Текст книги "Знаки внимания (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
Глава 37
Длинный подъем по склону после целого дня на ногах, да еще и то, что я перенервничала – усталость давала о себе знать и очень сильно. Как только добралась до лагеря, сразу же сбросила пропотевшую одежду, а потом, просто прикрывшись полотенцем спереди, пошла в душ – нужно было смыть эту усталость. Никого не было вокруг – на километры, а Горан уже уехал, да и не был этот мальчишка тем, кто стал бы подглядывать. Было в нем что-то такое… не знаю – былинное, чистое что ли? Как будто современный ребенок – в школу ходит, джинсы носит, но это уважительное отношение к женщине, к старшим… за что и уважаю.
Стала под теплую, нагретую солнцем воду и сразу же перекрыла ее – привыкла уже экономить, а то не хватит помыться папе. Поэтому намылилась с мочалкой, растерла в волосах шампунь и только потом опять открыла вентиль, чтобы смыть пахучую пену. Вытиралась большим полотенцем, наслаждаясь медовым запахом подаренного Мирой шампуня. Реально от волос пахло медом, даже легкий запах вощины чувствовался. Или это просто казалось?
Тепло укутавшись, еще немного посидела над обрывом, рассматривая резкие чернильные тени, которые уже залегли в ущелье. Рисунок гор из-за этого постоянно менялся и полз, только поток далеко внизу выглядел все так же – будто выше по течению в него постоянно лили тот же шампунь. Неглубокая вода бурлила и пенилась в камнях, но сюда эти звуки не долетали, а к вечеру становилось все тише и тише, только где-то тонко посвистывал слабый ветер – то ли в скалах, то ли в ветвях. Я почувствовала, что уже почти засыпаю и ушла в свой домик. Эти два дня, полные впечатлений, давали о себе знать – мне требовался полноценный отдых.
Проснулась, как от толчка, разбудил знакомый звук – подъехала папина «Нива». Все нормально… он вернулся раньше – подумалось лениво, и я просто повернулась на другой бок – все потом, все завтра… В следующий раз меня разбудил звук разговора. У нас гости? Для охоты не время, значит – туристы. Даже сонной мне стало любопытно – кто там может быть? И я зачем-то встала, натянула свою новую кофту, укуталась в нее и вышла из домика, решив заодно сходить в туалет. Снаружи было уже по ночному холодно, но росы еще не выпало, она укроет камни только под утро.
Широко зевнув, тихо побрела до крайнего от меня папиного домика. Подошла к приоткрытому окну, чтобы определиться – стоит ли появляться перед ними или обойдутся, и поздороваемся завтра? Сонный мозг ленился и отказывался работать, да и папа говорил что-то непонятное. Кажется, про Сухова из «Белого солнца пустыни» – пустой мужской треп… Я уже отвернулась уходить…. и вдруг меня как кирпичом по голове стукнули! Потому что папе ответил голос Георгия. В этом не было ни малейших сомнений – я узнала бы его из миллионов, да я бы его по звуку шагов узнала, даже дыхания! Потрясенно замерев, вслушивалась и не верила своим ушам и разуму. А он тем временем говорил:
– Почти так и было: и вот снова пишу я вам, незабвенная Катерина Николаевна… посмейтесь, если смешно, – и сам печально хмыкнул. А у меня вдруг ослабели ноги, и я опустилась на землю там, где стояла – почти под самым окном, нервно кутаясь в огромную кофту, потому что меня начало мелко потряхивать. Зачем-то прикрыла ею даже голову, высунув ухо в просвет одежды – подслушивая. Я просто не могла сейчас уйти.
– А стихи эти… откуда оно у тебя? – спрашивал что-то непонятное папа, а у меня потихоньку переставало шуметь в ушах и я слушала, слушала… жадно-жадно, стараясь не упустить ни звука, задерживая дыхание и замирая сердцем от какого-то сладкого страха…
– Первый раз еще на первом курсе. Нас вывезли зимой на стрельбы, мороз тогда был больше двадцати. Нормальное дело – отстрелялись бы и уехали, но тут оказалось, что проверяющие опаздывают. Они тогда опоздали почти на два часа, через час за ними ушел автобус – один из двух имеющихся, так что во втором грелись по очереди. Человек десять потом слегли с бронхитом. Вот тогда и написал первый раз… матерные.
– Ну, – хмыкнул папа, – почитай что ли?
