Текст книги "Знаки внимания (СИ)"

Автор книги: Тамара Шатохина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Глава 30

Не просто стремительная весна – почти сразу наступает настоящее лето. Не жаркое, как в своей середине, а ласково теплое, влажное и пахнущее вкусно и необыкновенно приятно. Я растираю между пальцами маленькие смородиновые листики, срезаю ножом тонкие перышки многолетнего лука, срываю пока еще короткие веточки кудрявой прошлогодней петрушки и млею от этих запахов, соскучившись по ним за зиму.

Каждый день мы с бабушкой любуемся раскрывающимися цветочными почками на яблоне, молодой травой, крепкими чесночными стрелочками, которые дружно прут из земли навстречу солнцу. Оно яркое и по-весеннему яростное – у нас обеих загорели лица и открытые участки рук и ног после того, как мы несколько дней поработали на грядках.

– Хватит на сегодня. Хорошо как… – улыбаясь, легко вздыхает она, присаживаясь на скамеечку и нюхая смородиновую прелесть, которую я сую ей под нос.

– Чаю заварю с ними, хочешь?

– Хочу… только потом, посиди со мной, отдохни, – соглашается она, усаживаясь удобнее. А мне хочется присесть и расслабиться полностью, откинувшись на мягкую спинку качели, такой, как стоит в саду у Воронцовых. Нужно обязательно купить такую – запоздало приходит в голову «умная» мысль. Давно нужно было сообразить – летом бабушка проводит в нашем маленьком саду и огородике кучу времени. И отдыхать или просто любоваться на весну и лето, на цветы и плоды удобнее с комфортом.

Точно куплю, и такую чтобы можно было лежать, вытянувшись во весь рост – решаю я. А грамотно соберет и установит ее Ваня, вот его и попрошу, он точно не откажет. Все равно больше просить некого – папа обустраивает у себя какие-то соляные лизуны на лето и сенные потаскушки для копытных на будущую зиму. Я даже не стала выяснять, что это значит. Очевидно же, что все безобидно, просто звучит крайне подозрительно.

А Сережи в моей жизни больше нет. Он и сам, наверное, понял, что все между нами кончено, когда Одетту обвинили в том, что она является заказчиком моего убийства. Он приходил и просил меня забрать то мое заявление, обещая что подобное больше никогда не повторится и Одетты в нашей с ним жизни больше не будет – она заканчивает школу и он отправит ее на учебу в другой город.

Я пошла с ним к следователю Виктору Степановичу, который занимался моим делом, чтобы узнать, как на самом деле обстоят дела. Оказалось, что дело еще не в судебном процессе, а до сих пор на предварительном следствии. И если я заберу заявление, то он внесет представление об изменении обстоятельств, меняющих определение "преступление" на "происшествие". Это можно было сделать – месяц отведенный на такого рода "отступления" еще не прошел.

И тогда отпустят на все четыре стороны сообщника Одетты – байкера, с которым она поддерживала приятельские отношения. Кажется, это был еще один старый друг ее брата. Что она наговорила ему, как у нее получилось толкнуть психически здорового и уже вполне взрослого парня на такое? Она же не могла ни заплатить ему, ни предоставить ответную равноценную услугу… или могла? Я не знаю, просто не представляю себе этого, но у него почти получилось, и я едва не погибла. Теперь я понимаю, что это было сродни настоящему чуду – будто на самом деле есть эти пресловутые ангелы-хранители и мой привел ко мне Стаса – счет тогда шел на секунды.

Еще следователь объяснил что в случае, если дело прекратят, Одетту однозначно отправят в интернат до ее совершеннолетия, поставив на учет в детскую комнату полиции, потому что Воронцовых предварительно уже лишили права на опеку. Окончательную точку поставит суд и какая-то комиссия, которая должна вынести решение на его основании. Впрочем, если даже суда не будет, решение комиссии будет таким же, просто немедленным.

– Вы хотите этого? – спросил у меня Виктор Степанович. Я взглянула на Сергея, а он промолчал. Я и сама не знала – что бы сказала на его месте?

