Текст книги "Тень мачехи (СИ)"
Автор книги: Светлана Гимт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
7
Держа в одной руке противень с нежной белковой массой, Анюта быстро открыла дверцу духовки и сунула будущий кулинарный шедевр в пышущее жаром нутро. Получится и на этот раз ее Павлова, обязательно получится! Темный локон выскользнул из-под мягко окольцовывающей волосы резинки, упал на щеку, и Аня машинально вскинула руку, чтобы заправить его за ухо. Локоть ударил по ручке металлического ковшика, стоявшего на плите, и тот, глухо звякнув, перевернулся, выплеснув бело-желтый язык закипающей молочно-маслянной смеси. Густая, душистая, исходящая горячим паром, она слетела на колени хозяйки – и разлилась по темной ткани домашних брючек неровным пятном, таившим смертельную опасность. Глаза Анюты расширились от ужаса, она схватила тряпку, быстрыми движениями рук принялась сгонять пятно с колен. Ее затрясло, сердце бухнуло, скакнуло неровно. А ноги не чувствовали ничего – ни боли от жгучей, как жидкий огонь, молочно-масляной лавы, ни лихорадочно счищавших её рук.
Анюта погнала инвалидное кресло в ванную – по счастью, та ждала рядом с кухней, всегда держа дверь распахнутой: мало ли что понадобится хозяйке. Уцепившись за поручни, подтянула свое тело, переместила его на сиденье джакузи и включила холодную воду, не снимая одежды. Цапнула с подставки лейку душа, направила его на ноги. Бело-желтые хлопья соскользнули с колен, завертелись у ступней в нервном танце, пропитывая воздух ванилью. Но Анюта все водила и водила душем над коленями, хотя знала – все бесполезно, ожоги будут серьезными, будто и без них ей было мало…
По телу побежал холод – кровь поднималась от замороженных ледяным душем ног. Не хватало еще простыть из-за этого! Анюта выключила воду, стянула с себя брючки, трусики, футболку, подол который тоже намок и лип к животу холодным блином. Бросила мокрый ком в корзину для белья. Красные пятна на бедрах вспухли – наверняка будут волдыри, нужно смазать «Бепантеном». Ее массажист часто пользовался этой мазью для того, чтобы поддерживать кожу клиентки в норме, хотя сама Анюта не видела в этом особой необходимости – ведь для инвалида-колясочника двигалась она очень много. Тем не менее, слава богам, «Бепантен» в доме был, но до него еще надо добраться.
Она накинула на покрытые мурашками плечи мягкое махровое полотенце, чуть посидела, отогреваясь. В открытую дверь ванной вползал сквозняк, щекотал ее спину. Анюта вытерла грудь и живот, осторожно промокнула холодные капли на воспаленной ожогами коже. Изогнувшись, повесила полотенце на место. И, крепко взявшись за поручни, рывком перебросила обнаженное тело в кресло. Развернула его, выехала в широкий коридор и направилась к лифту: нужно подняться на второй этаж, в гигиеническую комнату, где – вот же ирония судьбы! – у прежних хозяев дома была тренажерная.
Сережа перестроил этот дом специально под ее нужды: расширил дверные проемы, снес перегородки, поставил пандусы, переоборудовал санузлы, заказал специальную мебель на кухню – хотя и был против того, чтобы Анюта готовила. Установил лифт, с помощью которого она могла подниматься на второй этаж. «Да, если бы не муж, моя жизнь была бы гораздо труднее. Хотя кто его знает, оказалась бы я в коляске, если бы не поехала с ним тогда?…» – подумала она и тут же одернула себя: нельзя, нельзя допускать такие мысли! Они – пройденный этап, да и Волегов не виноват в ее беде, уж это Анюта знала точно.
…В ту зиму 1999 года он впервые опробовал горные лыжи – поехал с компанией партнеров по бизнесу в Словению, на Роглу, и там заболел этим спортом, хватив адреналина от крутизны и стремительности снежных трасс. Вернувшись, взахлеб рассказывал жене об этой холодной, управляемой скорости, был пьян ей, и становился будто сильней и моложе, когда снова и снова говорил о своей поездке. Конечно же, он хотел ее повторить, и, конечно же, Анюта согласилась поехать с ним. Но отправиться в Словению не получилось – Сергей, выстраивая новый бизнес, наводил мосты с уральскими партнерами, и они пригласили его на гору недалеко от Челябинска.
