Текст книги "Мириад островов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Барбе чуть нахмурился, объяснил:

– Сэния, в зале вполне пристойно – занавеси вроде ширм опускаются до самой воды, если захотите. Но в кабинете чаще спускают воду и моют. Я могу не заходить внутрь.

«Незнакомый город сроком на один день и одну ночь. Где уж было мне изучать закоулки. А Орихалхо (в уме это имя проговаривалось без помарок) – в его отсутствие я как собака без поводка. И привольно, и страшно, и голодно».

– Я знаю, Барб. Но всё-таки заходите.

«И плевать на пристойности-непристойности. Как поймёт – так пусть и понимает».

Их проводили по коридору с верхним освещением и открыли одну из дверей. Почти сразу же за порогом начинался лёд, густой пар стоял над ним, играя в столбах дальнего света из окошек.

– Мраморная плита по всему обводу, в водоём нужно просто шагнуть или сползти, – успокаивающе сказал Барбе, опуская на пол свою торбу. – Я и боялся, что вы не поймёте. Под полом трубы для того, чтобы греть, оттого и вода в бассейне, не очень большом, долго не стынет. Напустили её, пока мы шли по коридору, – тут всё рассчитано. Одежду вешают на крюк, мыло вон в той плоской чаше с ножкой, жёсткие и мягкие полотенца – на особом выступе. Видите, совсем близко. Если хотите, можно позвать банщика для массажа. Или банщицу.

В отличие от Галины, он так и не разделся, только присел на корточки, как посыльный в ожидании приказа, и вроде бы опустил глаза долу.

Мыло оказалось едким и ароматным сразу. Кажется, его надо было втирать в тело и волосы чем-то вроде мочалки из пенькового волокна, потом ополаскиваться и обтираться огромной хлопковой простынёй. Вода, доходившая до бёдер, чуть припахивала серой, но и это не портило удовольствия.

– Барб, вы же… как это литературней сказать? Взопреете и потом таким на волю выйдете. И столько воды вокруг пропадает. Здесь же друг друга не видать в тумане. Да разденьтесь хотя бы.

– Сэния Гали, вам обязательно подвергать вашим чарам каждого мужчину на пути? – ответил он ровным голосом. – Я, конечно, виноват перед вами.

– Что такое?

– Я ведь не ходок по девушкам, вовсе нет. Не стоило это затевать.

До Галины не сразу дошло, о чём это он. Фу, привыкла к рыцарским романам, в которых кавалер сидит в изголовье юной дамы и не смеет тронуть и пальцем… пока сама дама не захочет.

– Барб, я вас не насилую.

– Правда? Я кругом вам обязан, – продолжил он тем же тоном. – Это ставит вас на два ранга меня выше. И в совместном омовении нет ничего худого, если ни он, ни она не наложили на себя некий обет.

Доходило до неё всё же туго.

– Погодите. Вы хотите сказать, что такое подумали?

– Делал скидку на вашу малую осведомлённость. Вы приближались к цели шаг за шагом, ступень за ступенью – я же всякий раз считал, что сумеете свернуть в сторону. Но когда повеление так настойчиво…. Во всём Вирте кавалер должен войти к даме из одной благодарности к тому, что его пригласили.

– Я на такое шла с охотой. Но – в душе не хотела, наверное. Мне… я вовсе не боец, что там ни говори Орихалкхо. И мне было ужас как не по себе.

Барбе поднял голову, потом сразу поднялся на ноги:

– Так вы поняли намёки там, в зале?

– Гендер… Этот, простите, девка… – повторила она.

– Галина. Я ведь только для мужей пригоден, и то на деле не испытывал. За это ведь костёр, если обоюдно проявится. Не само по себе. Само по себе годится только гусей дразнить. На любого праведного монаха в точности такой же поклёп возводят. Возлегание с другими клириками.

– Ой. Да господибожемой. Тогда…

Галина рассмеялась от облегчения.

– Знаете, я на самом деле всю грязь с себя оттёрла. Если хотите, могу и на бережок выйти, погреться, чтобы воду не делить. И на вас не смотреть. Тут ведь полотенце сухое осталось. И мыло это едкое в чашке.

