Текст книги "Драматические произведения. Повести."

Автор книги: Тарас Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

– Что, какова повесть? Али ты ее еще не дочитал?

– Как раз перед вашим приездом кончил, – отвечал я.

– Ну как, по-твоему, стоит напечатать или нет?

– И очень даже!

– Вот то-то и есть! А они, дурни, думают, что не читавши ничего, то ничего и не напишешь. А вот же и написал!

– Позвольте мне ее переписать, так, для памяти, – сказал я.

– Вот еще, переписывать! Возьмите так, как есть, и хоть напечатайте ее, только с тем, как я вам и прежде говорил, чтобы не выставлять моего имени.

Я дал слово. На дворе было уже темно. Напившись чаю, мы погуторили еще немного, оделись и поехали в город, в исторический николаевский собор, «Деяния» слушать ^{259}.

После заутрени приятель мой поехал к себе на хутор, как он говорил, по хозяйству распорядиться, и, как после оказалось, затем только, чтобы соблюсти долг приличия, то есть натянуть фрак на независимые плечи. Я же, как никого не имел знакомых и не имел охоты знакомиться, то нашел эту церемонию лишнею и остался в городе в ожидании обедни. Погода (что весьма редко случается в это время года) стояла хорошая. Улицы были почти сухи, и я пошел шляться по городу, отыскивая то место, где стояла знаменитая Малороссийская коллегия ^{260}и где стоял дворец гетмана Скоропадского ^{261}, – тот самый дворец, в котором он чествовал Данилыча ^{262}, когда он заехал поблагодарить гетмана за гостинец, то есть за город Почеп с волостию. А Данилыч, не будучи дурак, да к почепской волости и отмежевал посредством немецкой астролябии сотню Балаклинскую, Мглинскую и половину Стародубской, да и заехал в Глухов благодарить гетмана, а простоватый Ильич, ничего не ведая, знай угощает своего светлейшего гостя, аж пока светлейший гость, в знак благодарности, велел скласть на площади против дворца каменный столб и вбить в него пять железных спиц: одну для гетмана, а прочие для старшин, если они хоть заикнутся перед царем про немецкую астролябию. Однакож старшины не устрашились и, будучи в Москве, пожаловались на грабителя, за что наперсник и был оштрафован.

Но где же эта площадь? где этот дворец? где коллегия со своим кровожадным чудовищем – тайною канцелярией ^{263}? Где все это? И следу не осталось! Странно! А все это так недавно, так свежо! Сто лет каких-нибудь мелькнуло, и Глухов из резиденции малороссийского гетмана сделался самым пошлым уездным городком.

Благовест к обедне прервал мои невеселые вопросы, и я, перекрестяся, пошел в николаевскую церковь, один-единственный памятник времен минувших. На площади догнал я чумацкий воз, везомый парою серых волов-великанов. На возу сидели две женщины в белых свитках – одна в лентах и в барвинковых цветах, а другая повязанная шелковым платком. Рядом с волами шел высокого роста мужчина в черной кирее и черной же смушевой шапке, с батогом в руке. Из воза выглядывал еще белый большой узел. Это была завернутая в белую скатерть пасха со всеми принадлежностями.

Поровнявшися с возом, я немало удивился, узнавши в путешественниках моих старых знакомых – Тумана и его фамилию. Волы остановились. Я со всеми похристосовался, и, беседуя о том, что бог послал погоду и день такой хороший для такого великого праздника, мы тихонько приблизились к церкви.

После обедни на цвинтаре, или на погосте, приятель мой не без умиления облобызал дюжины две православных христиан и христианок, взял меня за руку и подвел к только что вышедшему из церкви небольшому толстенькому человечку в губернском мундире, с румяным добродушным лицом, и, похристосовавшись с ним, сказал, указывая на меня: «N. N., такой-то». Я поклонился, а приятель прибавил:

– Карл Самойлович Стерн ^{264}, эскулап наш уездный. Ему так нравится наш истинно христианский обычай, что он каждый год надевает мундир и является к обедне; собственно для этого праздника хочет принять нашу православную веру, да нет, я думаю, соврет, – извини, Карл Самойлович!