Тогда следователь предложил нам немного подождать в его кабинете, и мы ждали – все так же молча. Уже не было необходимости принимать решения, вслух обсуждать то, что происходит между нами – все было понятно и так.

В кабинет вскоре вошла молодая женщина в форме – штатный психолог из «детской комнаты», которая, похоже, уже была знакома с Сергеем. И мы так же молча выслушали ее рекомендации:

– Нельзя оставлять преступление без наказания, вы должны понимать это. Оно не является тяжким, к счастью так и оставшись просто намерением. Но, поскольку девочке уже есть шестнадцать, то на нее будет распространяться наказание в виде лишения свободы. Срок пребывания в воспитательной колонии – от четырех месяцев до двух лет. Скорее всего – назначат минимальный. Девочка очень сильная, с крепким внутренним стержнем и такой урок, необходимый ей на самом деле, ни в коем случае не сломает ее. Дальше я посоветовала бы вам, как человеку, единственно имеющему на нее влияние, сделать так, чтобы перенацелить ее агрессию на настоящие достижения – в спорте, который она выбрала для себя, в успешной учебе в учебном заведении. И хотя на поступление в элитные и серьезные ВУЗы рассчитывать она уже не сможет, но варианты все равно есть…

Сейчас она вся в своей первой любви, вся в защите ее от посягательств посторонних лиц. Вам, Сергей, придется терпеливо приучать ее к мысли о том, что ваш с ней союз невозможен в принципе, демонстрируя исключительно отеческие чувства. Вам обоим, как ближайшему ее окружению, в будущем предстоит проделать колоссальную работу и я согласна помочь в этом. Я буду наблюдать Одетту, изучая отзывы и характеристики из колонии, буду периодически видеться с нею сама, приготовлю рекомендации для вас. Мы с вами встретимся и обсудим все до мелочей – встречу ее оттуда, одежду, которую вы приготовите для этого…..

– Я больше не собираюсь заниматься ею, она сразу уедет учиться в другой город, – тяжело выдавил Сергей.

– Исключено! – психолог была категорична, – мы в ответе за тех, кого приручили – помните? Если она сейчас узнает о ваших намерениях, я снимаю с себя всякую ответственность за девочку, и даже за ее жизнь. Она далеко не безнадежна, но работа предстоит трудная. Я уверена, что вы справитесь, Сергей, а ваша невеста вам поможет, не так ли, Екатерина Николаевна?

– Извините меня. Сережа, я подожду тебя на улице.

– Девочка не безнадежна, – повторила психолог специально для меня.

– Я не имею никакого отношения к ней, вы сами должны понимать, что мне еще рано иметь такую семнадцатилетнюю дочь, – ответила я ей и закрыла за собой дверь. Почти сразу за мной вышел и Сергей.

Я не чувствовала своей вины и не жалела Одетту, скорее мне жаль было ту колонию, куда она попадет и тех осужденных, которым придется жить рядом с ней и которые не владеют самбо. А Сергей… я просто уверена, что, несмотря на свои заверения о том, что собирается избавиться от нее, до самого конца он будет мотаться туда к ней и возить вкусные передачки – ее любимые авокадо и самый дорогой зерненый творог. Я думаю иногда, что он обречен на нее с той самой поры, когда принял ответственность за нее перед умирающим другом, хотя еще не понимает и ни в коем случае не хочет этого.

Я отлично понимаю его маму, которая с самого начала восприняла опеку над Одеттой в штыки. Она просчитала ситуацию наперед, зная порядочность и ответственность своего сына. Но отказать ему они с отцом не смогли, почему-то не получилось.

Я помню разговор, когда мы с ним прощались. Тогда я еще искала оправдания для себя, а на самом деле уже чувствовала себя последней тварью. У меня было только одно желание – скорее покончить с этим и скрутиться калачиком где-нибудь в темном уголке, чтобы никого не видеть. Я старалась, я очень старалась не сильно обидеть его:

– Ты необыкновенный мужчина, Сережа, просто идеальный. Поверь мне, я оценила и твою щедрость, и внимательность, и нашу близость – мне было очень хорошо с тобой во всех отношениях. Таких, как ты – единицы.

