Текст книги "Свояченица"

Автор книги: Татьяна Эльдарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Она тут же почувствовала себя Красной Шапочкой, которой надо скорее удрать от Серого Волка.

Куда?.. Только к мотоциклу!

Нежданно на небе стали сгущаться тучи, словно на полном серьезе собрался пойти дождь. Анна испугалась, как бы непогода не задержала их в пути. Алексей, порядком подуставший, тоже решил найти любой иной выход, чем мокнуть на мотоцикле ещё полчаса.

Он встал у дороги, вытащил из внутреннего кармана зеленую бумажку. На её запах тут же слетелись две "газели" и один УАЗик, который Алексей сразу отбраковал: тот был до отказа забит тюками и ящиками. Первая "газель" слишком дорого себя оценила, со второй – сторговались. Как Троянский Конь, она приняла в своё лоно и мотоцикл, и женщину с мужчиной.

Сидя под брезентовым куполом, все втроём послушно подскакивали на каждом ухабе и успокаивали изредка взбрыкивающее средство передвижения Трегубова.

Игривая "газель" высадила их на проселочной дороге неподалеку от деревенской околицы. Дальше по грязи ехать было бессмысленно, оставалось только порадовался, что они не на машине: застряли бы наверняка.

Заколоченный дом бабы Веры под дождем казался ещё более сирым и запущенным.

"Все как будто нарочно было устроено так, чтобы напоминать старину."

Пока Алексей пристраивал мотоцикл под какое-нибудь мало-мальски приличное укрытие и оставил его под дровяным навесом, Анна стремглав взобралась в чердачное окно по знакомой лестнице с обглоданной перекладиной. Проторенная в прошлый раз дорожка оказалась теперь на радость женщине вполне доступной.

Анна в горнице ждала зятя, который предупредил её, чтоб без него в подвал не ходила. Она поискала, чем вытереть волосы, отметила в нежилом доме запах сырой плесени (в прошлый раз ей было не до запахов – всё внимание поглотил Юрка), услышала, как хлопнула в углу сада дверца деревянной избушки с сердечком. Вскоре в горницу пробрался и Алексей.

Он прошел в кухню, почти наощупь откинул связанный Бабы Вериными руками выцветший половичок, с трудом разглядел, где открывается подполье, поднял притертые слегка разбухшие половицы, заглянул вниз.

– Здесь есть какой-нибудь фонарь, или свеча?

Аня пожала плечами, начала рыться во всех шкафах и ящичках. Алексей спустился по ступеням, вслепую обшарил земляной пол.

– Есть! Не ищи. Я нашел.

Из черной дырки, пастью зияющей перед заколоченной дверью, появилась его рука. В ней – железный заржавленный короб, где могло находиться спасение Маруси: описание предпоследнего периода жизни покойного мужа, его сокровенных тайн, которые так переломали их жизни и которые так пока и оставались нераскрытыми...

Анна буквально вырвала у Алексея коробку. Нервничая, она никак не могла раскрыть крышку, а когда справилась с этим, оказалось, что ящик пуст. Видимо, сброшенный Юркой в досаде, по дороге вниз он растерял содержимое, а закрылся потом под собственной тяжестью.

Алексей чертыхнулся, но снова полез в подпол.

Анна осталась ждать его в горнице, безнадежно сложив руки на коленях.

Тонкие лучи света, настойчиво проникающие с двух сторон между досок на окнах, кое-как соткали здесь в воздухе тусклую из-за дождя паутину, но в кухоньке-сенях не было ни единого отблеска. В подполе уж тем более – как в могиле. Художник даже и не пытался что-то увидеть. Он пошарил по карманам, нащупал спасительную зажигалку, щелкнул кремнем. Словно издеваясь, огонек вспыхнул ровно на полсекунды, погас и больше не загорался.

– Вот теперь без лампы – точно не обойтись.

Извозившись в многолетней пыли, Алексей выбрался на свет.

– Ну что же это, будто нарочно!.. – Анна была готова зареветь от жестокого разочарования. От её утреннего спокойствия не осталось и следа. Из-за такой малости!

Видя, как она взволнованно дрожит, Алексей подсел рядом на широченную резную лавку-сундук, обнял Анну за плечи, почувствовал под рукой совсем мокрую ткань рубашки.

