Текст книги "Мириад островов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Глупость это называется, – резко перебила Орихалхо. – Ни другим покоя, ни себе радости. Ну, будем надеяться, что обе помрём раньше, чем пороховая бомба взорвётся.

Тогда они рассорились – несильно и впервые в совместной жизни.

А на следующее утро – без снегопада, с небольшим ветром – решили продолжать путь.

Расставание с лошадьми было поистине душераздирающим – обливали слезами морды, жарко дышали в лицо, протягивали хлеб на раскрытой ладони – чтобы любимец в волнении не прикусил зубами пальцы. Сардер тихо ржал, нюхал заново переплетённые и смазанные жиром косы Галины, пытался содрать с них зубами шерстяную шапочку. Впрочем, все в отряде утешались тем, что кони будут вести жизнь счастливую и безопасную, в отличие от тех скакунов, кто пришёл на смену.

Малая верблюжья кавалерия выглядела слегка потешно: большая часть мулагров была в холке чуть выше рутенской лошади-якутки и так же заросла зимним мехом наравне со всадниками. Сбруя (так и хотелось назвать её упряжью) была, по существу, конская, только приспособленная; повод длиннее, стремена и подпруга шире, сами сёдла на высокой подушке по умолчанию предусматривали небольшой горб или то, что скотинка начнёт «козлить», то есть прыгать с места всеми четырьмя ногами сразу, и вообще выпендриваться.

Когда уже устроились в сёдлах, Рауди торжественно вручил Галине саблю в шагреневых ножнах – узкую, хищного вида и цвета. Словно истемна-золотистая змея с изумрудными глазами, вправленными в рукоять. Сказал:

– Старинная работа. Кое-кто из пастухов из своей прошлой жизни сберёг. Народец здесь разнокалиберный, однако. Кто размером в камешек от пращи, кто в глиняный снаряд из катапульты. А тебе будет впору: твой колкий нефрит как бы не повадился против хозяйки в бою обращаться. Эта красотка куда больше подходит для убийцы.

Девушка хотела было возразить против надоевшего клейма, но передумала спорить: уж очень хороша была сабля.

– Как называть-то её? – спросила Галина. – Хороший клинок непременно должен иметь имя.

– Назови сама.

Она потянула лезвие из богатых ножен – блеснул нагой синевато-чёрный цвет. Редкостная закалка.

– Воронёнок. Я знала о таком японском клинке. Из страны Ниппон, понимаешь?

– О. Зовётся почти как мой скакун, правда? Но ты поосторожней. Может быть, однофамилец твоей сабли жив.

– Как это?

– Говорили кое-что. Меч, выпивший сто жизней, обретает душу, сходную с человеческой. Видел сам. У короля в советниках – оживший цвайхандер Торстенгаль, практически бессмертный, одна половина мужская – Хельмут фон Торригаль, вторая – женская. Стелламарис фон Торригаль, царственная воспитательница Кьяртана.

– Сказочки, отец говорил.

– Не уверен, что сказки и что покойник выразился именно так. Но лучше называй свою саблю по-женски: Вороница. Аль-Кхурабийа.

– Французские и испанские мечи сплошь женщины. Хорошо – ей идёт имя.

Галина нехотя вернула клинок в ножны – изумрудные кабошоны слегка пощекотали ладонь без перчатки – и кивнула собеседнику: иди в строй.

Однако Рауди, напротив, выступил вперёд и произнёс:

– Гляньте на вон те снежные холмики. Внимательней.

Сугробы слегка двигались, как бы под ветром. На них проявлялся рисунок из замкнутых концентрических линий, сходный с тем, что бывает на барханах.

– Там внутри – зыбучие пески. Не такие, как на море, – много хуже. Летом их пытаются укрепить колючкой, но звери съедают большую часть – они плодятся и оттого прожорливы. А холод схватывает каждую отдельную песчинку льдом и заставляет скользить друг по другу. И мой Ворон, и другие мулагры чувствуют, что внутри малых холмов, но Аль-Кхураб – лучше всех.

И двинул своего скакуна по очень странной кривой. Почти Г-образной.

Ход конём.