– Тогда почему, Катя? – рвал он своим голосом мне сердце.

– Почему, Сережа, такой мужчина, как ты, до сих пор не имеет своей собственной семьи? Ты говорил, что давно хочешь детей. Ты же не мог не понимать, что все это ее рук дело. Неужели все твои подруги – еще до меня, были такими уж плохими? Для тебя любая станет такой, какой ты захочешь ее видеть, я знаю это по себе.

Прислушайся к этой женщине – что-то она сказала правильно. Но лучше поищи другого психолога – она только что грамотно вбила клин в наши с тобой отношения, не зная еще, что они уже окончены. Я не знаю – зачем. Может, ты понравился ей – она демонстративно называет тебя по имени, а меня – по имени-отчеству. Но в этом случае как профессионал она не подходит, потому что ставит во главу угла свои личные интересы. Но… с ней или без нее, тебе действительно придется искать выход из тупика по имени Одетта, иначе твои дети будут похожи на нее – она дожмет тебя. Или же ты не боишься этого и подсознательно готов.

– Катя, зачем ты опять несешь этот бред? – злился он, а я трусливо радовалась тому, что его голос перестал быть расстроенным и потерянным.

– Сережа, я понимаю это так. Все слишком серьезно, раз она пошла даже на убийство. И не вздумай жениться, пока она будет в колонии, потому что со временем она выйдет оттуда и мне уже сейчас страшно за твою будущую жену.

– Все это… не то, Катя. Ты сейчас не сказала главного… основной причины. Так же?

– Наверное, про любовь, да? Мы с тобой не говорили о ней. Я была бы идеальной женой, Сережа, я бы сделала для этого все, потому что ты заслуживаешь только самого лучшего. Я хотела, я очень старалась, правда…

– Я понял тебя, Катя. Рад, что ты не считаешь наше время потерянным для себя, – не смотрел он уже на меня.

– Не считаю, ни в коем случае. Я страшно виновата перед тобой, и еще долго буду…

Его тоже измучил этот разговор. Он попрощался, наверное даже с облегчением, и опять пошел в кабинет, где его ждала эта психолог. А я вернулась домой и радовалась тому, что бабушка ушла куда-то, потому что я выла, как бездомная собака или голодный волк. Сжавшись на диване, куда упала, и истекая водопадами слез и соплей. Совесть – страшная штука, уж лучше бы боль физическая, она прошла – и нет ее. А я чувствовала себя предателем и неблагодарной тварью совсем без совести. Потому что живой человек ни в коем случае не лекарство от несчастной любви, он просто – живой человек.

Глава 31

 
Слова в стихах, написанных к тебе одной,
Немного пафосны, напыщенны, витиеваты.
Но этот ретро-стиль подходит, как родной,
К тебе лишь так – как в старину аристократы:
 
 
Вы жизнь моя, Кати! (Не смейся – это лишь начало)
Вы так изысканны, и абсолютно, совершенно…
Неповторимы и сложны, в итоге – совершенны!
Я вас люблю! Ну, вот… и основное прозвучало.
 
 
Я вскоре прилечу к тебе и, преклонив колено,
Открою тайну – искренне любя, проникновенно:
Я обожаю Вас, жить не могу без Вас, Кати!
И как же страшно, если – опоздал… прости.
 

* * *

– Фу, Жучка, фу – кому сказала!

– Господи… все-таки – Жучка, – тяжело вздыхает бабушка.

– Ну… она вроде реагирует на Жучку.

– А еще машину твою так звали… плохая примета, между прочим.

– Да ты что? – пугаюсь я, – тогда еще думаем. Нет, ну фиг-на фиг!

– Даниэлла – можно, – несмело предлагает она, – сокращенно – Дана, Данка.

– Собакаданиэлла… чудненько, – с упоением тискаю я щенка русского спаниеля – блестящую, как черный атлас, кроху с белым пятнышком на грудке.

После всех потрясений, которые, кажется, все же прекратились в день суда над Одеттой, я на несколько дней впала в состояние, которое можно было назвать прострацией. Или безучастностью ко всему происходящему вокруг. Бабушка дала мне время пострадать, и, наверное, это было нужно, потому что потом я сама и очнулась, и встрепенулась, и опомнилась.

