Текст книги "Тень мачехи (СИ)"
Автор книги: Светлана Гимт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
2
Январское солнце близоруко всматривалось в окно палаты через туманную завьюженную стынь. Кто-то там шел сейчас, в этой метели, пригибаясь и матеря капризную зиму этого года, которая еще вчера растеплелась почти до нуля, а сегодня обиженно стянула лужи льдом, выхолодила воздух. Выла, морозила, заставляла прохожих прятать носы в поднятые воротники, ощущать, как злые снежные крупинки царапают щеки. Но Таня с удовольствием променяла бы свою комфортную одноместную палату в гинекологии на эту заметенную пургой дорогу.
Она сидела, пододвинув стул к широкому подоконнику. Раскрытая пасть черной кожаной косметички-несессера с торчавшими из нее тюбиками, кисточками и флакончиками словно говорила ей: хватит нытья, примирение в красоте. Займись собой, это тебя успокоит.
«Вряд ли, – горько усмехнулась Таня. – Но попробовать надо».
Что случилось – то случилось. Ребенка больше нет. Теперь нужно быть осторожнее: пролечиться, не торопясь, отвести на это минимум год. И еще – заставить Макса сдать анализы. «Если понадобится, я ему сердце вырежу и отдам на экспертизу», – неожиданно подумала Татьяна. И осознала вдруг, что бесконечно, мучительно зла на своего мужа.
«Зачем тебе этот упырь?», – спросила вчера Янка.
Упырь.
Что-то холодом плеснуло в желудке, превратившемся в бурдюк с длинным горлом – и волна тошноты поднялась изнутри, согнув Таню почти до колен. Она прикрыла ладошкой рот, остановила позыв рвоты, но противный кислый вкус запекся в гло́тке. Закашлялась, отхлебнула чая, оставшегося от больничного завтрака. Хороша жена, которую тошнит при мыслях о муже.
Странно, но еще полдня назад она даже не думала, насколько он виноват в том, что произошло с их пятью не рожденными детьми. И дело даже не в дефективном гене, носителем которого предположительно мог быть Макс. Дело в самом отношении к ее желанию иметь ребенка. Он так же отнесся бы к ее желанию купить плед. Или не купить плед. Если хочешь – вперед, но сама думай о цвете, материале и размере. И сама решай, где ты его возьмешь, и не слишком ли дорогой будет цена. И не мельтеши, я занят. Мне некогда заниматься ерундой.
Плед. Ребенок. Для нее они были из разных вселенных, для него – понятия одного порядка.
Она почувствовала, как печаль оборачивается злостью. Выходит, Макс вообще не понимает, что для его жены значит материнство? Что это не просто возможность удовлетворить инстинкт или поставить галочку: мол, следующий пункт жизненного плана выполнен. А желание вырастить малыша в любви, стать идеальной – мудрой, понимающей и принимающей – матерью. Чтобы все было не так, как в семье ее родителей.
«Но у этого ребенка не будет отца, – внезапно осознала Таня. – Невозможно просто дать младенца в руки взрослому человеку и приказать: люби. Помни, ты должен быть идеальным отцом. И съешь сырники, они в сковородке, отцовство требует сил».
Мысли о муже были как шаги по тонкому льду, под которым темнела какая-то чуждая, пугающая глубина – тёмная сторона ее супружества, бездна, в которую она не заглядывала раньше. Но она шла, и лёд под ее ногами трещал и лопался, а она всё пыталась разглядеть правду под его мутной поверхностью. Теперь все прожитое Таня видела по-другому: сухость Макса больше не казалась следствием занятости, нервозность – результатом рабочих проблем, отсутствие дома – желанием обеспечить семью. Фундамент их жизни оказался тонким и не способным поддержать, щупальцами трещин тянулись под ногами ссоры, и риск провалиться в полынью возрастал с каждым днем. Вот только Таня как-то смогла убедить себя, что у них все в порядке, что муж любит ее – но сейчас она отчетливо увидела, что доказательств этому нет, как нет вообще ничего, что по-хорошему связывало бы их друг с другом.
