбами. Даже возле вробуржской отвесной скалы таких развелось во множестве. Стены-то хуже обручального колечка давят.

На руке у неё самой ничего похожего не наблюдалось – разве что небольшой ободок светлого золота с крупной жемчужиной неправильной формы.

Дальше пошли выстриженные до самой земли газоны, низкие округлые бордюры, аллеи, что сплетали ветви подобием арки. Вдали от проезжей дороги высились коренастые домики и дома – в два-три этажа, не более.

И вдруг они увидели стену.

Она в самом деле казалась неуместной – дань прошлому, из которого прорастали гордые готические шпили. Впрочем, ассоциации с готикой снова были данью, которую Галина платила своим Средним Векам. В тяжёлом обводе из камня покоилась роща гигантских кипарисов, резное чудо, дерзкий и весёлый вызов небесам и земному тяготению.

– Орри, ты ведь про одни ворота говорил, – прошептала Галина сквозь ветер. Сзади её, тем не менее, услышали и поправили:

– Не одни, а шесть. И все имеют тайный смысл, что много позже обратился в рукотворные вершины.

– Ой, Орихалхо, ты говоришь куда поэтичнее прежнего, – рассмеялась Зигрит. – Что с тобой сделалось – любовь нашла?

А так как он не ответил, но, наоборот, погрузился в молчание, Зигрит пояснила:

– Эти высотки – особая статья. Знакомцы Михаила привезли собой листы с рисунками, а кое-что набросали прямо у нас. В Рутене насаживают готовые этажи на огромный стальной штырь. Или прямо на нём собирают, поднимаясь по ним, как по лестнице. Это неудачное решение, но если металл оживлять и не брать в расчёт летунов, получится очень крепко.

– В кого не верят, тот верит в вас сам, – пробурчал русский.

– Но мало того, – невозмутимо продолжала Зигрит. – Рутенцы придают своим домам то же строение, что природа – жуку. У него мышцы приделаны в панцирю вместо скелета. Если сначала устроить коробку из монолита каменной пыли…

– Цемент в форме, вот именно… – снова прилез Михаил.

– …вместе с опорной стеной и перекрытиями, а потом прицепить к ней всё остальное, будет прочно.

Это было всеобъемлющее объяснение, но оно не объясняло красоты.

Когда малый королевский кортеж остановился у Южных Ворот и после недолгих переговоров проник внутрь – никаких кликов и фанфар! – башни исчезли. Остались узкие, вонючие улочки – на ту же пару лошадиных задниц, что и обычная дорога, но потемнее и поуже в плечах. «Слава Господу, хоть не нависает ничего сверху, – подумала Галина. – Дышать не препятствует».

Кавалькада прошла по окраинам и оказалась на площади. Нет, то была явно центральная улица: предыдущие закоулки, по-видимому, ставили целью запутать неприятеля и поставить его под удар помойных ваз и горшков с цветами. Здесь были дома повыше, на удивление Галины – с небольшими палисадниками, засеянными травой, – будто продолжение входного коврика.

– Посольства, – объясняла королева. – Купеческие и монастырские подворья. Тут и остатки недобитой Супремы свили своё гнездо: мой Кьяр их недолюбливает, но терпит.

– Дознаватели они, как и прежде первоклассные, эти широкополые. Безумные шляпники, – не очень понятно съязвил Михаил.

– И вообще под иным стягом выступают, – отрезала Зигрит: снова чуть серьёзнее, чем показалось Галине уместным. Роли, наверное, такие них с чичисбеем – одному устраивать рискованные подколки, другой – учиться понимать верно и отвечать правильно.

Так беседуя, кортеж неторопливо двигался через столицу. Народ, которого становилось на улицах всё больше, охотно раздвигался, кое-кто приветственно махал рукой или платком. Стражники и Орихалхо держались чуть настороженно, старшая королева давно исчезла из глаз – растворилась в массе. Постепенно Галину оттеснили и от Зигрит, Михаил же давно выскочил вперёд. «Не повод для огорчения», – сказала себе Галина.

Всё это также казалось ей непривычным. На родине во все времена владыки внушали куда больший пиетет и вовсю пользовались тем благоговейным страхом, который внушали подданным. И охранять их приходилось в полном соответствии с этими чувствами. «Никак не цивилизуюсь на здешний манер, – подумала Галина. – Или не одичаю».

Здешние проспекты, вначале темноватые, постепенно стали светлеть, будто впереди был источник сияния.

– Шесть улиц, идущих от ворот к сердцу города – шесть лучей, – неожиданно проговорил Орихалко.

Тут все они вышли на истинную площадь. Она была широка и представляла собой невысокую платформу с пологими ступенями. Из плато рвались кверху резные водопады светлого камня, вздымая на мощной струе унизанные гроздьями лозы, плоды гранатов и яблок, когтистых грифонов с распростертыми крыльями, смеющегося дракона, лики в ореолах, фигуры людей, сплетенных в любовном соитии.

Но это были не шпили зданий. Это были – сами здания, сплошь покрытые глубокой резьбой. Если то было нездешнее искусство, то вовсе не современное: древнее, как пагода Шведагон или… Галина судорожно искала сравнений… да. Боро-Будур. Индийские пагоды, на изображения которых она любовалась в путевых дневниках.

– Приехали. Нравится? – спокойно произнесла молодая королева, оборачиваясь в седле.

– Тут ты…вы… все живут?

– Да не волнуйся, Гали. Только в нижнем ярусе и то во время паломничеств. Выше у нас сокровищницы, библиотеки, хранилища картин и прочих редкостей. Кьяр, видишь ли, хочет, чтобы наша третья очередь получилась красивой. Вот и послал меня налюбоваться по самую маковку, чтобы внутри отпечаталось.