Интернет предлагал кучу вариантов и способов, как начать новую жизнь или подновить и подлатать старую – от ремонта до смены места жительства, работы и прически. Одним из советов было – завести домашнего питомца. Породу выбирали мы вдвоем и взяли ее – Собакуданиэллу. Это оказался ужас на четырех ножках – шкодливый и упрямый. Диван с гобеленовой обивкой в бабушкиной комнате сразу же оказался погрызен и тут возник и обрисовался настоящий феномен… Или же нет – просто предсказуемая реакция двух женщин, радующихся возможности выплеснуть целую тонну нежности и ласки на объект, более чем достойный их.

Дело в том, что чем больше чистого незамутненного зла творило это создание – висело на шторах, обрывая их, жрало корни фиалок, вытряхивая их из горшков, а землю растаскивая по ковру… Стягивало скатерть с кухонного стола со всем, что на нем находилось – сахаром, солью, печеньем, вареньем и медом, смешивая все это с содержимым мусорного ведра… Тем больше мы его любили, всерьез восхищаясь изворотливостью, хитростью и феноменальной вредностью.

– Фу, Собакаданиэлла! – командую я, оттаскивая девочку от изгрызенного уголка дивана и, как только отпускаю ее из рук, она мгновенно срывается туда же и с рычанием вцепляется в обивку. И так – раз десять подряд. А мы (это вообще нормально?) радуемся непонятно чему и смеемся, глядя с умилением и нежностью, и восхищаясь на этот раз ее упорством и целеустремленностью.

Вариант с собакой сработал, эта маленькая зараза подарила кучу эмоций, исключительно положительных и помогающих уйти от негатива хотя бы на время общения с этим чудом.

Дальше интернет рекомендовал новые знакомства, и тут даже искать никого не пришлось – я сблизилась и даже можно сказать – подружилась с той самой Лизой, женой Стаса Измайлова, который вытащил меня из машины за секунды от взрыва.

Они удивительная пара – высокий и молчаливый, прямой и открытый, простоватый Стас, работающий на многих сложных машинах, название которых очень трудно запомнить – они используются при строительстве дорог, и невысокая тоненькая и рыженькая Лиза. Стас влюблен в жену до безумия, они женаты чуть больше года и из-за его работы часто расстаются на дни, а то и недели. За ним очень интересно наблюдать, когда они рядом – он похож на прирученного медведя, который растерянно топчется и ест глазами своего дрессировщика.

И там есть на что посмотреть – Лиза очень эффектна, интересна и производит очень сильное впечатление уверенной манерой держаться, грамотной речью и строгим учительским взглядом. Еще они, как и я, любят кататься на коньках…. бассейн я временно исключила из списка своих увлечений, боясь встретить там Сергея. Чувство вины так и не прошло, мне легче трусливо избегать встреч с ним, всеми силами стараясь забыть эту вину. Пока этого не получается – прошло слишком мало времени – меньше двух месяцев. Нужны более сильные меры, можно сказать – радикальные. Сейчас середина июля и опять страшная жара, а еще – отпуск.

Самсон Самуилович распустил на летнее время почти всех сотрудников, временно не принимая новых заказов и закрыв старые проекты. Он, как я поняла, сейчас в поиске, но уже не в метаниях – какое-то решение относительно дальнейшего развития КБ он для себя совершенно точно – принял, но с нами этой информацией пока не делится.

Месяц назад, вскоре после того, как получил от меня марку, Георгий Страшный переехал со своей семьей в Израиль на постоянное место жительства. Именно такие выводы я сделала из слов Ирины Борисовны, прозвучавших после того, как я несмело поинтересовалась – а почему совсем не видно на работе Георгия Артуровича? Я решилась спросить о нем, потому что теперь нас кое-что связывало, а именно – проклятый «Маврикий».

Так-то выходило, что все к лучшему – опасность, связанная с маркой, мне больше не угрожала, а мужчина, из-за которого я страдала, больше не маячит перед глазами. И, кажется, сейчас есть все шансы зажить нормальной жизнью, оставив позади неудачи и сложности.