Немец добродушно улыбнулся, и мы расстались.

Приехали мы на хутор, и я, войдя в комнату, или светлицу, немало удивился, не видя ничего такого, чем бы можно было разговеться. Хозяин, заметя мое удивление, вывел меня в сени и молча показал на небольшую дверь, ведущую, как я думал, в сад. Я отворил дверь, и изумленным очам моим представился не сад, как я воображал, а огромный дощатый сарай с маленькими окнами, примкнутый к самому дому. Это была зала пиршеств, как я после узнал. Посредине сарая стоял бесконечный стол, покрытый белой скатертью, и, боже, чего на этом столе не было! И все это было в самых гомерических размерах. Бабуся, вертевшаяся около стола, казалася мухой против колоссальной пирамиды из теста, называемой пасхой. По сторонам пирамиды, как египетские сфинксы, по нескольку в ряд, лежали не поросята, а целиком зажаренные огромные кабаны, с корнями хрена в зубах, и все прочее в таких размерах, – даже водка и сливянка стояли по краям стола в больших барилах (бочонках), покрытых салфетками, – словом, все было циклопически, так что если бы проснулся великий слепец Хиосский ^{265}, так и он только бы ус покрутил, больше ничего, да, может быть, подумал бы, что на хуторе ждут Кадма ^{266}с товарищами.

Хозяин, ходя по зале (так называл он сарай), поглядывал то на стол, то на меня и самодовольно улыбался.

«За чем же дело стало? чего тут еще недостает? – думал я. – Можно бы, кажется, приступить и к делу, или он кого дожидает?» – Я хотя и не был голоден, но и равнодушно не мог взирать на все сии блага, особенно на поросят и на бабу, – точно московская кубическая купчиха, белая, румяная – ну так бы и проглотил всю разом. А хозяин, как ни в чем ни бывало, ходит себе да только улыбается. Полчаса, если не больше, прошло в ожидании. Я начал уже припоминать анекдот про царя и его любимого боярина, – как тот верный боярин проворовался в чем-то перед царем. Добрый царь не хотел для открытия истины употребить в дело огня и железа, а, продержавши суток трое в темнице без хлеба и воды своего верного боярина, потом велел подать себе миску добрых щей, жареного поросенка и позвать боярина к допросу. Что же вы думаете? За ложку щей да за хвостик поросенка во всем боярин повинился. Вины, правда, я за собой никакой не сознавал, но мне невольно думалось, не хочет ли приятель мой и надо мною такую штуку выкинуть, как тот царь над своим верным боярином, – так в чем же я перед ним провинился? В эту самую секунду дверь отворилась, и вошла в залу бабуся с тарелкою в руках: в тарелке была священная вода и кропило из сухих васильков. Входя в залу, бабуся скороговоркою сказала:

– Уже на гребли!

Приятель мой вышел в сени. Вскоре послышался на дворе стук колес, и минуты две спустя вошел в залу священник при епитрахили, сопровождаемый хозяином и церковниками. За клиром вошел Туман со своими домочадцами, а за Туманом, чинно, без шуму, разглаживая усы, пошли мужички и через минуту наполнили собою весь сарай. После священнодействия священник, а за ним хозяин, а потом уже я похристосовались со всеми предстоящими и, разговевшись кусочком черного хлеба, приступили кто к чему имел поползновение. Теперь только объяснилося, для чего в таких гигантских размерах было приготовлено съедобное и спитобное! Приятель мой (за что я с ним десять раз похристосовался) буквально следовал слову златоустого витии и любви и смирению первобытных христиан. Тут не было раба и владыки, – тут был самый радушный хозяин и самые нецеремонные гости.