За ним, вытянувшись в осторожную цепочку, тронулись остальные – шагом или неторопливой иноходью, Оррри и Гали в центре – оберегаемые мозг и душа отряда. За ними тонкая позёмка переметала цепочку следов, иногда пыхала снежной мукой в морды и лица. Под копытом иногда колыхалось, словно батут, проводник кричал, чтобы передние не останавливались, а те, кто позади, не спешили перебегать вперёд. Каким-то образом мулагры угадывали нужный момент лучше своего верхового.

Через три-четыре часа такой тягомотины, как прикинула Галина, передовые вышли из зыбей на твёрдое и ровное – убитую тропы шириной в два корпуса, по обочинам усеянную бурыми костями.

– Бездна отдаёт своих мёртвых, – сказал Рауди. – Показывает дно курганов. Пока ветер не переменится, можно и поторопить наших четвероногов. Хотя непонятно, какие радости скопятся впереди. Горы любят играть в прятки, жмурки и замануху.

Первое слово было известно Галине, третье понятно, но вот второе… Она вспомнила лекцию по русскому народному фольклору, где доказывалось родство слова «жмурки» со «жмур», «жмурик» – мертвец.

От усталости, которая то приливала, то соизволяла отхлынуть, у людей пропадал аппетит, у скотов обоего пола, что казались отлитыми из крепкого сплава, – желание играть. Работа у мулагров стояла впереди полового наслаждения – этим они, похоже, отличались от жеребцов с кобылами, подумала вскользь Галина. С тех, кого она знала по Рутену, сталось бы и бой по прихоти сорвать.

Шли и в сумерках – снега фосфорически светились, что позволяло урвать немного времени для пути. Остановились уже почти в полной темноте, разожгли костры, чтобы хоть как-то согреть пищу, вынули из тюков и растянули на кольях и канатах четыре больших шатра. Чтобы беда, если она случится, не накрыла всех зараз, объяснили ей. То, что происходит, слышно и через суровое шерстяное полотно. «А вот сбиваться в кучу, как земляне и испуганные детишки, эти нипочём не станут, – чётко решила Галина. – Ни из каких соображений за или против».

Внутри их шатра были выгорожены как бы гнёзда или глубокие карманы, прилегающие к стенке, – рутенское туристическое новшество или снова мудрость веков? По крайней мере, они с Орихалхо получили возможность кое-как уединиться от людей и чужих мулагров. И принять удар холода или неведомой опасности на себя.

От таких размышлений сон пришелицы был слишком чутким. Прерывистой вереницей двигались образы, непонятно как связанные: менестрелей и монахинь, властных жриц в покрывалах и масках, кади, Икрама, отца – нежного, покуда не перечишь, и властного, любимого и ненавидимого сразу. «Как это тебя здесь укатали – что согласился умереть со смирением, – говорила ему Галина – или думала, что говорила. – Ты ведь и на дуэль вышел, и бился насмерть, и всем этим повод для суда им дал, ибо непокорен по своей сути». Отец только усмехался в отросшие за время инобытия усы и окладистую бороду…

А утром, едва замерцало в вышине, случилось сражение.

Люди рядом с Галиной и Орри вскакивали, выбегали наружу с мулаграми в поводу или даже верхом – полы шатров легко расстёгивались и отворачивались наружу. Строились без команды, случайно или с умыслом не выпуская их с Орри наружу.

– Мороки, – пробормотал один. – Призраки.

– Из плоти и крови, не сомневайся, – возразили ему. – Хоть и прямые ледышки.

Холмы перед ними росли, поднимались, морщились, как скверно накрахмаленная скатерть, делались в рост человека, обретали форму.

Кость облекалась телом, мечта – явью.

– Оружие, – проговорил Рауди. – Оружие наголо.

«Как он может… а мы… Мы что, не решаем?»

Весёлая злость родилась там, где во время предыдущей стычки была лишь ледышка. Галина вскочила на своего самца, рванулась, плечами расталкивая товарищей. Уже в первых рядах вытянула клинок обратным хватом, острием вниз и к мизинцу, опомнилась, что так неудобно, перевернула уже на выпаде самурайским манером, острие вверху кулака, направляющий палец поверх стали, – фильмы вспомнились, табу и заточка, смешно-то как. И послала мулагра в намёт, нисколько не думая о том, следуют ли за ней остальные.

