Текст книги "Мириад островов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

На дневке, ради которой приходилось искать хороший сход с тропы, повторялась добрая половина утренних проблем. Можно было, разумеется, перехватывать всухомятку, руки до и после еды обтирать мохом-травой, стирку и подавно не затевать, если требуется – подсушивать волглое над поостывшим костром. Только это казалось Галине добровольной сдачей в плен обстоятельствам. Хозяйка – это обязывает. И оттого всё повторялось вновь, хотя в куда меньших масштабах: разжигание малого костра, нагрев воды, которой мужчины размягчали жёсткие комки своего походного концентрата. Галина попросилась попробовать кусочек – едва не плюнула: вовсю разит рыбьим жиром, тухлой гречкой и малиновым вареньем.

– На свежанину охотиться надо, – посетовал Армени. – Становиться в облавное кольцо. А мы в день по дюжине фарсангов проделать норовим.

– Можно подумать, никто из вас капканы на ночь не налаживал, – фыркнула Орихалхо.

– Баин не охотник, баин – моряк, – ответил тот с юмором. – А так – жирного борсуслика не желаете откушать? Хорошо освежёванного и поджаренного. Или крота прямо из кротовины?

Баин – то было местное сокращение от ба-инхсан, морской человек.

– И ждут нас на границе. Предупреждены все, вплоть до простых блюстителей, – невозмутимо продолжила Орри. – Не стоит медлить.

– А как насчёт того, чтобы покупать еду и останавливаться на постоялых дворах, как прежде? – вмешалась Галина.

Хотела добавить – «мы ж не парии какие-нибудь», но подумала, что вот как раз почти что они самые. Где прежние харчевни и трактиры, тоже неясно. Отчего в Сконде не так уж преданы Верховному королю, что косо смотрят на его людей – тоже недурной вопрос. Хотя, может быть, и не королевские в их отряде люди, а – чьи? Ордена Езу? Свои собственные? Отчего пашем-пашем, чешем-чешем, а нейтральная полоса всё тянется резиной – ищем место для прорыва? И вообще спросить бы верную Орихалхо, как там у нас со звонкой монетой.

До таких праздных вопросов дела не доходило: они с Орри занимались вполне конкретными вещами. По вечерам, после третьего сеанса разжигания костров, разбивания ночлега, стирки, готовки и – в стиле Козьмы Пруткова – умащения поясницы хорошо пахучим елеем. В смысле – разминались, чтобы вот это самое по жилочкам разошлось. Пробовали фехтовальные приёмы для длинного клинка (с успехом замещаемого прямой или гнутой палкой), бросание и втыкание короткого, стрельбу из лука и пращи. Приёмы мужицкой самообороны. Многое, но по самым верхам. Их спутники тоже разбивались на пары, повязывались поверх шевелюры чёрными пиратскими платками, чтоб не мешала: состязались.

Ко всему прочему, Галину мало-помалу приучили возить с собой учебное оружие: чтобы всякий раз не думать, не рыскать по тюкам. И заодно привыкать к тяжести и форме длинного лука без налучи, нескольких стрел за сапожком и грубого подобия самурайского бокэна. сё это служило для её натаски.

– Вот, – Орихалхо прочертила на земле овал концом своего дубового жезла. – Это моя территория безопасности. Ты тоже так сделай. Такая фигура подвижна и упруга, но границы её ненарушимы. Если сумеешь не пропустить за них другого поединщика – считай, победа твоя верная. Как говорится, если меч по руке, то его острота ничего не весит. Умелая защита – голова нападению.

– Читала я, что парировать удары – проигрышная тактика, – заметила Галина, пытаясь отмахнуться от противницы.

– Читала. И на том спасибо, что не полный неуч из тебя вышел. Я говорю – голова, не всё же тело. Могу сказать – основа. Становой хребет. Создай вокруг себя крепость и делай вылазки из-за стен. Новичка можно достать с первого реза или укола, хотя не полагайся на то, что все такими будут.

