Текст книги "Мириад островов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Как так? Пустыня ж далеко, – недоумевал кое-кто из молодцов. – Почти у самых Сторожевых Гор.

– Она огромна и свирепа. И дышит, – объяснила морянка.

– Орри, – внезапно осенило Галину, – ведь Арман Шпинель, когда вёз маленького принца Моргэйна, не упоминал вообще ни о каких трудностях. Ладно – были бы взрослые оба. Вас тут крепко учат противостоять стихиям.

– А тогда и вообще весна была, – вставил реплику некто знающий. – Если не полное лето. Хорошо, что нынче меха на себя вздели.

– Не в том вовсе дело, какая погода стояла, – ответила Орри. – Амир вполне мог не касаться самого пути, мог вымыслить небывшее – он создавал не мемуары, так это называется в Рутене? И не летопись. Но единый знак – начертание, каллиграмму.

– Да, – отозвался из-за их спин Рауди. – Прадед торил путь дружбы. Чтобы Рутен легче достигал Верта, а Верт – Рутена. Но когда, уже при сыновьях Мора, кое-кто в Рутене обучился читать книгу Фила одним телом, без участия сердца, моя земля захотела себя защитить. И создала песчаное поле, нестерпимо знойное летом, скованное из крупиц льда зимой и населённое невиданными существами. Оно вытянулось у подножия крепостей, словно вторая линия рубежа. Чтобы сойти с гор, надо его преодолеть, и чтобы прийти в горы – точно так же.

– Но какой смысл? – спросила Галина. – Что нам, что большеземельцам едино.

И спохватилась: я-то сама, не с Большой ли Земли разве? В точности как покойный Леонид Ильич…

– Для вас это испытание годности и готовности к ученичеству. Для меня – повторение давней игры: кто прошёл все этапы обучения и сумел выйти из ловушки, войти тому – куда как проще. Для рутенов, не получивших допуска, – смерть, – ответил рыжий.

«Уж больно пургу гонит, – подумала девушка. – Они там, в крепостях этих, все так велеречивы?»

Пурга, собственно, началась помимо слов Рауди, хотя и одновременно. Позёмка взвихрилась кверху, сгустилась, бросилась в глаза и ноздри сухим порохом. Хорошо ещё – заранее укутали обмотами тафьи, а теперь волосы и лица.

Ехали дальше. Днём собирали хворост, жгли костры на обочине – места для них были огорожены невысокой стенкой из камней, уже покрытых свежей копотью. Ночью останавливались в селениях, иногда в городках, что пыжились, подражая столице, причем не только своей: обломки порубежной стены, по брови заросшие плющом, с лысой смотровой площадкой наверху – остаток «забрала» без крыши. Здесь даже свои дочки Энунны стояли на людных перекрёстках: жертвовать им полагалось, очевидно, меньше, чем скон-дарханским, и кое-кто из отряда ими походя воспользовался. Но чаще отряд оккупировал постоялые дворы, несколько более дикие, чем в столице: ни харчевни поблизости, ни бани помимо огромной заплесневелой кадушки, только что делить одно пространство со скотами не приходилось. Верховых животных разводили по денникам, людей селили по двое в крошечных каморках, оттого Галина не видела, приносили они здешней степи жертвы, как франзонскому лесу, или нет.

Рауди обыкновенно устраивался в деннике, под боком у своей несуразной животины, чтобы зря не бесилась, как говорил. Подстелив под себя охапку чистой соломы, накрывшись поверх свободной попоной и подсунув под голову кулак. Ему, по словам, хватало.

И вот что всё чаще приходило в голову рутенке: никто в Верте на её памяти не тяготился своей отделённостью от других, Охотно дружили, общались, воевали, плечом к плечу пахали и удобряли свою ниву, как крестьяне и монахи, и возделывали свой сад по бессмертному рецепту вольтеровского «Кандида». Но никогда не жались друг к другу, не пытались слиться в один монолит, даже в самое беззащитное время – ночью. Больших дортуаров она здесь не видела даже в монастырях: кельи, клетушки, «супружеские» углы в небольших замках, непременно за плотными шторами, «кровати-шатры» под балдахином – так жили сами и так поселяли её с покойным отцом.

