Текст книги "Мириад островов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Они не вмиг поняли, что показалось нам непривычным в бурной, пестрой, азартно жестикулирующей толпе. Маль того, что она была по преимуществу взрослой и мужской – это и на Западе частенько встречалось. Все мужчины были бородаты. Во всём остальном Верте, на который успела поглядеть Галина, обильная растительность считалась «знаком зверя» и тщательно выводилась со всех мест, не прикрытых одеждой. Но в Вард-ад-Дунья на них ощутимо повеяло духом благородных мавров, испанских грандов и пылких французов: длинные кудри, завитые, подвитые и не очень удачно выпрямленные, но непременно покрытые чалмой или высокой бархатной шапкой, усики щеточкой, метёлкой, пиками, бородки штопором, клинышком и подковой, то и другое, текущее мимо губ в три ручья. Щеки были, как правило, чисто выбриты: никто не давал волосам права съесть лицо. Одежда была или очень светлой и хорошо выстиранной, или нарядной – и опять-таки чистой. Даже старики на пороге дряхлости выглядели щеголевато в своих длинных рубахах с неизменной саблей за широким кручёным поясом, жилетках и тафьях.

И это щегольство – при почти полном отсутствии женщин в людных местах, подумала Галина. Иногда людские волны рассекало подобие пиратского чёрного корабля под всеми парусами. Как и важная дама, встретившая их у границы, скондские «живые драгоценности семьи» были наряжены в бесформенную рубаху, поверх которой непременно накидывали мешок с прорезью напротив глаз и тончайшей вышивкой по краю этого отверстия, и при движении поднимали незримый ветер, который заставлял всех прочих торопливо сторониться. Если таких фигур было три-четыре, внутри подвижной крепости непременно прятались ребятишки: совсем маленькие – обоего пола, постарше – только девочки в изысканном оперении райских птиц. Определить достаток и первых, и вторых, но в особенности третьих с первого взгляда казалось невозможным.

– После девяти-десяти лет мальчики отходят к мужу, который обучает их, что такое в Сконде быть мужчиной. После двенадцати юных «хвалёнок» запирают в доме, а если выпускают на прогулку, то очень плотно занавешивают, – объяснила Орихалхо. – Невесты.

– Дико.

– Не хотели бы хиджаба – вон так бы стояли, – морянка показала Галине на стройную фигуру, осыпанную золотом и закутанную в множество вуалей.

– А. Вот это и есть…

– Служительница Великой Матери. Сегодня еще день будний, во время своих праздников они растекаются по всему городу.

– В голосе Орри не чувствовалось ни осуждения, ни особой радости. Зато их с Галиной спутники оживились: один даже сделал попытку прикоснуться к ручке, закованной в кольца.

– Мы идём поклониться иным богам, – холодно заметила ему Орихалхо. – На жертву этим не хватит никаких денег.

– Эти жрицы – они что, покупаются? – шокированно спросила Галина.

– Такая никогда не назовет цену за возлежание с ней: по умолчанию сие на пределе возможностей клиента, – объяснила подруга. – Но никогда не выше. Считается, что прибегнуть к такого рода услуге мужчину заставляет не удовольствие, а сугубая необходимость. У него самого дома всегда присутствует кто-то, обученный такими вот сакердотесс за умеренную цену: одна из жён или невестка, от которой ждут, что она передаст своё искусство старшим, или дочка, которой ради жениха преподаёт нежную науку мать.

– Женская солидарность?

– Так это называется. Ты угадала.

– Попахивает развратом.

– Нимало Разврат в Сконде лежит в совершенно ином месте. Связан с нарушением клятв любого рода, в том числе супружеских и вассальных. Не оговорено специально – значит разрешено.

Как-то незаметно, за интересным разговором, шествие оказалось на небольшой круглой площади. Гранитные плиты рядами ступеней поднимались к крытой ротонде, почти беседке с резными сталактитами колонн и крестом наверху: небольшой, четырехконечный и равносторонний, он покоился на огромном полумесяце с рогами, задранными до самой поперечины.