– Ты думаешь, что вообще будут? О-о…

– Хм. Не знаю, что тебе, да всем прочим моим рекрутам, понадобится в Сконде, – чуть загадочно проговорила Орри, отводя палку и втыкая конец в почву. – Неохота, чтобы потом переучивали. Стыдно, хотя и свидетельствует о некоей простецкой мудрости, предъявлять учителям чистую доску.

– Ну вот, снова здорово. Почему ты думаешь, что такое вообще может понадобиться? – спрашивала Галина. – Не знание литературы и языка, трав и звёзд, а сплошная драка? И кто соберётся переучивать конкретно меня?

– Прибудем – своими глазами увидишь. Я и то лишь прикидываю. Зачем предварять? – неизменно отвечала подруга.

«Увидишь». Вот ещё странно: с тех самых, довольно давних пор Галина не рисковала на себя смотреть в зеркало. Разве что уголком глаза. Своего рода рефлексия суеверия.

«А ведь сорок дней и те давно прошли».

С этой мыслью девушка однажды вечером, будто бы желая сменить бельё, вывернула ту из перемётных сумок, где, как помнила, оказалось содержимое малого кофра. Сам кофр в перипетиях куда-то задевался, как многие ненужные Галине вещи. Или, возможно, был продан Орри потихоньку от неё.

И вот в руку ей легло то самое запретное зеркальце. Овальное, с рукоятью, удобно легшей в руку. Лицо сначала пришлось рассматривать по кусочкам, а потом отставить стекло на вытянутой руке подальше: круг стал овалом, русые волосы модного в Рутене (тьфу, России и за рубежом) серо-серебряного оттенка завились на висках, носик чуть вздёрнулся, задорно этак, и покрылся веснушками. Глаза как были цвета волос, так и остались, но выделялись на покрытых загаром щеках куда резче. Губы вроде бы стали ярче от вольного воздуха, пухлее – или просто упрямей по выражению. Подбородок и щёки ближе к ушам оделись лёгким пушком, тенью шкиперской бородки. Смотри-ка, и не написано на лице никакой тоски и хворобы. Хотя разве те отблески и отражения, что отбрасывает от себя магическое стекло – именно отбрасывает! – разве по ним можно судить о том, кто есть ты?

Вот расфилософствовалась…

– Что – нравишься сама себе? – Орихалхо подобралась со спины, потёрлась носом о шею Галины. – Говоришь – красива? Говоришь – способна пленить мужчин? Моя светлая.

– Да какой была, такой и осталась. Не дурнушка, но и не хорошенькая. Что ты всё повторяешь, – Галина чуть сморщила нос, опустила зеркало. – Светлая да светлая. Такая масть даёт какие-то преимущества в Сконде?

– Сразу ухватила жеребца за задние копыта, – Орри зашла спереди, улыбнулась. – Практичная женщина. Да, тебя в тамошних городах и весях будут оценивать раньше всех нас. Хоть на первый взгляд их там не отличишь от западных уроженцев, но у ал-илламинэ, тамошних главных женщин, есть легенда о прародителях.

– Когда ты так начинаешь, это значит, что тебе хочется поделиться сказкой.

– Разумеется. Вся ночь впереди – неужели посвящать её одному сну? И одним ласкам?

– Да я, собственно, и против и одной этой двоицы. Но ладно.

Обе уселись на кошму, подоткнули под себя разбросанные подушки.

– Вот ты, Гали моя, верно понимаешь. Скондский Амир Амиров перед королём Кьяром – не, так сказать, второй из равных, не подмандатный владыка.

– Это ты потому говоришь, что король у нас в древности был первый из равных? – Галина чуть наморщила лоб. – А позже кардинал Ришелье сносил герцогские и баронские фамильные гнёзда, чтобы подчинить их своему Людовику Тринадцатому.

Возможно, Орри не поняла всей конкретики, но на суть дела отозвалась:

– Да наш Кьяртан с его Советом – вовсе не абсолютный владыка. Такого бы вертдомская земля не потерпела. Просто его голос многое значит, и свою долю в торговых и воинских делах наш король имеет. Буде случатся эти воинские дела: банда какая-нибудь заведётся или твои соотечественники чересчур понагличают. А вот Амир Амиров…

Она сделала паузу.