«Острова в океане. Причём если не счастливые, то явно самодостаточные. Не средневековая психология, но средневековое натуральное хозяйство в каждой отдельно взятой голове».

Подумала – и сама подивилась возникшему в голове сравнению.

С «королевским золотцем», как втихую поддразнивали Рауди младшие сотоварищи, Галина почти не общалась. До тех пор, пока не поднялась как-то ранним утром, задолго до восхода, слегка обеспокоившись: как там Сардер, не опоили его, случаем, конюхи, дав холодной воды. И упрямился с чего-то, фыркал, будто весна кобылья на дворе.

Драгоценный лошарик спал, чуть колыхаясь на всех четырёх, и если похрапывал, вернее – всхрапывал во сне, то совсем не криминально. Помыт, высморкан, расчёсан, накрыт тёплым одеялом… то бишь попоной. Рядом, по-лебединому перегибаясь через перегородку, высилась вполне себе бодрая Воронова шея: Галина попробовала вспомнить, чем кормили чудище – вроде бы тем же сеном и зерном, что и лошадей, но не хватало, что ли, вон как зыркает на чужую непроеденную порцию.

Да, а с чего это Сардер не проел всё, что задано?

Галина открыла решётку денника – проверить, хорош ли здешний ячмень, – и увидела…

Рауди.

Он лежал в пустых яслях, как Святое Дитя нохрийцев, укутавшись плащом, и две морды согревали его своим дыханием.

Почувствовав, что на него смотрят, открыл глаза.

– А, хозяйка. Что-то жеребца твоего трясца била ввечеру, вот я и решил последить.

Ну конечно. И пожаловал ему попону с царского плеча.

– Спасибо. Вижу, что моему жеребцу не холодно – вон как разоспался. А в ясли-то чего забрался? Чтоб ему ещё и не голодно было?

– Да нет, – ответил серьёзно, – сильно дует из-под низа. Надо бы на стоянках лошадей поверх копыт в башмаки обувать, примерно как я Аль-Кхураба. Только кроем попроще и подбитые мехом.

– А зимой как? Ещё и вместо ногавок валенки?

Он приподнялся, подмигнул и тихо продекламировал:

«Все большие собаки надевают сапоги, а собаки маленьки надевают валенки».

Любимое стихотворение её детства. Берестов – не Берестов? Ну и чего призадумалась, зачем расчувствовалась – детские книжки в Верт, что ли, не импортируют?

«Да, пожалуй, тем более что Роуди – книжник. Ещё, пожалуй, сами копируют – на экологичные дубовые доски». Проигнорировала намёк, ответила по делу:

– Незачем животных разнеживать. А за Полыми Холмами, пожалуй, ни ногавки не спасут, ни башмаки, ни чепраки.

– Да – но до них ещё добраться нужно. А и до, и после – слушать знающих.

– Цену себе набиваешь?

– Положим, что да, – он окончательно сел, распрямился, тряхнул полураспущенными косами, словно освобождая их от невидимого сена. Удивительно, не одни волосы, но и щёки были у него чистые: никакой утренней щетины. И синий камзол под чепраком – столичного покроя, в талию, с горностаевой оторочкой и о восьми ясных пуговицах. Вроде как позади обеих командирш Орри в большей простоте пребывал.

Усмехнулся, стукнул ладонью о край кормушки:

– Присаживайся, раз уж явилась. Думал к Ворону под крылышко перейти, конец сна досмотреть – не вышло.

«Нормальная девица спросила бы, о чём сон. Такого добивается?»

– Да нет, уйду лучше, раз всё в порядке.

– К супруге?

Галина пожала плечами:

– Я не морянка, значит – женщина с вытекающими последствиями. К супругу. Судья приговорил – муж, значит муж.

– Вот как, – он словно с лица спал. – А мэса Орихалхо знает, в каком ранге при тебе числится?

– Пока к слову не пришлось.

– Так вот пускай придётся, и скорее. Она явно полагает, что тратит на воинов своё, а не данное в залог.

– О деньгах не хочу ни говорить, ни думать – пока они есть.

– Как бы не пришлось тебе говорить и думать о другом – когда оно настанет, – провещал Рауди уже в спину девушке. – Но, дай боги, чтоб без моего участия.