– Запросто, – устало как-то согласился Георгий, а меня резко залило жаркой и душной неловкостью, стыдом за него – неужели он собрался позориться сейчас перед папой? Серьезно? Будет материться? Да откуда он вообще тут взялся?!
– На морозе и в строю мне начальство… ну и в том же все духе.
– Ясно… – не стал настаивать папа на продолжении, – может, тогда спать уже?
– Как скажете, я готов.
– Давай уже на «ты» и по имени.
– Никак не могу – только по имени-отчеству и на «вы».
– Надеешься на «папу»?
– Только на это и надеюсь.
Слышно было, что папка встал и, очевидно, открыл сундук с постельными принадлежностями – стукнула крышка.
– На, стели себе койку, будем ложиться.
Некоторое время слышны были шорохи, тихий стук, скрип коек, а потом все звуки стихли, свет погас, и я надумала уходить – так же тихо, как и пришла. Но как только решилась вставать, опять послышался голос папы. Очевидно, вопросы у него все еще оставались.
– Я одного не могу понять – почему ты сразу не отпустил ее? Зачем держал? Это же глупость, я-то знаю, какая это глупость…
– Я никого не держал, и она не держала – Сашка нас держал. Плакать стала ночами, не спала. Я ночью всегда с ним был – с самого рождения, почти ни одной ночи не пропустил, иначе Ленка с ума сошла бы. Она – целый день, а я принимал ночное дежурство – то пить, то на горшок, то обнять… С работы приходил – ее уже вырубало, сдавали нервы. До такой степени, что… – тяжело вздохнул Георгий, – призналась однажды – хотела придушить маленького Сашку подушкой, а потом повеситься. Сама, мол, виновата, сама и решить все должна. Знала что Натку я не брошу.
– Что ты сделал?
– Ничего. Она рассказала, значит, уже не стала бы, уже пережила это. Всю ночь тогда не спала – решалась. Дождалась, когда я на работу уйду и тут колокольный звон услышала – недалеко от нас церковь и в тот день праздник какой-то случился…
– Она верующая?
– Нет… дело не в этом. Я думаю, что если бы просто голубь пролетел, воробей чирикнул… она все равно опомнилась бы – не смогла, но уже то, что появились такие мысли… Во-от… Я стал укладывать ее раньше – в восемь вечера. Так и отдыхали – по очереди. А тут слышу – плачет… Воды ей отнес, обнял, спросил. Оказалось, что есть Михаил этот – «лысый и улыбается, как солнце», спала она там с ним, но отказала.
– А причина? Почему отказала?
– Что она сказала ему – я не знаю, но причина в деньгах, Николай Александрович, обычная такая причина. Потому что одно дело – повесить на мужика чужих детей, а другое – многомиллионные траты. Он толковый врач, далеко не беден там, но все равно не потянул бы. Не уверена была, что его любви хватит надолго… с такими проблемами. А у нас все же была надежда на Дикеров.
– А на что ты сейчас надеешься? Вот мне Катя за все время ни слова о тебе не сказала. У нее был Сергей, она ни в чем тебе не признавалась – ты сам говорил…
– Она смотрела, – упрямо выдохнул Георгий, а я вообще перестала дышать.
– Ты сам хоть понял – что сказал? Ну, не идиот ли ты полный, друг мой? – устало и безнадежно поинтересовался папа, – три года молча вздыхать и только стихи писать?
– Может и идиот. Только если сейчас не попытаюсь – смысл во всем этом?
– В чем это?
– В такой жизни. А про стихи вы зря… Рифму сложить может любой, даже машина, вот и я сначала просто рифмовал, это как… тренинг для ума. И подобие психотерапии, сброс эмоций – злые… а когда даже страшные и матерные тоже. Куда же без этого, если дерьмо в душе кипит? А потом Катя появилась и стихи стали настоящими – только о ней и для нее. Каждый вечер, каждую ночь… То, что было связано с самыми яркими переживаниями и запомнилось наутро – записывал. И оно помогало, очень сильно помогало… на удивление. Так что стихи это не блажь – в Кате и в них мое спасение было, если хотите…
– Не хочу. Философ хренов… пошлет она тебя завтра и будет права. Делать что-то нужно было, а не вздыхать!
– Я все объяснил! – повысил голос Георгий.
– Да херню ты все объяснил! Короче: если Сергей этот уже появился, значит – все, – подвел итог папа, а потом спросил как-то… участливо, что ли:
– Как ты вынес это?
– Не знаю, – глухо буркнул Георгий, – давайте уже спать.