Но думать о Георгии я не переставала и постепенно непонятное разочарование и тоска, а потом облегчение и спокойное твердое намерение забыть, уступили место беспокойству и тревоге за него и, как ни странно – за маленького Сашу. Потому что если бы все было так просто: заплатил – выздоровел. Еще и любопытство терзало – а как сложится дальше судьба марки, получится ли выгодно продать ее, подтвердится ли ее связь с Йоганнесом Блашке, почти удваивая цену? И, конечно же, я волновалась из-за опасности, которую представляла собой продажа этой дорогущей штуки. Мне нужна была элементарная информация, чтобы узнать и успокоиться, а потом навсегда забыть все это.

Но не судьба было узнать, потому что Ирина Борисовна пояснила, аккуратно подбирая слова:

– Георгий Артурович увез Леночку и детей в Израиль и, скорее всего, они останутся там на ПМЖ. Он сказал, что где-то изыскал средства, а еще продал квартиру и – представляете себе, Катенька? Захотел возместить нам с Самсоном Самуиловичем траты на ту самую первую операцию для Саши. Мы не стали даже разговаривать, о чем идет речь? Это что – только наши деньги? Весь коллектив участвовал, но знаете что? Я легко выдохнула, когда они уехали, хотя говорить такое стыдно. А все потому что это таки ужасно – постоянное напряжение и беспокойство за мальчика, а еще такая огромная ответственность. Мы всерьез боялись не справиться, сейчас такой период для нашей Шарашки… сложный период. А еще сложнее им, но вы представляете, Катя?! Он таки вернул на счет Шарашки эти деньги! А это же половина их квартиры! Мы не знаем, что теперь и думать, хотя эти деньги совсем не помешают, особенно сейчас.

– Вы вовремя тогда нашли их, и время на первую операцию не было упущено. Хорошо, что он изыскал эти деньги, Ирина Борисовна, это замечательно, давайте тогда вместе радоваться? И за Шарашку тоже.

Что еще я могла сделать для совсем уж полной психологической реабилитации? Кроме того, что опять много читала, работала на участке и часто встречалась с Лизой, когда Стас уезжал на свои рабочие вахты? Я собралась к папе в Черногорию, месяца на два. А бабушка отказалась ехать со мной.

– Катя, подумай сама – кто будет поливать грядки, караулить дом? А консультации? Да, я засиделась дома, но не до такой же степени, чтобы задрав хвост, рвануть по Европам. Я скучаю по работе, по всем нашим, да я на беременных смотрю на улице с жадностью, как маньяк! Не нужно было уходить… такие, как я, ползают на работу до самой смерти. А о собаке ты подумала? Там же нужна куча документов и прививок дополнительно – как раз к осени и успеешь, – хмыкала она.

Билет на самолет уже куплен (да здравствует безвиз!) вещи собраны – чемодан на колесиках и большой музыкальный футляр. Я беру с собой новую гитару – учусь играть на ней, и тут виноват не интернет – я давно мечтала об этом, еще с тех самых пор. Несколько первых уроков – самых важных, дал мне преподаватель в музыкальной школе, а узнав что я уезжаю, посоветовал хороший самоучитель. Я легко освоила нотную грамоту, учиться вообще было приятно.

Есть еще кое-что – тонкая папка с документами, которую я получила по почте перед самым отъездом и которую не хочу оставлять дома – мне нужно будет показать ее папе. И еще мне кажется, что она совершенно мистическим образом связывает меня с Георгием.

И вот… папа уже ждет и, наверное, готовит для меня что-то особенное и незабываемое – скорее всего, это связано с морем. Черногория находится возле Адриатического моря – внутреннего моря Средиземки. Я изучила все, что было доступно в интернете и уже предвкушаю заплывы вдвоем наперегонки, а потом – блаженную усталость и отдых на галечном пляже с крупными серыми, белыми и красными камушками и горы над нами, поросшие лесом, в котором живут благородные олени, косули и целые стада диких кабанов.