В то время в России этот вид элитного отдыха только входил в моду у бизнесменов, и был довольно дорогим. Полный комплект горнолыжной амуниции, лучшие модели которой доставляли из-за границы, мог позволить себе только обеспеченный человек. Козырнуть этим перед партнерами зачастую было не только хорошим тоном, но и залогом успешного сотрудничества – марка лыж или сноуборда, ботинок, костюма, шлема и прочего наглядно демонстрировала уровень благосостояния того, кто предлагал сделку. Поэтому их часто заключали на отдыхе, среди морозного величия горных вершин. Но владельцы российских горнолыжных баз обустраивали свои орлиные гнезда, заботясь, в первую очередь, о комфорте в кемпингах и наполненности баров – тогда как безопасность трасс была отдана на попечение судьбе. Впрочем, Волегов, будучи новичком среди горнолыжников, об этом даже не задумывался.
Они приехали на базу утром, и сразу отправились на гору. Сергей учил Анюту в «лягушатнике» – на небольшом склоне, где и трамплинов-то не было, просто ровный, довольно пологий спуск с двухсот метров. Успешно скатившись с него раз двадцать, она подумала, что хорошо бы взять другую высоту. Но время подошло к полудню, и вся компания отправилась обедать. Быстро насытившись овощным салатом и кусочком индейки, приготовленной на пару – балетная диета была жесткой – Анюта заскучала от малопонятных ей разговоров о новых стройматериалах, достоинства которых расхваливали будущие партнеры Сергея. Ей не терпелось опять оказаться на склоне. И не потому, что ей так уж понравилось кататься – в глубине души она понимала, что никогда не полюбит горы. Но туда звал азарт. Дурацкий азарт жены, стремящейся быть идеальной.
Ей хотелось быть царевной в глазах своего мужа – женщиной, которая может всё и способна блистать в любых обстоятельствах. Тогда она думала, что быть рядом, разделяя его увлечения – обязанность хорошей жены, и старалась честно исполнять этот, добровольно возложенный на себя, долг. Боялась, что разница интересов сломает их брак. Не понимала, что два человека, как два государства, могут существовать рядом, не сливаясь в одно – а обогащая друг друга своей разницей.
И она отправилась на гору, чтобы потренироваться, пока Сергей не видит, а потом предстать перед ним во всей красоте новоприобретенного мастерства. Подъемник в считанные минуты вознес ее на вершину трассы, по которой утром катался ее муж со своими приятелями. Анюта сошла с сиденья, глянула вниз – ничего, она справится. Глубоко вдохнув, согнула колени. Многолетняя привычка балетных обуздывать страх помогла ей оттолкнуться, лыжи заскользили, набирая скорость – все стремительнее и стремительнее, вперед, вперед… Наклоняя корпус и колени, она легко вошла в первый поворот, понеслась к другому, вывернула на прямую и приготовилась к своему первому прыжку с трамплина. Лыжи скользнули вверх, и пустота, распахнувшая пасть под ногами, пронзила ее ужасом. А накатанный снег уже летел ей навстречу, и казался слишком плотным, слишком скользким для удачного приземления, и ее дернуло вбок, будто тело пыталась уйти от этого столкновения – и поволокло в сторону от трассы, неся с бешенной скоростью на обочину, к деревьям, прямо на окаменевший от мороза толстый сосновый ствол. И впечатало в него – плечом, спиной, затылком… Анюта услышала, как хрустнули кости, как содрогнулась от удара едва не выскочившая душа, и она полетела внутрь самой себя, теряя сознание…
Сергей судился потом с этой базой, бросался на нее, атаковал, рвал, разъяренный от злости и отчаяния, и всё-таки сломал ей хребет и перегрыз её горло. Владельца посадили, очень быстро и очень надолго, присудив огромную компенсацию, что вынудило его продать базу. Сергей позаботился о том, чтобы ее новый хозяин первым делом поставил сетки на обочинах трассы. Но Анюта… Она так и лежала в гипсовых оковах, стойко переносила операцию за операцией, улыбалась, когда муж был рядом, и плакала, когда оставалась одна ночами – зная, что в это же время и он не спит, потому что мечется в бессилии, безмолвно воет от горя, и проклинает себя…
Сейчас эти воспоминания уже не вызывали той боли, Анюта смирилась со своим положением, привыкла к этой коляске – ведь человек привыкает ко всему, даже к плену. Ёжась от прохлады, она заехала в лифт и поднялась на этаж выше. Так, сперва в гигиеничку, за мазью. Подрулила к кушетке, на которой ей каждый день делали массаж, потянулась к тумбочке за почти пустым тюбиком «Бепантена», ухватила его за помятый хвост. Но мазь выскользнула из рук, и, шлифанув по ламинату, заскочила под тумбочку.
