Текст книги "Знаки внимания (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Глава 18
И я вдруг подумала – а что, если рвануть сейчас к папе? Походила, поразмышляла и позвонила Сергею, чтобы поделиться с ним своими планами:
– У нас с тобой перерыв в плане интима, помнишь? Вот я и думаю – а что, если проведать папу, посмотреть его базу? А потом мы вернулись бы вдвоем, он говорил, что освободится в двадцатых числах.
– Я буду скучать, рекомендованная отсрочка не повод для долгого расставания, – улыбался он в трубку, – я хочу тебя видеть. И еще буду думать, что ты сорвалась из-за того, что…
– Нет, не из-за того, – перебила я его, – просто сейчас особо нет работы, и меня легко отпустили. А хочешь, я подъеду сегодня вечером? – вырвалось вдруг и я поняла, что да – я хочу такого вечера, как тот что был, очень хочу. Чтобы вкусная еда, интересный разговор, поцелуи… просто поцелуи.
– Буду рад, даже не надеялся…, тогда я организую ужин? – потеплел его голос.
– Хорошо, я буду к семи – нормально…?
Сергей помог мне снять пальто и пригласил на кухню, а я попросилась помыть руки. А он стоял в дверях ванной и ждал меня. Выключив воду, я отряхнула ладони и оглянулась в поисках полотенца. Он подал его – сизо-серое, как и облицовка стен и с таким же золотистым рисунком, как на узкой полоске плитки под потолком. Красиво… как почти все, что окружает Сергея.
– Хочу познакомить тебя с Одеттой. Ты не против? Я позвал ее на ужин. Подумал – чем скорее, тем лучше. Она поест и сразу уйдет. Потом – чуть позже… вечера будут только для нас двоих, – обводил он взглядом мое лицо и руки. Забрал полотенце, в которое я вцепилась, и положил его на краешек ванны.
– Нет, я не против, – почему-то занервничала я, – пригласил, значит, познакомимся.
– Н-ну, тогда… есть одна маленькая просьба, – слегка замялся он.
– Да… говори.
Он отступил, выпуская из ванной, а когда я шагнула за порожек, обнял, тесно обхватив руками. Легко поцеловал за ухом, щекотно обдавая шею теплым дыханием, и я сама обняла его за пояс и притихла. Он провел губами по щеке, нашел мой рот…
– Как ты себя чувствуешь?
– Продолжения пока не будет, даже не надейся, – дернула я головой. Было неловко, потому что живо вспомнилось то, что сейчас вгоняло меня в краску. И я еще сильнее прижалась щекой к его груди, надежнее прячась. Он хмыкнул и в свою очередь прижал меня к себе еще плотнее. О-о-о…
– Я знаю, но ты останешься на ночь? Чтобы спать, само собой.
– Хорошо, – легко согласилась я, вспомнив розовые лепестки, его страх за меня и подавленное настроение при нашем расставании.
– Ты хотел что-то сказать? – напомнила, снова прислоняясь к теплой груди и слушая стук его сердца. Новое для меня ощущение – вот так обниматься, чувствуя безоговорочное доверие.
– Да… Одетта. Не смотри на нее слишком пристально, не разглядывай, пожалуйста.
– Она стесняется своей внешности?
– Не замечал такого. Просто… я зря, наверное, это затеял. И сейчас ее тут уже совсем не хочется. Может, отменим, в другой раз?
– Зачем? Слушай, – потянула я его за руку на кухню, – я, конечно, ничего о ней не знаю, но фотографии помню. Если ее иначе одеть и изменить прическу, то ее внешность не будет так бросаться в глаза. Я, конечно, не стилист и вообще не специалист в этом, но знаю, что низкий лоб нужно прятать под челкой – высокой, от самой макушки, понимаешь? Почему ты не посоветовал ей, ты же все понимаешь и видишь? Ей нельзя носить одежду в обтяжку, штаны. У тебя же идеальный вкус!