– Оно от анималькулей, – улыбнулся Барбе. – То есть микробов, по-вашему.

Лихо сбросил одежду прямо на пол, стоя на краю воды, натёрся мылом с ног до чресел и головы. Сам по себе был он худ и бледен, как росток спаржи: знак того, что он только кисти рук и лицо показывает солнцу. Даже его фантастические волосы сбились в мыльный колтун, даже клювик, что еле виднелся из взбитой, как суфле пены, был всего-навсего трогателен.

– И ни чуточки вы не привлекательны…

На её реплику Барбе почти без всплеска нырнул в воду, чуть изогнувшись и широко распластав волосы – уже не как ящерица, но как дельфин, Галина всегда удивлялась, сколько в игре этих существ лёгкой и отточенной силы – несмотря на огромную телесную мощь.

В одном водоёме обоим сразу стало тесно – девушка скользнула мимо, почти касаясь мужчины, и буквально выбросилась на мраморную отмель.

Обтёрла распаренное, зарозовевшее тело, кое-как влезла в одёжки, набросила на бёдра тяжкий пояс.

– Я пойду.

И, не дожидаясь ответа, приоткрыла дверь.

На противоположной стене, не замеченное раньше, от пола до потолка высилось зеркало. В резной буковой раме. Огромное, Всепоглощающее. Без пелены поверх него.

В нём отразилась хрупкая бело-золотая статуэтка с чем-то вроде парчового горба или ризы на плечах. Недоношенный ангел: пепельно-русые волосы, незагорелая кожа, серые глаза, чахоточная одухотворённость взгляда.

«Это я? Стоило бы почаще возобновлять знакомство».

Дверь позади снова распахнулась, и в прямоугольнике дымного света прямо над её левым плечом встал тёмный силуэт с бледным пятном лица. Туника, трико, округлые крылья за плечами…

Призрак.

– Я прошу меня простить, – Барбе приобнял её за плечи. – Осмелился взять у Орихалхо кое-что из неношеных вещей вашего батюшки. Старое уж очень заскорузло и для вашего спутника не годится. Если сочтёте виновным – готов принять от вас любую епитимью.

– Да что вы – молодец, что переоделись. Раньше были похожи на серва-лапотника в соломенном брыле.

– Брыль и сейчас при мне, – он поднял шляпу с плеч и нахлобучил на голову. – В пару побывал, расправился, по голове обкатался и, можно сказать, ныне целёхонек. Такую работу, как эта, ничто не проймёт.

– Надо бы вам инструмент тоже поискать вместо сломанного. Я дама зажиточная.

– Не расточайте своё по-пустому, – ответил он. – Вам не только в харчевнях понадобится деньги оставлять. Монастыри…

– Я думала, они так благотворят – пуская на ночлег. Призирая сирот и нищих.

– На благотворение идёт очень много. Не всякая община так зажиточна. Притом, учтите, вклад послушницы бывает соразмерен с семейным достоянием.

– Я не собираюсь постригаться, – улыбнулась Галина. – Но за то, что привели меня в чувство – спасибо. Орри на такие вещи мне даже не намекнул – вот и выказала себя полной невежей.

Вышли на холодный воздух они плечо к плечу, к тому же Барбе захватил обе сумки зараз и теперь с гордостью нёс в одной левой руке.

– Ну как себя чувствуете?

– Куда лучше. Прекрасно, – ответила она. – В других местах, даже в Лутении, простым людям дают шайки для помыва или окунают в привозную рапу.

– Целебный рассол из гнилых комариных лиманов? Там, куда мы вроде едем, подобного будет в достатке и даже в преизбыточности.

Барбе, пожалуй, умел говорить точно и просто, но сейчас, как понимала Галина, хотел отвлечь и позабавить спутницу.

«Что за жуткий день. Какой удивительный день. Всё в одном флаконе».

Рыдван уже дожидался у гостиницы – почему бы и нет? Галина взошла внутрь, опираясь на плечо кавалера. Уселась, показала на место напротив себя, спиной к движению. Тот помедлил у порога – Орихалхо разразился яростной филиппикой на непонятном языке, Барбе отвечал так же, но поспокойней.