«Странно. Вроде он ко мне конкретно клеился, – подумала Галина. – А потом как-то враз охладел. И о чём думаю? Не нужно мне ничего такого».

Но что бы она ни говорила себе, как бы ни рассуждала о прелестях замкнутой капсулы – стена отчуждения рухнула. Буквально на следующем привале Рауди заявил:

– Тебя натаскивали делать стойку, чертить вокруг себя ведьминские круги, искать места силы. Но кроме твоего якобы живого стилета, ничего острого в руки не вкладывали. Се одно довлеет, одним словом. Как по-писаному: в руке делается тёплым, сам по своей воле находит цель, бьёт без промаха. Хочешь, поучу работе с длинным клинком? Знаю, как будет там, в сторожевой цепи, и не испорчу дела. Разве, может быть, нагружу лишним умением. Согласна?

– Да, – ответила Галина. И даже не успела подумать, что по имени её не назвали ни разу. После того, как торжественно протитуловали в часовне Юханны. Потому что в руки ей сразу ткнули рукоять узкого скимитара.

– Парируй. Этим плоховато колоть, отлично – резать, но рубить нежелательно, да с твоей силой и не имеет смысла. От прямой полутораручной дубины вообще увёртывайся, пока можно. Потом покажу.

Сейчас же ей показали «ту самую мать». Скимитар оказался его собственный, а вооружился Рауди широким прямым мечом наподобие венецианской чинкуэды. Галина кое-как отмахивалась, делая короткие шажки назад и в сторону, закалённое железо сталкивалось, искры сыпались, будто в кузне.

И вдруг она поняла две вещи. Что умеет работать клинком – очень плохо, но умеет. И что эта работа нравится ей до невозможности.

С тех пор так и пошло. У костёрного круга под взглядами парней, которые грелись совсем другим способом, на вытоптанных площадках между конюшней и трактиром, просто на подходящем лужке, что зарос за ночь буйным цветом инея.

И шло всё лучше и лучше. В Галине прорезался талант фехтовальщицы, он зудел и чесался, как молочные зубы, ее напарник и наперсник только покряхтывал довольно, когда обнаруживал подвижный стальной щит, из-за которого Галина всё чаще и наглее выныривала в атаку. После культуршока, когда восточная сабля повстречалась с типично западным изделием, клинки у обоих стали одинаковые: на время боя Рауди одалживал из вьюков то одну пару, то другую и туда же убирал, своё же заветное оружие не использовал.

Небольшой отряд всё глубже увязал в зиме. Если прикинуть по меркам земного северного полушария, стояла вторая половина октября, но дорогу покрыло рыхлой белизной до самых конских запястий, хорошо еще отряд на рысях её размётывал, и тем, кто двигался в хвосте, приходилось чуть легче. Впрочем, Орихалхо, Рауди и Галина постоянно двигались впереди, а им самим разве что Шатани, здешний верховный демон, торил путь. Если сказать по чести – припорашивал ещё пуще. Охотников наведаться в холмистые края становилось всё меньше, впрочем, оттуда тоже мало кто возвращался, и перед всадниками расстилалась по виду нетронутая целина. Ветер, который до того запутывался в стволах деревьев, летал по ней невозбранно.

– Теперь поняла, госпожа моя, отчего войлочные ногавки нужны? – спросил однажды Рауди. – И тёплые носочки для бабок? У Ворона до самых когтей густые пёрышки, а не голая шкура, как у прочих. Опять же двигаться могут бесшумно.

– А последнее зачем? – вернула вопрос Галина и осеклась: надо же – разнежилась, что своей госпожой наконец назвал, позабыла, что где воин, там и бой недалече. Хотя ноги лошадям и без её раздумий давно укутали.

Однако Рауди ответил, чуть обернувшись (ближе к вечеру он, как подобает истинному хранителю благородных дам, занимал место чуть впереди Галины, оттеснив Орри во вторую шеренгу):

– Зачем? Так заповедали мне братья: будь неслышен – и никто не заподозрит в тебе соперника.

– У тебя есть братья? – поинтересовалась девушка. – Родные?

