Текст книги "Свояченица"

Автор книги: Татьяна Эльдарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– И правильно делала! – заорала Луканенкова. – И ты, Вася, не верь! Рой в этом направлении, пока что-то не нароешь. Слушай, я тут кое-что откопала, так что радуйся: ты мне тоже позарез нужен. Встречай с гитарой и шпагой!..

В трубке что-то затрепыхалось, запело, зачирикало, потом прокашлялось и смолкло. Марья Павловна задала последний вопрос:

– Что скажешь по поводу факса?..

– "Что-то с памятью твоей стало" на отдыхе, – съязвил Смыслов. Откуда у тебя этот шедевр?

– Так я здесь классного художника откопала. Он мне его почти с натуры срисовал!

Коллега был не на шутку удивлён:

– Да что там у вас делается? Кому в твоём несчастном доме отдыха понадобился Эксперт?

– Что? Так это – сам Эксперт? – Марья Павловна потеряла равновесие, пытаясь пристроить свою голень в горизонтальное положение, чуть со стула не упала. – Да я его и видела-то всего один раз, от силы – два! Слушай сюда, Вась-Вась! Дело чрезвычайно серьезноё! Помнишь, мы вели пропажу Сережи и Вани Днепровых? Я и по ним имею надежду закрыть "висяк". О нашем разговоре – ни одной живой душе! Найди мне координаты этого Эксперта. Хоть из под земли достань!.. Лучше и те, и те!.. Вот пока я мужественно добираюсь со своей отпускной травмой, ты и подшевелись. Съезди к матери студента, потом выясни, где Эксперт находится в настоящий момент. Я много мотаться не смогу: слегка обезножела, даже думала послать вместо себя – моего человека.

"Ого! – Трегубов не знал, смеяться ему или огорчаться, – Я – её человек! Пожалуй, это – комплимент".

– За сколько управлюсь с дорогой? – Марья Павловна отвлеклась на секунду от трубки, прикинула. – Часа через четыре! Знаю, что долго, но ты, я надеюсь, без дела сидеть не будешь?! – Она, наконец, дала возможность вставить слово и коллеге. – Не сейчас. Когда встретимся, объясню и расскажу. Всё, пока! У меня деньги – на вес золота! И запомни: никому ни слова, ни одной живой душе, а то, невзначай, от нас самих одни души останутся. И портретик спрячь или порви: есть оригинал, нечего его тиражировать!..

Луканенкова откинулась на сиденье стула, вытирая внезапно вспотевший лоб.

– Давай, Шурик! Отвези меня в медпункт, пусть снова перевяжут эту проклятую ахиллесову пятку и дадут какое-нибудь обезболивающее: печёт – сил нет! А потом я сразу в Москву: видно, предстоит ещё одна бессонная ночь!..

* * *

Когда капитан Луканенкова похитила Василия Смыслова из кабинета, рабочий день уже близился к концу.

Она не стала подниматься на этаж, а пропела ему серенаду по внутреннему телефону из проходной и теперь поджидала в машине прямо у выхода из здания.

Смыслов ушел, никому не докладываясь, поэтому чувствовал себя, как школьник, сбежавший с уроков. Он был оживлён, весело и храбро оглядывался по сторонам: не застукал ли его кто-нибудь из своих.

– Слушай, объясни мне: что это делается? Тебя – в отпуск задвинули, мне не дают возможности никуда сунуться: того и гляди нос прищемят. Арбузову твою, между прочим, в розыск объявили.

– Вот даже как?! – прищурилась Марья Павловна. – Ну, что ж, нам тоже надо кое-кого разыскать... Так, говоришь, мать свалившегося с поезда студента дала адрес его бывшей девушки?..

Стоя на одной ноге, капитан позвонила в дверь семейного общежития на Щербаковской. Смыслов остался в "москвиче" изучать записи подпольной клиники.

Дверь открыла маленькая, худенькая, смуглая, как воронёнок, молодая женщина лет двадцати двух – двадцати четырёх. Она смотрела на цветастую Марью Павловну, склонив голову к правому плечу.

– Вы... кто?