Что держит вместе ее и Макса, зачем им вообще семья? У них настолько разные ценности… Его возбуждают деньги – а ей нужнее любовь. Он тусовщик – а она по вечерам ходит только на работу. Он любит «блеснуть чешуей» – а ей стыдно бравировать своей обеспеченностью. Секс? С тех пор, как она решила завести ребенка, их близость превратилась в медицинскую процедуру. Наперед известно всё: чувства, даты, позы…
А еще… Незадолго до свадьбы она рассказала Максу о Пандоре. Об этих приступах, сводящих Татьяну с ума… Или свидетельствующих о том, что она уже безумна? Тане казалось, что он должен знать, что так будет честнее. Но Максим сказал: «Что бы с тобой ни происходило, я буду любить тебя». И тогда она ему поверила. Но потом, когда приступ повторился – кажется, после того, как мать попыталась стравить их с Максом, доказывая факт его измены какими-то глупыми фотографиями – муж чуть не сдал Таню в психушку. Позже выяснилось, что девушка на фото – менеджер компании-поставщика, и встреча была сугубо деловой. И Татьяна перестала переживать о том, что Макс ей не изменяет. Но с тех пор она зареклась рассказывать мужу о своих приступах. Которые, к счастью, случались все реже.
Беда их брака в том, что доверие между ними стало показным. Искренность ушла, не стало совместных целей. И путь, по которому собирались пройти двое, закончился развилкой. Каждый пошел по своей дороге, и не хотел возвращаться.
Вздохнув, Таня сцепила пальцы – будто протянула руку самой себе: поддержать, показать, что кто-то рядом… Ее обручальное кольцо из платины больно надавило на основание пальца. И вновь это кольцо показалось Тане нелепым и жалким, как кусок серого уставшего металла. Она не в первый раз смотрела на него со смесью грусти и негодования. Решиться и снять? Навсегда?
«Что ты гоняешь эти мысли, ведешь бесконечный внутренний монолог о своих проблемах? Будто прилипла языком к замороженной железной двери, которую хочешь открыть!» – Татьяна взъелась на себя, чувствуя, что подобралась к краю. – «Сколько раз ты хотела поговорить с ним, когда он тебя обижал? И всё спускала на тормозах: его невнимательность, увиливание, пьянки… Но тема родительства слишком важна для тебя, чтобы надеяться на лучшее, не зная правды. Поговори с ним – спокойно, но твердо. И пусть он, наконец, признается, нужен ли ему ребенок. Нужна ли ты, в конце концов. А теперь перестань ныть и займись, наконец, своей физиономией!»
Это подстегнуло, и токсичный поток остановился, будто налетев на плотину. Таня вытащила тюбик тонального крема, нанесла на щеки, нос и лоб сливочно-желтые мазки. Принялась растирать их, легко касаясь кончиками пальцев. Крем тонко пах клевером, освежал лицо. Что ж, новая французская марка, продукцию которой Макс закупил для продажи в аптеках, была неплохой. Ее муж постоянно расширял ассортимент. Скоро мы начнем торговать лыжами и велотренажерами, невесело усмехнулась Таня. А что, они тоже нужны для укрепления здоровья.
Глянула в зеркало, пересекавшее откинутую крышку несессера широкой бездонной полосой. Цвет кожи идеально выровнен, лицо выглядит естественно-свежим. Настроение поднялось на полградуса и Таня уцепилось за это, едва заметное, шевеление: значит, нужно продолжать. Она порылась в недрах косметички: где-то был карандаш для бровей. Подчеркнула соболиные изгибы. Потом нанесла тени для век, присмотрелась – слишком ярко. Растушевала кисточкой – мягкие прикосновения успокаивали, неприятные мысли стали отходить на задний план. Немного туши на ресницы, и глаза стали глубже, выразительнее. А вот помаде сегодня – нет, всё же не то настроение.