Проводивши священника и крепостных своих гостей, он усадил за стол меня, Тумана с фамилией и сам сел между ними, сказавши: «Отепер разговеемся!» Против меня сидела Еленочка с матерью, и теперь только я рассмотрел ее с должным вниманием. Это была настоящая, только что расцветшая красавица. Густые темнокаштановые волосы, заплетенные в две косы и перевитые зеленым с синими цветами барвинком, придавали какую-то особенную свежесть ее изящной головке. Тонкая белая рубаха с белыми же прозрачными узорами на широких рукавах ложилася на плечи и на груди такими складками, какие не снилися ни Скопасу, ниже самому Фидию ^{267}, – словом, передо мною сидела богиня красоты и непорочности. Рядом с Еленочкой сидела мать ее, когда-то Варочка, а теперь Варвара Ивановна, как называл ее сам хозяин, а около нее сидел Туман, с улыбкою покручивая белые усы свои. Я смотрел на него не как на простого корчмаря-ветерана, а как на рыцаря великих нравственных подвигов, как на человека-христианина в самом обширном смысле этого слова и, признаюсь, завидовал ему. Он в моих глазах казался совершенно счастлив, да иначе и быть не могло. Человек, так высокоблагородно исполнивший свои обязанности в отношении к ближнему, даже в нищете и одиночестве должен быть счастлив, а его старость была окружена достатком и самыми искренними, самыми нежными друзьями. Не случилось мне видеть такого изящного произведения скульптуры или живописи, которое так бы успокоительно-сладко привлекало мои глаза к себе, как кроткое и спокойное лицо этого седого доблестного героя добродетели. Озеров вполне чувствовал эту прелесть ^{268}, сказавши устами Эдипа:

Мой не увидит взор

Ни мужа кроткого приятного чела,

Которого рука богов произвела.

Встали мы из-за стола тихо, скромно, как будто из-за обыкновенного обеда, помолились богу, и Туман, взявши свою смушевую шапку, взглянул на жену и стал прощаться с хозяином. Туман вообще неговорливый, но на этот раз он был совершенно немой за столом. Я думал было завести разговор о Блюхере или о Бонапарте, но, взглянувши на него, мне мысль моя показалася просто тривиальною. Одно-единственное слово, что я от него услышал, и то уже на дворе; когда он посадил свою фамилию в чумацкий воз и волы тронулися с места, то хозяин, стоя на пороге, спросил его:

– Так на фоминой, батьку?

– Эге! – ответил Туман и пошел за возом.

Ввечеру, за чаем, приятель мой, вопреки своей натуре, был задумчив. Я сделал ему каких-то два-три вопроса, да потом и себе начал барабанить по столу пальцами. Уже бабуся и свечи подала, уже убрала и самовар с принадлежностями, а мы все сидим, не двигаясь, да барабаним по столу, и не знаю, долго ли бы продолжалось это барабанное упражнение, если бы я не вздохнул, так себе, от нечего делать. Приятель мой поднял голову, взглянул на меня и засмеялся. Насмеявшись досыта, сказал он:

– Послушай! Мое дело хозяйское, мне есть о чем задуматься и вздохнуть, ну а ты какого черта вздыхаешь?

– Хозяин невольно передает свои впечатления гостям, – отвечал я.

– Правда, правда твоя! А знаешь ли что?.. – проговорил он и замолчал.

– Буду знать, коли скажешь.

– У меня к тебе великая просьба есть. Дай слово, что исполнишь, – скажу.

– Дам слово, если скажешь, какая просьба.

– Погости у меня до фоминой недели!

– Не могу.

– Вот то-то и есть! Заставил меня открыть секрет, а теперь и назад. Это не похоже на порядочного человека.

– Какой же тут секрет? – спросил я.