– Я не о том, а о ждущих меня в горных обителях. Все мы – единое целое. Но на твой вопрос отвечу так. У меня два брата – один единой крови, другой – по матушкиному браку. Оба одинаково знают меня и одинаково любят, второй прекрасно знает первого, но первый даже не подозревает о существовании второго.

– О, это ты мне загадку загадал?

– Если тебе, госпожа моя, угодно будет трудиться – её разгадывать.

– Подумаю, когда станет чуть полегче. У тебя в словах муть и мгла – и вокруг день ото дня всё они же. Нарочно подгадываешь или ворожишь?

В самом деле, мелкий снег веял с невидимых небес так упорно, словно там открыли фабрику по его выработке, и был так лёгок, что долго парил в воздухе, прежде чем улечься навзничь. Оттого из головы отряда с трудом можно было различить заводных лошадок и обоз, день отличался от ночи лишь более густым сумраком, а когда, наконец, равнина изогнулась нестройной вереницей холмов, Галина с полчаса пребывала в уверенности, что это теневой мираж очередной придорожной гостинички – за время пути вдоволь насмотрелась такого. Силуэты построек, отражаясь на занавесе снегопада, диковинно распухали в размерах и казались великанскими.

А потом будто взвихрились кверху прежние декорации. Крупа обратилась во влажные хлопья и иссякла, на прощанье показав через просветы девственно-горнюю синеву. Вместе с ней иссякла и синева – будто на стороне людей включили тусклое солнечное свечение.

Огромная фигура драконьей самки запрокинулась на спину, грозя тёмными сосцами белесоватому вечернему небу – не осеннему, не зимнему, никакому. Толстая шкура бугрилась пучками седых волос, её рассекали глубокие рытвины. Жилы кожистых крыльев почти достигали конских копыт. Фантазия спешно дорисовывала образы головы, конечностей и хвоста, укутанные снегом и повитые туманом.

И снова иллюзия развеялась, перспектива изменилась. Поросшие мелким черноталом русла рек веером спускались с крутого склона, в который слились основания холмов. Вершины порвали заледеневшую кору, и она за долгие месяцы, быть может, десятилетия сползла вниз наподобие ледника, цепляясь за кустарник, обсадивший и обозначивший края глубоких расселин – естественный путь на перевалы.

– Полые холмы, – сказал Армени вполне обыденно: все и без того поняли.

– Если холмы такие – каковы будут горы… – начала Галина и умолкла. Здешний мир никак не способствовал развёрнутым монологам. В ответ на легчайшее сотрясение воздуха нечто замерцало впереди, как горячий воздух над раскалённой плитой, колыхнулось…

И над холмами и перевалами, почти вровень с ними, поднялись полупрозрачные девы в искрящихся вуалях.

– Привет с самого порога. Ледяные джиннии, – пробормотал рыжеволосый. Его пальцы по привычке легли на рукоять сабли, но потянуть из ножен, проверить – отчего-то не спешили.

– Думалось, что пламенные, – тихо буркнул некто из молодых. – Пустынницы.

– Спасибо, что не они. Пески льдом сковало, поверх щита инеем запорошило, – проговорил Рауди, не отводя взгляда и не поворачивая головы. – А то бы посреди пекла в огне выкупались.

– А теперь?

– Не знаю. Хрусталём, думаю, станем. Горным. Навсегда.

«Собой напишем слово «вечность»»…

Цепочка образов мгновенно прошла перед внутренним взором рутенки. Снежная королева. Кай. Лёд. Хрусталь. Самоцвет. Нефрит.

Живой нефрит.

За спиной с характерным лёгким посвистом вылетали из ножен клинки.

Фигуры поплыли навстречу запредельными облаками, холод возник изнутри и стал расширяться вплоть до кожи, вытесняя…

Земная девушка неторопливо вытянула басселард из ножен, почему-то остриё оказалось направлено не наружу, а внутрь, в солнечное сплетение.

– Холодные сёстры Энунны, приютите в себе моё тепло, когда я умру! – крикнула она.

Словно молния прошла от острия кинжала к рукояти, раскаляя добела, опаляя кисть, до костей испепеляя ладонь. И ударила вовне.