…Шеренга великанских лиц на длинных туловах и коротких глиняных ногах. Големы – все как на подбор с лицом Алекса, его друзей, «коллег по бизнесу», свояков и кумовьёв – чужие и чуждые слова, кривляющиеся хари.

Сабля ударила в плечо, прошла наискосок, нимало не задержавшись. Кисть без устали поворачивалась в запястье, перехватывала, жонглировала клинком в чужой рыхлой плоти, голубой жар тёк, плавя мороки, от плеча до кисти, сначала по одной, потом по другой руке – Галина казалась себе «обоерукой», мечта фехтовальщика со времен Атоса и куда более ранних. За спиной азартно трудились остальные, вздымая бразды… откуда это? Все смешалось в доме с поехавшей крышей…

А потом она, кажется, споткнулась на бегу. Вместе с коньком. Упала, не роняя меча, и мягкие, зябко тёплые хлопья в изобилии посыпались на пребывающего в сладком забытьи кентавра.

Странные вещи происходили в темноте, сначала как бы рваной и полупрозрачной, потом, ближе к вечеру, – мрачно-удушливой. «Орихалхо, ведь ты ни разу не сказала мне, что любишь», – жаловался кому-то её голос, слышный со стороны.

«Ты глупая. Такое воин никогда не скажет – лишь даст обиняками понять. Ты недогадливая: кто ещё, помимо Красноволка, родился от семени Моргэйна? И кого его мать…»

А потом слежавшаяся, смёрзшаяся за полдня ледяная корка вихрем поднялся вверх, крепкая страусиная лапа царапнула одежду, и огромные чёрные очи с неправдоподобно длинным ресницами глянули в полуоткрытые глаза Галины, развеивая бред вместе со снегом.

– Аль-Кхураб?

– Нет, это твой собственный, – произнёс над ухом Рауди. – Выкопал тебя, едва сам освободился. Обучен, как и все прочие боевые скакуны. Кречет его имя – а ты не знала? Ат-Тамр.

– Знала… вроде. Для команд этого нужно не было. Рыжий, ты отчего не говорил, что родной брат королю?

– Зачем воздух тратить – и так ведь очевидно. И нечем тут хвалиться, верно ведь?

– Да уж. Рауд, а как все прочие? Живы?

– Сама смотри, – он поднял её за руки, утвердил на земле, дал оглядеться. Везде из сугробов поднимались фигуры, опираясь на холку четвероногих спасителей, но кое-где снежная пыль над двойным холмиком оставалась нетронутой.

«Погребённые под холодным прахом моего сна. Или своих собственных? Какие лица были у ненависти прочих моих спутников?»

– Орри.

– Встала одной из первых и взялась тормошить меня самого. Ворон куда меньше обо мне позаботился – видел, что я трубку через снег продел и дышу пока. А уж потом пошло по эстафете.

Кое-как отдышались, откопали тех, кто остался. Погибли два человека и один мулагр – оба животных продышали дырку в саване, но не имели сил сделать для своих людей что-либо ещё.

– Не хороните их – земля не так надёжна, как духи этого места, – буквально приказал Рауди, и Галина удивилась, до чего легко ему подчинились все до единого.

С погибшими дело обстояло просто. Схлестнулись с ужасами своего подсознания и не смогли их преодолеть. Пошли на испытание и не выдержали его. Не годны там, куда направились по своей воле, – и слуги, с младых ногтей приученные помогать человеку, не могли ничего с этим поделать.

Но Стражи Холмов должны бодрствовать и копить силу. Теперь те двое будут такими же Стражами, безликими и надевающими на себя маску чужого ужаса. И их слуга – тоже. А, может быть, произойдёт иное – телами полакомятся звери, которые ползают или спят ныне под снегом, и это укрепит Великое Равновесие мира хотя бы малой крупицей.

«Я становлюсь философом. Или попросту частью этих мест, как другие вертдомцы».

Другие? Такие же, как Галина? Она оговорилась или в самом деле так думает? Или и то, и другое: ибо в каждой обмолвке имеется глубинный смысл?