То и была Часовня Странников: место, где все они испрашивали успеха в делах, что привели их в город, жизненного благополучия и доброго пути назад, когда для того настанет время.

Несмотря на довольно-таки раннее утро, народ здесь уже толпился – цветочницы, скромно наряженные в сарафаны и платки, один конец которых прикрывал рот, торговали в основном чайными розами всех оттенков – от желтовато-белого до цвета запекшейся крови.

– Тратиться необязательно – вся здешняя клумба к вечеру так и так перекочует внутрь, – шепнула Орри, однако кинула монетку, взяла два цветка себе и Галине: один редкостного цвета корицы – Галине, белоснежный – себе.

Внутри было так тихо, будто и не стояло здесь никого плечом к плечу.

Над толпой возвышалось нечто вроде католической дароносицы, какие Галина видела в храме на Лубянке: золотого солнца на тонкой ножке, с извитыми лучами и своего рода линзой в середине. Там, меж двух толстых пластин горного хрусталя и скрещении лучей, падающих из широкого тройного витража, нечто сияло как бы своим собственным, тёмным светом.

Подобие бутона чёрной розы с сомкнутыми устами и выпуклыми прожилками на обратной стороне лепестков.

– Это её сердце, – благоговейно прошептала Орри. – Сердце женщины, которая прославила наш пол. Не касался его резец ювелира – как подняли из праха, так оно и осталось.

– Неправдоподобно, – в ответ прошептала Галина.

– Прекрасное всегда оставляет довольно места для веры, – ответил со стороны некто третий. – Посмотрите на витраж, если усомнились в правдивости легенды, – это поистине библия для неграмотных и неискушённых.

На стекле были изображены три картины.

Девушка в белом одеянии до пят сходит с костра, держа в поводу вороного жеребца с заострённой шишечкой во лбу. Конь бьёт копытом, локоны девы развеваются по ветру, лицо сияет отвагой.

Военачальник со знаменем, древко коего упирается в стремя, и в латах скорее скондского, чем франзонского образца, верхом на том самом чёрном единороге. Шлем скрывает волосы, но одна прядь всё-таки выбивается наружу.

Снова он, только без кирасы или кольчуги, в одной рубахе и по колено в пламени. Огонь превращает веющие по воздуху волосы в своего рода нимб.

Понизу всех трёх витражей изысканным шрифтом и в одну вытянутую строку выбито:

«Ты свет земли, сияние небес, земли отрада,

Души моей неугасимая лампада,

Наполненная маслом, столь летучим…

Ты проблеск молнии в нагроможденной туче,

Я – сидры терпкий, благовонный дым.

Терновник тот когтями впился в кручу.

Молю, одень его своим огнем святым…»

– Это те самые стихи? Её предсмертные или посмертные стихи? – спросила Галина. – Которые она произнесла наподобие Скарпхеддина, сына Ньяля, когда пламя подступало уже к самому сердцу?

– Верно, Гали бинт Алексийа Рутенка, – ответил тот же голос, довольно низкий и звучный. – Я сделал рисунок надписи для резчика по камню, как раньше набросал эскиз триптиха для лучшего из наших живописцев по стеклу.

Девушка оглянулась, наконец, – и встретила яркий, яростный, невероятной синевы взгляд мужских глаз.

Чтобы разглядеть юношу во всей красе, ей пришлось задрать голову – это при том, что их отделяло двое человек и, примерно около полуметра чистого расстояния. Его плечи возвышались над остальным народом подобно скале. Светлые, пшенично-рыжие кудри были, вопреки скондскому обычаю, собраны в две толстых коротких косицы – знак опытного вояки. Бородки он не носил, одни усы жёсткой щеточкой. Черты лица были правильны – и в то же время казались на фоне того, к чему Галина успела привыкнуть, чужеродными. Впрочем, как и рост, и повадка, и даже какая-то особенная, будто светящаяся кожа без веснушек.

Мужчина дотронулся до цветов в руках Галины и Орихалхо, произнёс:

– Это предназначено святыне – так же, как и ваши мольбы.