– Амир и вообще выборная должность. Распорядитель без права наследования. И дело его, грубо говоря, – связывать всё со всем в Сконде.

– Республика под маской монархии? Ха. Под паранджой?

– Нет. Скорее то, что у вас в Рутене именуется Халифат Праведных. Слово великого амира – всё равно последнее. Но это пока его чтут как достойнейшего. В Кьяртане чудно смешались все царственные крови Вертдома, в том числе и малая толика скондской, но он владычествует в Сконде не по праву, а для чести. Амир Амиров кладёт свою печать поверх остальных печатей, наш Кьяртан – в точности рядом, но уголок амирской всё-таки захватывает. А теперь слушай, отчего такое повелось.

– Я слышала, что его дед Ортос имел девочку от простой скондки. И когда она выросла, Моргэйн-отцеубийца…

– Да, мейсти Эстрелья вышла за сына Ортовой королевы Библис прямо на эшафоте. За миг до того, как ему с величайшим почтением и бережностью отрубили голову. Уединиться после венца им было позволено, чтобы сделать законным плод, по всей видимости зачатый будущей королевой несколькими днями раньше. Но ты не особо вникай в обстоятельства – таких вещей ваши рутенцы не жалуют, считают греховным смешением крови. И речь сейчас пойдёт вовсе не о них.

Орри слегка вздохнула, настраиваясь на былинный лад.

– Рассказывают у нас на островах, что давным-давно коренные скондцы рождались куда больше похожими на ба-нэсхин лицом и телом, чем ныне, и были смуглы и прекрасны. В те времена самое большое их племя похвалялось перед всеми, что некий ковчег с духами, летящий по воздуху, приземлился в его степях и принёс ему вышнее благословение. Чтобы укрыть его, построили те люди большие города за мощными стенами, а в них и вовне – храмы в виде креста, глубоко врезанного в скалы. Такой храм может разглядеть во всей красе только сильная птица – орёл или кондор. А ещё они возвели узкие обелиски, похожие в одно и то же время на дерево ель и на многоярусные башни – так выглядели их дворцы и укреплённые замки. Для чего было сотворено такое – неизвестно. Магия, пожалуй.

После того решил господин этой страны, что имеет он священное право нести новый свет другим на остриях клинков, стрел и копий и что будут его люди на этом пути мало уязвимы, ибо свет этот – от господина всех господ. Вторгся со своими войсками в окрестные земли, где жили в ладу нохри, иллами и люди Матери, и покорил их. Стал насаждать свою веру и вытеснять другие. А оттого запустел и притих Сконд, и жители его окраин, изнурённые войной, совсем обнищали. Король же не много о том ведал: беженцев к нему не допускали ни на бросок камня, ни на полёт стрелы.

А надо сказать, что был король Кахва ещё молод и не имел супруги, ибо питал неприязнь ко всем женщинам в мире. Лишь убивать и состязаться в силе – со зверем ли, с человеком – любил он во всём белом свете. Каждый день рано поутру выезжал Кахва из ворот своего укреплённого дворца, окружённого рвом, на охоту, и всякий раз окружали его самые блистательные из придворных, а впереди его коня поспешали борзые или гончие псы, взятые псарями на длинную сворку.

И вот однажды псы не захотели бежать далее опущенного моста. Они рванулись с поводка, звонко залаяли, замахали поднятыми хвостами и сгрудились у какого-то свёртка, довольно грязного с виду.

– Эй, назад! – крикнул один из охотников и стал оттаскивать гончую. Так же поступили и другие. Свёрток развернулся наподобие большого ёжа в серых иглах лохмотьев – и глаза нищенки встретились с глазами короля, который в это время как раз поравнялся со слугами.

Это были совсем обыкновенные светло-голубые глаза, которые светились не более кожи, похожей цветом на снятые сливки, и пепельно-льняной пряжи волос, небрежно скрученных в косу и перекинутых на высокую грудь. Тело юной девушки так же тихо сияло изо всех дыр скудной одежды, коей были длинная туника, подпоясанная витой верёвкой, и плащ с капюшоном, И то, и другое скреплялось массивными оловянными фибулами – туника на левом, плащ на правом плече. Насчёт пояса не скажу, но третья застёжка стискивала конец косы. Ноги девицы были босы, руки сложены крест-накрест на сосцах лани или серны. Все три сдвоенных части тела имели совершенную форму.