Дальше всадники ехали без приключений, хотя с той же осторожностью – будто пустыня поняла про них всё, что хотела, и на том успокоилась. Всё так же мело пургой по всей земле или падали с неба мириады крошечных танцовщиц в растопорщенных ледяных «пачках» или слипшихся в целый балет – каждая свой мирок, составленный из множества более мелких вселенных, каждая отражает мысль человека, погибшего или живущего – без различий. Всё так же разбивали палатки, грели незатейливую пищу и грелись сами.

А где-то через непонятное число дней недосягаемые горы вышли из радужной мглы и стали прямо перед лицом. Замки, рождённые из того же камня, увенчивали вершину и казались нерукотворными, Отвесные стены в резких складках, испещрённых норами, червоточинами или резьбой. Островерхие башни, поросшие белым мхом кустарника, что стоял весь в изморози, узкие окна, вокруг которых вился зеленоватый орнамент в виде мраморных листьев аканта и прихотливо изломанных ветром карликовых сосен. Круглые арки и стреловидные порталы, что были наполовину замаскированы густым переплетением стволов и ветвей, но нимало не потеряли от этого в своём величии. Это было сотворено человеческими, быть может, великанскими руками, но в то же время казалось неотделимым от природы.

«Не только внутри, но и в наполовину обнаженном склоне некогда проточили десятки жилых нор. Следующие столетия связали их внутри переходами, слили с лабиринтом каменоломен, подняли потолки и выпрямили стены, а снаружи между делом иссекли из камня бесподобное по красоте и изяществу убранство, которое подчеркивало и оттеняло то, что солнечный свет и прихоть воображения открывали в известковых выступах, наростах и изгибах земной коры. И теми заклятиями красоты сделали всё горделивое строение недоступным дьявольскому произволу и трясению земли», – процитировала Галина вслух цитату из путешествия Армана Фрайби и юного принца, его внука.

И как бы в ответ на её речи где-то в самом низу горы открылись циклопические створы, одетые поверху диким камнем, и навстречу путникам на рысях выехали горделивые всадники в тёмно-голубых плащах и таких же головных обмотах, закрывающих волосы, лоб, нос и рот – лишь полоска вокруг глаз и сами глаза оставались не прикрыты. Широкий пурпурный пояс схватывал у каждого талию длинной, до пят, рубахи тонкой шерсти – будто им всем неведомо было чувство холода. Синие мантии парили за спиной, словно крылья беркута, что поднимается ввысь в мощной воздушной струе.

Под всадниками шли те, кого Рауди Красноволк назвал кохертами – мощные статью верблюды, не уступающие африканским мехари статью и превосходящие их резвостью: лошади учеников или прислуги заметно от них отставали.

– Мои побратимы и их почётная свита, – с гордостью назвал Рауди. – Те, кто держит для себя, Сконда и всего Вертдома цитадель на семи вершинах, названную по этой причине Ас-Сентегир – Семь Зубцов Короны.

Один из всадников вступил вперед – юношески тонкая фигура, вечная молодость, тщательно выписанная на лице смуглой хной и смоляной басмой, – сказал без особой торжественности:

– Замечательно, что ты вернулся, Красноволк, и привёл испытанное пополнение. То говорю тебе, сыну утробы, я, Шахин ибн-Яхья, и подтверждает Хайсам ибн-Яхья, мой брат по крови и сын одного со мной семени. Приветствуем вас всех под стенами обители!

Далеко отсюда, будто с другого края земли, слышат горы и холмы, как говорит милому супругу юная гран-сэнья Марион:

– Поистине, ради одного моего желания закрутили мы в клубок метель и свили вервие из снежной пряжи. Великие дела и грозные свершения на пороге – и ведь сама я не знаю, как из малого вышло великое. Не ведаю, чем это великое обернётся: счастье или бедой. Или обоими вместе.

– То ты меня уговаривала и добавляла мне смелости и терпения, – отвечает супруге высокий сьёр Энгерран, перебирая в руке шелковистые, долгие пряди цвета смолы. – Теперь впору мне самому тебя успокаивать. И всё тем же: судьба не выбирает и не перебирает, она лишь приходит как некий торный или тернистый путь.