Что ж такое, сегодня всё валится из рук…
Анюта сжала губы, взяла с тумбочки закрытую картонную упаковку – благо, ее массажист был хомяком по натуре, и всегда закупался про запас. Распечатала бело-голубую пачку, вытащила полный тюбик и щедро размазала жирную субстанцию по красным пятнам, покрывавшим бедра, и мелким пузырькам, уже наливавшимся желтизной. Теперь нужно одеться. Накинула короткий красный халатик, который обычно использовала после массажа. Покрытые мазью ноги он не скрывал, да и не надо было закутывать их сейчас – или надо? В любом случае Серёжка заметит, опять начнутся разговоры о том, что Анюте нужна помощь. А она ей не нужна. Повредит только.
Глянула в зеркало над раковиной – так и думала, тушь размазалась и легла под глазами некрасивыми пятнами. Лучше смыть макияж сейчас, все равно ночь на дворе. А когда приедет муж, непонятно.
Она включила воду, склонилась над раковиной – и вдруг поняла, что именно отсутствие Сергея почему-то не дает ей покоя с самого утра. Как будто происходит что-то важное, переворачивающее его жизнь – а она не в курсе. Это предчувствие было столь острым и столь тревожащим, что наделало в распорядке ее дня множество мелких болезненных дыр – общаясь с людьми, занимаясь работой и своим здоровьем, хлопоча по дому, она без конца возвращалась мыслями к Сергею, и удивлялась им, отгоняла их, потому что точно знала: ничего плохого не произошло. Так что тогда? Что-то хорошее? Нет, скорее странное, новое для них. Но что?…
Именно из-за этого ощущения всё и валилось сегодня из рук. И день оказался скомканным, будто состоящим из отдельных отрезков пряжи, которые не получилось связать в одно красивое и прочное. И это вызывало досаду.
Анюта тщательно вымыла лицо. Интересно, как долго она провозилась из-за этих ожогов? Нужно возвращаться на кухню, а то Павлова подгорит. Вот, кстати, очередная странность – этот торт она готовила исключительно по праздникам, так почему же сегодня ей взбрело в голову соорудить эту башню из безе, крема и свежих ягод, которые в январе имели не слишком-то натуральный вкус? Может, и здесь она невольно следовала предчувствию, и в жизни Сергея всё-таки случилось что-то хорошее, но он не сообщает ей, приберегая сюрприз?… Что ж, в таком случае, беспокоиться не о чем.
Выехав из гигиенической комнаты, она глянула на табло электронных часов, висевших в коридоре. Двадцать минут двенадцатого. Значит, за безе в духовке можно не волноваться.
Она спустилась на лифте и уже въезжала на кухню, когда услышала, как в замке поворачивается ключ. Остановилась вполоборота к нему, улыбнулась, радуясь возвращению мужа. Он вошел, неся на плечах шерстяной куртки мелкие капли дождя – как бриллиантовую мантию. Карие глаза смягчились, глянули на нее с любовью. А потом в них мелькнуло что-то еще, какая-то странная смесь вины и страха, и Сергей моргнул, отводя взгляд – а потом поднял на нее новый, будто закрыв часть своей души. В этом взгляде по-прежнему была любовь и радость, но возникла и мгла – словно облако клубилось над ямой.
– Привет, Совёнок, – нежно сказал он. – А я думал, спишь. Так устал, голодный… Думаю, приду в темный дом, засяду один, в холодильнике… А тут ты. Такая радость.