– Вас должен был предупредить мой коллега, я сама из милиции, аккуратно начала следователь, чтобы не вспугнуть птенца, и протянула удостоверение. – Да вы как следует прочитайте, а то спрошу я вас через полчаса, как моё фамилиё, не назовёте ведь.

Воронёнок рассмеялся и протянул крылышко:

– Светлана! Фамилию, может, и не сразу запомню, но то, что вы – Марья Павловна – навек!

"Светлана! Чего-то её остроумные родители в ней недоглядели", удивилась капитан, следуя согласно приглашающей руке в комнату.

– Кофе хотите? – спросила Светлана и вышла на кухню ставить чайник.

– Вы кто по профессии, Света? – крикнула ей вслед "незабываемая" Марья Павловна.

– Я надеюсь, мне моя учеба и не понадобится больше. У меня факультет невест – филологический. Так что скоро выхожу замуж и начинаю в быстром темпе терять квалификацию. Вам с молоком, с сахаром или как?..

– А вы сюда всё несите, на месте разберёмся! – Луканенковой надоело орать через коридор.

Она осмотрелась, куда бы ей пристроить ногу, водрузила её на нижнюю перекладину стола, начала обмахиваться каким-то пестрым иностранным журналом. В комнату вскоре зашла Светлана с подносом в руках. Поставила чашки, сгущенку, разлила кипяток и открыла баночку быстрорастворимого кофе. Себе она бросила лишь щепотку, сильно разбавив его молоком.

– Цвет лица боитесь испортить? – насыпала себе две ложки Марья Павловна, которую в детстве часто дразнили Матрёшкой за толстые красные щеки.

– Нет, что вы, просто мне сейчас нельзя!

Луканенкова проследила за её ладонью, улегшейся на животе, тут же спросила:

– Какой срок?

– Пока ещё девять недель, но я до конца не решила, буду ли оставлять: слишком много проблем, – откровенно призналась девушка, проникшись доверием к чем-то расположившей её к себе женщине.

– А что отец-то говорит? – Марью Павловну "умиляла" простота принимаемых решений.

– Отец пока не знает. А зачем? Подумает, что я его тороплю с браком, станет нервничать, кому это надо? – беспечно пожала плечами Светлана. Только худые лопатки заходили под футболкой.

– Сама, как будто, не нервничаешь? – беседа приняла доверительный характер и можно было перестать обращаться к воронёнку официально.

– А что переживать?.. – Света задумалась. – Я уже своё отпереживала!

Луканенкова отставила горячий кофе в сторону и поняла, что пора приниматься за дело:

– Моему коллеге рассказала о тебе мама Миши Короткова.

Лицо девушки выражения не изменило, да и было бы удивительно: ведь прошло более пяти лет, в августе будет шесть...

Это было прекрасное, чудесное, изумительное лето. Они с Мишей познакомились после её выпускного бала, когда он сдавал последний экзамен летней сессии, а Света пришла подавать документы...

Вступительный июль и половина августа пролетели – как одна летняя ночь. Проверка на везение по номеру билета, подготовка к вопросам, тревога за оценки, радость поступления, – всё это давно стерлось из памяти. Осталось только одно: ощущение бесконечного счастья, длившегося до отъезда Миши на практику.

У неё не было тогда свободного времени: оно Свете не принадлежало. И она сама, и её время, и все её мысли, мечты, взгляды на жизнь, думы о будущем, – всё было отдано ему, посвящено любви, соотносимо лишь с единственной их целью – никогда не расставаться.

("Прямо, как у Аньки Арбузовой, – подумала в этот момент Марья Павловна. – Всё – для муженька! Так – да не так!")

До сих пор Света хранит его письма, в которых он сначала с восторгом описывал раскопки, потом интонации его отзывов перестали звучать так мажорно.

В конце концов – настроение сменилось окончательно. Мише не нравились отношения, которые практиковал в группе их руководитель – Борис Арбузов. Точно в школе: разделение на "шестёрок", прилипал и любимчиков. В число последних, по каким-то ему самому неведомым причинам, попал и Михаил Коротков.