– А такой секрет, – отвечал он подумавши, – что на фоминой неделе я думаю венчаться, а тебя прошу быть у меня шафером, или, по-нашему, боярином. Ну что, согласен?

Я как был в то блаженное время человек совершенно независимый, то, не долго думаючи, и сказал ему:

– Согласен!

– Вот это по-дружески! – говорил он, пожавши мою руку так по-дружески, что я чуть не закричал. – Теперь же ходимо вечерять, – прибавил он, вставая.

Тучная вечеря и нелицемерное возлияние развязали язык моему приятелю и открыли его сердечный тайник. Он сначала высказал мне свои самые естественные понятия о семейной и политической жизни человека, о его назначении вообще, как создания прекрасного и разумного, и как он может быть независим, а следовательно, и счастлив в своей кратковременной жизни, ни малейше не нарушая гармонии общества себе подобных. Он так увлек меня своими суждениями, что я в нем начал видеть самого натурального, самого естественного мудреца, чуть ли не выше самого Сократа. Но как мудрецу и вообще человеку трудно и, кажется, вовсе невозможно указать самому точку, через которую не должно переступать, то и приятель мой незаметно перешел к утопии и начал мне доказывать, что грамотность, особенно в женщинах, особенно вредит благополучию человечества. Я думал было, что источник такой идеи был – вино, обильный источник сливянки, пока он не заключил своих доказательств такими словами:

– Я надеюся, и не без основания, что я буду совершенно счастлив с моей женою, и именно потому, что она неграмотная!

– Ты – может быть, но этого нельзя сказать про многих, и я первый не скажу про себя.

– Потому что многие, в том числе и ты, ничего больше, как нравственные уроды.

«Вот тебе и на!» – подумал я и, помолчавши, спросил:

– Как твой старший боярин, имею ли я право спросить у своего князя, кто же это такая будущая счастливая княгиня?

– Секрет, до последнего дня секрет! А то ты, пожалуй, станешь меня разочаровывать.

Долго мы сидели за столом молча, изредка поглядывая друг на друга и на бутылку со сливянкой, и, когда увидели, что на сухом дне бутылки ничего достойного внимания не оказалось, встали из-за стола и, выразительно пожавши друг другу руки, пошли спать.

В продолжение недели мы с приятелем закусывали, завтракали, обедали, вечеряли и спали. Много и много переговорили мы о разных совершенно посторонних предметах, в том числе и о современной литературе, за которой он, как и всякий порядочный человек, следил довольно внимательно, что меня немало удивило, потому что я, кроме варварского перевода басен Федра, ни одной книжки не видел в его доме. Кроме современной литературы, у нас часто заходила речь о тонкой современной политике Меттерниха ^{269}, но о предстоящей свадьбе ни полслова. Я раз было, вопреки вежливости, заикнулся о сем щекотливом предмете, но приятель мой был нем, аки рыба, приказал заложить бричку и, не сказавши мне «до свидания», сел и уехал, бог его знает куда. Прошла, наконец, бесконечная для меня святая неделя, прошла и половина фоминой. Приятель мой уехал в середу поутру и пропадал до самого вечера. Возвратясь к вечеру домой, он молча надел фрак, причесался, посмотрел в зеркало и сказал, обращаясь ко мне:

– Я готов! Одевайся скорее, поедем!

Я тоже оделся. Сели в бричку и поехали в город, прямо в Николаевскую церковь. Церковь была освещена: священник в облачении, посередине церкви налой, а дьячок, разглаживая усы, чуть-чуть не возглашал Исайя, ликуй! Не успел я осмотреться, как дверя растворились, и вошла Еленочка, сопровождаемая Туманом и матерью. Войдя в церковь, она перекрестилась, смело подошла к налою и стала на свое место. Я, когда увидел ее поближе и ярко освещенною, так только ахнул, так она была торжественно прекрасна. Обряд кончился, и я не без зависти поздравил моего счастливого приятеля с новой жизнью, с новой радостью. А на другой день, поблагодаривши за хлеб-соль моего приятеля, я уехал в Киев.