– Ты прав. Но ответь мне, если ты так уж мудр и философичен. Часто ли бывает, что добрые дела и верные поступки мостят собой дорогу к гибели и позору?

Авантюра четырнадцатая

«Шахта наоборот», – подумала Галина, едва за всадниками с плавным рокотом задвинулись высоченные створы. Можно было бы определить точнее – храм: готический с неординарными нервюрами или даже ренессансный со сквозным куполом, чьи привычные для туриста округлые формы имени Браманте плюс Микеланджело чуть сдавлены с боков. Но для готики рёбра слишком неравномерно расположены, необыкновенно мощны, для Высокого Возрождения слишком мало полёта: воздух придавливает к полу, а не возносит ввысь.

Ввысь вели боковые лестницы с широкими ступенями и низким ограждением, по две с каждой стороны, – а в их обрамлении висело точное подобие шахтёрской клети. Массивная дубовая решётка в крупную клетку, цепи, что улеглись на крышу покрытыми ржавчиной звеньями, засовы – внешние и внутренние. Такие вот у этого костёла нефы.

Все, кто прибыл и кто встречал, спешились. Верховых животных аккуратно затеснили в одну из клетей, которая тотчас ухнула вниз.

– Там в своде есть окна, люкарны, – успокаивающе сказал Армени. – И пологие скаты, чтобы выводить на перевал. И очень много места для тренировок.

То есть манеж для пробежек?

Пешим вежливо показали – занимайте другой лифт, пассажирский. С горящими факелами в решётчатых намордниках – явная защита от рудничного газа – и даже неким подобием откидных сидений на одной из стенок. Галина зашла в общей толпе не без опаски, но люди расположились там привольно и как-то надёжно. Засов заложили. Их с гулом и скрежетом поволокло кверху – мрак сменялся полосами тусклого свечения, тряский воздух ритмично мерцал, духота перемежалась с веяниями как бы свежего бриза – и через небольшое время рывком остановило. Рауди, который вошёл после всех прочих, отодвинул засов, распахнул дверь со словами:

– Как я понимаю, ваши нынешние апартаменты, братья.

Халиль отозвался через повязку:

– И казармы для новичков, какими вы, безусловно, являетесь. Кроме тебя, Волк. За пополнением нужен глаз, а самому пополнению – приятные условия жизни.

– Только не принимайте слова Хайсама за чистую монету, – добавил Шахин не без лукавства. – Мы люди простые, неприхотливые, хоть ныне и командуем. Нам бы только крышу над головой надёжную, а там хоть трава под ногами не расти.

Выйдя, он мигом сбросил плащ на руки обслуги – пажа или подмастерья лет от силы четырнадцати – и двинулся вперёд по широкому коридору. За ним последовали остальные, удивляясь ненавязчивому подобию тепла, которое поднималось от пола и вроде бы струилось изо всех щелей. Геотермальное, что ли, решила Галина. Пробурить узкую скважину можно и немудрёным снарядом типа треноги.

Недаром было сказано про один из таких замков, что сотворили его из каменного мяса на кирпичном скелете. Хоть и неверно: «мясом» была здесь неровно тёсанная плоть горы, скелетом – опоры, продолжающиеся на потолке выступающими дугами, выносы и арки, сложенные из чёрных базальтовых блоков. Внутренние контрфорсы с аркбутанами: можно и так выразиться, если ты склонен к парадоксам.

«Будто движешься по гортани доисторического существа, – подумала Галина. – Окаменевшего дракона-самца в пару той самке, что превратилась в гряду холмов. А перемычки – словно связки, которые… вибрируют от неслышного рёва».

– Не предавайся глупым мечтаниям, – вполголоса оборвала сама себя. – А вон те более низкие и круглые проходы, откуда веет сквознячком, тогда что? Трахеи, ведущие в грудную клетку, или глотки, которые открываются в зубастую пасть? Пахнет из них соответственно, скажем так. Жжёным пером, грибами, гнилью и как бы не сырым мясом.

– Трусишь, что ли, бану Алексийа? – Рауди подобрался сбоку, стиснул локоть. – На лице та-акое отражается! А вот Орихалхо – нет. Ни капли. Верно я говорю?

– Некогда мне болтать. Оберегаю, – кратко обрезала она.