Глава 32

Прилетала я в аэропорт Тиват. И новые впечатления предвкушала еще на подлете – мы заходили на посадку со стороны моря и на ровной синей глади отраженное от воды солнце давало ослепительный эффект зеркала. Впереди поднимались горы, заросшие лесом, а взлетно-посадочная полоса располагалась почти на самом побережье. Папка! Меня уже ждал там мой папка. Мы договаривались с ним, он успокаивал трусливую меня, всего второй раз в жизни высунувшую нос за кордон, хотя тот единственный раз в детстве даже нельзя было назвать полезным опытом.

– Каточек, не трясись, я сам встречу тебя – иначе никак, с такси там сложности. И ждать его тоже паршиво – здание маленькое, кажется, даже кандея нет… или он не справляется, но там кони двинуть можно от жары. Но это ты при отлете прочувствуешь, я пока регистрацию там проходил и этот их шмон… Сразу оденься легко – сарафан, шорты там… тут адское пекло.

В это жаркое пекло я окунулась, только ступив на трап из самолета. Вышла, оглянулась вокруг…, не знаю, что было с моим лицом, но мне улыбались все, кто попадался навстречу. Запах – йодистый, резковатый, ровным потоком слабого ветра доносился со стороны моря. Еще пахло сухой аэродромной пылью и немного – приторными духами, которыми буквально пропиталась женщина, которая шла впереди меня. Я немножко отстала, пережидая…

– Катя! – махал мне рукой папа из-за сетчатого забора, отрезающего взлетное поле от территории аэропорта. В зале, тесном и очень душном, как он и обещал, мы с ним радостно пообнимались, потом получили мой чемодан и гитару, и вышли наружу.

– Хочешь, можем зайти в дьюти-фри? Там духов разных полно.

– Не… мне бы попить, – ужаснулась я его попытке опять загнать меня в помещение. И духов сейчас тоже не очень хотелось.

– Здесь есть маленькое кафе и еда там очень вкусная, но тоже жарко, так что в машине попьешь – у меня всегда есть с собой… Катюша, как там бабушка, как ты сама вообще? – осторожно интересовался папа. Про наше расставание с Сергеем он, конечно же знал – давно прикормленный благодарностями и похвалами шпион в лице бабушки доносил исправно и по накатанной, как и все предыдущие годы.

– Все хорошо, уже все нормально – правда. И бабушка тоже, она опять на работе на полставки. Пап, давай не будем про Сережу? Я до сих пор переживаю все это, но вернуться к нему не могу. Он звонит периодически…

– Что он говорит? – папа жестко сжал челюсти, заглядывая мне в глаза.

– Просто… Спрашивает, как у меня дела, извиняется непонятно за что, бабушку отлавливает и пытается вербовать, цветы шлет, мама его звонит… Я вот удрала… Папа, я не могу, не надо хоть ты…, я и так дрянью себя чувствую, – отвернулась я.

– Не-ет, Катюшик, ты очень даже молодец у меня. Лучше уж вот так – сразу. Он и сам потом поймет, еще и благодарен будет, ты уж поверь мне. Ладно…, тогда я быстро заскочу в кафе, на минуточку. Всегда беру здесь зерновой кофе – больше нигде такого не найти, замечательный просто кофе. А потом по Ядранскому пути – домой! Шоссе так называется, – с разгону стал он знакомить меня со страной и вводить в курс дела.

– Мы едем прямо на твою базу? – нетерпеливо спросила я, когда огромный пакет кофе уже лежал на заднем сидении папиной машины – отечественной короткой «Нивы», надо же… Скоро мы уже неслись на ней по тому самому Ядранскому пути – неширокой дороге, и горячий воздух врывался в приоткрытые окна, шевеля волосы на макушке. Встречные машины будили тянущий нездоровый интерес – старые «фольксвагены», древние «вольво», потасканные «фиаты» совершенно экзотичного вида… Встречались и современные авто, но не так много.