– Что случилось? – спросила, когда Барбе устроился напротив и уложил рядом тощую суму. – Я не поняла.

– Не удивительно. Многие ваши соземельники не учитывают, что рутенских языков много: британский, кельтский, банту… В Скондии арабский и персидский употребляются как письменные, высокие и влияют на их рутенский волапюк. Вы, сэния, можете жить и умереть, не сказав ни слова на чужом диалекте, разве что в некоторых глухих уголках не знают ничего другого. Но это не значит, что в Вертдоме нет ничего родом из самого Верта.

«Морян и их языка, например. Но если я ухвачусь за повод и верну беседу назад, к той самой размолвке с Орри, хитрец заговорит мне зубы чем-нибудь иным».

– Спасибо, Барбе, вы в самом деле, я думаю, хорошо путешествовали по свету. Всяких чудес понабрались.

– Так чудесно, как сейчас, – никогда не бывало.

Где-то вскоре после этого сердечного диалога сьёр Мариньи…

…следует заметить, что это не родовое и даже не крестильное прозвание, но властный псевдоним, взятый от Энгеррана Мариньи, рутенского политического деятеля амбивалентной репутации. Или попытка виртуально породниться с именитым держателем вертского закона Энгерраном Вестфольдцем…

…Досточтимый сьёр Мариньи успешно завершил служебную декаду и может позволить себе частную поездку за пределы вонючей и грязноватой Лутении. За городом у него имеется усадьба – настоящий деревенский дом, сложенный из хорошо обточенных глыб розоватого известняка, с цельными стеклянными окнами высокого второго этажа, витражами в свинцовом переплёте – на первом и балюстрадой на уровне земли, по всему периметру. Крыша сотворена из фигурной черепицы, галерея и подступы к ней вымощены гранитной плиткой, уставлены широкими цветочными вазонами, дорожки, рассекающие обширный двор вдоль и поперёк, приподняты над чёрной грязью и засыпаны речной галькой. Сад лечебных трав и экзотических деревьев устроен под защитой стены, которая продолжает одну из стен главного строения и согревается его же отопительными трубами. Кухня и флигели для прислуги так же устроены на римский манер, так же чисты и почти так же нарядны снаружи, как господский дом. Вернее – дом госпожи.

Ибо сьёр Мариньи не так давно взял себе жену и вложил в её хрупкие руки власть над своим имением и над собой самим.

Зовут супругу гран-сэнья Марион: в этом году самое модное имя, которое госпожа, однако, носит не снимая уже семнадцать с небольшим лет. Мария Марион Эстрелья, крёстная фея и по совместительству мать юного короля, была звана и на свадьбу, но отговорилась, послав взамен себя богатый подарок.

Мари ожидает мужа на широких ступеньках, ведущих с галереи в сад, и уже простирает навстречу объятия. Он деликатно увёртывается и вместо попадания в них целует ухоженные пальцы: сначала правой, затем левой ручки.

– Купальная бадья уже наполнена, я добавила в воду твой любимый хвойный аромат и разложила на трубах твой халат с куньей оторочкой и папоротниковым узором по атласу. Чтоб согрелся, – говорит она. – На ужин кухарка приготовила твою любимую рыбу-ледянку в йогурте, каперсах и укропе. И белое вино как раз перелили в графин остравского хрусталя, а на десерт заказан медовый решётчатый пирог с ежевикой и нашими вензелями на серебряном подносе.

– Девочка, моим старым костям будет полезней всего толстый ломоть обжаренной свинины, а телу – добрая кружка глинвейна в придачу.

– Ой, это ты так о подагре своей так трепетно заботишься? И болотной трясовице? Нашёл мне соперниц, нечего сказать.

– Ты, конечно, моя лучшая и последняя радость. Но мало удастся мне выгадать для тебя времени, если откажусь от двух предпоследних. А больше и нет у нас ничего. Лядвеи мои опали и семя разжижилось, потеряв плодоносную силу.