– Я не из любопытства, – вздохнул папа, – ну, спать, так спать – рано утром за Катей ехать. Но ты с ходу не форсируй и на многое не рассчитывай. И вещи свои не разбирай.
– И вам доброй ночи… папа.
– Ну-ну… сынок, мне-то ты как раз нравишься.
– Взаимно.
Я почти не дышала, вставая. Под моей ногой не шевельнулся ни один камешек, не хрустнула ни одна веточка. Я даже сходила в кустики, чтобы не скрипнуть дверкой туалета и тихо вернулась в свой домик. Легла в постель и… провалилась в сон, как в спасение – в голове конкретно туманилось. Уже под утро, как всегда, проснулась от холода, но опять не думала ни о чем – просто подняла с ног приготовленный с вечера плед и набросила его дополнительно на одеяло, угрелась и опять уснула.
А проснувшись, сразу же все вспомнила – разум был кристально чистым, соображала я прекрасно и уже могла делать какие-то выводы. Про Лену я поняла, что она полюбила другого мужчину – Михаила, врача «там»… скорее всего – в Израиле, когда первый раз возила на операцию Сашу. Я не могла осуждать ее, у меня не было ни причин, ни желания делать это.
Эта женщина понравилась мне сразу же, как я увидела ее – красивую безо всяких ухищрений. Но дело было не только во внешности – тогда она показалась мне честной. Слезы дрожали в ее голосе – от огромного чувства благодарности. Она умела чувствовать благодарность – всей душой и очень искренне. И извинялась за беспокойство так же. А еще ее отчеты, письмо… в нем она писала о Михаиле – своем женском счастье, теперь-то я понимаю, а то уж…
Первое впечатление о людях часто бывает самым правильным. Прожив не так и много, я уже знала это, был и институтский опыт и на работе тоже… Например, в нашем КБ я почти не общалась с Олегом Колесниковым. Когда Сам-Сам представлял меня всем по очереди, тот прошелся по мне странным взглядом – не очень приятным. Что там было – насмешка, издевка или его можно было назвать оценивающим или снисходительным? Я тогда не ошиблась и потом еще не раз убеждалась в том, что этот человек неприятен мне – не мой.
Так и Лена… я начала завидовать ей, даже ревновала, но отвлеклась от этого вовремя – Сережей отвлеклась. Но она… потерять мужа, родить больного ребенка, в беде которого почему-то винила себя – это я тоже поняла из слов Георгия. Жить рядом с этим ребенком… и что там было – его боли или просто чувство безысходности и страха? Насколько все было ужасно, если она едва не решилась умереть вместе с ним? И да – муж помогал ей. Скорее всего, именно благодаря его поддержке и, будучи уверенной в ней, она и отказалась от безумного шага, а церковный звон просто отрезвил ее. Она нашла в себе силы жить дальше. И ему тоже было трудно, не могло не быть, но в его жизни была еще и Рита.
Насколько легче было бы Лене, если бы он обнимал, окутывал ее своей любовью, а не просто заботой из-за необходимости делать это? О, это разные вещи, очень разные. Я знала эту разницу и в моем случае как раз я выглядела не лучшим образом. Надеюсь, что когда-нибудь мне станет хоть немного легче после осознания своего предательства по отношению к Сереже. Я не ушла к другому мужчине, но бросила его в непростой период его жизни, хотя могла поддержать, понять, бороться за него, а я не стала, потому что не любила. Поступила честно, но подло. Так и Георгий – мог отдать жене всего себя, а давал жалкие крохи. Может, она чувствовала и подозревала, а то и знала об этом? И это усугубило то ее состояние, а потом и толкнуло на ответную измену?
На улице слышались мужские голоса, лилась в душе вода, папка фыркал – холодная же, остыла за ночь. Нужно было вставать. И поговорить. Я когда-то нашла в себе силы для разговора с Сергеем, пропадая от стыда, жалости и вины, найду и сейчас. Натянула джинсы, клетчатую рубашку с длинным рукавом, носки, кроссовки – утром было еще прохладно. Вот часам к десяти воздух сразу станет жарким и горячим – скала перестанет бросать тень на наш лагерь.
По дороге к двери водрузила на нос очки и провела по волосам расческой… все, я готова. Шагнула за порог и сразу уперлась взглядом в потрясенные мужские глаза. Повела плечами, как в ознобе… а-а-а, они же думали, что я осталась в селе. Не ожидал увидеть прямо сейчас…
Глава 38
– Георгий Артурович… здравствуйте. Вы… к нам? – вежливо бормотала я в тихой панике, внезапно тоже почувствовав себя застигнутой врасплох, бессовестно и бессердечно загнанной в угол. Ну, папа… Ну, папа!