Татьяна расчесала волосы, брызнула на шею туалетной водой – холодные капли взбодрили, как крохотный душ, тягучий аромат Ultraviolet от уважаемого ею Paco Rabanne окутал ее запахом достоинства, ореолом загадки. Женщина. Она – женщина, и этого не отменить. А коль это так, у нее когда-нибудь обязательно будет ребенок… И, если понадобится, новый муж.
Она сняла бесформенную ночнушку, надела цветастый халат – такие в гинекологии выдавали бездомным или поступившим по экстренной (что ж, очень к месту – она тоже чувствовала себя странницей, потерявшей семью и дом). Нужно спуститься в педиатрию: ей хотелось поговорить с Витькой по поводу вчерашнего мальчика, а, может, и навестить этого скрытного пациента. Вдруг удастся разговорить его. Без этого не получится защитить ребенка от человека, который настолько искусно владеет ремнем, что хочется на этом же ремне его и повесить.
Она выпрямила спину и вышла в коридор. Возле двери отделения висело большое зеркало. Таня окинула себя взглядом: лицо и прическа в порядке, а вот тело, утонувшее в больничном халате, выглядело, как клумба, которую утыкал цветами безумный садовник. Стоит сказать Максу, чтобы привез ей нормальную одежду.
«Ты поговоришь с ним сегодня. И не начинай трястись от страха, – велела она себе. – Помни, что самое страшное ты уже пережила».
3
Снегоход радостно взрыкивал, бросался снежной пылью – как давно не гулявший зверь, обезумевший от простора. Залесский крепче взялся за широко расставленные рога руля: под снегом, засыпавшим поле, могли скрываться рытвины или пни, а, значит, в седле нужно держаться прочно. Не по-зимнему яркое утреннее солнце слепило глаза, и он опустил со лба горнолыжные очки с затемненными стеклами, резко крутанул ручку газа и выехал на холодную равнину. Он уже увидел, где прополз мальчишка. Широкий извилистый след, пересекавший белую пустошь, казался тропой, испещренной норами странных животных. Похоже, парнишка полз, проваливаясь в снег локтями и здоровым коленом, волоча больную ногу. Залесский поморщился, представив, что пришлось вытерпеть найдёнышу. С другой стороны, если бы не снег, трудно было бы определить его маршрут.
Юра пришпорил снегоход, и тот заскользил вдоль следов, взрезая лыжами запорошенную даль. Стена леса, темневшая на горизонте, приближалась с каждой минутой. Залесский глянул на спидометр: позади уже три километра, а ведь мальчишка прополз их с вывихнутым коленом. Сколько времени на это ушло? Не удивительно, что он заработал такой кашель.
У кромки леса следы взбирались на холм, заснеженный горб которого был усеян небольшими сосенками. Выпростав лапы из-под льдистого фирна, они стояли застывшими стражами, по-дикообразьи щетинясь зелеными иглами. Снегоход скользнул между ними и, клюнув носом, заурчал, выкарабкиваясь из рыхлости сугроба. Юрий чуть сдал назад и заглушил мотор: дальше стена деревьев уплотнялась, громоздкий снегоход мог не пролезть сквозь нее, так что придется идти пешком. Но чутье подсказывало, что осталось недолго.
Вчера вечером Залесский всё думал о своем найденыше. Та симпатичная женщина в больнице сказала, что мальчишка сильно избит. И это его враньё о потере памяти… Видать, сериалов насмотрелся и решил, что сможет всех обмануть. Узнать бы, кто он – тогда и родителей разыскать раз плюнуть, чтобы посмотреть, что там за семья. Хотя, что там смотреть? Когда он после окончания университета стажировался в милиции, то не раз бывал на комиссиях в ПДН, помогал в обследовании неблагополучных семей. Каждый раз одинаковая история: пьющие родители, запущенный дом, пустой холодильник. И дети мал мала меньше – одетые в тряпьё, голодные, забитые.