– Как ты хороша собой, – произнёс Кахва. – Назови нам своё имя.

– До сегодняшнего утра меня звали Пенелофон, – ответила нищенка.

– А что изменилось с тех пор? – спросил король.

– Я встретила короля, – ответила нищенка. – Ведь ты правда король? И, говорят, наш новый владыка щедро дарует новые имена всему, что или кого ни встретит на пути.

Манеры Пенелофон были настолько просты и непринуждённы, а речи так по видимости наивны, что Кахва, которому изрядно приелись тонкие ужимки его придворных дам и в той же мере хитрая увёртливость чужих буржуазок и селянок, почувствовал, что нечто сладостно перевернулось, ухнуло в голове, сердце, а после – и кое в чём пониже. Тогда, вдохновлённый созвучием имени незнакомки с именем героини Гомера, вспомнил он стихи рутенца Одиссея, обращённые к царевне Навсикае. Неизвестно, откуда они взялись у нас, но это мелочь, Итак, король продекламировал:

– Много я видел народов, впервые такую встречаю,

Не знаю, кто ты: дитя ли богов или девушка смертных.

Но коль жилицу земли повстречать судили мне боги,

Благословен будь отец твой с матерью благородной,

Благословенны и братья…

Дальше он помнил нечётко, а потому сделал выразительную паузу.

– Все они в полной мере благословлены твоим царствованием, о князь земных царей, – учтиво промолвила нищенка, заполняя собой неловкое молчание, – ибо ныне вкушают утехи рая.

Она могла уточнить, что все её близкие умерли от голода, напрямую связанного с религиозными гонениями, но благоразумно воздержалась.

– Поистине, никто из моих знакомых не мог ответить так изящно! – воскликнул Кахва в полнейшем восторге. – И, поистине, ни одна из них не обладает такой воистину примечательной красотой. Решено: я беру тебя в жёны и клянусь в этом перед всеми здесь присутствующими!

Как все несколько самоуверенные люди, он и не подумал спросить, свободна ли девица (впрочем, то было очевидно из её ответа) и желает ли она сделаться королевой.

Тотчас всё шествие повернуло вспять под ликующие клики придворных, улюлюканье псарей и громкий лай собак, которых в очередной по счёту раз не поняли, когда они совсем уж были готовы загнать и затравить удивительно пахнущую дичину.

Король немедленно стал готовиться к бракосочетанию и коронации новобрачной. Пенелофон, по античной аналогии окрещённая Еленой Премудрой, сразу после обряда была отправлена в баню с парильней и цирюльней. Там красавицу отдраили во всех интимных местах, не исключая оборотной стороны ушек, удалили воском все волосы на теле, умягчили ладони и подошвы благовонным маслом, вывели мозоли, вшей и гнид, в равной мере волосяных и лобковых, и как следует причесали гребнем червонного золота – под цвет волос. Смрадные тряпки и вытертые бляхи, которыми крепились последние, хотели было сжечь прямо в банной каменке, но Елена воспротивилась с некоторым испугом. Свернула в комок и туго-натуго перевязала вервием. И облачилась в роскошный свадебный наряд, такой же яркий и лучезарный, какой стала она сама.

Тут последовали совсем иные церемонии, конечным результатом которых стала пышно расстеленная постель с королевскими гербами. И, конечно, новобрачная оказалась девственницей без изъяна и порока. И, ко всеобщему ликованию, ровно через девять месяцев появился на свет младенец-наследник.

Говорят те, кто рассказывает, что недолго радовался король Кахва своей безродной умнице. Ибо река, сколь ни бейся меж порогами, приходит к устью, а подобное, как ни крути, всегда тянется к подобному. Стал он отдаляться от жены всё больше и улыбаться тем из женского пола, кого раньше так люто презирал. Не подала и виду Премудрая Елена, что огорчена этим. «Есть королевское дело, есть и королевино», – вздыхала она, собственнолично пестуя юного принца, и за деньги из королевской казны нанимая ему лучших наставников, каких можно было снять с эшафота и вызволить из ссылки и тюрьмы.