– Не нужно, Катя, это все пройденный этап. Я прошу тебя не поднимать этот вопрос при ней, были, знаешь ли…
– Да я и не собираюсь, ты что? Просто подумала…
– Привет! – раздалось от двери и мы оба дернулись от неожиданности. В лицо бросилась кровь – скорее всего, она слышала если и не все, то конец нашего разговора точно. Это было то, от чего хотел оградить ее Сергей, а я влезла со своими советами. Судя по его недовольному лицу, так оно и было, но вот сама Одетта была как будто спокойна. Вблизи она оказалась еще ужаснее, чем на снимках, и я постаралась выполнить просьбу Сергея и не рассматривать ее.
– Здравствуй, Одетта. Извини…, мы не заметили, когда ты вошла, – попыталась я сгладить ситуацию, – я Катя.
Проигнорировав меня, она прошла и села за стол. Все же обиделась – расстроилась я. Сергей постоял и кивнул мне:
– Присаживайся тоже, Катюша, помогать не нужно – все на столе. А если по бокалу вина, девушки? – предложил он.
– Я не буду, – ответила его подопечная и потянулась накладывать себе еду.
– А я выпила бы немного красного, – призналась я под ироничный хмык Одетты. Уже понятно было, что нормальные отношения в ближайшем будущем нам не светят. И ужин испорчен, и Сергей расстроен. Захотелось домой, но это значило бы окончательно испортить ему настроение.
Он ухаживал за нами, вызывал по очереди на разговор, и если я поддерживала его, то она отвечала односложно. Потом ему кто-то позвонил, он взглянул и ответил, кивнув нам и вставая, чтобы выйти:
– Да, мама…?
Одетта опять хмыкнула, а я дождалась пока Сергей выйдет, прикрыв за собой дверь, и решила попытаться объясниться с ней, все равно хуже, чем есть, уже не будет:
– Я не сказала ничего оскорбительного, наоборот: ты отлично знаешь свои недостатки, как знает их любая женщина. Но такое впечатление, что делаешь все, чтобы выпятить их, а не скрыть. Ты можешь выглядеть намного лучше, но, судя по тому, что сказал Сергей, не хочешь даже пытаться. Почему, Одетта? Хочешь, я помогу тебе? Мы вместе сходим к стилисту, выберем тебе другую одежду, и ты сама увидишь разницу.
– Знаешь сколько вас, таких красивых, здесь побывало? – спокойно поинтересовалась она, а у меня появилось стойкое ощущение, что между нами нет этой разницы – в шесть лет.
– Только по-настоящему красивых, а не таких, как ты, – продолжала она, пренебрежительно передернув плечами: – И где они сейчас? А ты вообще никакая по сравнению с ними. Но если он знакомит нас вот так, значит – решил жениться. А что? Ему давно пора иметь детей и мать его этим уже достала, а красивая жена – это риск, лучше уж взять тихонькую, скромненькую, но такую, чтобы и не стыдно было. С образованием, само собой и из «хорошей» семьи, ага же? – выплескивала она на меня свою обиду.
– Одетта, извини еще раз и услышь меня, пожалуйста – я не хотела тебя обидеть, действительно хотела помочь, – попыталась я исправить свою ошибку. Сергей знал, о чем говорил – нельзя было вообще поднимать эту тему, она слишком болезненна для нее.
– Себе помоги, убогая, – равнодушно ответила она, – ты тоже здесь ненадолго.
– Да нет, пожалуй, я задержусь. Ты же говоришь – замуж…?
Я отвернулась, не став рассматривать ее слишком явно. А тянуло… на удивление. Странно, что уродство притягивает взгляд так же сильно, как и красота. Лоб с аномально низкой линией роста волос, густые и широкие брови, небольшие глаза… почти такого цвета, как у меня – зеленовато-коричневые, и курносый нос, слишком курносый. От этого переносица выглядит впалой и болезненной. Лицо, как блин – широкое и плоское. Половину недостатков можно было скрыть или исправить, так или иначе. А еще – низкий рост и аномально широкие плечи при прямом, почти мужском торсе. Ноги из-за этого кажутся слишком тонкими и короткими. Это тоже можно замаскировать, если не носить одежду в обтяжку. А она одета в джинсы с низкой посадкой, еще больше укорачивающие нижнюю часть тела.
Ну… нет, так нет. Я положила на свою тарелку добавку и принялась за еду. Сережа старался, выбирая и заказывая ее. А я проголодалась.