– Катюш… я не стал тебя разочаровывать тогда, но здесь все немножко иначе. Тут нет бревенчатых домов в лесу, огороженных забором – баз, в нашем понимании. Я состою в охотничьем сообществе и работаю егерем-сопровождающим для охотников, которые приезжают в сезон. Организую разрешения, устраиваю охоты – загонные и одиночные, обеспечиваю их и помогаю с бытом. У меня своя клиентура и в основном это русские – мои друзья с тех еще охотничьих времен. Они сделали хорошую рекламу и работы у меня – завались, не переживай – она есть.

– Я не переживаю, пап, я просто не понимаю – у тебя были немалые деньги после продажи всего… я думала, что они вложены во что-то конкретное. Вот поэтому…

– В гостинничку, в маленькую гостинничку вложены, на десять охотничьих рыл всего – по два рыла в комнату, – улыбался довольно папа, – далековато от охотничьих угодий, но гостиница эта так… больше для немцев – они тоже бывают у меня. Европейцы любят и ценят комфорт, а нашим хантерам он по большому счету – по фигу, главное чтобы охота удалась. Застраивать леса базами здесь не принято – очень много заповедников и заказников. Места охоты строго регламентированы, но именно поэтому тут полно зверья. И в некоторых местах разрешено ставить легкие биваки – без фундамента и с кучей ограничений. Вот я такой и организовал в одном красивом месте, так что там немножко похоже на то, чего ты ожидала. Рассказывать сейчас не буду – посмотришь сама потом, тебе понравится, я точно знаю.

– А твоя гостиница – где она?

– В самой Будве, это приморский городок, облюбованный туристами. Маршруты там замечательные – до монастыря Подострог, бывшей резиденции черногорских царей и дальше – до Рыбника в горы, еще на остров Святого Николая и… ну, это все потом. На меня работает местная семья – мужик… при всех делах, жена его завтраки готовит, а дочка убирается – горничная вроде. Мы там остановимся, и ты сама все посмотришь.

– А ты говорил – до моря далеко.

– Далеко… а! Ну да, от моей «базы» и правда – далеко, а я много времени живу в горах – в бунгало, рядом с насельем Поселяни. В Будве только наездами. Но мы с тобой вначале туда – на море. Катька! – радовался он, – ты влюбишься во все это и останешься со мной, вот увидишь! И бабулю перевезем, и охотиться тебе понравится, а от «базы» вообще пищать будешь – там глушь и романтика в чистом виде – над ущельем с водопадом… сказка! А через ущелье – Поселяни эти, а с другой стороны от них – озеро. Дорога только туда хреновая, поэтому и «Нива». Очень популярная в здешних горных местах машина.

Я слушала, и голова пухла от обилия информации, которая сыпалась на меня. Гостиница… море… горы… водопад. За окнами машины проносились черногорские пейзажи – серые скалы в жарком воздушном мареве, искажающем формы и расстояния, сочная растительность, почему-то не прибитая пылью, как должно бы. Крутые склоны кое-где были затянуты крупной сеткой. Папа объяснил это опасностью камнепадов. А иногда открывался вид на море, и у меня все сжималось внутри от предчувствия и предвкушения – крупный песок… или твердая галька под ступнями, теплая прозрачная вода… соленая.

– Там галька или песок, папа? – проводила я зачарованным взглядом очередной морской вид.

– Здесь везде галька, ландшафт такой – горы и камень. Песок на пляжах привозной, но он есть, есть… В Ульцине черный вулканический песок – точно знаю, но это далеко, как-нибудь потом…

По дороге мы остановились возле придорожного кафе, на котором красовалась очень лаконичная вывеска – «Строени». Папа вышел из машины и потянулся всем телом, так, что хрустнули косточки. Высокий, крепкий, красивый, и не потому, что мой, а действительно красивый. Точно… не могли тут этого не заметить, это нужно вообще глаз не иметь – слегка взгрустнулось мне.

– Я почти не спал, нужно встряхнуться, а то усну. Рейс такой гадостный – в пять утра. И не ел ничего еще, ты тоже, кстати. Айда знакомиться с местной кухней, тут уже проверено – пальчики оближешь.