Так минуло ровно тринадцать лет – время, по истечении которого отрок из благородной семьи считался годным для правления уделом и достойным иных взрослых поприщ. Тогда позвала мать своё чадо в некую тайную камору без окон, зажгла светильник, горящий в круглом сосуде из мрамора, и развернула свою девичью одежду.

– Скажи, сын мой, испытываешь ли ты при виде своего родителя радость и гордость? – спросила она.

– Вряд ли можно так сказать, матушка. Ибо пьёт он из слишком больших кубков, днюет не в своих домах и ночует в чужих постелях. Приказы его писаны кнутом и запечатаны топором на плахе. Давным-давно испытывал я к нему сыновнюю приязнь, но сам же король её и вытравил, когда в первый раз поднял на меня руку. А горячей любви к отцу не водилось у меня в душе отродясь.

– Тогда слушай. Мог бы ты через меня породниться с половиной Сконда, потому что крепки и неисчерпаемы те узы, коими связывают людей старая вера и древний обычай. Всех знатных родичей твоих с материнской стороны он истребил, даже не позволив укрыться в тени креста, а незнатным пригнул выю силой. Твоя мать в день встречи искала отмщения. Было оно отсрочено, ибо первая заповедь нашей древней веры – «Не торопись с убиением». Ио вторая – «Всему своё время». Но третья: «Боишься – не делай. Делаешь – не бойся». Вот, смотри!

И она развернула свои одежды перед сыном…

Орихалхо помедлила.

– О, и что там было, Орри? Я должна догадаться?

Та кивнула.

– Судя по тому, как вели себя собаки и как Елена боялась огня и жара – взрывчатка. Нет?

– Ну…С чёрным порохом в Вертдоме стали играть во времена королевского прадеда. Ты ещё услышишь имя Юханны, святой или святого.

– Из твоего народа?

– Нет. Моряне твёрдому зелью предпочитают жидкое. Нефть. Предпочитать – не значит любить и то, и это, пойми. Тебя, я думаю, научат, как выпускать и то, и это на волю и как забирать назад. С Пламенем Дракона это выходит легче, чем с Жарким Облаком. Но ты не отвлекайся, думай.

– Облако – это пороховые газы. Но нет, ты же сказала… И нет, всё-таки облако. Яд?

– Судя по всему – он. Но думай дальше.

– В ткани как пропитка. В тех бляхах. Они… Погоди. Они вообще не оловянные, верно, а из более дорогого и редкого металла? И полые внутри?

– Думай дальше.

– Алюминия вы не знаете – он не родится в жилах. Магний – присадка к железу для получения хорошей стали. Никель. Медь. Серебро. Окислы. В сумме – термит. Фу, я ж не металлург, переврала, наверное.

– Тем удивительней, что ты помнишь слова и суть дела.

– Так чем там кончилось?

– Король был убит дурным испарением из внезапно вспыхнувшего очага, причём юный принц отделался куда легче Моргэйна-отцеубийцы. Его возвели на престол и назначили регента: именно – родную мать, которая до его двадцати лет правила вместо него, а потом была вернейшим и самым умным из его советников. Благодаря ей ыли призваны ко двору те родичи короля, кто сумел уцелеть. Не забудь, это были младшие ветви, но им были твёрдо обещаны права в будущей королевской лотерее. Специальным эдиктом все три крупнейшие религии были объявлены равными, матери во всех трёх – почитаемыми превыше прочих жён, а Носители Ковчега – сектой, достойной всяческого уважения и…хм… опёки. Внешность королевы и, соответственно, юного короля, в котором оказалось очень мало от покойного родителя, невольно стала эталоном красоты.

– А женщин не объявляли равными мужчине?

– Зачем было вопить об этом на перекрёстках? – Орихалхо пожала плечами весьма выразительно. – Что делается – сделается само. Давай ложиться.