Глава 19
– Так ты поела? – настойчиво интересуется Ваня.
– Ты сам видишь, зачем спрашивать, – недовольно ворчу я в ответ.
– Сейчас должен подойти следователь, предупредили… – нехотя встает он со своей койки, складывает свою и мою посуду на поднос и выставляет на стул в коридор. Потом возвращается.
– А ты разве не выйдешь? – интересуюсь я.
Он неопределенно пожимает плечами, тесно обтянутыми белым халатом. Через какое-то время в дверь стучат, и он разрешает войти – уверенно и спокойно, словно имеет полное право здесь распоряжаться. А я чувствую себя так, будто с момента прибытия служебного «Хантера» на место аварии происходит что-то, от меня совершенно не зависящее. Словно я участвую в неизвестном мне представлении, где у меня далеко не главная роль, а место статиста, мнение которого ничего не значит, а действия строго регламентированы и находятся под тотальным контролем. А ведет спектакль Ваня. Само собой, по поручению и с разрешения главного режиссера Страшного. Только вот что это такое и зачем? Совершенно же не похоже на просто охрану!
В палату входит врач, а за ней мужчина средних лет в темном костюме и при галстуке. При всем этом вид у него немного неухоженный или в край замотанный. Видно, что светлая рубашка не очень свежая, а щетина на лице имеет как минимум двухдневную давность. И я моментально вспоминаю небритого Георгия…. когда он пел романс, и тяжело вздыхаю.
– Вот, пожалуйста, – говорит моя врач, – можете поговорить. Это Мальцева. Я тогда подойду позже – после всех.
Врач выходит, а мужчина оглядывается на Ивана, но не говорит ему ни слова, не просит его выйти, а просто присаживается возле моей кровати на стул. Я тоже устраиваюсь поудобнее.
– Я следователь по вашему делу, Екатерина Николаевна. Можете звать меня Степановичем. Нет? А почему? Меня все так зовут. Ну, тогда Виктором Степановичем. Хочу сказать вам, что следственные действия на месте аварии проведены, свидетель, который спас вам жизнь, дал показания. А вот записи с видеорегистраторов, по сути, ничего не дали, – печально вздыхает он, – номер грамотно затерт грязью, марка транспортного средства очень распространенная, одежда, шлем… Скажите, а почему вы решили, что это покушение? Мы просто поговорим с вами, вы сейчас в состоянии? – начинает он вдруг беспокоиться, оглядываясь на Ваню. Тот молча стоит у окна спиной к нам.
– Да, вполне в состоянии, – успокаиваю его я, – а почему решила? Да потому что это уже во второй раз – с мотоциклом. Первый раз я удачно ушла от столкновения – он отжал меня на перекрестке, и я чуть не влетела в машины, которые стояли на светофоре. Резко вывернула, газанула на заносе и юзом ушла. Тогда все обошлось, но после этого я решила установить регистратор – мало ли, еще и виноватой могла остаться.
– А когда он был – этот первый раз?
– В начале декабря, в прошлом году, – криво улыбаюсь я, потому что вспоминать неприятно. Мы с ним еще уточняем дату, и на каком перекрестке и в какое время случился инцидент, а потом он опять задает мне вопросы:
– У вас есть мысли о том, кто бы это мог быть? Подозрения, предположения? Может, есть кто-то, кому вы перешли дорогу… нечаянно или осознанно? У вас есть враги или просто недоброжелатели? Вы же понимаете, что нам нужно за что-то зацепиться?
– Моя работа. Это может быть связано с ней.
– Этот вариант изучает ваша СБ. Вы же понимаете, что доступа к контрактам и внутренним секретам нам не дадут. Но я доверяю Страшному, от в прошлом работал в Федеральной службе. Если существует вероятность того, что причина в вашей работе, то он докопается.
– Правда, так доверяете? А просто подойти и спросить у Самсона Самуиловича нельзя? У меня было немного другое представление о работе следствия.