Вряд ли мальчишка сбежал из дома налегке. Наверняка у него с собой что-то было: одежда, еда, вода. Может, любимая игрушка – ведь обычно дети думают, что уходят навсегда, и берут с собой хотя бы часть своих вещей. Да и парень не маленький, понимал, что может понадобиться в дороге. Вполне возможно, что он даже документы с собой прихватил.
Поразмыслив об этом, Залесский решил прямо с утра поехать на то место, где подобрал найденыша. Если мальчик сказал правду и действительно сломал лыжи, скатываясь с горы, нужно поискать его вещи – среди них может найтись подсказка.
И вот сейчас он, похоже, оказался у той самой злополучной горы. След петлял между деревьев, и Залесский пошел по нему, проваливаясь в глубокий снег. Задрав на лоб горнолыжные очки, он разглядывал снежное покрывало, пытаясь угадать место катастрофы. И вскоре заметил торчащий из снега обломок, похожий на вытянутую бадминтонную ракетку, сплетенную из светло-коричневых прутьев. Верхний ее край был неестественно согнут, и на месте слома торчали острые древесные зубья.
«Так вот оно что! Не лыжи у тебя были, а снегоступы», – подумал Юрий. Оглянулся, ища второй. Где-то наверху встревожено застрекотала птица.
Пара к снегоступу нашлась быстро – лежала у подножия кряжистой сосны, среди ушастых заячьих следов. А рядом валялась выгнутая ветка, концы которой были связаны толстой леской. И только подняв ее, Юрий понял, что держит в руках самодельный лук. Неужели мальчишка гонялся с ним за зайцем? Это же глупо! Но так по-детски…
Больше ничего не было. Широкие следы снегоступов поднимались к вершине холма, и Залесский, скрипя снегом и потея в своем утепленном лыжном костюме, полез выше. Хорошо, что надел не ботинки – сейчас бы уже набрал ими снега – а дедовские унты, которым сносу нет. Наконец, он взобрался на холм и присвистнул – чуть поодаль стояла небольшая рубленая изба. Хлопнул себя по лбу: и как он сразу не понял, что бывшая заимка лесника совсем рядом! Вот что значит пойти куда-то кружным путем. Но как мальчишка оказался здесь, ведь отсюда до города больше ста километров?
Юрий направился к двери дома и, чуть пригнувшись, вошел в низкую дверь. Пахло вымороженной затхлостью, и немного – дымом. Слабый свет пыльной взвесью стоял возле маленького окошка, над широким некрашеным столом, сделанным из грубо обработанных досок. На нем, среди грязных тарелок, кульков, склянок с солью и сахаром, стояла в жестяной кружке оплывшая грязно-белая свеча. Залесский достал из куртки зажигалку, поднес к фитилю. Огляделся.
В глубине комнаты белела печь, в ее закопченном зеве ютились две облезлых кастрюли. Перешагнув через гору хвороста, лежавшую у печи, Юрий поочередно приподнял крышки: одну кастрюлю до половины заполнял лёд, на дне другой была смерзшаяся перловка.
С печной лежанки свисало старое стеганое одеяло, в прорехах которого серела сбившаяся комьями вата. Залесский выше поднял свечу и заметил в углу грязный спортивный рюкзак. Потянул за лямку: ну, иди сюда, дружок, открывай свои тайны.
Расстегнув обе молнии, он вывалил содержимое рюкзака на стол. Начатая пачка спичек, мешок сухарей из порезанных вдоль кусков черного и белого хлеба – так его обычно нарезают в столовых. Кусок мыла, складной нож. Головка чеснока, кусок ваты, флакончик йода. Веревка. Длинная жестяная коробка с грузилами, крючками и мотком рыболовной лески. А парень-то подготовился…
Залесский погрузил руку в рюкзак, пошарил в глубине. Под пальцами зашуршало. Он вытащил бумажный сверток, распеленал. В нем лежали монеты, примерно сто рублей мелочью. Они были завернуты в широко разлинованные тетрадные листы, исписанные детским почерком. Юрий разгладил их и удовлетворенно хмыкнул.