Аккуратно вынул из пальцев и опустил в одну из высоких фарфоровых ваз, что стояли у алтаря. Двигался он так плавно, будто ничего не весил, – вернее, вся его масса ушла в силу.

– Ты ведёшь себя очень уверенно, мэс, – сказала Галина. – И знаешь моё имя. А твоё как?

– Оба ваших имени, – поправил он. – Я же сам зовусь Рауди Красноволк ибн Яхья Ас-Сагри, поборник чистоты и всадник пустыни.

Но тут из-за алтарного возвышения, накрытого тугим камчатным полотном, вышел священник, поднял руки к небесам, и началось ритуальное песнопение. Без поддержки каких-либо музыкальных инструментов, но очень слаженное. Сначала Галине почудилось в нём что-то от литургии, но здесь не поднимали над толпой святые дары и не преломляли хлеба. И время здесь текло очень быстро.

Расходились после молебна поодиночке или попарно – все явно под впечатлением увиденного. А уж Галина с Орри – и подавно.

– Что за гордец этот Рауди, – вздохнула ба-нэсхин. – Поистине дитя двух отцов. Вдвойне мужчина. Не успел рта раскрыть, а уж высказался в свою пользу. Его искусство – своего приношение на алтарь, а такое во славу Божию безымянно.

– Ревнуешь никак?

– К мужчине? Ой, нет: просто отмечаю факт.

– Знаешь его?

– Не хуже, чем он меня. Помнишь, я хотела тебе рассказать про переписчика?

– Неужели о Рауди?

– Такое вот совпадение. При Домах Книги писцы работают во множестве, Любому желающему вручают бумагу, чернильницу и тростниковый калам, чтобы он мог переписать понравившееся. Там же учат всем прекрасным почеркам и продвигают таланты. Наш Рудольф, или Красный Волк – так звучит его имя на Западе – и в грамоте, и в миниатюрах преуспел. Ты, кстати, заметила, что эти сквозные стеклянные мозаики выглядят не очень пропорционально – будто малую картинку увеличили раз в сто?

– Ой, нет, – Галина повторила за Орри присказку рассмеялась. – А ведь и правда. Только все равно красивые. Великого рутенского скульптора Бенвенуто Челлини обвиняли, что любой его монумент больше или меньше, но похож на статуэтку.

– Так ты слушаешь? Помнишь, на чём ты меня оборвала?

И Орри докончила историю. Яхья ибн-Юсуф, державший крепость Ас-Сагр для Братьев Чистоты, наполовину тайного общества, которое специализировалось как на утончённой философии, как и на защите восточных границ с оружием в руках, – так вот, он был прекраснейшим из плотских существ и в то же время «увечным полукровкой». Из тех, кого в особенности не любят: ни земной человек, ни морянин, ни морянка, ни привычная помесь. В Рутене таких вынуждают определяться со своим сексом и даже прибегать к хирургу.

– Понимаю, – ответила Галина. – Синдром Морриса или нечто вроде.

– Яхья испытывал собой неофитов. Воин Братства должен быть терпим ко всему помимо того, что касается его непосредственной цели, и не иметь предубеждений. Никто не думал, что Белый Шайх может родить дитя – тем более от юного отрока, почти мальчика. Но так получилось. Если ты хоть немного искушена в рутенском родовспоможении…

– Нахваталась по верхам, как любая прокажённая, – сухо ответила девушка. – Нас в самом деле готовили к безопасным родам. Безопасным для младенца, имею в виду.

– Так вот у Яхьи это было подобие неуместной тягости из тех, что иногда возможно сохранить и вырастить дитя до времени, когда оно становится жизнеспособным.

– Как его… «вторичная брюшная беременность, наступающая после прорыва первичной трубной».

– Да. Не понимаю до конца твоего жаргона, но… да. Никто не понимал, что дитя укоренилось, причём вне связи с точными сроками. Последнее редко, но случается у помесей. Яхью пришлось усыпить и резать чрево. Но, говорят, опоздали, да и натура его была не слишком пригодна к вынашиванию. Шайх не выдержал операции, истёк кровью – и теперь Рауди полный сирота.

– А кто отец?