Арбузову нравилось его работоспособность, его серьёзное, граничащее с педантизмом, кропотливое отношение к делу. Он стал чаще других брать Мишу на "осмотр местности", иногда освобождая его для этого от изнурительного физического труда.

На подобных прогулках с научным руководителем студенту с апломбом преподносились прописные истины, якобы познанные шефом на примерах собственной нелёгкой жизни. На этих же примерах он развивал и собственные теории: о скоротечности времени, о том, что добро и зло – понятия относительные, так как всё в мире относительно, о том, что главное оставить в жизни после себя след, а какой он – пусть разбираются потомки. Высокопарность лезла из него так поучающе-раздражительно, что в такие моменты Коротков просто отключался, старался думать о своём.

Он предпочитал вспоминать, как они со Светланой бегали друг к другу на свидания, как он провожал её по ночам, как они часами не могли расстаться, как были счастливы, когда мать Светы, убедившись, что девочка поступила, со спокойной душой уехала отдыхать, а они...

Как они простояли двое суток в "живом кольце", объединённые и отъединённые от других защитников Белого Дома своим собственным кольцом рук – как волшебным кругом Хомы Брута... С той лишь разницей, что вокруг него бесилась нечисть, хотевшая растерзать бодрствующего грамотея, а их окружали люди, готовые с песнями и плясками отдать жизнь за "правое дело". Влюблённым казалось, что нет в мире другого столь прекрасного места. Диссонансом врывался в грёзы, но был не в силах прогнать их даже неприятный запах от земли, обильно политой пьющими пиво бесстрашными весельчаками.

Вскоре после этого Михаил и оставил её одну. Они надеялись, ненадолго...

Поэтому ему дико было слушать рассуждения на тему о том, какой может стать прекрасной жизнь, когда есть в ней самое необходимое человеку свобода. Она состоит из трёх "китов": умения распоряжаться своим временем, телом и карманом.

Видимо, руководителю нужна была аудитория, потому что его друг – тогда ещё малоизвестный фотограф, с которым он проводил немало времени, в периоды своих разовых приездов в экспедицию сам разговаривал с археологом менторским тоном.

Всё это описывал Миша Коротков своей будущей жене.

Предпоследнее письмо от него очень сильно напоминало по настроению первые: оно было бодрым, полным радужных надежд на будущее, в нём описывалось одно потрясающее событие, в которое трудно было поверить...

Они частенько забирались в какие-то Богом забытые места, обследовали старые разваленные церкви, усадьбы, владения. В одном из таких мест – Миша всё хотел поделиться этим со Светланой при встрече – они случайно обнаружили нечто, имеющее огромную ценность. Причем, не только историческую.

Студент радовался, как ребенок: они преподнесут находку государству. Учитывая, что произошло это вне раскопок, на очень значительном удалении от них, они, быть может, даже получат на двоих свои законные двадцать пять процентов. Арбузов обещал, что тут же займётся оформлением и отправкой ценностей в ближайшее время.

Трудно сказать, что произошло в ближайшее время... Следующее письмо было последним... Сумбурное, не похожее ни на одно из предыдущих... Миша писал, словно напившись... Он сообщал, что бросает практику, просил узнать в деканате, можно ли ему перейти к другому преподавателю, а если не разрешат – придётся бросить институт. Он обращался с просьбой к Светлане на вокзале его не встречать. Пусть это сделает кто-то из друзей, а лучше, чтобы их было несколько. Она выполнила всё, что он хотел, вот только не прийти на вокзал было свыше её сил...

Когда проводники сказали ребятам, что тело парня осталось на небольшом полустанке дожидаться железнодорожной милиции, девушку скрутила резкая опоясывающая боль по низу живота и пояснице. Она на месяц угодила в больницу, даже в последний путь не проводила своего единственного...

Света спокойно поставила чашку с кофейным молоком, так и не выпив.

– Я всё думаю: напиши я тогда, что жду ребёнка, может, иначе бы всё обернулось?..

"Алексей говорил, что и Анна била себя кулаком в грудь: вот если бы, мол, выслушала Бориса, когда он приходил в последний раз... – следователь вздохнула: – Дуры мы, бабы! Нельзя надеяться только на мужиков, мы и сами можем кое на что сгодиться, кроме койки!"