На одном из листков было написано: «Кантрольная работа по русскому языку ученика 4 «б» класса школы №29 Павла Фирзина». Под ней шло несколько разбитых строчками упражнений – слова с подчеркнутыми кривулями букв и предложения, разобранные на подлежащее-сказуемое. Под текстом контрольной, испещренным красными следами беспощадной учительской ручки, надменно выгибала шею оценка «2».
Собрав вещи мальчика в рюкзак, Залесский вышел на крыльцо. С удовольствием выдохнул из легких спертый воздух нежилой избы. Вытащив из кармана сигареты, закурил, обдумывая, что делать дальше.
Можно наведаться в школу. Можно – сразу в полицию, пусть там разбираются. Интересно, этот мальчишка вообще-то в розыске? Или его родственники ждут, что парень вернется сам?
Над головой метнулась тень, и громадная ворона села на ветку сосны, стряхнув на Залесского облако снега. Закаркала дурниной, будто крича: «Грррабят! Дерржи маррродерра!» Будто в ответ на ее крик налетел ветер, с треском проскакал по замороженным ветвям, качнув кудлатые макушки сосен. Небо темнело на глазах, воздух пропитался холодом, впился в щеки Залесского тонкими ледяными иглами. Похоже, вот-вот начнется метель.
В кармане зажужжало, в лесную тишь звонко посыпались ноты «Турецкого марша». Юрий вытащил телефон, глянул на дисплей – звонил кто-то незнакомый. Чуть сдвинув лыжную шапочку, поднес трубку к уху.
– Здравствуйте, это Татьяна Демидова, врач. Мы вчера в приемном отделении познакомились.
Юрий улыбнулся, вспомнив, как эта миловидная женщина накинулась на него с угрозами.
– Я понял, кто вы. Здравствуйте. Как наш пациент?
– Колено вправили, кашель лечим, откармливаем. Вы просили вам позвонить, сказать, в какой он палате. Мы в триста шестую его положили.
– Спасибо, я его навещу. Татьяна, скажите, а можно будет и с вами встретиться?
Пауза в трубке была слишком долгой, и Залесский понял двусмысленность своего вопроса.
– Я имел в виду, поговорить с вами можно будет? Кажется, я узнал, кто этот мальчишка. Он ведь еще не признался?
– Нет, – ответила Таня. – Но я с ним и не разговаривала еще. Дело в том, что я, в некотором смысле, не на работе. Но территориально я в больнице, вы наберите мой номер, когда приедете. Я спущусь в педиатрию.
– Хорошо, после обеда буду.
«Надо заехать домой, переодеться», – подумал Залесский. Он ведь обещал ей, что при следующей встрече будет выглядеть прилично. Интересно, она замужем?
«Эй, ты и себе обещал, что больше никаких женщин», – предостерегающе шепнул внутренний голос.
Залесский затушил сигарету, выбросил окурок щелчком.
Действительно, обещал.
4
Купченко сидел за своим столом в ординаторской педиатрии, двумя руками держа перед собой сложносочиненный бутерброд гигантских размеров. Он был так похож на хомяка, собирающегося набить щеки, что Танина грусть мигом улетучилась.
– Питаешься? – подмигнула она.
– Я заслужил! – воинственно вскинулся Витька. – Мне не дают медаль за стахановский труд, но Тамарочка компенсирует это по приемлемому курсу: одно дежурство – один килограмм еды. Вот смотри!
Выпыхтев из-за стола, стоявшего слишком близко к стене, Купченко просеменил по-женски маленькими ступнями к пеленальному столику, возле которого стояли весы для новорожденных. Ловко вскинув руку, вытянул из кармана огромный носовой платок. Взмахнув им, как фокусник, покрыл весы белой тканью и любовно уложил поверх бутерброд.
– Кило восемьдесят! – гордо произнес он. – Еще и с премией! Моя женщина меня точно любит.