– Напрасно.

– Что хотят, то и сотворят? Ты об этом?

– Да. Потому что вы суть в чину учимых и учителей себе требуете, как говаривал один ваш император. Все вы. Даже, можно сказать, я сам. Учение ведь штука непреходящая. Но от новичков и вообще требуется быть аки труп в руках обмывальщика. Не так ли, Хайсам?

– Это притча, – отозвался побратим.

– А ещё тут мы все – внутри одного масличного жома, – добавил Рауди.

«Ох, да тут ведь не видно, да, пожалуй, и нет шахтных крепей, – сообразила рутенка. – Чистой воды декорации, ну, слегка покрепче. Начнись настоящая подвижка слоёв – гору ничто не удержит. Сделанное по всем правилам и то, бывает, рушится».

Тут передние ряды процессии замерли, задние влепились в середину, а Халиль поднял руку, заставляя всех прислушаться.

– Сейчас мы с моим старшим покажем вам, где вы будете располагаться во время пребывания в Ас-Сентегире. Первый урок: нигде на стенах не будет нарисовано ни стрел, ни цифр, ни иных знаков. Однако в каждом ответвлении от центрального прохода стоит особенный запах. Вы это уже заметили, ручаюсь. Сами проходы – а их немало – слегка различаются цветом и опять-таки ароматами, но следить за этим вам пока рано. Есть тонкие различия в структуре стен, рисунке дверей и плит под ногами: учите их. Краткие названия всему, нужные для команд, вы узнаете потом.

А теперь отдыхайте до завтра: младшие ученики будут вас направлять повсюду.

Их разместили по двое – и отнюдь не в казарме. Арман Фрайбуржец вспоминал пышущие особого рода чистотой и комфортом комнатки, где было всё, кроме дневного света и шума: вместо них – «призраки былых звучаний и тихий отблеск масляных светильников», зажжённых днём от водяной линзы, располагавшейся напротив окна или просто щели, ведущей на волю. На деле внутри каморки находились очаг примерно такого вида, как у отшельников, широкий матрас вышиной почти до колена и довольно-таки жёсткий, несколько подушек, явно заменяющих сразу табуреты, стулья и кресла. Низкий столик диаметром метра в полтора, поддерживал кувшин с водой, стакан и тазик, рядом возвышался сундук – похоже, для книг и прочих личных мелочей. Светоч был в самом деле масляный, с довольно приятным на вид пламенем; для любителя были приготовлены витые свечи в высоких шандалах и щипцы для снятия нагара. Отхожее место было в самом деле отхожим, хотя имелась некая промежуточная посуда с плотной крышкой.

Куда больше обстановки Галину удивило заявление Орри:

– Милая моя. Пока ехали сюда – ты забыла, что это ссылка. Нас не разлучают, но… отнесись с пониманием к тому, что ты несвободна в желаниях. То не кара – необходимость. Иначе тебя, кстати, просто не обучить здешним искусствам. Разумеется, мы будем видеться, и даже часто, но спать и вкушать вечернюю трапезу ты будешь в одиночестве.

«Вкушать, ну да. Кара. Что за слова замшелые! Кажется, здешняя архаическая обстановка нехило действует на серое вещество».

– Орри, но мы ведь супруги.

– Никто не отнимает у нас любовных свиданий. Однако ночь – время для сна и отдыха, который тебе необходим. А теперь иди почивай.

– Где я тебя найду?

– Пока у Тхеадатхи. Или скорее – его у меня.

На следующее утро их вызвали бодрым постукиванием в дубовую деревяшку косяка, собрали в умывальной комнате с длинным корытом, несколькими рукомоями над ним и щёлоком вместо мыла, налитым в чашку, и строем повели в трапезную. Стульев не наличествовало и здесь – впрочем, все, кроме Галины, получив свою порцию бурды, садились на корточки. Кормили здесь довольно скудной затирухой из круп – не кисла, не сладка, а нечто посерёдке. Хлебать приходилось через край, заедать вонючим козьим сыром, зажатым в руке, – отчего рутенка с некоторой надеждой вспомнила про одинокий ужин и столовый прибор, что Орихалхо у неё отобрала, – а позже как-то между делом вернула.