– ...Но мне так хотелось сказать ему об этом – глаза в глаза, продолжала Света, – я должна была его видеть в этот момент. Я вообще ему мало успела написать... Не умею...

Марья Павловна умела быть и тактичной и мягкой. Она взяла руку молодой женщины, сказала, невольно завидуя смуглянке:

– Ты счастливая, деточка! Не каждой дано встретить такого парня и такое чувство...

– Я была бы счастлива по-настоящему, если бы его ребёнок не покинул меня, как он сам. – задумчиво произнесла Светлана, невольно опять положив руку на живот.

– Всё, как говорится, "в руце Божьей"! И всему – своё время. Представь, ты родила бы тогда, и что?.. Ни выучиться, ни работать толком, кроха голодная на руках – что в этом хорошего? Как дома-то отнеслись?

– Моя мама, когда узнала, что со мной произошло, сказала только, что теперь мне её слёзки отольются... С тех пор я – в общежитии.

– Ну, у тебя здесь совсем неплохо.

Марья Павловна уже хорошенько огляделась. Скромно, конечно, но есть всё необходимое и даже ещё чуть-чуть. Без вот этих ненужных "чуть-чуть" настоящий дом невозможен! – считала она. Да и я сама считаю так же.

– Вообще-то здесь Олег живёт...

– Ты пойми, – убеждала капитан Луканенкова девушку, – ведь этот ребёнок – продолжение тебя! Вот ты говорила, что перестала тогда себе принадлежать, забыла обо всём, кроме своего студента. Так ведь и теперь твоё тело опять уже не совсем твоё: оно готово раздвоиться. Там живет малюсенькое существо и с ужасом ждет решения. Представь на минутку, что этот эмбрион всё понимает!.. Почему тогда ты не задумывалась ни на секунду, а теперь – соображаешь: "быть иль не быть"? Разве тогда проблем было меньше?.. Сейчас ты всё можешь, ты – взрослый человек! Получила такую шикарную профессию: можно дома работать. Сидеть с ребенком самой. Даже если ты и не выйдешь замуж. Мечта! – Воронёнок стал беспокойно вертеться. Марья Павловна на секунду, по бабьи, отступила от темы: – Хороший хоть человек?

– Очень! – горячо и убеждённо сказала Светлана. – Поэтому не хочу, чтобы ему что-то мешало.

– Он кто по профессии?

– Он в каком-то большом издательстве, работает на современном полиграфическом оборудовании. Да вот их продукция, – гордо продемонстрировала Света рекламные проспекты.

– Зарабатывает-то хоть нормально? – Марья Павловна не могла обойти стороной этот жизненно важный вопрос. – Чего же у него жилья своего нет? Какого он роду-племени?

– У него с мамой есть квартира на Сретенке, но малюсенькая, а он хочет купить свою, собирает деньги.

– Ну, а если он будет собирать их до самого конца твоей беременности? Или думаешь, раз он полиграфист, то не заметит, что тебя стало немножко больше?

Луканенкова подумала: "И чего я, собственно, её уговариваю? Мне-то какой резон? Сама, грешница, помчалась в консультацию, когда надо было сессию с токсикозом сдавать! А так – может, был бы у Маринки брат.".

Смуглая девочка взяла в руки чашку.

– Может, вы правы, Марья Павловна, – и улыбнулась: – Видите, запомнила! Даже фамилиё назову, только по слогам: Лу-ка-нен-ко-ва, вот!

– Слушай, деточка, у меня к тебе будет одна просьба: дай мне на время письма Миши из экспедиции.

Увидев протестующий взгляд птенца, как если бы его тащили из клетки за крыло, она решила кое-что объяснить, специально понизив голос и оглянувшись кругом:

– Видишь ли, твой Миша был на самом деле замечательный парень. Он правильно решил, что этот руководитель экспедиции действительно непрост. Настолько непрост, что его... – Марья Павловна сделала испокон века всем понятный жест ребром ладони поперек горла. – Теперь одно его дело ещё рикошетом может ударить по детям, а их ни много ни мало – пять! Мать их подставили и она отсидела ровно столько, сколько ты училась, пока малютки мотались по интернатам.