Он молча улыбается и мне больше не хочется рассказывать ему ни о чем. Но мы еще немного говорим о моем опыте вождения, о подушке безопасности, о моих действиях по предотвращению аварии. При этом он смотрит на меня со снисходительным любопытством. И я ведусь на это, потому что свидетелем этой его снисходительности является Ваня. Это почему-то вызывает внутренний протест, и я психую:
– А вы, конечно же, среагировали бы не так и продолжили держать руль твердой рукой, вы же не «баба за рулем»? Может, даже обдуманно пошли бы на столкновение?
– Нет… мы почти час моделировали на компьютере и обсуждали возможные варианты ваших действий. И действий опытного водителя в той ситуации.
– Я вожу машину с двенадцати лет. Папа считал меня слишком замкнутой и старался увлечь вождением и так расшевелить. С его связями… вполне легальные занятия в автошколе, потом автодром, в шестнадцать – даже гонки на отечественной механике. Может, вы помните их? Я участвовала.
– Вам повезло, что я не ваш отец, – оживляется Виктор Степанович.
– Мой отец был уверен, что я справлюсь и не ставил целью победу, просто – участие. Перед гонками мы с ним до сантиметра изучили трассу. Я прошла аккуратно и пришла не последней.
– Я знаю о вашем водительском стаже. И о перерыве в четыре года во время учебы. И понимаю, что наработанный навык такого рода очень быстро восстанавливается. Больше того, могу успокоить вас – вы действовали единственно правильно на тот момент. Столкновение чуть дальше над обрывом не привело бы к сваливанию в овраг, частые столбики не дали бы. Но ваши увечья, учитывая привычку отключать подушку, были бы несравнимы. А до… там была возможность уйти вправо на секунды раньше – вниз по сравнительно пологому склону. Но, учитывая скорость, вы не успели бы погасить инерцию и все равно влетели бы в овраг, резкое торможение ничего не дало бы – там сырой глинистый грунт. У этой машины короткая база… она неустойчива, ее занесло бы при резком торможении и опять с переворотом, а при этом особенно высок риск возгорания. Это только в кино машины горят, просто столкнувшись…. Кто еще, кроме вашей СБ и следствия сейчас, знает о вашем водительском опыте? – вернулся он к вопросам.
– Не знаю. Никто, наверное.
– Даже ваш жених? – удивляется следователь.
– А при чем тут жених? Он недоволен моей манерой вождения и считает ее слишком рискованной и дерганной.
– Жесткой, – уточняет мужчина.
– Уверенной, – не соглашаюсь я.
Мы еще немного общаемся на отвлеченные темы, и он уходит. Понятно, что никого они не найдут. Я решу этот вопрос сама. О своих подозрениях я не скажу никогда и никому. Во-первых, если они оправданы, то я знаю что нужно сделать, чтобы покушения прекратились. А во-вторых… такого рода мысли нельзя озвучивать, потому что если они ошибочны, я смертельно оскорблю невиновного человека. Пока это только мысли, но затянувшуюся эпопею с маркой пора завершать, по любому все дело в ней.
Добраться до марки можно только тогда, когда ее достанут из ячейки – я этого не делала уже несколько лет, а до этого ее вообще никто не нашел бы. Ошибкой, скорее всего, стало то, что я сунула ее в банк. Кто-то увидел и понял, или уже был в курсе дела до этого…, я не знаю, не могу этого знать. Но если меня не станет…, до чего им тогда будет – моим родным? А не добьются результата моей смертью – тогда папиной. Марка все равно рано или поздно выползла бы на свет, стала бы доступна, так или иначе. Но тех, кто так срочно занялся мною, могло что-то подтолкнуть – заказ на марку или резко повысившаяся цена. Нельзя было обсуждать по телефону такие вещи, нельзя было делать конкретные запросы в интернет. В общем… я окончательно решилась – нужно избавляться от «Маврикия», иначе… даже если не убьют, то сойду с ума от подозрений. Как это сделать? Варианты от отдать, до уничтожить, но они есть.
А ту мысль, что подкинул мне следователь, нужно обдумать – в СБ знали о том, что я довольно опытный водитель? И что тут такого, что это значит? Сейчас голова не варит… бесполезно даже пытаться напрягать проклятые извилины, они отказываются работать.