– Знаешь, я, пожалуй, вылезу, пошурую снаружи, может, там что найдется. Ты пока вытрись, поищи сухое, а то в ледышку уже превратилась...

– Да что здесь найдёшь, окромя мышей, – заговорила вдруг по старушечьи Аня, – как бабы Веры не стало, мы всё вывезли, окаянные, что могли! Лёш, давай хоть дверь входную откроем, вдруг так будет виднее.

Он тоже не видел другого выхода.

Пока выбрался по скользким ступенькам, пока нашел в пустом сарае что-то отдаленно похожее на инструмент, пока отодрал доски, прибитые крест-накрест ко входной двери, летний дождь припустил всё сильнее и сильнее.

Он стучал по серой шиферной крыше, шуршал в листьях, прыгал на траве, прятался за шиворот, стекал между лопаток. Алексей не выдержал и, отколов последнюю доску, бросился в дом, стягивая по дороге ветровку и футболку.

Аня ойкнула от неожиданности, увидев его наполовину раздетым. Поспешно сказала, отведя глаза:

– Там на чердаке, кажется, был дождевик. Я сейчас, – и быстро юркнула наверх.

– Анька, ты всё-таки безжалостная, – крикнул ей вдогонку Алексей, – я надеялся, что хоть ты меня согреешь!

Натянув на голову какой-то старый полотняный мешок, она наружним путем сползла на землю, не рискуя проходить мимо переохлажденного зятя.

"Это уже превращается в наваждение, в дурацкие игры, – бормотала она по дороге, собираясь постучать в соседний дом. – Сколько можно?! Вместо того, чтобы искать выход из положения, думаешь только об одном. Нечего тогда бегать от мужика, только голову дуришь ему и себе...".

Её саморазоблачения прервал вдруг отдаленно-знакомый голос:

– Ой, кто это? Никак, Анютка? Беги скорей сюда, промокла ж вся!

Анна растерянно оглянулась, не понимая, кто это говорит, и тут увидела у дома через дорогу сгорбленную бабку с ведром в старческой коричневой руке, одетую в телогрейку, галоши прямо поверх носков, на голове черно-серый клетчатый платок.

– Иди-иди, чего встала? – махнула она рукой. – Поговорим хоть, а то здесь жителей – полторы бабки и один дедка, вечно пьяный. Словом обмолвиться не с кем! Зато беленькую знатно гонит...

– Да я не одна... вот ищу, чем бы печку растопить, а то... В дороге вымокли. Согреться бы надо, – не было стыдно, но она никак не могла вспомнить имя старухи...

Та догадалась:

– Да ты узнала хоть меня? Я ж бабка Татьяна. Помнишь, вы когда с Борькой приехали к Вере в первый-то раз, я тебя ещё обозвала. Вы ж и расписаны тогда, кажись, не были, а ты уже брюхатая ходила...

Анна, конечно, тут же вспомнила.

– Баба Тата, а можно, я у вас спички на минутку одолжу? Мне только взять кое-что надо – и мигом назад! И зятя своего приведу, он тоже так вымок, а переодеться у бабы Веры не во что.

Она совсем запуталась в собственных объяснениях, точно, как в присказке: "Дайте водички попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде!".

– Да по мне – бери хоть что хошь, только приходите! – бабка скрылась в доме, вынесла охапку дров, кусок газеты и коробок спичек, прикрывая их от дождя. – На вот, печурку растопите, да не угорите там! Но потом – уж непременно ко мне. Я вас и молоком козьим напою, и покормлю – чем Бог послал...

Анна, с трудом веря в удачу, сердечно поблагодарила старуху и, разбрызгивая грязь, помчалась по скользкой дороге обратно домой.

– Лёшка! – торжествующе закричала она, высыпая поленья у порога и машинально стаскивая хлюпающие кроссовки. – Смотри, что я нашла!

Как флажком на демонстрации, радостно затрясла в воздухе клочком бумаги, одновременно отбивая спичками в коробке дикий ритм.

– Что, снова будем дом палить? – ехидно поинтересовался Алексей, у которого уже зуб на зуб не попадал.

– Давай-давай, – подгоняла его Анна. – Или не умеешь печки разжигать? Так это не беда, у нас горючее в запасе есть: обольем дровишки и – порядок!