– Уверен? – осматривалась я. Кроме нас, на каменистой площадке возле кафе никого не было, ажиотажа не наблюдалось. Само здание, сложенное из камня, будто вросшее в землю, казалось тяжелым и неуютным. Название тоже не вдохновляло – Строение?

– Говорю – значит уверен, Катюш. Ты так же, как и я, любишь острую еду. Пошли быстрее внутрь, там стены толстенные, наполовину в землю ушли – прохладно, хорошо…

Папа был одет в широкие шорты и свободную тонкую футболку, я – в сарафан. И при входе в кафе нас еще с порога окутала приятная прохлада. Я доверилась своему гиду – он должен знать об этом месте, раз говорит. Поэтому решила не участвовать в выборе блюд – даже не рыпаться и не ошиблась.

– Сейчас ты многое поймешь про местный менталитет – через жевательные предпочтения в том числе. И обрати внимание, как держатся здесь люди – не как обслуга. У них чувство собственного достоинства в крови и в то же время – доброжелательность и приветливость – за что и люблю. Смотри – этот мужик хозяин здесь, он же администратор, он же по большому счету выполняет обязанности официанта, когда дети заняты. Но ты только глянь на него!

– Добро здраве, власник, и успех у послу, а мы вам помохи у томе, – ручкались они и обнимались. И при этом не были друзьями, даже настоящим знакомством такие отношения назвать было сложно – просто папа несколько раз заезжал сюда перекусить. Мужчина лет шестидесяти, черноволосый и носатый, сдержанно улыбался, приобнимая папу, и похлопывая по спине. А папа непринужденно стрекотал на местном языке. Брать меню он отказался, объяснив, что и так знает, чем сильна местная кухня.

– Младен негушский пршут и еще качамак. Нам только на перекус, в жару если слишком сытно, то потом обязательно – жарко. По той же причине – без вина.

– Какво вино? Ты крутишь руля, – согласно кивнул, отходя, мужчина. Похоже, что он, в свою очередь, понимал русский.

Мы уселись за длинный темный стол, сработанный под старину, а чего доброго и являющегося таковым. Лавка была твердой, но приятно прохладной для попы. Я рассматривала старый камень стен и пола, железные обода под потолком, на которых крепились гнезда для свечей, настенные бра в том же стиле, но с лампочками, а папа объяснял:

– Я пожелал успехов в бизнесе и сказал, что мы прямо сейчас и поможем ему в этом.

– Я, кажется, уловила суть.

– Пршут, Катюша, это вяленое мясо, свинина, – охотно объяснял папа, – тут живут, в основном, христиане и свинина для них не запретный продукт. В горах это мясо вялят почти год, представляешь? Вкусно и хранится долго, но суховато и жестковато, а тут подают молодой пршут – ему месяца четыре от силы. А качамак – это картофельное пюре с кукурузной мукой и расплавленным в нем домашним сыром. Хлеб я никогда не беру, хотя чесночные домашние лепешки тут тоже зачетные.

– Картошка – тот же хлеб? – вспомнила я папины вкусы.

– Именно. И овощи тут не заказывают, их дают просто так и бесплатно – хозяева выращивают сами, так что это местный бонус. Была бы сейчас на подаче хозяйка – замучились бы выслушивать, как все это выращивалось. Они и на овощных базарах буквально в рот суют – заставляют пробовать и рассказывают, рассказывают… Сейчас помидорный сезон… Да слюнки текут уже, блин! Они не спешат никогда, народ здесь не любит суетиться – степенно все, важно и с достоинством. За что и люблю, ну… я говорил уже. О! Благодарствую, хозяин, ох-х, благо и дар, на самом деле…

На стол опустилась тарелка с мясной нарезкой – тонкими полупрозрачными ломтями вяленого мяса. А рядом с мясом – малиновый островок из половинок мясистых помидоров, и еще тонкие дольки сладкого красного лука пополам с зелеными луковыми перьями. Потом мужчина принес порционные тарелки с исходящей горячим паром желтоватой массой, оплывающей топленым сливочным маслом и посыпанной мелкорубленой зеленью. Рот наполнился слюной, и я громко сглотнула, уже вгрызаясь взглядом во все это, а папа засмеялся.