[Начато] 15 марта [1855]

Украинские слова и выражения, встречающиеся в 3 томе и требующие объяснения

Або – или.

Авжеж – конечно, разумеется.

А щоб ты ему спряглось – а чтоб ему пусто было.

Ба ни – да нет.

Багато – много.

Байдуже – безразлично, все равно.

Байстрюк, байстря – внебрачный ребенок.

Банкет – пирушка.

Банкетувати – пировать.

Барило, барильце – бочонок.

Батиг – кнут.

Бачити – видеть. Бань – вишь.

Безголовье – беда, погибель.

Бесталанье – несчастье.

Блазень (в повести «Капитан-ша») – молокосос.

Бс – же.

Бодай его! – чтоб ему!

Бодня – кадка с крышкой и замком.

1 Приводим слова в том кач*и, в каком они даются в тексте.

Бсжевильный – сумасшедший.

Брати – взять.

Верить на Прилуки – возьмите на Прилуки.

Броварь – пивоварня.

Врыль – соломенная шляпа.

Будынок – дом.

Вый лыхом об землю, як швець мокрою халявою об лаву – ударь горем о землю, как сапожник мокрым голенищем о лавку.

Валка – обоз.

Великдень, велыкдень – пасха.

Велыкодная неделя – пасхальное воскресенье.

Велыкодные святки – пасхальные праздники.

Вечеря – ужин. Вечерять – ужинать.

Вигодувати – вскормить.

Винньщя – винокуренный завод.

Вихоть – мочалка.

Вишник – вишневый сад.

Вкупочщ – вместе.

Возивня – сарай для телег и сельскохозяйственного инвентаря.

Волити – хотеть, желать

Волоцюга – бродяга.

Выкохати – воспитать.

Выробляти – выделызать.

Выстоялка – настойка.

Бысунутися – медленно выйти, выехать, выбраться.

Гаман – кошелек. Г арбуз – тыква. Глечик – кувшинчик. Годуватися – кормиться. Годуйся – кушай, ешь. Город – огород. Горыще – чердак. Господа —; дом. Господарство – хозяйство. Господыня – хозяйка. Граматка – 1) поминальная

книжка, 2) азбука, букварь. Гребля – плотина. Гусла– 1) гусли, 2) скрипка.

Дай лышень – дай-ка.

Де – где.

Дещо, дечого – кое-что, кое-чего.

Дзиндзюрыстый – бойкий.

Дзусь – нельзя. А дзусь вам знать – вас это не касается.

Дидивщина – поместье.

Добродий – сударь, благодетель. Добродейка – сударыня, благодетельница.

Довбня – большой деревянный молот.

Докупи – вместе.

Доладу – как следует, кстати.

Доли – на пол.

Домовына – гроб, могила.

Др1 т, дроту – проволока.

Дротянка – нагайка, сделанная из проволоки.

Дыбати – неуверенно идти.

Дымарь – печная труба.

Жалкувати – сожалеть, жалеть. Жарт – шутка. Жартувати —

шутить. Журитися – печалиться.

3. зо – с.

Завгорити – причинить горе.

Загарбати – захватить, схватить.

Загорода – некрытый загон скота.

Занивечить – испортить, погубить.

Заноза – палка, продеваемая в концы ярма и запирающая его на шее вола.

Запаска – «два куска шерстяной домотканины, обычно синей и черной, заместо юбки» (В. Даль).

Заполоч – цветные бумажные нитки.

Зарница – утренняя звезда.

Зиходитися – приниматься.

Звон – колокол.

Збычайне – конечно.

Згадувати – вспоминать.

Здывуватися – удивиться.

Зеленая неделя – воскресенье,

461

которым начинается неделя пятидесятницы. Зелены святки – неделя пятидесятницы.