Её тонкая шелковая рубашка тоже успела промокнуть насквозь и противно льнула, словно распутный старикашка, вспоминающий молодость.

Вскоре огонь занялся, затрещал по сухим поленьям предусмотрительной хозяйственной бабки Таты, распространил из устья в горницу благодатное тепло.

Анна снова обвела глазами дом, выдернула, обжегшись о заслонку, одно из тонких полешек, подняла его, как факел над головой и позвала зятя:

– Пойдём, посвечу.

Через несколько минут они вытащили из подпола все до единой бумаги...

– Тебе бы в самом деле надо снять мокрое, – настойчиво уговаривал Алексей Анну. – Смотри, дрожишь вся!

Она замотала головой и прилипла к разогревающимся кирпичам.

– Ну уж, дудки! Ишь какой шустрый: снять! А что я надену взамен?..

От неумолимо надвигающегося на неё Алексея, безжалостно разрывающего своим телом паутину света, её спас бодрый молодой говорок соседки:

– Анька! Ну где вы? Порадуйте старуху, я уж и стол накрыла!

Анна захихикала, увидев разочарование зятя:

– Пошли расплачиваться за дровишки натурой! – и первой выбежала снова под теплый летний душ...

"Кругом все намокло от дождя. Так редко радовало нас что-нибудь утонченно-прекрасное."

Алексей развлекал старую бабку Тату общением.

Он с удовольствием рассказывал о театральных премьерах. Она слушала с не меньшим удовольствием: будто не деревенская жительница вовсе, а светская львица. Анне же казалось чудесным, нереальным и необыкновенным – снова окунуться, как в детстве у бабушки, в таинственный мир театра.

– А вы кто ж будете Аньке с Борькой? – прищурив глаз, проткнула баба Тата Алексея вопросом, не забыв ему при этом налить самогонки. – Давненько он не заезжал! Покойница Вера часто жаловалась: совсем замотался сынок, мать навестить некогда! Деньги, это правда, немалые исправно посылал, не бедствовала она. Да только, какой от этого прок?

Анна, обмерев, пыталась вставить слово, но зять взглядом приказал её молчать.

– Я родственник. Хотим вот домик отремонтировать, чтобы приезжать сюда на отдых.

– Родственник, говоришь? – Старуха оценивающе посмотрела на Алексея. С чьей же стороны? Я тебя тут в прежние времена и не видела.

– Да это мой... – Анна застряла на слове "мой".

– Я дядя её детей, мой сын и они – двоюродные братья. – Пришелся на помощь Алексей.

Баба Тата удовлетворилась объяснением и подозрительность её как рукой сняло:

– Почти, значит, брат, так и говори! А я уж, грешным делом, подумала... У вас же, у молодежи, быстро всё делается: детей настрогают, а потом разбегутся... Помнишь, вы припёрлися сюда на ночь глядя? Еще мальчишек с собой притащили, как щас помню: Юрка – и ещё одного, помладше годочком. Юрок шустрый такой малец, всё кругом облазил на четвереньках, а другого ты только от груди оторвала! Вот-то радость для бабки была! Места себе не находила! "Татка, дай тюфяк! Татка, принеси перину! Татка, нет ли молочка козьего?"... Извелась вся, вам угождаючи. А вы что? Побыли два денёчка и – поминай, как звали! Мужик ейный Аркашка – царствие небесное! такой же шатун был. Никогда дома не сидел. Коли б не помер, так бы и шатался всё, сокровища свои разыскивал!

– Какие сокровища, баба Тата? – машинально спросила Анна. Она снова удалилась в воспоминания, словно её и не было с ними за столом.

– Да он как после контузии с войны вернулся да на Верке женился, все деньги, что она зарабатывала...

– Пропивал? – догадался художник.

– Какой там, пропивал. Если б пропивал, так хоть изредка тверезый был! А этот – горе одно – зарплату потихоньку всю заберет и уедет зарытые клады искать. Видно, учеба его довоенная всё ему мерещилась. Потом вернётся: ободранный, голодный, бледнющий. Глаза одни...

– Как у Юрки! – оживилась Анна. – Борис всегда говорил, что он – копия дед! А что он разыскивал-то, баба Тата?

– Это ты у мужа своего спроси, он же все записи покойника, царствие небесное, у Веры тогда-то выпросил. "Выполню, мол, отцово желание. Всё, говорит, – найду, и верну государству!"