– Когда ты уже женишься на своей Тамарочке? – улыбнулась Таня.
– Ты же знаешь, через два года. Когда она закончит вуз.
Таня действительно знала подробности этой истории. Медсестра Тамара, сделавшая из легкомысленного влюбчивого Витьки остепенившегося любящего мужчину, вела партизанскую войну против матримониальных предубеждений его мамы. Будучи представлена пожилой даме четыре года назад, Тома была отвергнута. Не найдя, к чему придраться (уму и красоте сыночкиной невесты могла бы позавидовать сама Елена Троянская, которой не мешало бы еще и скромности у Томы поучиться) Витькина мама заявила, что женитьба на медсестре – мезальянс. Тамара проглотила это, но сделала ответный ход конем: поступила в институт на заочное, выбрав профессию то ли менеджера, то ли экономиста. И на все заверения жениха, считавшего, что всего этого не нужно, а мама смирится, отвечала с достоинством: вот получу диплом о высшем образовании – тогда поговорим. И о маме, и о свадьбе.
А пока Тамарочка наслаждалась тем, что мстительно опустошала над мусорным ведром контейнеры с «детским питанием», принесенные Витькой из дома. Чревоугодник Купченко не мог устоять перед Томиными бутербродами, пирогами и борщами. И летел в помойку несоленый салат-щетка – этим полезным блюдом мама, вечно сидящая на диетах, щедро делилась с сыночкой. Стекал в раковину бледный овощной супчик, в котором одинокой слезой плавала капелька растительного масла. А постному ризотто с диетическими паровыми тефтельками вяло радовались больничные коты.
Еще Тамара зарабатывала очки, стирая и гладя Витькины халаты. Сидела на сайтах турбаз и отелей-здравниц, расположенных недалеко от города – и так организовывала их с Купченко семейный досуг. А в сезон самоотверженно ходила с суженым по грибы. Этой святой женщине было ничего не страшно. И, глядя на нее, весь коллектив педиатрического отделения желал ей скорейшего узаконивания отношений с любимым: уж она-то это заслужила. Да и биологические часы не идут назад. Но еще два года…
– Купченко, тебе же будет тридцать восемь! – укоризненно сказала Таня. – Из тебя начнет сыпаться песок.
– Тамарочка будет подметать, – махнул рукой Витька. – Мы уже договорились.
Вернувшись за стол, он с урчанием впился зубами в бутерброд – а это означало, что на ближайшие пятнадцать минут он выпадет из врачебной вселенной. Татьяна подошла к своему шкафчику, открыла тонкую железную дверцу. Белый халат скучал на вешалке. Женщина сунула руку в его карман, нащупала твердый прямоугольник. Вытащила визитку Залесского: обещала же позвонить… И шлепнула себя по лбу – телефон-то остался в палате!
– Сейчас вернусь, – предупредила она Витьку, и закрыла за собой дверь ординаторской. Но вновь заглянула в нее, вспомнив:
– Слушай, а мальчик в какой палате?
– Двести шестая, – ответил Купченко. – Там пока никого, вот мы и положили, чтобы попривык без соседей. Он людей дичится, зашуганый. Так лучше будет.
Таня кивнула, пошла к себе.
В коридоре детского отделения, как всегда, стоял тарарам. Мамы носили на руках орущих младенцев, водили за ручку малышей постарше, дошколята с визгом гонялись друг за другом, дети постарше сидели, уткнувшись в смартфоны. Из палаты в палату курсировала дежурная медсестра с подносом, на котором в разноцветных пластиковых крышечках лежали таблетки. Таня пошла по коридору, который вчера так сильно напугал ее – а сейчас стоял монументально, такой обыкновенный и родной. Миновала светящийся желтым аквариум сестринского поста – несмотря на утро, внутри были включены лампы. И невольно замедлила шаг: выдвинувшись из своего кабинета, как мрачный танк, прямо на нее пёрла Инесса Львовна. Заведующая педиатрией явно была не в духе, озабочена чем-то, но улыбнулась сквозь усталость:
– Демидова, здравствуйте! Как чувствуете себя?