Знаемыться – знакомиться.

Знаменуватися – прикладываться.

Знушатися – издеваться.

Изнивечити – попортить. Индык – индюк.

Казати – говорить. Кажучи – говоря.

Кайданы – цепи.

Калюжа – грязь.

Карпетка – носок.

Квилити, проквиляти – плакать, стонать.

Килим, килым – ковер. Кили-мок, килымок – коврик.

Кирея – большая свитка с капюшоном.

Кладовыще – кладбище.

Клечальное воскресение – троицын день.

Клуня – гумно, рига.

Кляипор – католический монастырь. В повести «Варнак», повидимому, общежитие.

Кныш – род хлеба.

Колыска – люлька, колыбель.

Колись – когда-то.

Комир – воротник.

Комора – кладовая, клеть, амбар.

Копа денег – 60 копеек.

Коштом и працею – на средства и трудами.

Крамарь – торговец.

Кружати – пить.

Курень – шалаш. Куколь – кружка.

Лава – скамья, лазка.

Ладу дати – привести в порядок, управиться.

Лап – поле.

Лановый – надсмотрщик за полевыми работами.

Левада – место для сенокоса вблизи усадьбы, лужайка.

Ледачий – плохой, худой.

Лёх – погреб, подвал.

Лобурь – болван, дубина.

Лой – овечье сало.

Лотоки – мельничный лоток, по которому течет вода.

Лушня – часть телеги. Кривой кусок дерева, верхним концом упирающийся в верхнюю связь телеги, а нижним надевающийся на ось.

Маетнисть – поместье.

Мажа – чумацкая телега.

Макитра – опарник.

Макогон – деревянный пест для растирания.

Малеваний – нарисованный.

Мандрувати – странствовать.

Мары – носилки.

Мережаний – узорчатый.

Мизерия – имущество.

Мисник – посудный шкаф.

Млын – мельница.

Мозючок – соска, рожок.

Молотник – молотильщик.

Москаль – солдат, вообще военнослужащий царской армии.

462

Напий – (напою), напиток.

На роздриб и частку гуртом – в

розницу и частично оптом.

Наруга – позор, посмеяние.

Наточить – нацедить.

Небога л

„, > бедняга.

Неборак

Недолюд – недостойный имени человека.

Недужий – больной.

Немкиня – немка.

Нечепурний – ненарядный.

Нивечить – портить, уничтожать.

Николи – никогда.

Ночвы – корыто.

Нумо – давай.

Одбути свято – отпраздновать. Олия – растительное масло. Онде – вон где. Оселя – жилище. Ослон – скамья. Осыка – осина. Отака ловись – вот те на. Очипок – головной убор замужней женщины. Очерет – камыш.

Пак – бишь.

Паляница, паляныця – пшеничный хлеб.

Папа (детское) – хлеб.

Пасха – кулич, пасхальная баба.

Патерыця – посох.

Перекупка – торговка.

Пидлога – пол.

(Шл), полу – род нар между печью и стеной.

Пистря – пестрядь, грубая ткань.

Плахта – «шерстяной, клетчатый плат, обертываемый женщинами вокруг пояса, замест юбки». (В. Даль.)

Пляшка – бутылка.

Повет – уезд. Поветовый *» уездный.

Погонець – обозный.

Подивиться – посмотреть.

Подякувати – поблагодарить.

Пожити – воспользоваться.

Поза – за.

Позычити – взять взаймы.

Покрытка – девушка, родившая внебрачного ребенка, которой покрывали голову платком, как замужней.

Покута – покаяние.

Полица, полыця – полка.

Половий, половый – серый с желтым отливом.

Порадити – посоветовать.

Поратися – возиться, заниматься по хозяйству.

Поснидати – позавтракать.

Постривати – подождать.

Поховать – похоронить.

Пошкодити – повредить.

Прати – стирать.

Прибирать (в повести «Наймичка») – выдумывать.