Скинув ботинки, он подошел ближе – обнять, зарыться лицом в ее волосы, проложить цепочку следов-поцелуев через щёку к шее и вниз, к трогательной ямочке над ключицей. И увидел, что ее ноги почти обнажены, и расплылось по нежной коже пугающе красное, воспаленное, болезненное даже на вид. Он рассердился, затряс её плечи, и потащил из кармана телефон, причитая и ругаясь одновременно. Звонил в скорую, то умоляя, то крича на бестолковую дежурную, а потом грохнулся на колени рядом с Анютиным креслом и начал дуть ей на ноги – неловко и осторожно, как взрослый дует на рану ребенка, не зная, чем еще помочь. Горестно качал головой, а она гладила его по волосам и уговаривала, едва не плача.
– Так получилось… Мне не больно… Это заживет…
Как странно у них бывает – что-то ранит её, а боль достается ему. Как будто он может вынести больше.
«Скорая» приехала быстро, высокий молодой доктор осмотрел Анюту, а неразговорчивая медсестра ловко наложила на ее ожоги стерильные повязки. Сергей почти всё время был рядом – лишь раз метнулся на звук кухонного таймера, чтобы выключить духовку. Потом взял жену на руки, отнес на мягкую оттоманку, стоявшую на кухне, и взялся за разграбление холодильника. Стоял спиной, жадно шаря внутри него, выгребая какие-то банки, кастрюльки, и ворча, как большая собака. Теперь, когда медики ушли, волноваться было не за что – благо, ожоги оказались неглубокими. К тому же, Анюте стало много спокойнее от того, что муж вернулся с работы. Она глянула на белесые пятна, забрызгавшие черную поверхность плиты и покрывавшие пол рядом с опрокинувшимся ковшиком. Желания убираться не было, да и домработница все равно придет раньше, чем они встанут. Анюта блаженно откинула голову на подушку, расслабилась. Но вспомнила взгляд Сергея, утаивавший что-то, и спросила:
– Любимый, у тебя все хорошо?
Его спина еле заметно напряглась. Он обернулся, глянул так же ласково и так же непонятно – словно через мглу. И ответил, широко улыбнувшись:
– Мне сегодня в партию вступить предложили!
Он заговорил о своей встрече с Горе Горевичем. Анюта помнила колобка-пиарщика, как-то он ужинал у них в доме. Что ж, если муж решил пойти во власть, она не будет останавливать его – знает, как для Сергея важна любая карьера, пусть и политическая. В бизнесе он сумел добиться многого, в Министерстве – тоже, и если чувствует, что пора расширять горизонты, значит, так тому и быть.
– Я рада за тебя, – сказала она. – Ты молодец. Они поэтому к тебе пришли.
– Думаешь? – он изогнул бровь и засунул в рот огромную ложку мясного салата.
– Ну, я не думаю, что они любят тебя так же, как я, – засмеялась Анюта. – Но всё же понимают, что ты дорогого стоишь. Чувствуют твою силу. Поэтому и набежали – вожака почуяли.
– Вот умеешь ты фигуры по клеточкам расставить, – одобрительно хмыкнул муж. – Какое счастье, что моя жена не дура!
И опять – словно тень на его лице мелькнула. Будто его беспокоит что-то, связанное с ней.
– А чего там в духовке, это можно сожрать? – хищно спросил он, подмигнув.
– Нет уж! – запротестовала Анюта. – Там Павлова твоя любимая, и остывать она будет до завтра. Так что заводи будильник на пораньше, может, и успею доделать, пока ты опять не исчезнешь.
– Совенок, ну я же по делам, – протянул он с притворной обидой, и, скорчив смешную рожицу, стал так похожим на провинившегося щенка, что Анюта расхохоталась.
После ужина он унес ее в спальню, уложил на кровать, укрыл, заботливо подоткнув одеяло под ноги – нельзя, чтобы они мерзли, ведь сама Анюта этого не почувствует, а переохладиться может. Рухнул рядом, едва стащив с себя одежду. Поцеловал жену, провел рукой по ее волосам, сладко заурчал ей в ухо.