Последнее сьёр говорит, пожалуй, не на самом пороге и не на виду всех домашних, но внутри огромной бочки, куда жена помогает ему влезть по приставной лесенке, а вылезть – творчески используя закон Архимеда. Потом она помогает ему облачиться в роскошный халат и сунуть ноги в меховые туфли с помпонами, расчёсывает влажные кудряшки и накладывает поверх богатую тафью. Потом ведёт, разомлевшего и усмирённого, к изящно сервированному столу. Сама наливает вино и накладывает рыбу, отделяя кости от мяса специальной вилочкой. Жуют оба молча. Однако во время десерта, состоящего из пирога, молочного сыра и ранних груш, Марион прерывает молчание.

– Я твоё вчерашнее письмо уже наизусть выучила, Энги. Итак, теперь, по велению господина случая, все трое фигурантов сошлись, и у каждого имеется камень за пазухой, которым он может при случае запустить в соседа.

– Да, но каждый из них подозревает лишь о двух ляпидусах тумарикота, что есть по-латыни то же самое. В неведении о своём собственном.

– Кто прислал тебе сообщение?

– Человек Айрин. Искусный в своём деле.

– Монах эриннитов?

– Разумеется, нет. Мальчишка-лаборант из тех, кто собирает для братии подаяние. Самый честолюбивый народ.

– Знаю, сама такой была. Крупно отличишься – сразу на ступень поднимут, а то и на две.

– Ну, тебя сие не коснулось. Расстригли для настоящего послушания, – смеётся Мариньи. – Как нашу королеву Зигрид. И понудили слушаться короля Кьярта и меня, грешного.

– Никто меня не понуждал, – качает головкой Марион. – И не посмел бы. Это Зигрид было можно силком желанному и суженому вручить.

История «криминальной свадебки» была давно у всех на слуху и готовилась перерасти в фольклор. Суть дела заключалась в том, что король Кьяртан, не желая вообще жениться, притворился, что до смерти влюблён в девушку из простых, которую готовили в преемницы аббатисе бельгардинок, но за строптивость понизили до рабы. Девица также вошла в сговор: за любовное притворство Кьяртан обещал выкупить её на свободу. Материальная подкладка дела была весьма сомнительной – юный король собрался распорядиться тем, что утаил от госказны. Когда это вскрылось, стоящие у престола старшие дамы повели себя неожиданно и с большим хитроумием. Выкупили Зигрид – формально, ибо сама аббатиса была с ними в союзе – и разрешили королю жениться на предмете страсти, а монастырской вольноотпущеннице – сделаться королевой. Ибо иной вроде как не предвиделось. Самое забавное, что за всеми шкурными и матрианомальными расчетами пряталось истинное чувство: только что обручальные кольца были ему непереносимы.

За время вышеследующего рассуждения действие успело переместиться в спальню. Разнеженный, ублаготворённый сьёр Мариньи возлегает на широкое, как базарная площадь, ложе и тянет на себя согретые одеяла.

– В общем, кто ещё кого понудил, – улыбается полураздетая Марион, пытаясь сыграть с мужем в «две стороны каната».

– Казнить нельзя помиловать, – любезно поясняет Мариньи. – Как типичный пример. Я нарочно выразился с двойным смыслом.

Оба сдержанно смеются.

– Мари, – вдруг говорит муж. – Роду ведь наследники нужны. Я разве что в брачном контракте не прописал: не препятствую-де тебе ни флиртовать, ни ездить с благородным кавалером на травлю белых оленей с единорогами. А насчёт Иоаннова Дня с его всенощным костром и речь молчит. Как и по поводу Майского Древа с нагими мечами и круговыми плясками ряженых.

– Когда я зачну наследника, мой супруг узнает о том первый. Обещаю, – со внезапной сухостью в горле отвечает Марион. И с иной интонацией, куда более мягкой:

– Ты вот лучше бы об иной своей интрижке подробней рассказал. Тоже ведь, как и я, пустил папирусный кораблик по воле волн. И господина Езу.

– Пустил. Положился насчёт тех троих на Его волю. Но, знаешь, менее всего бы хотел, чтобы пострадала женщина.

– Женщина? – Марион недоумённо улыбается, потом хихикает, прикрывая ладошкой рот.