– Ты имеешь в виду – другой отец? Право, я уже открыла тебе всё, что можно, и часть того, что нельзя. Сопоставляй, если умеешь.

Говорит прелестная Марион своему супругу, подливая ему чай в плоскую пиалу с двойными стенками – чтобы пил горячее, не обжигая пальцев:

– Наш ручной сизый вяхирь принёс на крыльях весть о том, что новая фигура вошла в игру, и теперь всё предречённое повернётся иной стороной.

– Не на крыльях – на лапке, – мягко возражает сьёр Энгерран. – И кто подал сию весточку?

– Не кто иной, как твоя любимица. Говорит, приметила сына Морского Кречета ещё в тот раз, когда ты посылал её столицу иного Полумирья с дипломатической миссией.

– Ну-ну, дай им всем Боже. Только чем-то кончится твоя собственная авантюра?

– Как чем? Авантюры – то, что происходит в дороге. Когда путь приводит к цели, любые из них кончаются либо достижением, либо постижением, но всегда – Разлучительницей Собраний, – задумчиво отвечает крестница и любимица королевы-матери Эстрельи.

Авантюра двенадцатая

После посещения часовни Юханны отряд попарно или поодиночке разбрелся по городу – дивоваться на здешние дива. Орихалхо занялась некими чуть таинственными делами, для которых и была послана в далёкое путешествие – может быть, готийской политикой, возможно – экономикой (нужно ведь было снаряжать отряд для перехода через степи и пустыню), но скорее всего – политической экономией или, что то же, политикой экономии.

– Вот лошадей едва не загубили, гоняя без передышки, – ворчала она. (И это при двух не очень коротких дневных привалах и одной ночёвке.) – А заводных иметь – так это ж целый конский табун гнать рядышком. Вот пересадить бы вас всех на мулагров – они куда как выносливее.

Под мулагром в Сконде понимался вовсе не гибрид мула и онагра, а животное вроде ламы или альпаки – небольшой верблюд, в отличие от андско-рутенского собрата пригодный для верховой езды, а не только под вьюк. Животное пустынь, прыткое и неприхотливое, похожее на гладкошёрстую непарнокопытную лошадку с чересчур длинной шеей, мулагр был в равнинных краях редок, но особого любопытства не вызывал.

– А что мешает-то, в самом деле? – спросила Галина. – Давай сюда животинок.

– Не гонористо. Для клириков годится и для женщин.

– Так шутила раньше про мулослов?

– Не совсем.

– Тогда теперь насчёт гонора?

– Тоже нет. Рядом с Полыми Холмами хорошо бы пересесть на малышей – кони пригодятся на обратный путь, если и у кого он будет, а мулагрики, помимо прочего, ходко идут в гору и с горы. Наверху им будут рады куда больше, чем нам.

– Полые Холмы? Орри, это ж из сказки о феях и чародее Мерлине.

– Ну, называют их так, что поделаешь. Или Пустые Холмы, но это не отражает смысла. В общем, малые горы на подступах к большим.

Галина, оставшись в тот день одна и без призора, на правах то ли калечной (повязки с мазью она носила по-прежнему, но меняла далеко не так усердно), то ли мелкого начальства при главном начальнике, решила прогуляться не просто так, но с целью – памятуя недавние откровения подруги.

Толпа на улицах принимала Галину вдвойне легко – как «белую», то есть уставного цвета кожи, и как «смуглую», вернее, загорелую. О ба-нэсхин, с которыми она стала схожа после многих дней на открытом воздухе, все были наслышаны, что их женщины не отличаются от мужчин и оттого имеют полное право не закрывать лиц и не кутать фигуру прямо уж до смерти.

Оттого рутенке было более-менее легко расспрашивать всех и проникать повсюду. Заодно наловчилась по легчайшим намёкам распознавать, кто перед нею. Иллами, даже явно из беднейших, отличались подчёркнутой чистоплотностью и даже щеголеватостью, достигнутой с помощью минимума средств. Живая иллюстрация к тезису о рутенских денди – те любили рядиться в вещи, обношенные по фигуре до состояния «второй кожи». Поклонники Энунны, если то были не жрицы и не жрецы из разряда их защитников, с излишним усердием защищали свою наготу от посторонних взглядов и пренебрегали украшениями. Здешние нохри – те были ни так ни сяк. Светские монахи и монахини, иными словами.