Расчет следователя оказался верным: птенец слушал, сочувственно раскрыв клюв и представляя себе этих детей.

– Как же так, ведь должно было быть следствие, надо же было разобраться...

– Какое ты ещё дитя! – сказала Марья Павловна голосом Фаины Раневской из кинофильма "Весна". – Ты что, по-прежнему стоишь возле Белого дома и веришь в торжество справедливости через посредство властей?.. Вижу: каждый год туда ходишь. Только мочой там больше не воняет и газончик не истоптан. Посмотри на меня! Вот я – представитель властных структур, капитан милиции, – вещала она теперь "дикторский" текст, – и ничего, благополучно отправлена в отпуск, стоило мне только коснуться дела Арбузова. А Миша? Допустим, ты была в больнице, и не смогла помочь следствию, но где были наши доблестные внутренние органы? Кто вообще стал разбираться, что с ним произошло в поезде? Я понимаю, что тебе это тяжело слышать, но всё-таки так скажу: тебе повезло, что ты помнишь его только живым! У матери этих детей последнее воспоминание о любимом муже (за которого выскочила едва ли не в восемнадцать, точно не знаю – врать не буду) – кровь из его горла... Да и дети выросли фактически без неё.

Поняв по глазам Светы, что она переборщила, Луканенкова снова попросила:

– Я тебе все верну, клянусь косами дочери, они у неё знаешь по какое место?! Мне нужно только их внимательно прочитать, кое-что сопоставить, и я обязательно привезу, лично. Ну уж если лично я тебе успела надоесть, тогда с коллегой Смысловым. Это он заезжал сегодня к маме Миши. – Она одобрительно посмотрела на побледневшую смуглянку. – Молодец, что не забываешь её! Давай форточку откроем?

– Да я к ней редко захожу, она очень занятой человек. У неё уже два внука от старшего сына... А меня все-таки зовет в гости. И Олег ей нравится!..

Светлана подошла к низенькому секретеру в углу возле балконной двери, откуда-то из его недр вытащила прямоугольный пергаментный конверт.

– Вы с собой заберёте или здесь?..

Марья Павловна, сочувствуя девушке, стоящей у окна, сказала с сожалением:

– Возьму с собой, детка, но – как обещала – через неделю верну! Хочешь, расписку напишу?

– А почему именно через неделю? – повернулась к ней Света.

– А такие вот они поставили матери сроки для разборки! Но мы должны их опередить. И опередим! Спасибо, красавица, даст Бог – свидимся еще! по-цыгански предсказала Луканенкова и встала. – Тебе как, пока можно ещё тяжести таскать? Проводи тётеньку до двери. Можешь о визите моём не хвастать: я – личность известная лишь в узком кругу сослуживцев и бандитов. И там, и там почитателей моего таланта – немного!

Смуглянка подставила ей хрупкое крыло...

Марья Павловна с максимальными удобствами расположилась в машине сзади, Смыслова послала за руль:

– Вези меня домой, мочи нет на педали жать!

По дороге она вытрясла из коллеги всё, что он сумел раздобыть, прочитала письма Миши Короткова. Они мало что прибавили к рассказу Светы, но капитан решила: в любом случае – как одно из вещественных доказательств – сгодятся!

В благодарность за скорую и спокойную доставку она заварила сослуживцу свой собственный "фирменный" мелиссовый чай.

– Пойми, мы просто обязаны пойти к Эксперту и всё прояснить! доказывала она Смыслову.

– Да почему мы обязаны? – недоумевал робкий коллега. – Мы же не на службе у твоей замечательной Арбузовой. У меня пока что начальство есть. Думаешь, Крячек поощрит нас за эту бурную самодеятельность?

– Во-первых, старший лейтенант Смыслов, – отчеканила капитан Луканенкова, – не самодеятельность, а прекрасно и оперативно собранные сведения, а во-вторых, вы продолжаете дело вести, вот и ведите! Это я им занимаюсь нелегально. Но раз вы пока что мой подчинённый, извольте не нарушать субординацию!