– А, поняла. Отослал умничку от себя – так нет, снова мою ревность будишь. Ужо тебе! Вот рожу после этой ночи двойню, все будут смеяться. Что не отец ты, а старенький дедусь со внучками…

Авантюра третья

Кажется, с того самого момента, когда Барбе проник в тесное пространство кареты, изменилось наполнение времени. Путешествие перестало быть монотонным – даже твердолобый зануда Орихалхо начал поглядывать на своих пассажиров, кривя узкий рот в подобии улыбки. Стычек больше не происходило: по всей видимости, оба высказали то, что хотели, в самый первый раз.

Галина как-то быстро и естественно перестала насиловать имя морянина и «выкать» Барбе, отчего наконец-то смогла общаться с ним и Орри на равных.

Кто был на самом деле её Барб – студент-недоучка? Странствующий жонглёр, или фильяр, как называли это весёлое ремесло в Готии? Паломник или бродяга по убеждению?

Он уделял телесной чистоте куда больше внимания, чем все соотечественники Галины, которых она знала. Непременно зачерпывал особой кружкой из огромного медного чайника с полудой, в котором Орри кипятил воду по вечерам, капал нечто из пузырька и обтирался влажной тряпкой с ног до головы. (В другое время суток Орри использовал куда менее величественное вместилище – только ради готовки.) Ночью ложился позже, вставал утром раньше Галины – чтобы лишний раз не смущать своим мужественным видом. Если вблизи попадался хотя бы ручеёк или криница – непременно окунался в проточную воду по самые плечи и расстилал по ней феноменальные свои волосы. И, натурально, каждое утро скоблил щетину: складной бритвой, похожей на миниатюрный ятаган. Большой нужды в этом, похоже, не было – покрытые загаром щёки не отливали синюшным румянцем. Что ещё нравилось Галине – почти полное отсутствие у него кадыка, несмотря на довольно низкий тембр голоса. У отца такая особенность телосложения объяснялась его сладким тенором.

Снова нежеланные параллели. И как они оба, папа и Барбе, размахивали острым лезвием…

«Мои глаза спотыкаются обо все смертоносное. Психологическая аберрация зрения».

Также новый член их малого сообщества при случае управлялся с лошадьми и ворочал тяжести не менее сноровисто, чем Орри, и даже куда изящней.

– Удивительно, – комментировала Галина. – Такая ловкость во всех движениях, а говоришь про себя, что не боец.

– Я ведь актор. Актёр, если угодно. Вечный притворщик. Умею создавать видимость. На самом деле, меня учили фехтовать тростью, уклоняться от ударов и даже наносить – но лишь по видимости. И, ну пожалуй, ради защиты, чтобы остановить нападение.

– Вот почему на нас не нападают разбойники. В Лутении мне говорили, что неподалёку от взморья они всё-таки встречаются.

– Сэнии такое угодно? – с неожиданной резкостью ответил Барб.

– Помилуй, я только полюбопытствовала.

– А, тогда мне легко объяснить. Все тати чуют Орихалко, будто мыши – кошку. Говорят, стоит её завести, как грызуны по команде уйдут из места.

– Ой, не знаю. Как тогда бедняжке не помереть с голоду?

– Податься в отходный промысел, будто крестьянину из бедной деревни.

Ответ показался Галине куда больше вопроса. И так происходило часто.

– Насчет работников ножа и топора я поняла. Но вот отчего животных рядом с дорогой не видно?

– Боятся сайклов.

– Эти твари ведь попадаются редко. От силы раза три нас обгоняли и два – шли навстречу.

– Звери тут умные. Специально выучены. Машины и кареты грохочут, но всадников с чего бы им бояться? Это люди их нарочно отвадили. Дурными запахами и неприятным звоном. Кормушками вдали от дороги.

– Кнут и пряник?

– Выработка условного рефлекса. Вот.

И ещё.

– У меня по сравнению с вами обоими плохая спортивная форма, – посетовала Галина, – а вон Орри говорит и ты поддакиваешь, что я рождена для убийства. Ты так ловок – но сказал тогда в гостинице, что не мог защититься.

– Правда сказал? – Барбе в комическом удивлении поднял брови.

Действительно, подумала она, не было ничего похожего. Это услужливое подсознание задним числом оправдало вмешательство дамы в типично мужские разборки.