В конце концов, рутенку направили к влиятельному кади, судье, в расширительном смысле юриста и знатока права иллами, к услугам которого ничтоже сумняшеся прибегали все три конфессии. Впрочем, нохрийские священники не утруждали себя ничем помимо религиозных вопросов и солидных размеров серебряного распятия на груди, люди Великой Матери во все юридические дела вносили лёгкую сексуальную нотку, а светские знатоки закона драли с овечек три шкуры и были куда менее компетентны и тех, и этих.

– Это как лечиться. К врачу пойдёшь – причинит тебе лютую карманную чахотку, – объяснил сэнии Гали один из доброхотов. – А господин меча в Скон-Дархане (тут были в ходу те же эвфемизмы, что и на Западе Верта) – он и знает не меньше, и не сребролюбив, потому как состоит на воинском жалованье.

– Наши лекари сведущи, не то что их коллеги в том же Вестфольде, – возразил ему другой. – Но они скорее по видам пульса твою болесть определят, а господин Аль-Хатфа изволил не раз наблюдать её гнездо воочию.

(То есть промышлял вскрытием трупов явно, тогда как лекари тайно и с его собственной подачи, догадалась Галина.)

И сошлись собеседники в том, что добрая слава здешних палачей идёт от покойного Хельмута, прежнего хозяина клинка. Имя сего широкого скимитара, Аль-Хатф, на истинном языке людей означает «Погибель», стало быть, его хозяин сведущ в вопросах смерти так же, как в вопросах жизни.

«Ну, только вот не хватало, чтобы этот наследник традиций и меня обихаживал», – подумала Галина и вежливо поблагодарила мужчин за ценную информацию. Ну, не прямо такими словами, разумеется.

Кади пребывал в своём саду, по причине осени слегка поредевшем, растерявшем плоды, но ещё очень красивом. Восседал на возвышении, окружённый народом, и пил чай, рассуждая, судя по важному виду, о неких высоких материях. Был он моложав или просто молод, кареглаз, в каштановых кудрях и бороде вились тонкие седые пряди, тонкие брови самую чуточку не смыкались на переносице. «Прямо как русский дворянин татарского розлива, – подумала Галина. – Бунин там, Ахматов, Тютчев».

– Так вы, уважаемая Гали бинт-Алексийа, хотите узаконить некие денежные отношения, возникшие по чистой случайности или чьей-то опрометчивости? – спросил кади, выслушав сбивчивое объяснение девушки. – Подобный разговор хотелось бы вести в присутствии моих клиентов и учеников, потому что они обучаются практике закона. Но как вам будет угодно.

«Надо же, он меня «выкает», будто неизмеримо более важную персону, – подумала рутенка. – Как отвечать-то? Вернуть ему его вежливость?»

Подошла женщина с нарядно открытым лицом, одна из жён или прислужниц. Поставила перед рутенкой, сидящей, поджав под себя ноги, против законника, чашку и налила на самое донце крепчайшего чая. Самый почёт, объясняли до того Галине: будут постоянно вертеться вокруг тебя и подливать. Она выпила раз, потом другой для вежливости, повернула сосуд вверх дном: больше не надо. Сказала:

– Разговор у меня не секретный, однако и не для чужих ушей.

Он хлопнул в ладоши – все исчезли, хотя, как подозревала Галина, за ближайшей стенкой.

– В чём нужда ваша? – прямо спросил кади.

– Моя соратница схитрила. За моей спиной распорядилась тем, чем ей не следовало бы. Объявила сначала готийским, затем вашим купцам, что состоит в доле со мной. Никакого подтверждения тому не имеет, помимо своих слов. Я безразлична к бывшему имуществу отца, которое поставлено залогом, но не хочу, чтобы Орихалхо ставила себя в двусмысленное положение. Возможно, её заимодавцы не понимают сути…

– Вряд ли. Все менялы и банкиры – народ тёртый, – учтиво вставил кади свою реплику. – Знают, на что пошли. Старший командир отряда имеет ограниченное право на имущество младшего, то бишь вас. Однако не спорю: в любой реке имеются подводные камни.