Старлей стушевался, стал оправдываться:

– Но я же не отказываюсь! Я и так бегаю, как лось. Знаешь, сколько порогов вчера обил, пока выцарапал сведения об этих экспедициях, которым сто лет – в обед? К тому же, археология может рассказать об уголовщине давних времен, но не о дне вчерашнем. А сегодня? Чего мне стоило найти домашние координаты Барского! Он ведь даже не из нашей системы. Ну сама подумай: какое отношение эти письма имеют к Эксперту? Абсолютно никакого!

Марья Павловна также сбавила обороты:

– Подумаешь, стоило! Один звонок! А из какой он системы, мы с тобой знали и раньше: из самой живучей. Но ведь в письмах Студента говорится о какой-то уникальной находке, ценность которой и собирался установить Борис Арбузов. Я задницей чувствую: не зря тусуются вместе Мыльников, старый друг Бориса – он же Кофр – и эксперт по оценке произведений искусства, вывозимых за рубеж! Не может быть, чтобы они встретились в злачном месте случайно именно тогда, когда выпустили Анну. Кстати, ты, должно быть, ещё не знаешь или упустил из виду, – снова дала ему по мозгам начальница, – на даче Арина сгорел именно автомобиль Кофра. Да ты взгляни, взгляни только на их окружение и послушай их диалог! Они спокойно обсуждают время отправки какого-то "ценного груза".

Марья Павловна вставила кассету в магнитофон и перед глазами изумлённого Смыслова поплыл "порноконцерт" из видеосалона Пышки. Следователь быстренько нажала кнопку "стоп" на пульте и расхохоталась с досады:

– Да, теперь точно можешь спать спокойно: я перепутала плёнку. Придётся возвращаться в Солотчу. Как я поеду с такой ногой...

– А может, это и к лучшему, – с облегчением вздохнул Смыслов. Останешься до завтра! А я после работы смогу отвезти тебя к дочери: завтра ведь пятница – короткий день.

– Что ты радуешься, – разгадала его настроение "старший товарищ". Думаешь на халяву позагорать на природе? И не надейся! Если я сегодня останусь – продыхнуть тебе не дам.

Вась-Вась только вздохнул:

– Давай начнем тогда прямо сейчас.

– Ну, что ж, обдумайте свои соображения, сэр! – вежливо предупредила его Марья Павловна и заковыляла в коридор, – я пока вас оставлю на несколько минут.

– Ты куда? – обеспокоился Смыслов, – а как же нога?

– На горшок даже царь пешком ходил!..

Через некоторое время раздался шум сливаемой воды, шуршание пакетов в прихожей и, под конец, – торжествующий голос старшей по званию коллеги:

– Оказывается, не такая уж я дура! Нужные плёнки просто в другой сумке. Видео-обзор продолжается!

* * *

Ни Юрка, ни Паша, ни Петя не предполагали, что им даже ужинать не захочется: так устали. Скульптор к ним не заходил: ещё утром он предупредил, что у него – четыре экскурсии в музее.

Целый день дети сграбляли скошенное сено, носили кирпичи, месили раствор, учились старому способу кладки стен. Маринка тоже помогала, чем могла, потом, после скромной постной трапезы – овощей и рыбы, спустилась с Катей к реке.

Они со старшей Юркиной сестрой сидели на камне у воды, отбивались от комаров, слушали пение лягушек и наперебой пытались им подражать. Маринка поначалу старалась не замечать страшных разрушений на лице и теле Кати, потом привыкла и просто не обращала на это внимания. Упиваясь травянисто-речным воздухом, она рассуждала о том, как можно вот так, запросто, похоронить себя в одном месте, ничего не увидев в жизни, отказавшись от учебы, "кар-рьер-ры" и всего остального"... Под всем остальным – она подразумевала, естественно, личную жизнь. Тут фантазия девочки разыгралась:

– А вот было бы здорово, если б кто-то насильно запихнул тебя или меня в монастырь! Представляешь: прямо, как в кино, идет служба, меня должны постричь в монахини, – слово "постриг" она принимала в буквальном смысле и не желала себе расстаться с роскошной косой, – а тут в монастырь врываются всадники, и впереди всех – белокурый принц на черном скакуне!..