Анюта лежала в темноте, перебирая в уме подробности дня. Скривилась, вспомнив, что забыла отправить запрос в типографию, а ведь это нужно было сделать еще вчера. Но накануне так сильно изменилась погода, сперва метель и минус десять, потом резко до нуля и в дождь… Такие перемены всегда сбивали ее с привычного ритма, потому что тело начинало ныть. Вот и вчера почти весь день ей пришлось провести в постели, и глотать обезболивающие. А скоро нужно сдавать в печать альбом, да и разработка хореографической постановки для ее балетной труппы не желает ждать. Нужно продумать вариант с офисной интерпретацией «Болеро» Равеля. Она представила, как это будет выглядеть на сцене. Два ряда столов – как парты в школе. Артисты-колясочники синхронно раскрывают бумажные папки, опускают на бумагу печати, шлепают дыроколами, перекладывают папки на другую сторону столов и берут в руки новые. Так и кочует бумага – от одного края стола на другой. А потом – и на соседние столы, в бесконечном бюрократическом круговороте. И к музыке Равеля, дополняя звук ударных, примешиваются звонкие шлепки печатей, клацанье дыроколов, буханье объемистых папок, летящих на деревянные поверхности столов. Сцена красная, ноги артистов в черном – белые только столы, бумаги, лица, тела и руки. Как у Плисецкой в ее «Болеро». Интересно, что сказала бы Мери Верди*, увидев такое?
Пример Мери вдохновлял Анюту с тех пор, как она решила забыть о своей инвалидности и вести полноценную жизнь. Да, она в коляске, и что? Голова-то на месте. И сила воли – дай Бог каждому, среди балетных других людей нет. Поэтому создала свою труппу. Поэтому до отказа забила свой день большими и мелкими делами. Отказалась пребывать в домашнем заточении и стала не только выезжать на люди, но и выступать на сцене. Да, в коляске. Но это временно – она точно знала.
Сергей услышал, как изменилось дыхание жены – стало спокойнее и глубже. Уснула. Он почувствовал, как тело расслабляется от облегчения. Всё хорошо. Она не знает о ребенке. А он тревожился, потому что как-то странно звучали сегодня ее вопросы, и сложным для понимания был взгляд – будто догадывается о чем-то, хочет спросить, но ждет его признания. Показалось. И слава Богу! Что ж, нужно приложить все силы для того, чтобы она и дальше ничего не знала.
____________________
* Мери Верди – создатель балетной труппы, в которой заняты танцоры с ограниченными возможностями. Сама Мери не может ходить из-за травмы спинного мозга, но это не мешает ей заниматься балетом.
Часть 3. Перекресток
1
Холодно и очень тихо. Похоже, она лежит на каталке в приемном покое – абсолютно голая, под тонкой простыней: будто ее готовили к какой-то серьезной операции, а теперь просто забыли в подсобке. Татьяна с трудом разлепила веки, провела ватным языком по иссохшим, занозистым губам – и вдруг вспомнила слепящую белым хирургическую лампу, неуютный залом спинки гинекологического кресла, Яну, натягивающую перчатки… Сейчас всё было не так, значит, Таню уже перевезли в палату. Слева дырой в подлунный мир зиял прозрачный квадрат окна. Рядом угловато темнела тумбочка. По левой руке змеилась и уходила вверх трубка капельницы – почему-то непрозрачная, черная, как деготь. Татьяна пошевелила этой рукой – привязана. Попыталась приподняться, и тяжелый кусок холода скользнул с ее живота на кровать. Пузырь со льдом. У нее что, было кровотечение?…
Она вспомнила, что выплыла из наркоза еще в процедурке, но сознание было спутанным, и Таня не до конца понимала, что с ней происходит. В ушах будто звенела злая комариная толпа, открыть глаза было почти невозможно – свет лампы хлестал по ним немилосердно, словно кнут. Ее тошнило, железистый привкус во рту почему-то был оливкового цвета – она не столько ощущала, сколько видела его внутренним взглядом. Яна прикрикнула на медсестру, грохнула инструментами о железный таз. Анестезиолог пророкотал что-то, пальцами раскрыл Татьяне правое веко – она дернула головой, застонав от света, от грубости чужих рук. А потом вкус во рту стал приторно-лакричным, и она снова провалилась в беспамятство.