В беспамятстве роняя кинжал на землю, а себя – на заднюю луку седла, Галина ещё успела увидеть, как опадают, текут по расселинам гигантские призраки. Текут по склонам светлым туманом, по венам – тёмной родниковой водой.

– Этой чужезасранке, видать, что другого, что себя саму убить – без разницы, – голос бубнил, эхом отдаваясь от низкого потолка – пещеры или грота? – мешая ещё глубже провалиться в щёлку между стеной и постелью. – Иссякла до самого донца, но чего хотела – добилась.

– Нас сюда не ради того пропустили, чтобы нам слушать нравоучения, – говорила Орри. – Выживет она, мейст?

– Какой я тебе мейстер. Отшельник я. Пустынник. Не выживет. Потому как уже выжила по нечаянности. Не будь такой лютый мороз, погнила бы. Начиная с головы. Я ей только сердце рукой через грудину раскачал. Другая бы спятила от неработы мозгов, а эта нет. Потому что и так кругом спяченная.

– Дед, я не о том спрашиваю. Будет она жить дальше?

– Я тебе чего – пророк, вперёд заглядывать? Вон даже не знаю, когда твоя жёнка на копытах утвердится. А ты пытаешь: будет или не будет. Что видишь перед собой, то и есть.

– Орри, – пробормотала Галина и удивилась, до чего писклявый стал голосок. – Я слышу.

– И не сошла с ума, как все вы прочие, – отвечает решительный мужской голос. Рауди. – Это первый урок: не иди в атаку при внешней видимости угрозы. Нередко спасают не закрытость и логика, но открытость и противоречие.

– Рауд, тебя не понимаю.

– Поймёшь. Запомнишь и чуть погодя поймешь. Одиночные рутенцы, если они не годны для нашей земли, проламываются напрямик через тела Дев и гибнут. Оттого, наверное, в Верте и стало так много зимы, льда и снега.

Галина по-прежнему думала и чувствовала как сквозь ватное одеяло, но на этих словах дёрнулась:

– А остальные наши? Они же хотели с саблями…

– Духи пропустили всех. На границе они не губят – только отталкивают. Другое дело – куда. И с какой стороны зыбучих песков ты после того оказываешься.

Авантюра тринадцатая

Грот возник в её уме как бы из слов Рауди, но был явно не хрустальный. И обитал в одном из здешних Полых Холмов, несмотря на двойное созвучие с трилогией Мэри Стюарт, вовсе не Галапас и не эльф, а кое-кто попроще.

Первое время Галина едва могла голову повернуть на подушке, оттого ясно видела лишь потолок – высокий свод, исковерканные, грубые складки породы, прикопченные дымом из очага. Милосердные голоса вытаскивали из-под спины грязное тряпьё – она так и не рассмотрела, кто за ней подчищал. Постилали, подтыкали свежее. Приподнимали голову и подносили к губам поилку с носиком, в которой было нечто вроде жидкого пресноватого киселя. Тихо переговаривались вдали от изголовья.

Чуть позже ей показался и очаг, с известной искусностью заделанный под камин: над притиснутым к стене кострищем – нечто вроде термитной кучи с широким боковым отверстием и узким верхним, откуда как раз и выбивался клубами дым – дезинфицировал воздух, как в русской чёрной бане. Дрова без затей валили на площадку, котелок с варевом подвешивали на треноге, когда уже угли прогорят. Возился со всем этим коренастый мужик с окладистой бородой – поверх седоватых косиц на нём была простая суконная тафья, крестообразно обшитая шнуром, как у мингрела.

– Ты кто? – спросила она шёпотом, когда мужик поднёс ей очередную чашку. – Хозяин?

– Пещерный житель. Икрам моё прозвище.

– А остальные? Ушли или…

– Прочие в других пещерах поместились. Вместе со своей скотиной. Куда им без тебя двигать?

– Позови.

– Погодишь, ледаща. И без того теснятся вокруг, не так помогают, сколько путаются. Только мигни – со всех концов понабегут.

– Как это меня припечатало. Перед товарищами неловко.

– Неловко без шаровар в седло лезть – причинные места натрёт. А ты для всех пришлецов спасительница, они тебе как богине молятся за то, что осталась цела. Сесть отважишься?

Подбил подушки повыше, утвердил в них.