– Спрошу еще! – заявила вдруг Анна.

– Да что всё-то? – перебил её Алексей, видя ревниво-внимательным взором, что свояченица готова сейчас сболтнуть какую-нибудь глупость.

– Ну почем я знаю, не я же с ним жила! Ты мне лучше расскажи, – бабка Тата подложила Анне дымящейся молодой картошки с укропчиком, – где вы пропадали стоко времени? Сколько ещё наплодила?

– Пятеро у неё, – вновь опередил Анну зять. – Оттого и не приезжает, что некогда ей.

Бабка только головой неодобрительно покачала:

– Неуж не надоело вечно брюхатой таскаться?

Анна возразила: её уже слегка повело от глотка хмельного:

– Не-а! Будь моя воля – ещё б родила!

Подружка Бабы Веры вступила с ней в дебаты:

– Куды их теперича столько ртов-то, сама-то, вон – ишь, какая тощая, а дети, небось, в городе и вовсе зачахли. Хуч бы летом их привозили! А я б молочка вам занедорого отдавала. По старой дружбе. С Бориской и приезжайте. И ты, батюшка, приезжай, – повернулась она к Алексею. – Покойница так по сыну скучала! Аньку тоже любила очень, как дочку.

Анна, вопреки ожиданию Алексея, никак не отреагировала на реплики о муже, зато по-прежнему не сдавалась, защищая свою многодетность:

– У сельских – свои понятия о толщине и здоровье. Я на моё, к примеру – не жалуюсь, – тут она покосилась на зятя. – И детки мои (тьфу, тьфу, чтоб не сглазить) – один краше другого!

Она вспомнила Катину нынешнюю "красоту" и слёзы навернулись...

– Красивых-то, их в телевизире показуют, – продолжила старая Татьяна. – А что в них хорошего? Ни один мужик не позарится: доска и есть доска, дай им Бог здоровья, бедным! Меня знаешь как дразнили в молодости? Наша Тата в три обхвата! А я была девка в соку!.. Ой, заболталась с вами, а мене ишо кур накормить!

Бабка Тата подхватилась и побежала в курятник: хозяйствовала она очень даже прилично. Сил в старухе было – молодые бы позавидовали: всё, что наскоро на стол покидала, было выращено и выкормлено её скрюченными пергаментными руками.

Анна сидела, оперевшись на Алексея спиной.

– Давай сходим проверим, не могут эти проклятые дневники пересохнуть и рассыпаться в труху?

– Нет, и не рассчитывай, я не дам тебе их читать!.. – в голосе его зазвучали жесткие ноты.

Анна вывернулась, вскочила с табуретки:

– Что значит "не дашь?" Да кто тебя спрашивать будет?!.

– Пусть их Марья Павловна изучает, или мы вдвоём с Сашкой. Я больше ни за что не оставлю тебя с Борисом наедине!.. Я же знаю, что с тобой может произойти, ты ведь "повернутая" была на нём на всю свою дурную голову!.. Алексей бешено злился на стоявшего между ними Бориса и ничего не мог с собой поделать. – Ты никого, кроме него, и не видела вокруг себя!..

Анна посмотрела на зятя, на его перекошенное лицо, сначала испугалась злых слов, потом обиделась. Обиделась ужасно, смертельно!

– Нечего мною командовать! Почему это мужики считают, что баб всю жизнь можно, как игрушки, в руках вертеть?.. "Изучать" они собрались без меня. А о том, что я думаю по этому поводу, даже не удосужился спросить!

Она пошла на улицу.

Алексей рассердился вконец.

– Куда ты, идиотка?

– С бабой Татой попрощаться... – холодно ответила Анна. – Пора ехать.

Она зашла в курятник, поворковала со старухой над курочками, поболтала ещё о том о сём, поблагодарила её за хлеб, за ласку, отправилась в сад свекрови.

Откуда в Лёшке этот неуверенно-повелительный тон? Он что, слепой? Он что же, дурак совсем, ничего не понимает?.. Он не видит, что она теперь другая, что всё в ней другое?.. После всего, что случилось с ней, с Катей, с мальчишками, разве она могла даже думать о Борисе, а не то что быть с ним, даже если бы он и вправду был сейчас живой?!..