– Вот как. В любом случае я хочу такое подтверждение дать. Чтобы впредь ей не было никакого укора. Доверить Орихалхо монастырское сокровище в официальном письме.

– Каким образом из трёх возможных? В виде опекаемого имущества, или дара без ручательств, или в раздельное пользование?

– Поясните невежде разницу.

– Если мэс`Орихалхо – надзирает за некими принадлежащими вам ценностями, вы имеете право потребовать отчёта. И в той же мере имеют это право те официальные лица, которые хранят закон помимо вас обоих. В случае, когда не требуется никаких ручательств, даритель навсегда отрекается от своего добра. Раздельное пользование предусматривает, что до известных пределов и на известных условиях нажитое одной стороной добро можно считать совместным.

– Последнее мне подходит.

Юрист покачал своим белейшим головным обмотом:

– Не спешите. Разве вам не намекнули? Именно так скрепляется в нашей стране договор о супружестве. Ибо стержень брака – то вено, которое муж отчуждает от себя и передаёт жене в залог. Или, иначе, – оговаривает её долю при совместном владении.

– Тогда остановимся на среднем. За свои вещички я не держусь.

– Благородное решение. Однако в подобном случае к документу о дарении должна быть приложена подробная опись, сделанная официальными лицами. Вы можете задержаться в столице ради такого?

– Не хотела бы. Представляю, какая это канитель.

– Да?

– В смысле, что длится до бесконечности. Как спутанная лента… или молочная тянучка.

– А. Вас не устраивает вкус… – он тонко улыбнулся.

– Вертдомского бумагомарательства. Того, что в Рутене именуют бюрократизмом. Нельзя ли обойтись меньшими усилиями?

– Первый вариант. Опекунство по обоюдному согласию.

– Обуза и цепи для нас обеих.

– Тогда заключайте союз – такое возможно и без согласия противной стороны, тем более что мэс`Орихалхо действует перед скондскими негоциантами, прикрываясь именно вашим с ней негласным браком. Объём разводной неустойки определит честь ваших знакомых бернардинок, а это самая твёрдая монета в Верте.

– Вы можете составить договор прямо сейчас? Я заплачу.

– Не сомневаюсь в этом, – подтвердил кади со странной интонацией. – Заплатите. Так в качестве кого записать вас – супруга или супруги?

– Послушайте. Вы согласились беседовать, понимая мои непростые обстоятельства…

– И никоим образом не собираюсь как-то вас уязвить. Видите ли, вено, или махр, даёт супруг. Хотя бы формально: если женщина берёт за себя неимущего или неимущих, она может одолжить ему или им небольшую сумму с оговорённым возвратом. Но вам ведь нужно противоположное. Также числить вас – не мэс`Орихалхо – в мужчинах противно разуму. Но вот идея. Возможен иной выход – перевернуть ситуацию. Счесть находящееся в сундуках уже принадлежащим мэс`Орихалхо по праву брачного займа: тем паче проценты, идущие вам, уплачиваются из жалованья старшего командира. Тогда пользование сундуками приобретёт статус вполне законного, а вы сможете вернуть своё либо после развода – каковая процедура в Сконде несложна, – либо по первому требованию уплатить вам долг.

– Уф. Мало что поняла, кроме главного. Что всё это возможно.

– Тогда один из моих писцов составит договор никаха, я как лицо официальное подпишу за Орихалхо, вы – за себя саму. Одна бумага пойдёт вам, другая останется у меня. В конце концов, это значительно поднимет репутацию обоих: как ба-инхсана, так и рутенки.

– Погодите. Если ей не понравится?

– Я говорил уже, что развод очень просто совершить. Один из вас должен на словах трижды подтвердить свободу другого.

– И всё?