– Катерина Николаевна… – ответил он на выдохе, замерев на месте.
Шум воды в душе разом прекратился, и папа позвал меня оттуда:
– Катюша?! Тебя подбросили или ты сама? Я сейчас… иду-иду, – вышел он почти сразу же уже в шортах, вытирая голову полотенцем.
– Вечером… вчера Горан через лес проводил, машина осталась там.
Георгий оторвал от меня взгляд и медленно повернул голову к папе.
– Пацан, пятнадцать лет, – отмахнулся тот, – а зачем вы в лес поперлись на ночь глядя? Что – опять Стеван объявился?
– А Стеван… – выдохнул гость.
– А вот Стеван на этот раз точно выпросил, – начал папа, бросая полотенце на стенку душа: – Что на этот раз, Катя? Я же его предупреждал!
– Он же не всерьез, Горан говорит – у него такой странный юмор.
– Ладно… не хочешь говорить – сам узнаю. Георгий, давай в машину! Поедем разбираться, сцепление заодно посмотрим, потом сядешь за руль «Фиата».
Тот посмотрел на меня, потом опять на папу, согласно кивнул и ответил прямо противоположно: – Я не могу.
– Я не поеду один, когда тебя тут колотит всего! – психанул папа.
– Я похож на идиота? – тихо возмутился Георгий.
– Уже обсуждали вчера… Катерина, отвари пока картошки. Мы часа на четыре… я так думаю, что справимся. Слегка перекусим у Миры. Посмотри там – в сумке-холодильнике мясо. Молочку привезу. Катя, так что он сделал?
– Да говорю же – ничего… ходил почти голым.
– Вот же! Ничего не боится – паразит, – странно восхитился папа.
– Пап, его уже побила Мира – полотенцем. Пожалуйста, не нужно скандалить на пустом месте, – с ужасом вспоминала я его прошлую встречу с нудистом.
– Когда это я скандалил, о чем ты? В морду получит и хватит с него, – уже спокойнее ответил папа и я выдохнула – только обещает, просто сердится. А потом они уехали.
А я стала делать то, что он велел – как сонная, вспоминая и стараясь понять самый потаенный смысл его слов, выражение лица, движений. Все, как тогда… Господи, все же, как тогда – опять я под влиянием его биополя, ауры, флюидов, химии, харизмы, очарования – что там еще? Всего разом! Привычка, стагнация! Я замерла в своем отношении к нему – ни туда, ни сюда! Ступор, бездействие, больше того – никакой фантазии, чтобы представить хоть какое-то мое движение – в любую из сторон. Хорошо получается только впадать в это чувство сладостного гипноза – как кролик перед удавом.
Я сейчас невыносимо, просто болезненно трусила, боялась непонятно чего – до ощущения онемения в кончиках пальцев! Боялась, не давая, не разрешая себе даже думать о причине его приезда, мне страшно было делать это – сразу нарастала паника и я… забубнила себе под нос первое, что пришло на ум. Господи, одно спасение – мычать песенку, насильно уводя мысли в сторону.
Проще всего было бы бежать от этого – мелькнула спасительная мысль. Чужой ведь, по сути, человек, что я о нем знаю? Даже внешне… он сейчас во всем светлом – в голубых джинсах и белой тенниске, когда такое было? Мое знание о нем раньше и сейчас полностью противоречат друг другу. Ну не стыкуется же, ничего не вырисовывается! Как с ним держаться – после всего… после марки, после того, что я услышала этой ночью? О чем говорить вообще, если я ничего не понимаю… не уверена, что понимаю? Делать вид, что ничего не было – всех этих лет, Лены, Риты, подслушанного разговора?
Да-а… это заманчиво. Было бы просто замечательно – они вернутся, а я уже где-то там далеко – в безопасности и спокойствии, в той же Будве, на песочке у моря. Классно-то как… замерла я, представляя себе… Можно записку оставить и…, но без машины здесь – никуда. А та легковушка, которая утренняя молочная, давно ушла и теперь на дороге пусто, и неизвестно – проедет по ней кто до вечера или нет?