Глава 20
Я считала, что вполне адекватна во всех вопросах кроме тех, которые связаны с Георгием Страшным. В остальном как будто вела себя и рассуждала, как разумный взрослый человек. Но оказалось, что не совсем так. Были и еще люди, способные вывести меня из состояния равновесия.
Через пару дней после того, как я познакомилась с Одеттой, позвонила мама. Перед этим мы с ней все так же регулярно обменивались несколькими словами пару раз в месяц. А тогда она сказала, что сейчас находится здесь – в нашем городе.
– Можно я подъеду к вам, Катя? Я очень хочу увидеть тебя, – просила она. А я вспомнила, что творилось в нашем доме в тот день, когда она уходила окончательно. То, что делалось с папой… серое лицо бабушки, свой ступор – полную бесчувственность. Мне было до такой степени все равно на нее… только тупой страх за папу. И почему-то я совсем не боялась за бабушку. Когда кому-то в семье было плохо, всегда выручала она – поддерживала морально, лечила, колола, готовила, помогала. Как-то даже не приходило в голову, что помощь неожиданно может понадобиться именно ей. Я совсем не ожидала, что это ее увезут на скорой с сердечным приступом. И что папа так сильно испугается за нее, что частично вынырнет из своего отчаянья и возьмет себя в руки. Я очень хорошо помнила тот день, а потому ответила честно:
– Бабушка не пустит тебя в свой дом, мама. Если хочешь, давай встретимся в кафе.
Она ждала меня на улице – такая же собранная, отстраненная внешне, как и почти всегда. Сильно похудевшая, в незнакомой красивой шубке по колено и с капюшоном, с гладко зачесанными и собранными в узел на затылке роскошными каштановыми волосами, на высоких каблуках… мы оказались одного роста, когда я подошла. Мои метр семьдесят и ее метр шестьдесят уровнялись этими каблуками.
– Катя… ты стала такой взрослой… Зачем ты обрезала косу, ты же так любила ее? – протянула она руку к моим волосам, а я дернулась в сторону. Совершенно нечаянная, неконтролируемая реакция – как будто ушла от чего-то опасного, от того что может причинить боль, как нож или бритва. Я не хотела обижать ее но, конечно же, обидела. Она прикусила губу, но улыбнулась – у мамы всегда была железная выдержка. Это папа был легким в общении, очень эмоциональным человеком и, наверное – чувствительным романтиком, а она – очень рассудочной и сдержанной. Мы никогда не бегали и не бесились с ней так, как с ним. В самом раннем детстве я не висела на ней мартышкой, зацеловывая щеки, как на папе. Хотя и сказать, что она не любила меня, я тоже не могла бы – это не было бы правдой. Ее забота обо мне и доброе отношение были сдержанными, но они всегда были.
Я думала иногда – а не для мамы ли я старалась вести себя по-взрослому, только-только научившись контролировать свое поведение? Послушно смотрела, а потом и читала книжки, уединялась с развивающими играми, которые приносила мне она. Именно она учила меня, как нужно правильно говорить, как вести себя, чтобы не выглядеть смешной в глазах других людей. Это она, а не папа, научила меня читать и считать. Но никогда мы с ней не сидели, обнявшись, как с бабушкой, не плакали вдвоем над мультиками и фильмами и не делились самыми тайными мыслями. Мне в голову не пришло бы грузить ее детскими глупостями – для этого у меня всегда была бабушка. А мама до некоторых пор являлась главным авторитетом, я всегда старалась соответствовать ее ожиданиям – в поведении, учебе.
Она была очень сильной женщиной, настолько сильной, что легко смогла уничтожить семью, почти сломала папу, почти убила бабушку, отвратила от беззаботной жизни меня, заставив искать спасение в учебе и книгах. Папа был прав, я только сейчас отчетливо поняла это – на меня очень сильно повлияло то, что происходило в нашей семье. А теперь она опять была здесь.
– Ты не видела меня почти пять лет. Так что само собой – я выросла. Изменилась не только прическа.
– Я видела тебя в институте, каждую весну и осень, – просто сказала она, – приезжала и по нескольку дней сидела на лавочке, ждала, когда ты выйдешь, чтобы увидеть. Приезжала бы чаще, но сейчас я живу очень далеко отсюда. Вначале узнала тебя только по косе, – улыбнулась она, изящно поправляя пальцем тонкую оправу модных очков: – Я никогда не разрешила бы тебе носить такую одежду.