– Именно, – он кивнул. – Но должен предупредить, что ваша связь с другим мужчиной, если она совершается с согласия мэс`Орри, может быть сочтена любодеянием, что порицаемо, но не наказуемо. Связь же без подтверждённого согласия другой стороны есть прелюбодеяние к смерти.

– Я и не подумаю выходить из её воли, пока длится брачный союз, – сухо ответила Галина.

«К смерти? То есть смертный грех всех религий? Наверное, так».

– Тогда я зову помощника.

– Сколько я должна судье консультацию и работу? – сказала девушка, принимая готовый документ и одновременно вставая с места.

– Господин наш Амир Амиров платит нам щедрое жалование, – ответил кади. – Пошлины собирают его служители, стоящие на въезде и на выезде из столицы, но не я. Вы с мэс`Орри ничего мне не должны: помимо своего благоразумия, разумеется. Которое вы должны теперь в полной мере выказать. Так вы не желаете разделить с нами полуденную трапезу?

По его тону Галина поняла, что хотя гостеприимство он предлагает от всей души, чем-то в официальной части, которую оно призвано увенчать, судья недоволен. И лишь оттого ни на чём не настаивает.

Перед лицом здешних Ганнибалов Вард-ад-Дунья держала себя истинной Капуей, роскошной и разнеживающей. Поэтому здесь было множество крошечных заведений по распитию чая, окрашенного во все цвета радуги, кроме разве синего. Пурпурно-фиолетовый достигался с помощью сока гибискуса или ежевики, оранжевый и жёлтый – шафрана, коричневато-зелёные и буро-красные тона были присущи напитку от природы. Галина села на подушку, заказала себе большой чайник и глубокое блюдце с кусочками тягуче-сладких заедок. Налила чай в широкую чашку – остудить. И развернула свиток на колене.

Вроде как все имена и родственные связи отражены правильно. Про себя она сообщила лишь то, что знал любой из вертдомцев, не желающий сильно углубляться в иноземные родословия, насчёт Орри судья с помощником каким-то образом знали больше неё самой. Буквенные извивы и юридические хитросплетения, и те, и другие – выдержанные в лучших скондских традициях, в общем, сводились к тому же, на что намекал сам кади.

«Всё в порядке, – подумала Галина, – теперь вот только бы этим питьём не залить. А то получится, как у Милорада Павича: пейзаж, нарисованный чаем. Юридической силы, возможно, и не потеряет, да неловко».

И скатала рулон обратно, стянув старой резинкой от волос. Ничего подобного в Верте до сего дня не придумали – все документы атласными лентами обматывают.

В караван-сарае она хотела сразу просветить Орри насчёт их супружества, но та заскочила лишь на короткий миг, только и успев промолвить:

– Берём нового человека в порожнее седло. Мы тут все, не исключая меня самой, ученики, Армени – половина ученика, а Рауди ибн-Яхья воспитывался в Твердынях Чистоты с самого младенчества.

– Но ты же сама говорила, что он хвастун и фанфарон!

– Даже так? Ну, ты преувеличила. Слегка и не по месту бахвалится, но по сути своей не бахвал. Как обученный воин стоит двоих – недаром его прозвали так, как прозвали. А как проводник и вообще цены не имеет.

– Он придёт со своей лошадью или в самом деле займёт место покойника?

– Практична до тошноты. Да, со своим заводным скакуном. Нет, у него не лошадь, а помесь из самых желанных. Как и он сам: горец и степняк.

Так Орихалхо дала понять, что не желает больше дискутировать. Закрыла проблему.

Через день все припасы и снаряжение уложили и приторочили – делала это специальная гостиничная прислуга, хозяевам поклажи оставалось только наблюдать и запоминать выверенный в течение столетий порядок. Вьючные лошади были взяты из расчёта одну на двух верховых, причём такие, которых не стыдно бы при случае под всадника пустить. Заткнули за пояс свеженаточенные сабли – одна Галина воздержалась: коли не умеешь, зачем понапрасну щеголять, дразнить местных задир, буде возникнут на пути?

Новое приобретение морянки явилось, можно сказать, когда уже трубили сбор и начали выстраиваться в походный порядок.