Но все мои рассуждения на эту тему – просто трусливые мысли. Такой побег был бы не просто глупостью, это выглядело бы, как идиотизм чистейшей воды. Я убегаю, а они за мной гоняются – смешно… Я буду ждать – скоро уже приедут и… песенку мне, песенку срочно! И вывод напрашивается – я неврастеничка и сейчас у меня как раз обострение.
Прошло три часа, картошка уже варилась. К этому времени я накрыла клеенкой стол на улице, осмотрела лавки на предмет наличия на них птичьего гуано… Что еще? Нарезала хлеб и помидоры со сладкими оранжевыми перцами, тонко настрогала пршут – папа привез младый пршут. Положила на язык тонкий мясной лепесток, прижала его к небу и сразу часто задышала – слизистую обожгло огненным вкусом жгучего перца. Мммм… вкуснотища. Это что, он опять заезжал в «Строени»? А значит – мотался в аэропорт, и понятно зачем – встречать Георгия. Или такое мясо с острым, яростно пахнущим перцем готовит еще кто-то, кроме родни хозяина харчевни? Именно такое – точь-в-точь? Вроде говорилось, что это семейный рецепт.
Похоже, папа все-таки встречал его. А сообщить о прилете могла только бабушка и тогда получается, что Георгий был и у нее, говорил с ней и сумел склонить к сотрудничеству. И она не послала его далеко и в резкой форме. Значит… он был у нее, а искал, само собой – меня. Это же понятно, чего тут… изображать сомнения. Но не благодарить же он опять хочет? Потому что я помню ночной разговор и это было совсем другое… Хоть бы они приезжали скорее, а то я с ума тут сойду!
Солнце вышло из-за скалы и стало исправно греть воду в душевом баке. А заодно и камни, и воздух… я сходила и переоделась в короткие шорты и просторную майку без рукавов – мою обычную одежду здесь. Привычную и обычную, ага – когда это было? Все изменилось! Я теперь думала с оглядкой на нашего гостя – что он подумает, а вдруг что я так оголилась для него? Пришлось переодеваться в сарафан, он был длинным – до косточек на лодыжках, просторным, но на тонких лямочках. Более закрытой одежды на жару у меня здесь не было – основной багаж остались в Будве.
Сняв с огня картошку и слив с нее воду, щедро жахнула туда кусок домашнего масла, прикрыла крышкой и укутала старой курткой. Помыкавшись еще – мужчины задерживались, я зачем-то пошла в их домик. Внутри он был точной копией моего, только постель застелена на обеих койках. Я присела на ту, где сегодня спал Георгий, наклонилась и понюхала подушку – она легко пахла его новым одеколоном и, само собой разумеется – запах этот мне понравился. На сундуке возле кровати лежала необычного вида тетрадь в обложке как будто из кожзама. Я бездумно протянула руку и взяла ее, раскрыла и начала читать с первой страницы…
Ты твердо знаешь, что тебе нельзя —
Запретно, никогда не будет можно.
Вот только… прикоснуться осторожно
И, замирая, заглянуть в глаза…
Я и сама замерла, дочитав стихотворение до конца, вспоминая, переживая те короткие минуты. Потом жадно потянула лист, а он никак не цеплялся подрагивающими пальцами, не переворачивался… ну вот, наконец:
Зачем ты так…? Не уж-то оскорбил,
Обидел, осторожно прикоснувшись?
Не осознав, позволив миг… порыв,
От боли отстранения проснувшись…
Дышала я? Наверное, какое-то время – нет, замерев и опять погружаясь в те свои ощущения в раздевалке – душную слабость, покорность его взгляду, зависимость от него… Что-то изменилось с тех пор – думала я, уставившись невидящим взглядом в окно. Я уже не млела так, не растаяла сейчас под его взглядом – просто растерялась…, это ушло навсегда? Вздохнула и попыталась прогнать от себя непонятные тоскливые ощущения, перелистнув очередную страницу.
Я непривычно уязвим, но только перед ней
Подсажен на любовь, слаб, от нее уже зависим
Звенят внутри больной, надорванной струной
Мелодии стихов и никому не нужных писем…
Медленно покачала головой – никому не нужных… Не нужных?! Да если бы я тогда знала, если бы я только…. Господи, нет! Я же благодарна была за ту его отстраненность и холодность. Я же иногда так люто ненавидела его за это! Дальше, дальше:
На ворохе волос и смятых простынях
В моих руках нагая женщина… Моя!