– Спасибо, уже лучше, – сухо ответила Татьяна.
Вяземская чуть вздернула бровь, во взгляде мелькнуло недоумение.
– У вас всё в порядке? – спросила она. И заметила: – Настроение, вижу, не очень.
– Инесса Львовна, зачем вы пригласили ко мне психиатра? – не сдержалась Таня. – Хоть бы предупредили! А то так, за спиной… без моего согласия…
Она понимала, что зря затеяла этот разговор сейчас, когда Вяземская и без того была на взводе. Но промолчать? На это не хватило сил – да и не до дипломатии ей бывало, когда кто-то столь бесцеремонно лез в ее личную жизнь. Только матери это спускала, да и то потому, что Елене Степановне было невозможно что-либо объяснить.
Вяземская смерила ее удивленным взглядом, и враз налилась обидой:
– Вообще-то ради вас старалась! – с укором сказала она. – Если я узнаю, что у кого-то из сотрудников проблемы, то всегда помогаю их решить, не замечали?
– А какие проблемы? – пошла в атаку Татьяна. – У меня все в порядке, я просто перенервничала. А вы сразу вызвали психиатра! Как будто я невесть что выкинула и меня нужно изолировать!
– Ну, знаете! – Вяземская возмущенно покачала головой. – Вы врач, с людьми работаете. И я должна быть уверена, что могу вас к этой работе допускать. Ваша, с позволения сказать, истерика многих пациентов напугала, между прочим! Я обязана была принять меры!
– Да, согласна, нервы не выдержали и со стороны это, наверное, смотрелось ужасно, – умерила пыл Татьяна. – Но ведь я сразу попросила Костромину поставить мне успокоительное, и нормально доработала смену! Я вас прошу на будущее: без моего ведома не приглашайте ко мне каких-либо врачей!
– А я вас прошу на будущее помнить, с кем разговариваете! – надменно проговорила Инесса Львовна. – Если бы знала, что вы окажетесь такой неблагодарной, Татьяна Евгеньевна, то не стала бы обзванивать знакомых и просить их об услуге. Я, вообще-то, думала, что вы мне спасибо скажете. Кстати, не только за то, что я нашла для вас хорошего специалиста. А еще за то, что не сообщила о вашем приступе вышестоящему руководству. Хотя вообще-то такие вещи расцениваются как из ряда вон выходящие и являются причиной для разбирательства. Сами подумайте, что будет, если каждый врач начнет биться в истерике при пациентах, пугая их до полусмерти? Смогут они такому врачу доверять свое здоровье? Нет! А у нас педиатрия, у нас дети! Двойная ответственность! И вы хотите, чтобы я сидела, сложа руки? Нет, дорогая моя, этого не будет! Я вообще рекомендую вам обследоваться по полной программе – и в дальнейшем выполнять все предписания Игоря Анатольевича. Он сообщил мне, что назначит вам ЭЭГ и, при необходимости, курс лекарств. Не будете обследоваться и лечиться – я составлю докладную и отстраню вас от работы.
Вяземская вздернула голову, давая понять, что разговор окончен, и величаво поплыла дальше. «Отстраню от работы!» – эти слова прозвучали для Тани, как выстрел. Пусть и предупредительный, но, если она ослушается, следующий будет в упор.
«Вот зачем я?… – ругала себя Таня. – Видела же, что она не в духе – но нет, полезла качать права! Теперь она специально будет следить за тем, как проходит обследование. Потребует у Новицкого результаты… Он, конечно, не найдет ничего, я уверена. Но если Пандора снова явится? Инесса же не докажешь, что это не психиатрическое заболевание, а такая вот необычная реакция на сильный стресс. После этого разговора Вяземская уже не будет ни в чем разбираться – все ведь знают, как она трясется за репутацию отделения и за свое кресло! Ей проще одним врачом пожертвовать, чем докапываться до истины. Нужно извиниться перед ней. Тем более, что я действительно не совсем права».