Только вот её собеседник мигом извинился за неточность ответа:

– Хоть и не сказал, но и в самом деле не мог. Был парализован гибелью моей ненаглядной. Ведь и формы не идеальные, и звук неверный, а приобвыкся, прикипел душой.

Ещё Барб заново приохотил Галину к чтению. Увидел, как она от нечего делать рассматривает книжку «Сказаний приморских и вестфольдских», поперёк себя толще, и спросил:

– Легенда, которую так любит святой отец Эригерон, там точно имеется. А письма брата Джунипера там нет?

– Даже не знаю. Шрифт больно уж заковыристый. Нарочно такое взяла, чтобы распутывать по дороге. Время провести.

– Стоило бы посмотреть. Мы ведь вот-вот на взморье выедем, а это по королевскому указу земля ба-нэсхин.

– Морского народа? Я думала, граница проходит по воде.

– Так, я знаю, в Рутене. Что-то принадлежит ближнему с морем государству, всё прочее – нейтральные воды для свободной навигации. Так вот у нас в Верте нейтральная территория – песчаные и галечные пляжи, шхеры и фьорды с их гаванями. Но всё равно за них морянская община отвечает. Наподобие таможенников. Но дальше – их владение. До неведомой прочим границы.

– «Где можно ударить копьём в водную радугу и поразить лосося. Где водные течения влекут челн к диковинной красы плавучим островам и драгоценным башням, каждая из которых прорастает сквозь столетие».

– Вижу, что читали-таки свою книжку. Это сказано о местах поселения ба-инсанов.

– Инсаны – это…

– Испорченный язык, сэнья Галья.(интонации в подражание Орихалхо: дразнится.) Ба-инсан, морской человек, – единственное число, ба-нэсхин, морские люди, – множественное. Не чудней российского прошедшего времени, принявшего в себя мужской, женский и трансвеститный род.

– Они странные. Сколько я их видела – так и не привыкла.

– Говорят, почти в каждом вертдомце имеется хоть капля, крупица морской соли. Когда-то эти помеси лишь презирали и замалчивали, теперь самые явные сделались вроде «дворян меча».

– Как это?

– Палачей и их ближайшего окружения. И те, и эти живут в золотой клетке и служат своего рода резервом, а пока используются для особенных поручений.

– Барб, наш Орри, скорее всего, не слышит или не обращает внимания, но неловко перемывать косточки его сородичам.

– А заодно – королевской династии. Ты не знала?

– Слыхала кое-что.

Барбе всплеснул ладонями в комическом ужасе:

– О рутенцы! Впрочем, ты совсем молоденькая, а у большинства ваших в голове лишь нажива. Если не считать хлипкой надежды обрести второе гражданство.

– Вы, как я понимаю, тоже могли бы переселиться на Большую Землю, – сказала девушка.

– Ещё чего не хватало. Нам своя жизнь, что ли, не дорога? Разве что посреди каких-нибудь архаических племён, охраняемых мировым сообществом.

«Навряд ли это правда. Но больше Барб ничего не скажет – обойдётся смешками и насмешками».

– Так о всевертских королях, – продолжал певец. – Главный их предок, житель «Вольного Дома», а это, если тебе будет угодно, означает то же, что в «Мемуарах» Хейнриха Хайне…

– Укреплённый дом палачей за городскими стенами.

– На наших землях он, можно сказать, единственный в таком роде. Обычно исполнители обитали в самой городской стене, как и женщины легчайшего поведения. Или в таких мазанках, к ней прилепленных. Так вот, волей случая и рутенцев сын Хельмута Вестфольдца вырос в утробе королевы, но как ваш король Артур, оказался нежеланен тогдашнему королю. Воспитали принца Ортоса в Сконде, там женили, а когда он был призван править землями матери и отчима, женили вторично. Результатом перекрестных махинаций был Моргэйн, своего рода здешний принц Мордред. Его ещё нередко кличут «Морским принцем» за особенную любовь к нему ба-нэсхин. Так вот, каково было главное геройство Моргэйна. Когда Король-Медведь стал на путь прямой тирании, Мор вызвал его на поединок и убил перед войсками.

– Страшное дело.