Привитати (в повести «Най-" мичка») – принять.

Призьба – заваленка.

Приспати – убаюкать.

Притыки – палка, прикрепляющая ярмо к дышлу.

Прихилитися – склониться.

463

Причалок – боковая стена дома.

Пришвы. – головки (в сапогах).

Провадити – вести.

Пропасница, пропасныця – лихорадка.

Просто – прямо.

Пряжити – жарить. Пряжений – жареный.

Прямувати – направляться.

Пустка – нежилой опустевший дом.

Пустувати – шалить.

Пысьменный – грамотный.

,Рада – совет, помощь. Рады нету – сладу нету.

Рало – род земледельческого орудия для разбивки вспаханной земли.

Ризныця – разница.

(Р1к) року – год.

Робыть – делать.

Розвага – утешение, развлечение.

Рудый – рыжий.

Ручник – полотенце.

Садовитися – садиться, усаживаться.

Сам – один. Сами живемо – одни живем.

Свитло – свет, освещение.

Свынынець – свинарник.

Свято – праздник.

Сердечная – злосчастная.

Сины – сени.

Скрута – тяжелое положение.

Скрутыти – скрутить, обвенчать.

Скрыня – сундук. Скрынька (скринька) – сундучок.

Смитнык – мусорная яма.

Соб! – Налево! – Так кричат волам, чтобы они брали налево.

Спидница, спидныця – юбка.

Спочить – отдохнуть, выспаться.

Старий, стара – муж, жена.

Стодола – клуня, рига.

Стрыга – (детское) маленький, низкоостриженный ребенок.

Сумний – печальный.

Сунутися – медленно двигаться, брести.

Сковать – спрятать, утаить.

Сывый – седой.

Сыр – творог.

Та й годи – да и только.

Термин – срок.

Трупа – гроб.

Турбуватися – беспокоиться.

Тырса – ковыль.

Укупи – вместе.

Упоратися – управиться.

Фигура – большой крест (придорожный, на площади).

Худоба – скот. Хустка – платок.

Царына – выгон.

Цвынтарь – погост.

Ue – это.

Цебер – ведро.

Цындря – назойливый человек.

Чабак – лещ. Час – время.

Чвертка – четверть штофа (водки).

464

¥

Чепига – созвездие Ориона.

Червонишою од воротника – красней, чем воротник.

Череда – стадо.

Чималий – большой, порядочный.

Чупрына – длинный клок волос на^ голове.

Чути – слышать.

Шавлия – шалфей.

Швидко – скоро, быстро. Шипшина – шиповник. Шкаповий – из конской кожи.

Щирий – искренний, хороший.

Юпка – род кофты.

Янголя – ангелок.

г

СОДЕРЖАНИЕ

ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

Назар Стодоля – перевели П. Антокольский и К. Чу ковский, 7

Отрывок из драмы «Никита Гайдай» 66

ПОВЕСТИ

Наймичка. 81

Варнак 157

Княгиня 193

Музыкант 224

Несчастный 297

Капитанша 357

Комментарии. Составил И. Я. Айзеншток, 423

Украинские слова и выражения, встречающиеся

в 3 томе 460

Редактор Е. Цинговатова Оформление художника Г. Фишера

Художественный редактор Г. Кудрявцев

Технический редакторАртемьева

Корректор Н. Мялик

Сдано в набор 9/VI 1955 г. Подписано к печати 2/IX 1955 г. А05109. Бумага 84 X 108*/зз—29/4 печ. л. =24 усл. печ. л. 21.8 уч. – изд. л.+ 1 вкл.= 21.9 л Тираж 75 000 экз. Зак. № 561. Цена 10 р.

Гослитиздат, Москва Б-66, Нсво-Басманная, 19.

3-я типография

«Красный пролетарий»

Главполиграфпрома

Министерства культуры СССР.

Москва, Краснопролетарская, 10.