«Фаталисты мы, в самом деле, – подумала Галина через некоторое время, в полусне сворачиваясь в клубок. – Какие-то шаманские манипуляции с этой мазью – и спим кожа к коже, как ни в чём не бывало. А ведь это моё… в общем, явно заразнее обычного. В Москве и Питере меня бы не выпускали за пределы рекреации, хоть десять лет пройди. Двадцать семь лет – самое невеститься».

И уснула на пороге новой мысли.

Через некоторое время после начала их странствий, не доезжая ещё до границы между областями, Галина уразумела две очень важных вещи.

Во-первых, здесь было не как на западе, где между территорией диких зверей и полем деятельности человека пролегала довольно чёткая граница. Волки, медведи и рыси, даже лисы не выходили за пределы лесов, аристо, «хранители», охотились в своих заповедниках и не весьма часто, «кормильцы» устраивали порубки на окраинах общинных земель, скот мирно нагуливал тело на пастбищах и в левадах. Дороги не заглублялись в самую чащу, одинокий путник не мог разжечь костра без того, чтобы лесник не поинтересовался его обстоятельствами.

А вот ей и её спутникам жечь костры приходилось. Звери были куда опаснее и не так боялись: чувствовали себя хозяевами, наблюдали, надзирали. Рекрутам приходилось выстаивать на страже часть ночи, подкладывать в костёр щепки и сучья и нередко видеть, как зажжённому человеком пламени во множестве вторят небольшие двойные огоньки. Для-ради смелости юноши выходили на смену вдвоём.

И вот тут-то Галину подстерегало второе открытие. Отношения между часовыми легко выходили за черту мещанской благопристойности. Никому из младших палаток не ставили, и не так часто посреди тёмных, сваленных у костра как мешки тел можно было увидеть своего рода белый танец. Когда Галина, впервые заметив это, доложилась Орри, та невозмутимо ответила:

– Пропустят часовые беду – ответят в полной мере. Но они не пропустят, и другие пресекут в самом начале, и даже у дикого зверя есть понятие. В лесу телесное соитие почти священно.

Постепенно Галина смирилась с обстоятельством («сама-то хороша – мораль другим читать», – подумала виновато). Но тут как раз произошло новое разрушительное обстоятельство.

– Орри, а какие тут животные водятся, в приграничье? – спросила она как-то утром от нечего делать.

– Вольные. Почти такие же, как в иных местах Франзонии, но их больше по числу и размеру. Елани, сохачи, урксы, рысомахи…

– Олени или лани, сохатые, то же лоси. Медведи. Росомахи?

– Нет. Росомаха – это дальние горы. Я говорю как слышала, и это иной зверь. Нападает среди дня как посреди ночи и посреди тёмной ночи как среди ясного дня. Так говорят.

И вот – накаркали обе, можно сказать.

Лишь только ближе к вечеру двинулись с полуденной стоянки, растянув колонну, как на паренька, что двигался последним, бросилось из ветвей. Галина, как и все, обернувшись на вопль, увидела нечто похожее на толстое пуховое покрывало, бурое с грязно-белым обводом, что на миг накрыло ему плечи и полоснуло длинным медвежьим когтем по шее, распуская по груди широкую алую бахрому. Лошадь всхрапнула, поднялась на дыбы, всадник упал наземь и распластался, зверь прянул на обочину, немо скалясь. Но не ушёл.

Отчего-то в руках у себя Галина обнаружила лук со стрелой, наложенной на тетиву. Другие бойцы сделали то же.

Кроме Орри.

– Ты права, Гали, и она в своём праве, – негромко сказала морянка. – Рысомаха голодна и отчаялась, весной она зачала и ждала половину года, чтобы семя самца в ней распустилось. Осенью – самое покойное и сытное время – родились у неё малые дети. Вон как соски волочатся по земле. Иначе бы не напала на человека в виду других людей. Видишь ли, мы съели её законную добычу и по договору должны соблюсти равновесие. Она охотилась на людей законно. Разумеется, нельзя отдавать ей Фахвсти – грех приучать зверя к человечине. Поэтому похороним тело и положим рядом с камнями жертвенную пищу.