Последние, теперь уже редкие капли дождя принёсли Анне облегчение.

Анна резко повернула к дому. Пусть он думает о ней – что угодно. А ей надо думать о Марусе, а не о себе. Она вытерпит все унижения и упрёки. От Лёшки – тем более! Он имеет на это право! Он – и больше никто... Просто он, также, как и она, был не очень избалован любовью.

А там – кто знает?.. Да нет, она просто дура! Прошлое их связывает воедино, оно же их и разъединяет. Так рассвет отделяет ночь ото дня.

Но как невыносимо хочется, чтобы поскорее наступил день!..

"Зачем же тогда ей смущаться, если она встретит на своем пути человека, который хоть немного любит её?"

С тем и вернулась.

Алексей сидел на корточках возле печки, подкладывал последние поленья и даже не посмотрел в её сторону. Анна прошла мимо зятя. Увидев его широкую спину, не удержалась, буркнула: "Вместе, вместе... Трепло!" – и стала собирать разложенные на печи отсыревшие бумаги Бориса. Рядом лежала почти совсем просохшая ветровка Алексея.

Художник только и ждал хоть малейшего знака внимания со стороны своей взбалмошной несчастной свояченицы. Потянулся к ней.

Анна остановила:

– Погоди, Лёшка! Глянь только: видишь, между ними – пять годочков?.. А они лежат себе рядом, как будто этих лет и не было вовсе...

– Между ними – ты, а не эти годы. – Он умышленно вызывал её на выяснение отношений, ему было просто необходимо понять до конца и себя, и Анну. – Главное, почти "сестричка", в какую сторону ты посмотришь! Пусть так всё и будет! Одно условие, Арбузова: захочешь жить прошлым – вспоминай только самое хорошее, что у тебя в нём было...

В его голосе она услышала просьбу, настойчивый призыв, мучительную неуверенность.

В домике Трегубова он спрашивал её, не пожалеет ли она... Она думала, что тогда говорил в нем зов плоти, может – его одиночество, может – желание её утешить, успокоить. Но она и не представляла себе, что Алексей об этом всерьез... Анна взяла его куртку, уткнулась в неё носом, прислонилась к печке спиной, пытаясь отыскать в полумраке глаза Алексея: ей так хотелось ясности!

– Они и были, и есть, а скоро все будут со мной – все пятеро моих самых лучших в жизни воспоминаний, не считая разве что собственного детства!

– Анна!.. – Алексей требовал ответа.

– Ты действительно этого хочешь?.. Ты меня не идеализируй: я глупая вздорная, побитая баба, которой надо восстановить свою жизнь! И ты не представляешь, насколько это долгая и кропотливая работа. Тебе нельзя со мной... Я буду тебе только мешать...

– Что же теперь делать, глупая, вздорная Нюшка? Ты мне будешь мешать работать, если тебя не будет рядом... Значит, и моя жизнь пока неполноценная...

Анна усмехнулась. Вспомнила, как обозвала её в тот первый приезд бабка Тата: кошкой блудливой!

"Я не блудливая! – молча возразила она всему свету. – Просто мы нужны друг другу."

Ветровка упала на пол.

– Мы справимся! Но я думаю, что нам с тобой придется ещё многое восстанавливать...

Анна протянула к Алексею руки, застыла в ожидании. Алексей внезапно осипшим голосом только и смог, что снова назвать её по имени. Шагнул, еле притронулся. Как слепой, наощупь провел пальцами по лицу, шее...

Он вдруг будто проснулся. Анна тут же была захвачена в плен: – Нет, она меня жутко нервирует... Эта рубашка – такая мокрая... Давай, мы её высушим. Нет не на тебе...

Анна-Женщина не возражала.

"Посреди ночи вдруг очнешься... Что же тебя разбудило? А, проснулась дама за соседней перегородкой! Слышатся приглушенные голоса, но слов не разберешь. Вот тихо-тихо засмеялся мужчина... Хотелось бы мне знать, о чем они беседуют между собой?"

– Лёшка, погоди, дай продохнуть... – шептала она чуть позже, оторвись от меня на минутку, ну ты же не маленький...

Истосковавшись за долгие годы по мужской ласке она чувствовала, что растворяется в этих поцелуях, тает в жадных руках, которые как из пластилина лепят из неё свою Галатею.