– Верт – не Рутен, хотя наша и ваша легенды во многом совпадают. Моргэйн остался прав и почти невредим, но за смерть отца от его руки его казнили. Он сознательно шёл на подобный исход.

– Уж очень кровавый исход, по правде говоря.

– Да. Для Рутена в норме, когда цареубийца торжествует на троне или хотя бы в общественном мнении.

– Погоди, Барб. Я ведь слышала краем уха, что наш молодой король – его родной сын.

– Как же иначе. «Кьяртан – чище чистого», так его прозывали в детстве и отрочестве. Выкупленный принц. Благороднейшая, по франзонским понятиям, кровь. И по всяким иным тоже. Но особенно западают на это дело…

– Ох, Барбе, жаргонизмы тебе не к лицу.

– В особенности почитают покойного Мора и нынешнего владыку наши ба-нэсхин. Первый возглавил их и привёл их на битву, второй сделал полноправными гражданами империи.

– Учту.

– А по поводу трудов брата Джунипера – вот тебе почти прямая цитата: «Почему, говоря о коренных обитателях острова Колумбана, я употребил слово «женщины»? Не только по причине того, что встретил их первыми. Из-за первого впечатления от не по-мальчишечьи гибких тел, гладких подбородков, слегка припухших сосков и малого размера тайных членов, кои прячутся глубоко в паху. Но, может быть, из-за того, потому, что любая или даже любой из них может понести плод так же легко (или нелегко), как все прочие, а настоящих мужей среди них на первый взгляд как бы нет.

Мы продолжали вести свои наблюдения над вариоморфами, как обозначил их ученый брат Плантагенист. Несколько позже кое-кто из нас пришёл к выводу, что любимый народ наш всё-таки делится на два противных пола, однако это проявляется поздно и не слишком бросается в глаза – тем более что никто из них не обрастает волосом помимо того, что пребывает на верху головы. Можно было бы сказать, что практически до периода взрослости, то есть времени, когда становится возможным зачатие, вариоморфы носят ангельский чин, если бы это не казалось сугубым кощунством. При этом зачинать и оплодотворять – примерно с четырнадцати-пятнадцати лет – в самом деле могут и те и эти, дело лишь в степени вероятности. Во времена потрясений и катастроф число рождений увеличивается именно за счет мужчин, которые сравнительно легко переходят даже и к кормлению грудью. Вынашивание младенца и роды по видимости тяжело проходят у обоих полов, по причине малого размера утробы, однако их последствия сравнительно легко преодолимы: смерти родильниц и новорожденных наблюдаются куда реже, чем во Франзонии, Готии и даже в Скондии. Я так думаю, что именно из-за невеликого роста Дети Моря и носят плод не полные девять месяцев, а всего лишь восемь – хотя это считается не с момента зачатия, а с мига, когда плод причалит к своей пристани. Ибо оплодотворённое семя плавает в детородном мешке, не прикрепляясь к его стенке, пока не наступят сытные и покойные времена. Кроме того, будущие матери во время тягости пребывают почти постоянно, да и рожают в родной для них соленой стихии, подражая в том их любимым морским тварям, и это немало им помогает».

– Невеликого роста, – хмыкнула Галина. – И верно, стоит лишь на Орри посмотреть. Меня на полголовы, тебя… если и не выше, так уж явно длиннее.

– Я так думаю, чистокровок среди тех, кто служит Народу Земли, почти нет, – отозвался Барбе. – Вот послушай, что брат-ассизец – а он был именно что из ассизцев – говорит ещё.

«Мы тайно и по обоюдному желанию сводили и венчали франзонских, вестфольдских и готских мужей с нашими новокрещенками. Пусть кое-кто счел бы это грехом – и даже смертным, – но мы оказались правы. Ибо как среди самих Детей Моря, так и среди смешанного потомства не встретишь никого, заражённого теми ужасными недугами, что способны передаваться с кровью и семенем и метить, за грехи их родителей, всех потомков до седьмого колена. Куда как мало склонны они и к более мимолётным карам, причиняемым грязной водой и гнилым воздухом.