Целую щеки с длинной тенью от ресниц,
Ласкаю плечи, глажу линию ключиц…
Замершее было в сладком томлении, сердце вдруг яростно толкнуло кровь – в шею, лицо… щекам стало больно, я приложила ладонь – горю, огнем горю! И пальцы на щеке дрожат. Это разве я? Это он обо мне? Я вот такая в его глазах – «глазах смотрящего»? Запрокинула к потолку пылающее лицо с дурным шальным взглядом – вот это да! Вот это я!
Читаю по губам…. читаю и немею…
Земля уходит из-под ног, и я сажусь.
Я верю, что смогу – сгорю, но не истлею,
Есть для кого, поэтому… держусь…
Руки сами собой судорожно сжались в кулаки, и я заткнула себе рот, до боли вжав в губы костяшки пальцев. Хотелось орать непонятно почему – от стыда или ярости, от понимания или потрясения? По губам… он умеет читать по губам… Но как?! Учили? Это же мои слова: поехали к тебе… безоглядно… придется жалеть… Мамочка моя! Он знал, он действительно все знал! Судорожно потянула следующий лист, почти сминая его, не понимая – что именно сейчас чувствую?
Я думал – справлюсь, не сойду с ума,
Ведь не пацан – владеть собой умею,
Сорвался… и тихонечко дурею —
Опять мне видится, опять в глазах – она.
Мало того – преследует во снах!
Мало того – сжираю взглядом, трушу!
Отдай, верни! Дай жить, помилуй душу!
Она ведь, как и ты – всего одна…
Я задыхалась от душившего меня какого-то священного ужаса пополам с шальным счастьем – немыслимым, необъятным! Невозможно было перестать улыбаться, я просто не в силах была. Физиономия расплывалась независимо… неконтролируемо. Ощущение такое: ветер дунет – взлечу. Это он так страдал по мне, мучился… почему это так приятно сейчас, я что – садистка? Нет, просто я тоже… и так долго… Любит? Он что – на самом деле любил меня все это время и сейчас приехал за мной?! И вдруг как-то разом осознала и поняла – когда он писал эти строки, то мучился тем, что я была в это самое время с другим. А сам снился мне тогда, снился на поляне с розами…
Постылой серостью затянут зимний день…
Нет красок, глаз их не воспринимает.
Не то, что делать что-то – думать даже лень,
Все бесит! Или просто раздражает…
Было…, и у меня тоже такое было – когда что-то неумолимое властно захватывает в тоскливый плен, тяжело давит сверху, съедает изнутри и гнетет, мучает… Когда нет ничего вокруг, что утешило бы, что дало бы хоть каплю надежды! Было… еще и как было…
Такой вираж судьбы! Внезапный переход
От безнадежности и серости до взрыва!
И понимания – случится и грядет!
И все возможно – даже стать счастливым.
И щедрым сердцем и своею легкою рукой
Вернула к жизни, подарив забытую надежду!
Приемлю с радостью, с готовностью такой…
Не так, как от чужих людей – как было прежде…
Да… Да! Это правда – он трепетно принял марку, как дар… потому и руку целовал. Как я могла думать о нем плохо? Все же было так понятно, просто предельно ясно – он показал ее всем в банке, он же дал этим знать, что она у него – не у меня уже. Он же тогда, как и все, считал, что все из-за марки. А я?! «Щедрою рукой»? Смертельно обиженной и трусливо дрожащей! Мамочка моя… есть ли предел моей глупости, слепоте душевной и физической? Если бы не бабушка, то я до сих пор считала бы его… непонятно кем.
Вы жизнь моя, Кати! (Не смейся, это – лишь начало)
Вы так изысканны и абсолютно, совершенно
Неповторимы и сложны, в итоге – совершенны.
Я Вас люблю! Ну, вот… и основное прозвучало…
Слезы заливали глаза…, я сняла очки и часто заморгала, но все вокруг плыло и плыло, и я отложила уже прочитанную тетрадь, аккуратно вернув ее на место и больше не цепляясь за нее, как утопающий за соломинку. Щеки и даже шея стали совершенно мокрыми, я улыбалась и плакала – глупый, ну какой он все-таки глупый! «Совершенны, неповторимы, сложны»… Да я простая, как пять копеек!
Вопросы еще оставались – куча вопросов, они никуда не делись – и Лена, и Рита, и не только… Но сейчас почему-то совершенно не переживалось по этому поводу – я вдруг стала необъяснимо уверенной в нем и больше не собиралась делать поспешных выводов. Все прояснится, куда оно теперь денется? И нисколько не очернит его, потому что это просто невозможно.