Она цеплялась за остатки разума, ускользающего пристального ироничного вниманья к самой себе "со стороны", но пробужденное от сна, мягкое податливое тело чутко и бесстыдно отзывалось на дерзкие прикосновения, медленно вспоминая любовную гимнастику, выгибалось дугой на дружелюбно подставившем свою спину старинном сундуке. Оно уже окончательно не слушалось её и подчинялось единому во все времена желанию: отдать всё и всё получить сполна...

– Ох, Анька, я съем тебя сейчас... – нежно заскрипел над ней зубами мужчина.

Куда-то далеко на задний план отошли бесконечные "зачем" и "нельзя". Она щедро дарила себя, отвечала ему беззастенчивыми движениями, пыталась спрятать радость ощущений за шутку:

– Намекаешь, что я и Колобок – близнецы-братья? Ну тогда "не ешь меня, я тебе ещё пригожусь"...

– Пригодишься, Анька...

Они уже были едины, и никакая сила в мире – знали – не оторвёт их друг от друга, не прервет любовного танца сплетенных тел. Вокруг – никого и ничего...

И шепот смолкал, сменялся протяжными вздохами-стонами, заканчивался бурными слезами. Они облегчали тяжесть, очищали одинокое женское сердце, обеспокоили и успокаивали мужчину, согревшегося в нём, его согревшего...

– Анька, Анечка моя! Ты же – цены себе не знаешь, ты – сокровище.

– Не говори так, а то у меня будет мания величия... – Слёзы её осушили его губы. – Как думаешь, она меня узнает?

– Кто?

– Маруся.

– Конечно. Как только прижмется покрепче. Вот так... Тебя же невозможно ни с кем спутать, ты – во всём своём... жирке...

– Опять за старое! – Аня рассмеялась. – Горбатого могила исправит!

Алексей возразил, не ослабевая объятий:

– До этого, надеюсь, ещё далеко.

– Еще бы, добился своего, теперь можно отыграться по полной программе!.. Нет, нет, Лёшенька, милый, пора! Боже, я и не представляла, что такое возможно...

Анна судорожно вздохнула, схватила вещи, быстро оделась. Алексей последовал её примеру, проверил заслонку в печи, собрал бумаги.

– Ну, присядем на дорожку, – предложила Анна, – так не хочется покидать дом!..

Художник пообещал ей, что они вернутся сюда. Обязательно. Всей семьёй!..

* * *

На обратном пути Алексей истомился от желания повернуться лицом к крепко обнимавшей его пояс Ане.

Она не замечала ни пронизывающего ветра, ни воды из-под колес, залившей ноги по колени. Анной то ли видение овладело, то ли дрема: перед глазами возникла воображаемая встреча с Марусей...

Вот они с Алексеем, взявшись за руки, бегут по таможенному коридору.

– Там – моя дочь! – как пароль, бросает она мимоходом рядовому чиновнику, загородившему проход.

Не говоря ни слова, таможенник отступает...

Вот они вошли в комнату, где громко ругаются Марья Павловна с какой-то дамой (по виду напоминающей колхозницу, которая научилась управлять государством посредством луженой глотки). Кроме них там оказывается человек двадцать детей с рюкзаками, и ещё две таможенницы.

– У меня абсолютно точные сведения! – орет колхозница. – Машенька сирота! У неё никого нет, поэтому пансионат взял на себя заботу о ребёнке!

– А вы у неё самой спросили? – Луканенкову не так-то легко перекричать!

Посреди этого базара стоят дети, с интересом и испугом наблюдая, в чью пользу закончится словесная баталия. При последних криках Марьи Павловны, они слегка расступаются, образуя неровный полукруг возле маленького худенького цыплёнка с тремя хвостами на голове. Это не просто цыпленок, это – её Маруся с фотографии! Сейчас она насуплено глядит на руководительницу группы.

– Меня-то как раз и забыли спросить! – непримиримо заявляет она. Вырвали из стен родного интерната, искололи всю... – Маша демонстрирует присутствующим огромный лиловый узел на голубой ниточке вены в сгибе локтя, – А у меня, между прочим, есть Катька, Петька, Пашка и Юрка!..

Тут Машка вдруг замечает разбойничью рожу опекуна, от которого дети стараются держаться подальше, бьет в ладошки:

– И дядя Лёша!..