– Как же здорово, что никто не контролировал меня тогда, – пробормотала я, – мы зайдем в кафе или прогуляемся?
– Давай лучше посидим, я на каблуках. Я уже заглядывала – там почти никого нет, можно поговорить спокойно.
Я выбрала тот же столик, за которым сидела с папой. Мы ждали свой заказ и рассматривали друг друга. Тонкие темные, с изломом брови, накрашенные ресницы… она не собиралась плакать, встретившись со мной первый раз за годы. Как и я, впрочем. Большие карие глаза… они с папой были похожи, как брат и сестра, а вот я удалась в бабушку.
– А почему ты тогда не подошла ко мне? – решилась спросить я.
– Ты не стала бы говорить со мной. Я дала тебе время успокоиться, повзрослеть… терпела, сколько смогла. Теперь ты умеешь держать себя в руках, контролировать эмоции. Я сейчас неприятна тебе, но ты не подаешь виду, сдерживаешься. И у меня есть возможность попросить у тебя прощения – ты слушаешь. Я, собственно, и виновата-то только перед тобой, – отвернулась она к окну, как когда-то папа, трогая пальцами шпильки в узле волос – знакомый жест, мама нервничала. Но, похоже что только слегка, и это бесило. Я тоже вела себя сдержанно… относительно:
– Ты говоришь это так спокойно…, ты хоть когда-нибудь волновалась по-настоящему, переживала, искала в себе… совесть? Мне не нужны твои оправдания, мама, с головой хватило папиных.
– Как он? – чуть расширились ее глаза, тонкие пальцы с аккуратным маникюром сжались в кулак. Она убрала руку со стола. – Сейчас сезон… он опять на своей любимой охоте?
Мне становилось трудно…, я не могла понять ее, и терпеть эту холодную отстраненность больше не было сил. До меня не доходило, я просто не понимала – как можно так вести себя?
– Это врожденное у тебя? Такой холодный цинизм? Ты на самом деле считаешь, что можешь вот так просто появиться и задавать вопросы о нем? – подалась я к ней, – не трогай его, забудь вообще. У него уже есть другая женщина, только наладилась жизнь.
– Да… конечно, у него есть эта женщина. И сын… постой! Сколько это ему сейчас? Я никогда не умела определять возраст маленьких мальчиков, – медленно прошептала она, опять отводя глаза в сторону окна, – они почти всегда выше и крупнее девочек. Тогда он выглядел где-то на полтора-два… из этого я и исходила. Так значит, он познакомил вас с этой женщиной – Наденькой, – вздохнула она и опять взглянула мне в глаза, улыбаясь:
– Ты видишься с братом? Поэтому и решила встретиться со мной, что поняла причину? Но не оправдываешь меня, так же? Вторая семья твоего отца – не оправдание тому наказанию, что я назначила для него. Потому что пострадал не только он…, я поняла это намного позже, когда пришла в себя. Я очень виновата перед тобой, Катя. Почему-то считала тебя уже взрослой…
А я уже почти не слышала того, что она говорила дальше. Это просто не укладывалось в голове! И вообще не воспринималось или воспринималось, как полный бред. Я зависла на время, глядя на нее и вникая в сказанное ею. Это не могло быть правдой, человек не может так врать! Нет, кто-то и где-то наверняка может, но только не мой папа – не он. Я помню наш разговор – он тогда говорил, что любил ее и как он это говорил! Мне нужно было все это обдумать и осмыслить, я чувствовала какое-то несоответствие или же неправильность сказанного ею, все внутри просто вопило об этом. А пока у меня был всего один, простой и закономерный вопрос:
– Если это правда… тогда почему ты просто не ушла от него? Зачем ты мучила его… почти два года?
– Это было бы слишком просто, Катя, – спокойно ответила она, нервно сплетая при этом руки в замок: – Я слишком сильно любила его, больше всего на свете, больше себя и даже тебя, как оказалось. И захотела сделать ему так же больно…, нет – хотя бы частично похоже на то, что чувствовала я.