Катя задумчиво шевелила босой ногой в воде.

– А мне здесь нравится...

Маринка раскатилась на неё, сделав большие глаза:

– Неужто ты смогла бы пр-рожить тут весь свой век?..

– И принца всё ждала бы, он – тоже человек!.. – ответила Катя.

Девчонка восторженно зааплодировала:

– Ой ты! Как настоящая поэтесса! Ты пишешь стихи?

– Да нет, – рассмеялась Катя: – просто, когда мы были маленькие, мама часто играла с нами в "буриме".

К восторгу Маринки прибавилось фамильное любопытство, захотелось непременно поиграть в эту чудную игру.

Катя вспомнила правила, объяснила их длинноволосой русалочке (та ещё днём потеряла резинку от косы и непослушные волосы всё время расплетались) и девочки так увлеклись, что не заметили: солнце давно уже укатилось за поля-леса...

Стало темнеть. Луканенкова-дочь совершенно твердо надумала, что останется ночевать в монастыре: зачем оставаться в пансионате, когда мать в Москве? Но пришла с вечерней службы сестра Аглаида и кротко осведомилась: не устала ли девочка и не пора ли ей вернуться в дом отдыха, так как о ней будут беспокоиться. Сестра Аглаида всё тем же тоном, которого почему-то все послушались, запретила мальчикам покидать стены монастыря, и сама пошла проводить Маринку.

По дороге они остановились на минуту: лишь затем, чтобы в ответ на "Спокойной ночи!" – мирно прогуливавшейся перед сном многодетной династии, пожелать им: "храни вас Бог!".

(Увидев огромную мамашу вне стола, Маринка поняла, что та, вероятно, решила не останавливаться на достигнутом и ждёт пятого.) Девочка захотела поделиться своими наблюдениями о них, да только сестра Аглаида прервала её эмоциональные оценки, напомнив: "не судите, да не судимы будете", – и перекрестила на прощанье.

Мать многочисленного семейства вдруг вернулась и, как бы в противовес только что сказанной общеизвестной фразе, стала излагать своё мнение относительно Маринки и Марьи Павловны.

Безапелляционным тоном она заявила, как непростительно и безответственно со стороны неизвестно где шатающейся целыми днями женщины оставлять девочку без присмотра, когда вокруг (она очертила себя рукой и круг получился действительно изрядный) происходят такие ужасные события! Буквально только что, тридцать минут назад, к островкам осоки, где рыбачат отдыхающие под руководством местных солотчинцев, прибило течением реки труп мужчины.

Он был настолько обезображен, что человека узнали только по светлой шевелюре, гусарским усам и неизменным джинсам...

Маринка зажмурилась, закрыла обеими руками рот, закричала во весь голос... но тот ей изменил: она даже не пикнула

Сестра Аглаида в ужасе перекрестилась, схватила Маринку за руку и повернула в сторону монастыря, всё убыстряя шаг...

* * *

Сашу Трегубова остановили возле музея, когда он окончил последнюю экскурсию и уже собирался домой: он хотел быстро ополоснуться, взять кое-какие инструменты и пойти в монастырь – поработать, пока не стемнело... Только он шагнул за порог, тут-то из машины молниеносно выскочили двое темнокожанных здоровил и, не дав ему даже запереть избу графика Пожалостина, затолкали в машину... В автомобиле они достали фотокарточку, ещё раз сверили её с побледневшим скульптором и мгновенно исчезли... Свидетелей похищения не оказалось: всё было сделано четко, быстро, без единой заминки...

Юрка несказанно обрадовался возвращению девочки и тут же был оглушен новостью...

Их на время оставили одних: лишь дежурная на воротах сестра да две монашенки, запиравшие церковь Святого Духа. Сестра Аглаида почти бегом направилась к настоятельнице.

– Что же делать?.. – Юркин голос повел себя так же предательски. Марин, ты скажешь, что я пошел спать.

Девочка только мотала головой, не издав не звука. Она видела перед собой вежливого уважительного даже к ней – ещё не очень большой девушке (какой она себя считала), спокойного и неизменно доброжелательного скульптора и не могла себе представить...