После завтрака новобранцев подняли с пола и всей толпой повели к учителям.

Это был зал – не такой огромный, как вестибюль крепости. Только вот, в отличие от прочих помещений, его создала не тьма, но «свет, что струился из крошечного отверстия далеко вверху, переливался по каменным сосулькам внутри купола и рушился наземь изобилием струнных колонн». Снова Галине вспомнилась цитата из Армана Шпинеля – нет, надо точно с этим завязывать, подумаешь, сталактиты и сталагмиты. Чужие красивости не должны застить той картинки, которую видят твои глаза.

А видят они обоих братьев, придавивших своим изысканным задом тугую кожаную подушку. Не таких парадных с виду, как при встрече, и несколько более похожих на реальных туарегов, хотя каждый из обоих приспустил своё головное покрывало, так называемый лисам, до подбородка. Чтобы не препятствовал говорить чужие слова, мешая их со своими собственными.

– Как говорят в Сконде, нам вручают шмат мягкой глины, дабы мы поместили её на гончарный круг и поставили в печь для обжига, – произнёс Шахин. – Чьи именно будут руки и какой огонь – нас обыкновенно не спрашивают. Может статься, наши, может – иные. Всегда – руки и персты судьбы. Мы в наших крепостях говорим ещё и так: путь каждого ученика устлан розами, однако у роз всегда бывают шипы и не так часто – сладкий аромат. Придя к нам, вы согласились на тернии и пламя.

Мягкий согласный ропот наполнил всё пространство впереди, позади и по бокам рутенки.

– Это ещё не всё. Видел я, как взирали все вы на стены крепости. Со страхом и благоговением. И думали: отчего бы этим камням не обрушиться однажды нам на головы, этой раковине – сжать наши кости подобно точилу виноградному?

– Думали, но успокоили себя, – подал реплику Рауди.

– Верно. Успокоили – по знанию или незнанию?

Голоса замолкли, почуяв будущую науку.

– Я хочу, чтобы один из вас худо-бедно ответил. Мы тут не смеёмся над глупостями – все вы пока глупы одинаково.

– Я отвечу, – внезапно для себя Галина привстала с пола и тотчас шлёпнулась назад. Ничего: здесь вроде как не принято вставать во фрунт.

– Говори.

– Время… Время губит вещи и жизни. Человек существует во времени линейно: он родится, живёт и как следствие этого умирает. Природа и мир, как считали наши древние, существуют циклично, по кругу. Родятся, умирают и снова возвращаются к началу. Это как дороги…

Галина помедлила – ей вспомнилась та давно рассказанная притча о путях, что сами себя держат и создаются как бы самой землёй, которая подсказывает твёрдые и безопасные места. Но не упоминать же слова Орихалхо сейчас!

– Крепости сотворены человеком, – продолжила она, – но также и природны, потому что сложены из натурального, природного материала.

– Ты думаешь верно, Ал-Алексийа, только двигаешься медленно и ощупью. Что держит эту материю? Напомнить тебе ваши старинные поверья? – спросил Шахин.

– Чтобы стены стояли, в изножье замуровывают человека. Живого, – с трудом произнесла Галина, изумившись, до чего ровно тёк её голос. – Можно и зверя. Но всё равно – это варварство.

– Верно. И какой прок камню, если в него влить нашу бренность и краткосрочность? – подхватил младший из братьев.

– Нужно… приобщение к вечному в живущем? – сказала Галина. – Не в звере тогда – в человеке. У животных нет души.

– Как то есть нет? Отдельной и бессмертной – нет, возможно, – возразил Армени. – Простите, старшие братья, я помню наши обсуждения.

– Кажется, они и в самом деле не годятся. Нельзя отдавать на заклание друзей, – почти перебила его девушка. – Так? Нельзя распоряжаться теми, кто тебе не принадлежит.

– Ну? Что ты замолкла? – мягко поощрил девушку Хайсам. – Слово – не дело. Или пока – не дело.

– Нужно решить за себя самому. Самой. Добровольно, – вырвалось у рутенки.