Рауди в самом деле захватил седло Фавхсти, но оно было наложено на хребет не очень понятного зверя, своими очертаниями лишь отчасти напоминающего тех кротких мулагров, что исправно возили горские товары на здешний рынок. В холке он был чуть выше чистокровных англо-арабок, на которых Галина успела поездить в прокате, короткая грива на почти лебединой шее стояла торчком, хвоста не было – только вислая кисть от репицы до задних коленок. Или локтей, что ли, – Галина окончательно запуталась в терминологии. Всё тело диковинного создания покрывала шерсть, заметно более мягкая, чем у лошади, и без того глянца. Но самым чудным показались Галине две вещи: масть, какая-то иссиня-сизая, точно налёт на сливе, с такими же голыми проблесками на крупе, маклаках и плечах, и то обстоятельство, что всадник вёл животное за собой в поводу рядом с очень тихим и как бы уменьшившимся в росте конём погибшего. Наголовье на существе, было, кстати, обычное конское, но без грызла и с малыми кольцами, зато копыта солидные: вроде низких башмаков из бычьей кожи, на застёжке сбоку и с круглыми бронзовыми накладками спереди.

– Становись в стремя и в строй, сын Яхьи, – коротко произнесла морянка.

В этот момент Галина поняла всю правоту подруги: движение Рауди, когда тот поднялся на своего скакуна, было гибким и почти незаметным, словно прыжок хищника. За гриву рукой он не брался, только слегка – за переднюю луку. И буквально тотчас, так же крадучись его – кто, мулагр или гибрид мулагра? – подобрался и стал вровень с её милым Сардером. Тот всхрапнул, пришелец взвизгнул ржавым дверным засовом и раззявил пасть. Марто, который по-прежнему ходил под Орри, попятился.

– Покой, Аль-Кхураб, – пробормотал Рауди и слегка натянул повод скакуна. Тот сразу утихомирился. Их с Орихалхо кони – тоже.

– Красив, – проговорила рутенка.

– В самом деле? – иронически переспросил скондец.

– Его имя. Очень звучное. Что оно значит?

– Ворон. Это самец, яростный, как амир всех птиц, но вашим кобылам нечего страшиться покрывания от него.

– У нас тут не кобылы, – фыркнула Галина.

– Я вижу. Жеребцу также нечего бояться, что Аль-Кхураб станет отбивать у него случайных подруг. Это иная порода.

После этой справки, которая была выдана самым невозмутимым тоном, рыжий гордец натянул повод Ворона и отправил его вместе с жеребчиком Фавхсти назад, где и остался в гордом одиночестве, когда все остальные построились в колонну по двое.

По Вар-ад-Дунья прошли, глядя прямо перед собой, окрестности города миновали не оглядываясь. Дальше дорога шла ровно и бойко, несла на себе закутанных по глаза и уши всадников и зашторенные экипажи исправно, однако скутеров, то бишь гелиосайклов, на ней почти не попадалось. Даже в таком мизерном количестве, как на пути в Ромалин. Так, мелькнёт навстречу сверкающий силуэт, ошарашит лошадок, Ворон обернётся, глухо рявкнет вослед – и вот уже снова тишь и благодать.

– Гонцы, – резюмировала Орихалхо. – трудолюбивые столичные пчёлки. Набрали мёду, потом по разным дорогам его на крыльях разнесут.

– Сразу видать, что Скон-Дархан – пуп земли, – кивнула Галина.

И всё же – столько новейшей техники у местных жителей, довольно-таки приверженных старине? Которые и моются, и сочетаются браком, и едят, и даже справляют ест естественные потребности на образ оттич и дедич?

Вот что ещё было удивительно: никакой стены вокруг столицы, ни рукотворной каменной, ни из горных хребтов, ни из могучих деревьев, – а не успели покинуть дальние пригороды, как сразу настала зима с леденящим низовым ветром, с белой крупкой, что завихряется под копытами, с шорохом палых листьев, вывернутых наизнанку.

– Из пустыни холод натягивает, – пояснила Орихалхо, морщась.