Какие ещё таланты родичей перепали людям со смешанной кровью – я не могу полностью судить. Наши святые отцы расходятся во мнениях, хотя согласны в одном: таланты сии чаще всего находятся в состоянии латентном, то есть скрытом или, как еще говорят, батин – и могут быть извлечены исключительно путем многих верно направленных браков».

– Барб, это очень, очень интересно. Ты уверен, что передаёшь такую длинную цитату с точностью до последней запятой?

– Знаешь, я ведь многие священные книги наизусть заучивал. Для умственной практики и ради конкретной пользы. «Эль-Куран» скондский, там буквально сверхъестественная поэзия. «Сорок на сорок тем» – это старинные легенды, которые прилично излагать стихами. Годков двести или сто назад ведь и тени вольного стихоплетства не дозволялось. Колдовство сугубое.

– Как так? Филипп Родаков вас никак не более пятидесяти лет назад выдумал.

– Вместе со всей эпохой до самого… как у вас говорят? До Адама. Слава вышним, что хоть от сотворения нашего будущего он удержался. Говорят, в русской Рутении никак не переведутся утописты.

Галина сделала вид, что нахмурила губы и брови. По ощущению вроде бы получилось.

– Сердиться изволите? Кажется, я перегрузил добрую сэнию неудобоваримым знанием. Ныне умолкаю. Тем более то, что тебе стоило бы знать дополнительно к этому – далеко не «Изложение сказаний» и тем паче – не «Романсы о дамах и кавалерах».

– Откуда ты знаешь, что у меня есть такая книга?

– Сама сейчас сказала. Шучу, не бойся. Труд это среди нас, акторов, известный, сам Арман Шпинель из Фрайбурга был лучшим другом родоначальника династии. Ты то и дело переплёт показывала, когда в своём кофре рылась. Не одни фасонные уголки и накладки – иногда название на корешке прочесть было можно.

– Хочешь, дам полистать? Освежишь в памяти. Она у тебя факт не каучуковая.

– Галья, следи за речью. Она у тебя «факт» очень далека от утончённости.

– Думаешь, утончённость мне пригодится?

– Возможно. Хотя не более того, что я записал для тебя на этом листке в придачу к уже сказанному. Только не глядись в него сейчас. Вложи в «Сказания». Да ничего в нём такого, просто…не стоит этим заниматься при Орри.

После очередного привала он попросился на козлы радом с Орихалхо: осмотреться, как говорил, подышать ароматом. Действительно, здесь, ближе к морскому прибрежью, начинались поросшие золотистым утёсником скалы и вересковые пустоши, которые цвели здесь несколько раз за сезон, начиная с весны, и буквально всеми оттенками земной радуги. Жужжание пчёл сливалось с птичьим гомоном, пряное дыхание земли накатывало в солоноватом ритме дальнего прилива.

О причине нынешнего беспокойства обоих своих спутников Галина догадалась ещё раньше. Выбранная по обоюдному молчанию дорога от готийско-франзонской границы поворачивала не к широким галечным отмелям, куда изредка приземлялись рутенские «Цессны», а внутрь самой Земли Градов и Лесов. И тому самому Вестфольду, откуда начался её путь.

Возврат же к исходной точке означал, по всем здешним меркам, безуспешное и к тому же позорное отступление.

С одной стороны, знак возврата не есть он сам, хотя кто её разберёт, вертскую символику плюс топологию.

С другой – лишь такие отчаянные головы, какой был сам покойный Филипп, могли рискнуть провести крошечный самолётик через туманную радужную круговерть океанского Предела. Так что надежда Галины на воздушную переправу была даже не символической – призрачной.

Но она недолго задумывалась об этом. Тотчас вынула и развернула сложенный пополам лист, исписанный округлым, внятным почерком профессионального каллиграфа:

«У мужчины-морянина мошонка втягивается в пах, когда наступает период покоя. Семенники довольно мелкие, секрет вполне сходен с женским или даже представляет полную identitas оному, не весьма изобилен и не так чтобы слишком способен к оплодотворению. И хотя семя морянина плотное, подвижное и яростное, но забеременеть от него без особенного желания трудно: оно легко вымывается даже удвоенным и оплодотворившим, ибо, как замечено ранее, прилепляется к стенке женской матки далеко не сразу.