Сейчас все это всплывало смутно, будто воспоминания разрезали на паззлы и раскидали по разным уголкам сознания. Жутко хотелось пить. Осторожно, чтобы игла капельницы не вышла из вены, Таня потянулась свободной рукой к тумбочке, на которой специально оставляла бутылку воды, и истерично, с надрывом, захихикала – а в первый раз она не поставила для себя питье и мучилась потом, теперь же у нее, потерявшей уже пятого ребенка, есть опыт…
Дверной проем раскрылся, бросив на пол прямоугольник света с тенью в форме длинного креста. Это стояла Янка: ноги вместе, одна рука держит дверь, вторая – косяк. Несколько мгновений ее лицо было напряженно-невидящим, как у любого человека, беспомощно вглядывающегося в темноту. Татьяна помахала свободной рукой, привлекая её внимание.
– Жива, старушка? – обрадовалась Яна. В голосе явственно звучало облегчение.
– Куда я денусь, – проскрипела Таня.
В горло будто сухого песка насыпали. Она все-таки нащупала бутылку, жадно глотнула, облившись. Апельсиновый вкус резче обычного отдавал синтетикой – но вода немного освежила. Хотя бы так. Таня утерла рот и блаженно откинулась на подушку.
– Как чувствуешь себя? Дай-ка, – Яна присела рядом, взялась за ее запястье, сосредоточилась, считая пульс. – Напугала ты нас, конечно.
– А что такое? – напряглась Таня.
– Закровила на операции. Я думала, не остановим, придется и вправду по экстренной тебя везти.
– Но… Из-за чего?
– У тебя давление сильно подскочило. Анестезиолог сказал, верхнее было под двести. А сама знаешь, выскабливание штука такая: всё наугад делаем. Видимо, сосуд покрупнее порвали – вот и кровь фонтаном. Пришлось гемостатики вводить. Видишь, кровь перелили. Кстати, капельницу можно снимать.
Она ловко отклеила лейкопластырь и вынула иглу из Таниной вены. Развязала бинт, фиксировавший ее руку в нужном положении – без него игла могла случайно выйти из вены, когда Таня задвигалась, отходя от наркоза.
– Давай еще сдадим биохимию завтра, проверим тромбоциты. И свертываемость. Согласна?
– Если считаешь нужным… – растерянно сказала Татьяна.
– Считаю. И ещё. Я, знаешь ли, поговорить с тобой хочу. Сейчас как врач, а не как подруга.
Плохой поворот. Янка редко бывает такой серьезной. Но ведь, вроде бы, всё в порядке…
– У тебя не всё в порядке, – словно прочитав Танины мысли, сказала она. – Я думаю, тебе надо с этим кончать. С этими попытками.
– Почему? – Таня слышала свой голос, будто издалека. Спокойный, холодный голос. Отвратительно равнодушный. Так не может говорить порядочная, желающая стать матерью, женщина, которой сейчас запретят иметь детей.
– Пойми, в твоем организме что-то идет не так. Ты не виновата! – Яна вскинула ладонь, подвинулась ближе. – Это чистая биология. Или генетика. Или иммунология, в конце концов. Что конкретно, тебе никто не скажет. Нет, можно, конечно, сдать еще гору анализов. Но только сама посуди: медицина пока не знает, отчего перестает развиваться плод в теле женщины. Замершая беременность – это такой диагноз, знаешь ли… Он теперь очень часто встречается. И если бы мы только знали, что с этим делать, как предотвратить! Но мы не знаем. Утешает одно, и я тебе уже об этом говорила: скорее всего, это определенный механизм эволюции. Которая отбраковывает больных детей еще до их рождения. Может, это и жестоко звучит, и да простит меня Господь, но кому хорошо, когда в семье рождается больной ребенок? Малышу, которому предстоит всю жизнь мучиться? Или его родителям, которым придется полностью изменить жизненный уклад, и страдать вместе с ребенком – часто не только от жалости, но и от бессилия?
Таня нервно сглотнула. Черт бы побрал эту сухость в горле, нужно еще воды. Она потянулась к бутылке, отхлебнула апельсиновой отравы. Кажется, теперь она навсегда возненавидит апельсины.
– Но я ходила к генетикам, сдавала кровь, – подумав, возразила она. – Еще после первого раза.
– Да, только твой Макс не ходил, – зло обрезала Яна. – Ему вообще все это не интересно. Он вот, к примеру, знает, что ты сейчас здесь?