– Он мёртвый?

– А ты как думаешь? Рысомахе довольно одного рывка. Она не ранит, не причиняет сильной боли. Природный и прирождённый убийца.

– А я удержалась. Я не она.

– Не зверь – да. Но в остальном такая же. Чувствуешь не только когда нужно убить, но и когда убивать нельзя. Это подспудное знание остановило твою стрелу и благодаря тому – стрелы остальных. Ты – верное орудие судьбы а я снова права насчёт тебя.

Пока они так переговаривались – уже совсем тихо, – половина всадников спешилась. Двое переняли испуганного жеребца, несколько других, совершенно не обращая внимания на приникшего к траве зверя, подняли Фахвсти на его же плаще и внесли глубже в чащу.

Землю они вскопать не утрудились – только сняли плотный слой травы небольшими лопатками, уложили труп на обнажённую почву и стали искать в окрестностях куски известняка и гранитные булыжники, чтобы соорудить холм.

– Ты госпожа земли, – сказала Орихалхо. – Тебе не обязательно спешиваться, но всё равно первая поклонишься погибшему и уложишь краеугольный камень надгробия ты. И напоследок рассыплешь поверх пирамиды землю, чтобы та заросла травой.

Галина, разумеется, покинула седло. Не годится швырять камни, как в прелюбодея, бережно сложить надо свою ношу и ещё слегка покачать из стороны в сторону, будто младенца. И напоследок обвести вокруг остриём гибкого нефритового кинжала.

«Кто диктует мне ритуал? Какие здешние боги?»

Потом ей протянули горсть хвойных иголок и мха, которые девушка рассыпала по горке. Напоследок обложили края могилы ранее вырезанным дёрном и плеснули в деревянную чашу кумыса из фляги покойного. Рядом с чашей накрошили своей запасной еды, сушёной рыбы и сала.

– Это ей будет угодно, – сказала Орри. – Рысомахи любят пахучее и слегка протухшее. А если выложить наверх свежее мясо, то подроется под камни снизу. Обдерёт когти. И, кстати, не подумает, что дар. Отступное, не больше того.

– Тонкости, – проворчала Галина.

– Учись этим тонкостям. На одном верхнем чутье всю жизнь не проживёшь, каким бы отменным оно у тебя ни было.

«А она у меня есть – вся жизнь?»

– Орри, другие животные не осквернят могилу?

– Ни один зверь не осквернит, потому что лесное и так принадлежит лесу. А, ты имеешь в виду – не докопаются и не сожрут? Нет, пожалуй. В мягкой земле прятать не так надёжно. Хотя черви и жуки так и так попользуются, цветы и мхи получат от праха особенную силу, и даже обнажённая кость со временем подарит себя камню.

Отряд тем временем поднимался в сёдла. Коня погибшего, напротив, расседлали, приспособили под вьюки и нагрузили чужим добром в придачу к нехитрому имуществу покойника, и Тхеадатхи привязал повод к своей собственной передней луке. Всё это проделывалось с такой сноровкой и быстротой, будто их всех старательно обучали этому.

«А отчего же нет? И обучали. Смерть – неминуемая часть бытия», – подумала рутенка.

Далее отряд двигался на восток чуть быстрее и много тише, но особой скорби в голосах и на лицах Галина не увидела. Вернее, не увидела бы, если бы Орихалхо не подтолкнула подругу локтем в бок и не произнесла одними губами:

– Я нарочно брала с собой тех, для кого нет плакальщиков. И всё-таки плачут. Любовь часто беременна виной.

Галина проследила направление взгляда.

В глазах Армени хрустальными озёрами стояли непролитые слёзы.

Авантюра десятая

Далее отряд обходился без происшествий – будто откупились от Дикого Леса за то, что согласился пропустить сквозь себя. Будто нарочно плутали, дожидаясь, пока он возьмёт пошлину. Дорога пораздвинулась, вышла из деревьев и текла ныне посреди влажных степей, испещрённых коралловыми и янтарными островами осенних деревьев. Куманика распласталась по земле широкими подушками, её костянки глянцевели в тусклой зелени, будто слипшиеся крошечные грозди. Поседевшая трава никла к земле бурыми прядями, а к усталой земле никло белесовато-голубое, совсем осеннее небо.