– Так. Ты умна, но более того бесстрашна, – с похвалой кивнул Шахин. – Разумеется, никто не собирается возводить на ваших костях и крови новую сторожевую башню. Можете счесть то, что ныне сказано, простой фигурой речи. Только на таких вот «фигурах» стоит малый Верт и держит собой великий Рутен. А наш Ас-Сентегир показывает своим обитателям, где гора готова расступиться и как бы сама создать для них очередной коридор или зал.

– Земля живая, она меняется, – пробормотал Тхеадатхи. – Безопасное вмиг становится опасным. Выщербленные кирпичи не поднимаются, чтобы лечь на прежнее место. Не думаю, что эти стены и коридоры будут держать себя вечно.

– Мы и сами не вечны, – ответили ему. – Приходится довольствоваться тем, что есть.

После вводной лекции шефы и Рауди Рыжеволк удалились, народ был поделен на тройки и разведен по инструкторам.

Что было дальше, и так продолжалось день ото дня, отчего-то помнилось Галине смутно: вроде бы примерно такое, чему обучал Арми, но в паре либо с учителем, либо с товарищем по несчастью. Лица менялись так же легко, как и оружие, кони и верблюды мешались в одну груду с людьми: никак не привыкнешь к мельтешению. Реальностью казался лишь изобильный пот, с которым из Галины выходили все дурные соки, – оттого менять сорочку и даже верхнее приходилось раз семь на дню. И на ложе своё она опрокидывалась без малейшей мысли о том, что оно слишком широко для единственной в Ас-Сентегире дамы. Даже без мысли о том, что такая идея отчего-то вообще не посещает её голову.

Наверное, оттого и не удивилась, недели через три обнаружив на нём сладко спящего Рауди.

– Ох, извини, – пробормотал он, открывая глаза на шорох, – такая оказия. С братцами не поладил, а больше не к кому. Так-то я в семье отдыхаю. Ты не волнуйся за сохранность.

– Ничего, – она подоткнула на нём верхнее одеяло, улеглась рядом, не раздеваясь до конца и даже не умывшись, – утром успеется. Только бы исхитриться встать до побудки.

Получилось. Выползла из-под покрышек на волю, по частям – верх, низ – обтёрлась влажной тряпкой, смоченной из кувшина. Обулась: вечером ума хватило хотя бы из сапожек вылезти. Выбила кресалом огонь и запалила камин: здешнего скудного тепла ей самой хватало, объяснили – нутро горы им на людей дышит, но негостеприимно заставлять мужчину мёрзнуть. Согреть надо если не так, то хоть этак.

До того, как от звяканья, чирканья и плеска Рауди открыл глаза и потянулся, девушка была уже готова и собрана.

– А-а. Спасибо, что не выдворила нахала в моём лице.

– Силы берегу, уж очень ты мощный телом. Неохота тратить зря. Послушай, не поняла насчёт братьев.

– Ну, они привыкли, что кроме них двоих, им ничего не надо. Погодки, почти что близнецы. А тут почти незнакомец рядом. Вот и вспыхивают то и дело.

– Погоди, я не о том. Яхья – имя редкостное. Когда Аллах дал его будущему пророку Иоанну, то оговорил это. У вас с Шахином и Хайсамом один родитель. Так почему же первое твоё слово было – побратимы?

Он сел. Спал без рубахи, только что одёжки сгрёб себе под бок, словно женщину. Торс как у античной статуи. Изваянной из этого – эбена, что ли? Или эфеба, нет, эфеб – не материал. Тьфу как пошло.

– Побратимы? А. В здешних краях родство считается по матери, вообще близкой женщине. А у моих родичей мать была другая, именем Затт Аль-Химми. Отважная, дочь Беспощадного, – произнёс он со вкусом. – Зацени имена: Хайсам – ястреб, Шахин – сокол. Я-то всего-навсего ворон, да и то на чужом языке. – Да и то не ты, а твой верблюд. – Хочешь сказать, что я не верблюд? Спасибо. так на чём я остановился? Нас с нынешним королём и его сводным братцем соединяет дама Эстрелья: принцу Моргэйну, нашему общему отцу, мать, вторая жена отцу третьего братца. Треугольник вроде такой слагается. А с теми, кто в замке, нет такой крепкой связки: просто мой Яхья на обе стороны обернулся.