– Теперь быстро на поправку пойдёшь. Уж я-то знаю, прежней гильдейской науки не растерял.

– А кем ты был, Икрам?

– Мейстером, если слышала и не забыла. Приговоры исполнял. В Сконде это служба воинская, хоть и скимитар мой поширей всех ихних. Почётная.

– Почётная? То-то в отшельники с неё захотелось. Помню я те твои слова.

– Помнишь, – кивнул он, отнимая от её губ опорожнённую чашку. – Только не так понимаешь. Не больше мне каяться, чем тем, кого я к небу поднимал и отправлял на Блаженные Поля без тяжёлого скарба.

– Но ты жизни отбирал, – Галина оперлась о постель обеими руками.

– Не безвинные, однако.

– Если ошибка?

– Ошибаются судьи. Их и ответ. Мешаться в их дела казнителю не пристало. Хотя и своё разумение у нас есть тоже – мы ведь в Хельмутовой школе обучались. Не причиняй лишней боли. Не бойся огласить сомнение. Если все-таки идёшь насупротив ихних кади – готовься отвечать собой. При всём при том помни крепко: нераскаявшийся выкупает своей казнью половину греха, раскаявшийся – весь, невинный делается святым. Думаешь, врут об этом?

– Но всё равно – в Рутене говорят, что Бог дал жизнь, только он и имеет право отнять в своё время.

Икрам подбоченился:

– Так чего ж ваши лекари у него это святое право отбирают? Клянутся, что будут отстаивать жизнь страдальца до последнего? Вот и воздаётся им.

– Откуда ты знаешь?

– Не от благой жизни рутенцы вешаются, топятся, горячий свинец в себя посылают и на нашу сторону бегут. Добром их не пускаем – так с грозой сюда приходят.

«Должно быть, дела обстоят куда хуже, чем я раньше знала, – подумала девушка. – Хотя Икрам – человек простой, судя по разговору. Или хотя… он ведь почти на рубеже обосновался, ему отсюда видней. Но нет – досужие слухи, повторяет, наверное».

– Это из-за Белой хвори.

– А болесть эта по какой причине вас всех грызёт? И все другие-прочие? Вот что, напомнила. Дай-ка я на твою собственную болячку полюбуюсь. Ворочать было нельзя, так и похерили всю лечебную смазь. Сняли в тот раз повязку и позабыли.

Он зашёл со стороны подушек, выставил левую руку, согнутую в локте, чтобы девушка оперлась на неё грудью, и правой задрал на спине рубаху.

– Ну и как там?

– Веришь ли – еле видать стало твои бледные крапины. Потому что показала ты себя мужем. Но не радуйся, внутри всё то же. Ты убиваешь хворь, хворь убивает тебя – кто последним будет? Долго так может тянуться, но кончится рано или поздно.

– Утешил, – фыркнула Галина.

– А ты моему слову не верь, – дядька бережно опустил её на постель, расправил одежду, подголовье и покрышку. – Я ж по другой части специалист. Длинные рубцы, между прочим, себя куда явственнее круглых мет показывают.

– Ты что – ещё и допрашивал?

– Хочешь сказать – пытал да кнутобойничал? Да нет, можно сказать. Я ж почти сразу на Востоке оказался. После ученика, ну, чин-чином обучившись в западных краях и сдав экзамен на мастера. С несмертельным шедевром. А тут на сильные допросы полный запрет. В Вестфе и Франкии такое дознание по закону имеется, да на деле мало применяют. Всё больше чужую руку узнаю.

После таких откровений девушке захотелось вскочить с одра и бежать куда подальше. Только ноги не слушались – и ещё она внезапно сообразила, что одр был явно хозяйский, а сам Икрам ночью притулялся на полу возле печки. А ещё раньше – пожалуй, в ногах пациентки. Сторожил её сон.

– Спасибо тебе, – внезапно проговорила она.

– Да ничего, мимо проехали. Позвать тебе морского муженька? Или землянского, Рауди Красноволка?

– Рауди не муж.

– Он вроде как иначе считает. Только и крутился вокруг тебя до сегодняшнего утра, когда мэс`Орри его в охапку – и побежали вдвоём лошадей на верблюдиков менять.

– Как и планировали. Собирались. А откуда здесь эта скотина?