Подбежали прислужники, взяли коней за повод, повели по широкой и пологой аппарели. Затем помогли всадникам и всадницам сойти наземь. Распорядители указывали, где кому разместиться, – вроде бы не одних Галину и Орри подхватило по дороге шествие.

Внутри нижнего этажа мигом сделался шум.

– Сэнья Галина! – поманила рукой Зигрит. – Решай, что сначала: кормиться, омываться с дороги или смотреть ваши дамские апартаменты. Вода с едой там имеются, главное пированье ожидается ближе к вечеру.

– Предпочту разобраться с вещами, ваше молодое величество, – Галина чуть поклонилась, памятуя совет и чтоб ничем не провоцировать королеву.

– Да, я жду от вас пенья и игры, так что вспомни что-нибудь, будь так ласкова. Не возражай – нам древнего лада не нужно, публики ты не боишься. Инструмент жди, пришлю вместе с игроком.

– Это приказ?

– Ай, не говори пустого. Совет. Слишком ты долго была одна. Ото всех отвыкла.

И удалилась, высоко неся свой живот.

– Орри, не пойму. Отчего тут все так мало чванятся?

– Да вообще нисколько. Что дано, как тут говорят, то уж не отнимется и не ущербится. Не нужно раз за разом утверждаться в том, что ты поистине есть. А, не нисколько как у прочих, но мало? Ну, у королевы – мужицкая спесь. Сэнья слышала о такой? Гордится своими корнями.

Им с Орри досталась комната не хуже и не лучше гостиничной, светлая, чистенькая, только что портреты на стенах, писанные прогорклым маслом, выбивались из общего стиля. Нечто вроде музейного запасника для третьесортных приобретений, решила Галина. Славно. За ширмой имеется нечто вроде таза со сливом и дудочка лейки наверху, у стены – двойные нары с занавеской, под ними хорошенький сосуд для интимных целей. Даже вроде бы вода по трубам течёт со второго этажа.

Ну и большой светильник с душистым маслом, разумеется.

Едва ополоснулись по очереди и расправили одежду, как в дверь постучались. Вошёл Михаил. Над его новым платьем червцы потрудились ещё пуще, чем над старым, бородка и кудри были как следует умаслены, а через плечо свисала на широкой атласной ленте самая настоящая гитара. Шестиструнная, хорошей фирмы.

– Девочки, Зигри говорит, вам аккомпаниатор нужен?

– Спасибо, моя сэнья пока еще не выбрала, что будет петь, – ответил Орри.

– А вы как, Галина Алексеевна?

Она покачала головой:

– Времени совсем ведь нет. Я рада, но вам, Михаил, и так и эдак подбирать придётся.

– Вот этому и поучимся, а то надоело лелеять самое главное чрево в стране. Разнообразие – великая штука! Так что мой инструмент к вашим услугам. Что исполняем?

– Я ничего не знаю наизусть, и то пустяки какие-то.

Галина стала торопливо рыться в одной из сумок. Две книжки – как давно она в них не заглядывала!

– Вот «Романсы о дамах и кавалерах», собрал или сочинил Арман Шпинель Фрайбуржец.

– А, слыхали-слыхали! Весёлое дело. Он ведь неподалёку от нас родился, а под конец жизни стал скондским амиром. Говорят, даже Амиром Амиров, вроде короля тамошнего. Там даже и лады бывают написаны, только такими крючками вместо нормальных букв.

– Мне приходилось слышать. Давай попробуем?

Она открыла текст почти наудачу. «Как гадание по Библии», – усмехнулась про себя. Михали присел на колено, выставил гитару вперёд грифом.

– Если это?

Ночь носит властный плащ, расшитый серебром,

В прозрачной темноте я двигаюсь как тень;

О бархат тишины, наполнившей мой дом!

К её брегам спешит на склоне дня олень

Пить молоко любви из кубка лунных чар,

Омыть свои глаза, что марой день обжёг.

Когда помилует нас солнечный угар,

Войдём мы в Прорицателей Чертог.

Луна, ты светоч тех, кто не снисходит в сон,

Червонец мысли разменяв на горсть монет:

В их блеске ведь извечный пламень отражён

Глубин, которым наяву прозванья нет.

Михаил глуховато бренчал по струнам, пробуя мелодию. Где-то на середине к ним подстроился Орихалхо, искусно переплетая второй голос с первым, но рутенец воспротивился:

– Не пойму, кому вторить. Сами себя голосом и словами ублажаете.

Но всё-таки они закончили, на здешний манер понизив и приглушив тон в самом конце.

– А ещё не попробуете, френдки? – спросил Михаил. – Вот-вот ритм поймаю. Сложный он.

– Вот попроще, – согласился Орри. – Сэнья, ты слышала?

– Ты, чья родина – сон, приходи наяву,

Невесомой стопой пригибая траву,

Пролетая сквозь мрак, превращаясь во свет…

Ты, которой во времени нет, —

Пропел и сказал:

– Если не знаешь, подтяни потихоньку. Голосом играть не нужно.

– Как клинок в тёмных ножнах сиянье твоё,

И встаешь ты, пронзая собой бытиё —

И мой разум рассечен тобой пополам:

Я безумье мое, словно выкуп, отдам

За покров из твоих златотканых одежд,

Что собой отделяет глупцов от невежд;

И горит, словно рана, осколок луча

Там, где хмурую ночь облекает парча.

– Да знаю, знаю, – вырвалось из Галины во время паузы. – Однажды слышала. Это вроде суфийского, верно?

– Верно. А теперь попробуй идти голосом поверх моего.