Татьяна обернулась, ища заведующую взглядом. Но та, по-видимому, завернула в одну из палат. Решив отыскать ее позже, Демидова двинулась к выходу из отделения. Ноги стали тяжелыми, ей не хватало воздуха и расхотелось видеть людей. Но пришлось улыбаться пациентам, отвечать на приветствия медперсонала, ловить на себе брошенные украдкой сочувствующие взгляды. «Не надо было приходить сюда – по крайней мере, сейчас, – поняла Татьяна. – Видимо, от всех этих переживаний у меня нервы расшатались сильнее, чем я думала. Просто не хотела это признавать, вот и набросилась на Вяземскую. А Инесса права, мне нужна помощь, и лекарства стоило бы попить. Ну, назначит мне Новицкий антидепрессанты какие-нибудь – и что, кто-то умер от них? Нет, конечно. А вдруг это поможет усмирить Пандору? Ох, я бы все отдала, лишь бы эти приступы прекратились…»
С тяжелым сердцем Татьяна поднялась в свою палату, взяла с тумбочки телефон. Позвонила Залесскому. И почти бегом вернулась в педиатрию – хотелось найти Вяземскую и поскорее увидеть найденыша, поговорить с ним. Кто-то же должен защитить парнишку.
Кабинет заведующей был заперт, и Демидова направилась в ординаторскую. Здесь Вяземской тоже не было, только Витька сметал ладонью крошки со стола. Половина недоеденного бутерброда лежала на столе, завернутая в прозрачный пакет. Набрав целую горсть крошек, Купченко двинулся к раковине, тщательно помыл руки и ополоснул рот. Повернулся к Тане, энергично утираясь полотенцем.
– Ну, рассказывай, – велел он.
– Да нормально всё, Вить, – помрачнела она, поняв, что он спрашивает про ее самочувствие. Села в кресло, закинув ногу на ногу. – Давай не будем это обсуждать. Лучше ты расскажи – про вчерашнего мальчика. Ты же его смотрел? Он у нас вообще?
– У нас, конечно. Алексей ему гипс на колено наложил, хотел к себе забрать, но я не отдал. У пацана бронхит, колем уже антибиотики.
– Я так и думала, – вздохнула Татьяна. – Кашель у него страшенный. Боялась, как бы не пневмония вообще. Я ж его даже толком посмотреть не успела, Янка позвала… ну, ты понимаешь.
– Не переживай, я все сделал, – отмахнулся Купченко. – Теперь бы еще узнать, кто он, и как дошел до жизни такой. Думаю, мальчишка из дома сбежал. Ты видела, он весь избит?
– Конечно, видела. Набросилась из-за этого на мужика, который его нашел и в больницу привез. Думала, это папаша, которому надо руки укоротить.
Витька хихикнул. Он знал боевую натуру Тани. Сказал, пожимая плечами:
– Медсестры в полицию сообщили, те приезжали с утра. Но толку-то, он ведь и им наврал, что ничего не помнит.
– Вить, а вдруг действительно…
– Да ладно тебе! – Купченко часто понимал ее с полуслова. – Ну, сама посуди: сотрясения нет, откуда амнезия? Сказал, что головой треснулся – а у самого ни шишки, ни синячка, не говоря уже о неврологических симптомах. Просто парень домой возвращаться не хочет, вот и притворяется. А кто б на его месте захотел туда, где бьют и не кормят? Ты заметила, какой он худой? Двадцать девять килограммов при росте метр сорок! Как из Бухенвальда, честное слово! Искать надо родителей и лишать прав к чертовой матери!
– Надеюсь, у него есть нормальные родственники. Если его в детдом – будет ли там лучше?
– По крайней мере, безопаснее будет.
– Я попробую с ним поговорить, – сказала Таня, поднимаясь.
– Подожди, пойдем вместе. Мне все равно на обход надо.