– Мулагры-то? Пустыня, да ещё холмистая, – всё ж не лысая коленка. Это место, где одному хорошо да привольно, одиночек же таких может быть немало. Всё пастухи диких стад и собиратели корешков. Им выгодно, чтобы их табуны охранял жеребец, а кобылы, подпущенные к верблюдикам, давали им молоко.

– А зимой как же? Снег вон за дверью.

– Почем тебе знать: может, и растаял? – старик ухмыльнулся. – Тебенюют наши скакуны и тому же пришлых обучают.

– Тебенюют – это как?

– Траву когтем скребут, копытом из-под льда выбивают.

Галина немедленно вспомнила, что на похожих лошадках Чингисхан покорил половину мира. Только что верблюды у него были другие – о двух горбах. Среденеазиатские, груженные китайской артиллерией и осадными орудиями.

За такими разговорами прошло, наверное, немало времени, потому что вскорости в пещеру забрались Рауди и Орихалхо, смеясь и азартно отряхиваясь от снега. Голос Галины, довольно-таки бодрый и звонкий, разносился, как они сказали, по всей округе.

Начались обоюдные восклицания, поцелуи, кормление с рук. Между делом Галину уверили, что её милый Сардер будет жить в холе и неге – сам себе косяк на днях сбил, а это весьма уважается в тутошнем народе. Также у неё возникло подозрение, что в здешних магических местах кое-какие виды смешиваются не по Дарвину с Менделем и Ворон – плод именно такого перекрёстного осеменения. Каковое подозрение и было тотчас высказано под безудержный и не очень искренний смех.

С тех пор жизнь и тепло, которые Галина выметнула из себя через кинжал, возвращались к ней стремительно. Сначала она поднялась и кое-как доползла до ночного «корца» самой примитивной лепки. Возможно, этот глиняный ковшик с пятнами неумелого обжига и служил когда-то мерой зерновых, но уже давно был понижен в должности. Позже девушка обшарила всё пространство пещеры, то и дело присаживаясь на каменные лари и мешки из рогожи. В дальнем углу обнаружилась глубокая лохань из драгоценного в этих местах дерева – осины трясучей. Посудина вполне годилась для постирушек и телесного помыва, чем Галина, с разрешения Икрама, и воспользовалась. С потолка, там, где он начинал переходить в стены, пучками свисали пучки трав, гроздьями – мешочки со съедобным и охотничьим припасами, миролюбивые и вечно сонные летучие мыши: она боялась, что хозяин прикармливает последних.

И, наконец, опираясь на дубовую палку с бронзовым крюком наверху, которой полагалось стаскивать вниз висячие предметы и разбивать горящие угли, и укутавшись тряпками по уши, – Галина выбралась сквозь узкий проход наружу.

У самого лаза рос вечнозелёный папоротник типа Pteridium aguillinum curiosum (то бишь «Орлиное крыло курьёзное»), настолько густой и развесистый, что напоминал пальму. А дальше начинались румяные снега внизу и утренняя заря наверху. Нежная опаловая дымка колыхалась между ними, скрывая обзор лишь наполовину…

Тут Галина поняла, отчего в Сконде говорили: «Наши горы показываются через три дня пути от границы на четвёртый, если это им угодно».

Угодно им стало только сейчас. Раньше для всех обитателей Скондии они сливались с далёким небом. Ныне облака по-прежнему стояли наверху плотной пеленой, но туман стекал по ущельям вниз, приоткрывая то срывающийся вниз гранитный склон, то забитый снегом и тенями узкий провал, то купу яркой, по виду вовсе не хвойной зелени, которая своим очертанием всё же выдавала рощу гигантских кедров или криптомерий.

Мелкая курчавая зыбь понизу обозначала или холмы, или стада, пасущиеся у основания гор – овечьи или, может быть, мулагров, – потому что иногда внезапно заострившийся взгляд вылавливал из общей массы некие нотные знаки, тёмные крючки, встающие вертикально и опадающие: шея, увенчанная горделивой головкой?