Мальчишка не нашел, чем вытереть ей слёзы и схватился за кончик косы, как спортсмен на водных лыжах – за канат:

– Маринка! – шепотом звал он её изо всех сил, – Я должен предупредить маму и дядю Лёшу! Вдруг их ждут в доме у...

Тут голос его снова прервался, провалился куда-то внутрь тела. Но к девочке как раз вернулся дар речи. Она вцепилась в парня:

– Ты боишься, что их могут встр-ретить прямо там?..

Мальчишка кивнул и бочком проскользнул мимо трёх монашек. Они говорили о хозяйственных делах и обсуждали проблему, когда им лучше взять в поселковой конюшне подводу, чтобы завтра перевезти сено.

Тут ещё ничего не знали... Жизнь шла своим чередом...

13.

"Император принес государыне лютню, прозванную Безымянной. Пойдем, посмотрим и попробуем сыграть на ней".

Сэй-Сёнагон "Записки у изголовья"

Ехать на мотоцикле оказалось и быстрее, и интереснее, чем на автомобиле. Когда прошел первый страх, заставлявший Анну тесно прижиматься к Алексею, она ослабила объятия и только чуть придерживалась за его поясной ремень.

Захлёбываясь ветром, впервые ощущая удивительное чувство настоящей скорости и движения, Анна пряталась иногда за спину зятя, сжимаясь в комок, потом снова распрямлялась, представляя, что бы с ней творилось, если б она сидела впереди.

Алексей, взбудораженный тесным соприкосновением с горячим беспокойным телом свояченицы, гнал, как только мог, будто бы убегая от неё и от себя...

Где-то в конце третьей четверти пути, дважды заливая по дороге бак и заполнив канистры, сделали привал. Анна вдруг почувствовала, что страшно проголодалась. Благо – ехали в соседнюю область и кругом полно хозяек с полными овощей вёдрами и пустыми кошельками.

Путники купили несколько малосольных и свежих огурцов, кирпич серого хлеба, помидоры, лук и редиску – по ужасающим ценам (понятия Анны в этом вопросе отстали от жизни на пять лет). Алексей настоял, чтобы Анна попробовала черешню с клубникой, взял по кульку ягод на её вкус.

Отправились "в поля" перекусить.

– Лёш, откуда у тебя столько денег? – Анну давно подмывало задать этот не свойственный ей вопрос.

– Да так, подворовываю потихоньку, – равнодушно прошамкал Алексей полным ртом.

Свояченица чуть не подавилась:

– Знаешь, я не воспринимаю уголовный юмор. Он мне плохо действует на пищеварение.

– Да, – согласился он, – я вчера заметил.

– Нет, в самом деле! – не отставала Анна.

– Вот заноза, Анька! Гонорар получил... За постановку в Питере, понятно?

Анну заедала совесть:

– Скажи, какой?

– Да зачем тебе? – удивился Алексей, вспомнив, каких трудов ему стоило выцарапывать эти гроши: чуть ли не дольше, чем оформить спектакль.

– Я же должна знать, сколько ты на нас угрохал, чтобы когда-нибудь вернуть.

– Какая ты нудная, Анна! Опять за рыбу – деньги!..

Алексей побрёл в луговую траву, упал и скрылся из глаз женщины словно Антей набирался сил для остатка пути от матери-Геи.

Напрасно Аня звала его, одна-одинёшенька стоя на шоссе, по которому проносились редкие автомобили. Она пошла по следу примятой травы, сорвала по дороге дикую гвоздику, подивившись, что растут ещё, добрела до него, раскинувшего руки, не сразу замеченного, едва не накрыв его подолом развевающейся юбки...

Присела на корточки. Шепотом позвала:

– Леша-а, – потрогала цветиком разбитую бровь, провела по носу, по губам, терпеливо сносившим щекотку, – Лёшка-а... поехали скорее-е... нам же ещё потом обратно добираться!

Одно веко дрогнуло, приоткрылось. Сквозь образовавшуюся щелочку на Анну хлынул еле сдерживаемый поток буйной энергии...

– Лучше берегись, пока я сам до тебя не добрался!