Она прыгает к нему на руки, колотит от радости пятками по бокам. Алексей почему-то сильно бледнеет, но улыбается, хотя это требует от него явных усилий... После чего он аккуратно возвращает Марусю на пол...

Потом родное дитя, прожившее большую часть жизни в интернате, переводит взгляд на светловолосую Анну, которая видит себя в мечтах олицетворением Прекрасной Мамы для всех сирот. От волнения девочка запускает указательный палец в ноздрю, смущенно пожимает плечами и, лукаво улыбнувшись, быстро сует руку в карман зелёных брючек, где тщательно вытирает палец о несуществующий платок.

– А это... кто?.. – с неясными воспоминаниями, завертевшимися где-то далеко-далеко, и тайной надеждой, что это окажется правдой, спрашивает она у Атамана Алексея, не сводя взгляда с Анны.

– Вот, видите! – снова вопит директор пансионата. – Она её не знает!..

Тут уж Анна выступает вперёд.

Она делает фигуры из трёх пальцев на обеих руках, крутит ими перед носом крикливого педагога, замечая молчаливое одобрение всех детей, присутствующих в комнате. Потом поворачивается к Марусе, вцепившейся в руку Алексея.

Анна запевает дочке давнюю-давнюю незамысловатую песенку, сопровождавшую подготовку ко сну:

– Младшенькой Машке наденем рубашку...

Девочка сначала открыла рот просто так, впившись глазами в Анну и слушая голос.

Сидя на железном коне Трегубова, Анна физически ощущает, как её насквозь просверливают с недоверчивой надеждой зрачки Маши. И вот – Маня, как зачарованная, начала шепотом повторять слова, напевая их вслед за Анной всё громче и громче:

– Подушка вздыхает, её обнимает: "Маруся-Маняша – сокровище наше!.."

Про сокровище они дружно поют дуэтом...

– Откуда ты знаешь песню про меня? – спрашивает на очередном вдохе девочка и выдыхает: – Мне её Катька пела!

– А ты как думаешь? – тихо-тихо спрашивает её Анна, поправив: – только не "Катька", а Катя...

Она ощупывает дочь глазами, потом осмелилась – протянула к ней руку, дотронулась до одного хвостика, другого, третьего...

Маша настороженно терпит, даже разрешила поправить волосы...

И вот – Аня низко-низко наклонила голову, прислонилась лицом к детской макушке, вдохнула... зажмурилась... не желая упускать родной запах, задержала дыхание.

Девочка тряхнула головой от щекотности, задрала кверху нос, снова вглядывается в Анну сквозь исказившие "картинку" слёзы. Утирает их... Наконец, торжественно объявляет дрожащими губами:

– Она пахнет, как моя мама, и немножечко духами! А вы врали, что она умерла! – Машка показала язык управляющей детьми и, "встала в позу", явно кому-то подражая. – Вам должно быть стыдно за сделанную ошибку!.. (В этом месте видения Анна едва сдерживается, чтобы счастливо не рассмеяться).

– Вам нужны ещё какие-нибудь доказательства? – это уже интересуется капитан Луканенкова.

Дама-колхозница верещит:

– Подумаешь, доказательство – обнюхали друг друга! В документах черным по белому сказано...

– Значит, по-прежнему будем ссылаться на фиктивные бумажки? – в голосе воображаемой Марьи Павловны слышится лязг запираемых тюремных замков...

(Анна готова соскочить с мотоцикла и своими руками задушить противную воспитательницу, но ей не хочется отпускать Марусю. Она лишь теснее обняла Алексея. "Ань, полегче! Рёбра переломаешь!").

Но она ничего не слышит, она слушает детский шепот:

– А мне Катька говорила, что ты умеешь печь ватрушки...

– Умела... – подтверждает Аня, – я снова научусь, вы с Катей мне будете помогать...

– А у меня палец нарывает, – в доказательство Маруся протягивает левую руку растопыренными пальцами вверх...

– Давай поцелую, – всё сразу пройдет!..

– Будем составлять протокол! – мстительно заявляет Марья Павловна колхознице. Но в это время по радио объявляется регистрация на рейс... (На какой именно – Анна не расслышала.)