Посреди же близкой поляны выделывал брыкливые па, отбрасывая по сторонам копыта (ну и мысль подумалась, усмехнулась Галина про себя) огромный Аль-Кхураб, по самые ноздри заросший зимним волосом. Неподалёку паслись те, ради кого устраивался одиночный гон. Одногорбые и лохматые, самки напоминали среднеазиатского нара, малоплодную помесь дромедара с бактрианом. Цвет их, взять хоть шерсть, хоть кожу, был не как у Ворона: песка, глины и шлака.

– Хороши, а? – Рауди подобрался со спины, легко, чтобы не напугать и не шелохнуть, обхватил спину девушки. – Ради одной из таких прелестниц не двоих – целое войско самцов распугаешь. Вон они толпятся в отдалении, погорбатее и помохнатее своих девиц.

– Это настоящие верблюды?

– Не механизмы же.

– Я имею в виду – не помеси?

– Нет, их порода – чистая. Это Ворон родился от невысокой мулагри и мелкого, жилистого кохерта. Но всё равно малыша пришлось вырезать из утробы – иначе мог повредить матери, а то и убить. Зато родителей своих он превосходит семижды семь раз.

– Вот о чём говорила моя Орри. Помесь, лучшая из лучших.

– Она имела в виду только животных?

Галина встретилась с ним глазами – и улыбнулась. Но заговорила не о том:

– Это вас рутены основам размножения выучили? Что от крупных да мясистых часто родится неприглядное потомство, а мощные великаны если и получаются, то в следующем колене и без гарантии?

– Не слышал о таком.

– Рассказывают, один император захотел иметь для себя гренадёров – великанскую гвардию. По всей стране собирал крупных телом юношей и девушек, венчал, дожидался мужского приплода. А дети у них рождались вполне себе обыкновенные. Я сама обвязывала ленточкой красивые большие маки, потом трясла коробочки, собирала и сеяла зрелые семена – ничего хорошего из них не выходило. Гораздо позже нашла объяснение в учебниках экологии.

– Ну, может статься, твои соплеменники и добавили каплю своего ума в народную мудрость. В Верте всегда знали, что сводить на племя необходимо таких, естество которых подобно стиснутой пружине.

– На племя? А любовь? Разве она не поражает души, невзирая на состояние бренных тел?

– Сэниа Гали, я ведь имею в виду это – длинношеее, пускающее едкую слизь, потрясающее ёмкую твердь когтистым копытом.

Пошутил – и отстранился.

Снова шли дни. Почти неделя понадобилась Галине, чтобы восстать из мёртвых, другая – для того, чтобы с избытком вернуть утраченную силу и ловкость. Вертдом и на самом деле был землёй, которая сама по себе исцеляет.

По истечении срока рыжий снова стал донимать её воинскими упражнениями, а Орихалхо – делить с ней постель. И вести задушевные разговоры.

Благодаря таким беседам очень кстати выяснилось, что время ожидания не было потрачено впустую: как раз уговорились об условиях обмена, поставках съестного припаса, ковке нового оружия и прочих жизненно важных материях.

– Векселя и тут ходят превосходно – прямо летают, можно сказать, – похвасталась Орри. – Голубиную почту подключили. Говорят, посланцев почти не сбивают ни хищные птицы, ни люди. Первые – из-за ловкости летунов, вторые – имея личную выгоду. Все живы бесперебойной почтовой связью.

– Ценные бумаги привязывают к лапке?

– Вкладывают в особую сумочку-кармашек на шее. Послание зашифровано, и это, собственно говоря, уже не вексель, а нечто большее. Расшифровать трудно, использовать нельзя. Ты не против, что я по-прежнему пользуюсь твоим именем?

– Конечно, нет. Мы ведь супруги перед законом.

Морянка недоумённо подняла брови:

– Как это? Двоих по желанию одного связывают, если время не терпит, а их союз уж очень вопиет к небесам. Гали, ты раньше об этом не упоминала.

– Мне хотелось дать тебе все те права, которыми пользуешься, – сказала Галина под финал довольно путаного изложения событий. – Чтобы тебе не было беды.

– Что же, – проговорила Орри, вздохнув. – А ведь я так хотела для тебя ребёнка.

– Да все равно ему не быть чистым от моей заразы. Навряд ли. И вообще – никого помимо тебя, рядом не потерплю, ты понимаешь. Верность называется.