– Ты все врешь, – заключила я, вставая. То, что она говорила, не могло быть правдой. Я не слышала ни о каком брате, а папа любил только ее, иначе с ним не творилось бы такое и он бы такого не творил.
– Не знала, что он так и не рассказал тебе, я не стала бы… – протянула она с настоящим сожалением, – я так поняла, что женщина, о которой ты говорила – это она. Но раз уж все нечаянно открылось…, я не вижу ничего страшного в том, что ты узнала о брате. Это родной тебе человечек и все равно – рано или поздно, вас с ним познакомят. Может, папа ждет, когда он подрастет и станет понимать семью, родство? У меня есть их фото, хочешь посмотреть? Я смотрю иногда, чтобы оправдать себя, чтобы не забывать, что должна ненавидеть его…
– Вань, а я могу позвонить Сам-Саму? – интересуюсь я.
– Ты можешь делать все, что твоей душе угодно, – легко соглашается Иван.
– Ага, а душе ее было угодно…
Не дождавшись реакции, я вспоминаю, что Ваня не мой приятель и не просто сосед по палате, а сотрудник службы безопасности, а еще старший лейтенант запаса, то есть – поручик. Поручик – звучит игриво, это что-то из романтики и анекдотов, и меня так и тянет…, но дело – прежде всего. Набрав шефа, я жду ответ, а услышав его «да, алле», интересуюсь – а не могли ли ближайшие наши разработки с моим участием послужить причиной покушения на меня?
– Если вы, конечно, хотите, то я могу подъехать, и мы с вами подробно обсудим эту тему, мне будет приятно побеседовать с вами. И Ирочка хотела навестить вас, Катенька.
– Увидимся на работе, Самсон Самуилович, я не больна, меня просто заперли в палате с целью обезопасить самого ценного вашего сотрудника, – бодро докладываю под тихий хмык Вани. И не удерживаюсь:
– Тут со мной еще поручик Мелитин, он как раз и выполняет охранную функцию.
– Тогда я за вас спокоен. Но на вашем месте я не стал бы иронизировать на эту тему, ведь речь идет о вашей жизни – ни много, ни мало, – спокойно осаживает меня шеф, – я ясно слышу, что с самочувствием у вас все благополучно и рад этому. Тогда отвечу на ваш вопрос – нет, на данный момент ваша работа не может быть причиной покушения. Если бы вы задали его год назад…, я затруднился бы с ответом. Ваша простенькая, но оригинальная идея стоила минимум – небольшой виллы на океанском побережье штата Калифорния.
– И-и…? – насторожилась я, – теперь что – я невыездная?
– Бог с вами, Катенька, это все, что вы услышали и чего боитесь? А вилла – это в том случае, если бы вы работали на ту сторону.
– Это я поняла…, а у нас тогда что?
– А у нас – нас с вами недостаточно ценят, к сожалению, все больше взывая к патриотизму или и того хуже – принуждая к нему. Потому и мысли появились, знаете ли…
– Я поняла вас, Самсон Самуилович, значит дело не в заказе. Но, может, если я тогда сработала…
– Нет. Ценность представляла сама идея безопасности, которую вы предложили, потому что она почти не требует вложений. Просто оригинальный способ размещения соединений. А в результате – стопроцентная невозможность разборки аппарата противником, защита сверхсекретной схемы и утеря ее при вскрытии, попади изделие в чужие руки.
– Мы сейчас говорим о таких вещах…
– Говорить о которых я не позволил бы себе, Екатерина Николаевна, если бы не был уверен в полной конфиденциальности нашего разговора. И я не умаляю значимость вашего вклада, но ведь это был только один этап разработки технического плана сборки, а сам монтаж схемы, а доводка пилотного проекта у заказчика, а еще подготовка пояснительных и сопровождающих документов…?
– Я понимаю… посягать нужно на весь коллектив. Ну…, тогда к предыдущему? Нас не оценили должным образом?
– Катенька, вы ведь тоже патриот нашей с вами общей Родины? Ваша бабушка не могла воспитать вас иначе. Вот и я утешился тем же.