Дети подхватывают сумки и, не дожидаясь надсмотрщицы, по-утиному ковыляющей следом, бегут на посадку...

– Дядя Лёша! Ты чего падаешь? – закричала вдруг Маруся, ворочаясь в материнских объятиях...

Анна оглянулась. Алексей лежит на полу... голову и плечи его скрывает стол...

Анна беспомощно подняла голову... Мани рядом уже нет...

Боже, почему вдруг стало так страшно?..

Алексей так хотел поскорее оказаться в Солотче с ней наедине, что не заметил на Трегубовском подворье тёмной фигуры, шмыгнувшей за сарай.

"Гость внезапно прибывает в дом, когда сумерки уже спустились, а огни ещё не зажжены. Всё приходит в волнение... Но воцаряется ещё большая сумятица, если это прибыл хозяин дома из далекого путешествия."

Сдернув свои брюки, приветственно трепавшиеся на веревке во дворе со вчерашней ночи, Анна первой зашла в дом. Алексей остался определять уставший мотоцикл скульптора на покой под надежным крылом "нивы" Рустама.

Приветливую тишину радостно нарушила кукушка, но ей кто-то неожиданно грубо заткнул глотку. Часы свалились на дощатый пол. Луч фонаря разрезал темноту веранды и проткнул глаза женщины насквозь:

– Пожаловала, наконец, сучка! Мы так и думали, что ты здесь рано или поздно появишься.

Ослепнув, Анна вскинула руку, нащупала свет, щелкнула выключателем.

Глаза... Огромные Юркины глаза над широкой липкой упаковочной лентой телесного цвета, как будто рта в этом месте никогда и не было... Два карих озера вернули ей зрение, помогли увидеть пистолет, направленный на сына... кожаную руку, державшую пистолет, плечо, направлявшее эту руку... Картинка складывалась по кускам, как в детской мозаике. "В инкубаторе их всех что ли делают?" – подумала мать, потом увидела правую руку, наперекрёст с другой державшую фонарь.

"Левша..." – отметила Анна и попыталась, пройдя треугольно выступающий сквозь ворот кадык, взглянуть на голову, растущую без шеи прямо из плеч, руководившую кошмаром... Не успела. Сзади появился Алексей.

– Стоять! – раздалась возле него команда, когда он шагнул вперёд, чтобы закрыть собой Анну...

Она инстинктивно втянула голову и оглянулась: рядом с Лёшкой стоял второй "инкубаторский" тип в кожанке, на сей раз худюще-длиннющий, как колодец-журавль.

– Ну, где документы? – спросил Левша.

– Он их в машину запрятал, – ответил напарник, туловище которого было еле видно из-за спины Алексея, зато башка торчала над ним, делая двухголовым...

– Неси.

Напарник ушел.

Арин снова начал медленное продвижение вперёд. Левша, погасивши фонарь, двинул им Юрку под дых. Мальчишка согнулся, глотая ртом воздух, как тонущий, на секунду выпал из-под прицела. Анна бросилась к сыну, Алексей рванулся на бандита.

Выстрел его опередил... Алексей рухнул на пол.

Анна за эти несколько дней успела поверить в непобедимость Алексея, в свою защищенность. Видеть то, как её Лёшка, которого она так любила...

– Лёшка... – словами не выразить её стон... (Я не берусь.)

Сын вынырнул на поверхность и астматически захрипел возле матери. Она оторвала пластырь от Юркиного рта, не отрывая взгляда от стеклянных глаз Левши.

– Где ты там возишься, Стас? – недовольно крикнул он инкубаторскому журавлю, но тот уже тащил дневники и бумаги Бориса на веранду.

Довольный, что выполнил задание, Левша сел за стол, разложил перед собой бумаги.

– Что ты мне принёс?! – разозлился он, когда просмотрел часть записей. – Это же какое-то старьё, ты, ублюдок!

Журавль оправдывался, старательно заправляя под брюки выпроставшуюся сзади рубашку:

– Что этот вот спрятал, я и взял, – он пнул ногой неподвижно лежавшего Алексея, чьи голова, плечи и руки уходили в тень стола...

Взгляд Левши поднялся на Анну.

– Это всё, что нам пока удалось найти! – Она говорила четко, спокойно, бесстрастно глядя заманившему её зверю прямо в глаза. – Я не имела возможности выбирать...