Только рука Галины всё оглаживала нефритовую рукоять – в тот раз, когда от неё понадобилось действовать, собственно – сделать знак действия, девушка схватилась за менее значимый предмет.

– А если бы мы не ели ничего, что бы лес не отдавал нам по своей воле, или вообще кормились одним своим? – спрашивала она подругу. – Мы бы прошли через него невредимо?

– Не наверняка. Конечно, парни шли на риск, однако дело не в одном невмешательстве. Лес вовсе не жаждет безразличия. Он любит действия и зрелища тоже. И убийства, и состязания в ловкости, и песни. И то действо, что даёт пашне плодородие, а зверю мощь.

Она выразительно указала Галине взглядом на Армени. Тот, хотя более или менее успокоился, всё никак не мог обрести душевное равновесие. Теперь Галина понимала, что те плотские вольности, которые допускали её мальчишки, были попыткой заклясть неизбежное. Принести вот такую дикарскую жертву лесу. В равной мере как и то, что, к общей и тайной радости, происходило у них с Орихалхо. Что должно было спасти от грядущей опасности.

Не спасло. Но, может быть, в разы её уменьшило. Нет, так звучит неграмотно. В Вертдоме говорят – во много или в несколько раз.

– Вот если бы мы убили саму убийцу, – продолжала Орихалхо, – тот же Арми убил, – то раскачали бы маховик куда сильнее. Спасибо, ты помешала. Чутьё у тебя звериное.

– В самом деле?

Галина выразила сомнение, однако всё больше верила тому, что ей говорят.

«Не то плохо, что я обтёсываюсь снаружи и делаюсь способна отвечать на вызов извне. Истинная беда – в том, что я начинаю думать, как дикарка. Как представительница первобытной общины. Язычница родом из Средневековья».

Однако штампы здесь не помогали. Этот мирок не желал вписываться ни в какие рутенские рамки.

Со стороны запада границу никто не охранял. Собственно, она началась гораздо раньше и двигалась взад-вперёд вместе с патрулями, а тут словно рыжую полосу в траве отчертили гигантским глиняным карандашом, поставили на неё крошечные глинобитные кубики с чуть пологой крышей – и всё. Поэтому для Галины оказалось слегка неожиданным появление оттуда стражей в высоких шлемах с шишаком и перекрестьем поперёк лица, в кольчугах изящного плетения, поверх которых были надеты короткорукавные панцири из бычьей кожи с рельефным рисунком, напоминающим грудную и брюшную мускулатуру, без юбок самурайско-римского образца, но с тонкими мечами-скимитарами за парчовым кушаком, намотанным в несколько слоёв. Если «лесники» при всей дельности своего доспеха были как бы ремесленниками стычек и сражений, то эти выглядели аристократами, сыновьями лучших семейств.

– Не Хранители. Искусники, – проговорила Орихалхо, объясняя.

– Я думала, все с оружием…

– Те, кто работает на войну и закон, для кого это занятие передаётся с кровью и семенем, – те хранят. А эти просто служат и развлекаются до времени своим служением. Ради того, чтобы отточить искусство владения оружием

– Вырастут – в здешний парламент подадутся? – неловко пошутила Галина.

Орри коротко ответила «Да» и, не дожидаясь требований, полезла доставать визы из и поясного кармана. Протянула со словами: «Улитка поднимается в гору». Тот из представителей золотой скондской молодёжи, который выступал за старшего, принял плоский свёрток, развернул, положил на ловко подставленное колено и начал листать, подсовывая уже прочитанное под стопку и мельком оглядывая лица. Наверное, сопоставляя приметы. Впрочем, отчего же не быть при королевском дворе и живописцу или граверу? Раз уж её саму, Галину. провинциальный двор снабдил чем-то типа японской укиё-э… По зрелом размышлении, немногим менее откровенной, чем они, если смотреть глазами здешних целомудренных иллами.