– А и ладно, Самсон Самуилович! Вы тоже утешили меня, но не успокоили, к сожалению. Все равно я вам благодарна. Доброго вечера вам и огромный привет Ирине Борисовне.
Я кладу телефон на тумбочку и слышу:
– Могла бы спросить и у меня.
Я поворачиваюсь к нему и отвечаю совершенно серьезно, и неожиданно даже для самой себя – с обидой:
– А ты бы только стебался и ерничал, поручик.
– Я ответил бы прямо и честно. Я тоже беспокоюсь за тебя, Катя.
* * *
Я смотрела на снимок, сохраненный в смартфоне. На нем совершенно точно – мой папка, который держит на руках маленького мальчика, а тот крепко обнимает его за шею. Лицо папы хорошо видно, а вот мальчика – не очень. Он вполоборота и широко улыбается. А рядом с папой стоит и тоже улыбается женщина… светловолосая, симпатичная, но какая-то… уставшая, что ли? Или недостаточно ухоженная? Тоже нет. Я не знаю, как объяснить впечатление от ее невыразительной внешности. Но, совершенно точно – это не профессиональная соблазнительница, и не красавица, потому что мама просто звезда по сравнению с ней. Я даже помотала головой, не понимая и не веря своим глазам. Мне необходимо было объяснение.
– Она некрасивая… нет, не так – слишком обыкновенная.
– Поэтому я сразу и поверила в любовь. Она, знаешь ли – не выбирает. Об этом много раз сказано, – спокойно улыбнулась мама.
А я смотрела на нее и понимала, что что-то изменилось – мое отношение к ней меняется… незначительно, постепенно, но тогда, в тот самый момент, безо всякого сомнения, я была ее союзницей, была на ее стороне. Слишком выстраданным, что ли, было это ее явно показное спокойствие, или привычно выверенным? Трудно объяснить, но я срочно захотела разобраться, я просто таки страстно желала, чтобы весь этот бред оказался неправдой.
– Мама, ну ты же сама должна понимать…, это могло быть все что угодно.
– Катюша, я юрист, и все знаю о презумпции невиновности.
– Как ты вообще узнала об этом? – почти сдалась я.
– Случайно, – кивнула она, – при вызове на экране появилось фото Коли. А мой клиент узнал его, сказал – о, да это тот самый мужик, который шастает к Надьке, моей соседке.
– И все? И ты поверила?
– Обижаешь… – печально улыбнулась мама, – в следствии были люди, к которым я могла обратиться. Я и попросила, сказала, что для меня это вопрос жизни и смерти. Им было несложно, достаточно оказалось простого наружного наблюдения и пары справок…. Он ходил к этой женщине… регулярные визиты были в начале каждого месяца и в середине – как по часам. Ну, и еще по праздникам и по их семейным датам дополнительно. В этих случаях с цветами и подарками, а так… только пакет, наверное, с продуктами или игрушками. Задерживался недолго… полчаса, иногда – час. Она оказалась его бывшаей одноклассницей, очевидно – первая любовь, так глубоко ребята не стали копать, для этого нужно было ехать на Урал. А так… она работала у него бухгалтером, на удаленке. До этого уже побывала замужем.
– Нет-нет, мама, – не укладывалось у меня в голове, – это просто совпадение, а может – помощь.
– Он не рассказал мне о ней, а мальчик называл его папой, Катя, я слышала сама, – вздохнула она, отодвигая от себя тарелку с едой.
– Как он объяснил это? Вы же поговорили?
– Я не смогла… – растерянно прошептала она, – это слишком больно и унизительно – спрашивать о причинах, выяснять и узнавать подробности, устраивать скандалы, требуя любви. Такие разговоры бессмысленны. Они, может, что-то и прояснят, но уже ничего не изменят. Все уже случилось и не так важно – что им двигало. Для меня все было кончено. И я не хотела, чтобы он знал, что я знаю о них. Ему было бы легче от того, что я творю месть, понимаешь? Он думал бы, что причина – моя любовь к нему и ревность. А я заставила его считать, что дело в моей любви к другому. Я хотела тогда сделать больнее… как можно больнее, Катюша. Все равно так больно, как мне, ему точно не было. Я умерла тогда, Катя, и не живу до сих пор. Так… существую.