– Да. Но он на переговорах…
– «На переговорах», – передразнила Янка. Таня давно не видела, чтобы она так злилась. – Конечно, это же так важно! Подумаешь, жена в больницу попала! Подумаешь, ребенка потеряли!
– Ян, он спрашивал, нужно ли приехать. Я сама сказала, что не нужно.
– Ну конечно! Ты сказала – а он взял и послушал, в кои-то веки! Обычно всё бывает наоборот, но ты об этом не подумала, да, подруга? А здесь вон как удобно получилось: жена сама сказала, что не нужно. Да нормальный мужик приехал бы, примчался, несмотря на любые запреты!
Татьяна хотела возразить, пыталась подыскать аргументы – но их не было. Да, хороший муж не оставил бы жену в такой ситуации. Но у нее нет хорошего мужа, только такой. Она прикрыла глаза; слабость делала ее ватной, не способной придушить тревогу, которая включилась от Янкиных слов и теперь вгрызалась внутрь с жадностью бензопилы.
Недовольно бормоча, Яна поправила ей подушку, подоткнула одеяло. Задребезжала штативом капельницы. Таня думала, что она сейчас уйдет из палаты, но та вдруг спросила:
– Зачем тебе вообще этот упырь? Нашла бы нормального мужика, давно бы родила, может.
А вот это было обидно. Найди мужика! Как будто они в ряд стояли – иди, да выбирай. С Таниной-то внешностью и задницей, как у императорского тяжеловоза. Спасибо, в свое время она намучилась от одиночества и больше его не хотела. Макс – хоть какой-то выход. В конце концов, не бьет, не изменяет, деньги зарабатывает. С виду они вполне благополучная семья. Бывает гораздо хуже.
– Яна, мы не будем сейчас обсуждать моего мужа, – предостерегающе сказала она.
– Ну не разводись с ним, а роди от другого! – выпалила Янка.
Таня в ужасе распахнула глаза и уставилась на подругу так, будто та прямо сейчас перекидывалась в оборотня. Представила себе, как выходит из роддома с празднично перевязанным кульком. Нагло улыбаясь, передает мужу ребенка… похожего на Купченко, к примеру. А через годик идет за вторым, потом за третьим… Как в анекдоте: «Всех семерых Василиям назовем, а различать будем по отчествам».
– Ты в своем уме вообще, тётя доктор? – возмутилась она.
– А что? – холодно ответила подруга. – Это жизнь. Все равно ребенок нужнее тебе, чем Максу. Да он и не заметит, наверное, с его-то внимательностью к собственной семье.
– Яна, всё!
– Да я просто волнуюсь за тебя! – заорала она. – Неужели, непонятно? Я не хочу после твоей очередной неудачной попытки разговаривать не с тобой, а с фотографией на могильном камне! Ты, Танечка, умная-умная, но когда чего-то личного касается – такая изумительная дура! Я просто диву даюсь! Вот что ты дальше делать будешь? Опять пролечишься, а потом забеременеешь от Макса? А вдруг это снова закончится так же, как сейчас? Это не шутки, дорогая, это становится просто опасным для жизни!
Ее голос напряженно звенел в тишине одиночной палаты. Лунный свет холодил воздух, и Танины руки замерзли, будто вместо крови по венам тёк холодный кисель. Низ живота нудно ныл, налитый медленно разъедающей тяжестью. Пошарив под одеялом, она вытащила пузырь со льдом и положила на край кровати. Подняла на Яну измученный взгляд.
– Я понимаю, Ян. Я же сама врач. Но еще я женщина, и хочу стать матерью. Это единственное, чего я хочу, пойми! Поэтому… Прости, но я буду пробовать еще.
Яна вздохнула.
– Знаешь, на чем основана лотерея? – неожиданно спросила она. – На том, что человек покупает и покупает билеты, говоря себе: я столько раз пробовал, должно же мне повезти! Или: мне не хватило всего одного хода, в следующий раз я смогу! И люди пробуют, пробуют, пробуют… Тратят деньги, тратят… А потом выигрывают – сто рублей. Ну, или тысячу. Мама моя однажды чайник выиграла. Чайник, понимаешь? А ты хочешь сорвать джек-пот!
– Но кому-то же везет, – несмело возразила Татьяна.
– У тебя нет стольких попыток. И одно дело – тратить деньги, другое – жизнь.
