Текст книги "Тень мачехи (СИ)"

Автор книги: Светлана Гимт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

3

С ловкостью, достойной змеи, темнокожий водитель такси лавировал среди разномастных машин, велосипедов и воловьих упряжек, ползущих по улицам Виктории. Волегов пообещал ему сто долларов, если тот быстро довезет его до столичной больницы. Теперь креол выжимал из своего драндулета остатки молодости, и машина рвалась вперед, бренча, как ящик сантехника.

Сергей сидел сзади, чувствуя, как в спину сквозь матерчатую ткань сиденья, тычется тупоносая железяка – будто дуло пистолета тогда, в молодости, на «стрелке» за пивзавод. Он поерзал, пытаясь отделаться от этого чувства, опустил стекло, и улица моментально проникла в салон машины, бурля, как вода. Рынок, захвативший тротуары, выплескивал тысячи звуков: крики зазывал, торгующих ракушками, яркой тканью и лобастыми, пухлощекими фигурками грис (волшебных существ, способных принести удачу), тяжелый скрип гончарных кругов, фривольное перестукивание барабанов и легкомысленное бренчание гитар. Уличные музыканты сидели прямо на тротуаре из песчанника, метрах в трех друг от друга, будто на выставке. И с каждым – словно еще один инструмент – была темнокожая танцовщица, завороженная быстрым ритмом африканской мелодии-соукоус: в особом трансе, со взглядом в никуда, улыбкой без адреса. Это был странный танец: спина почти неподвижна, а живот, ягодицы и бедра движутся, будто сами по себе. Особая пульсация жизни, вторящая топоту пробковых сабо.

От уличных жаровень несло дымом, острыми приправами, сладковатым запахом морских существ, завернутых в листья и брошенных на угли. Дорога разбавляла его бензиновым духом и кислой вонью больших животных, обреченно тащивших телеги по влажной жаре. На разгоряченную кожу волов садились москиты и тут же гибли под равнодушными шлепками хвостов. А Сергей с удивлением понял, что пока не привлек ни одного кровососа. И это было странно, ведь обычно на запах его пота слетались стада насекомых – как толпы бездомных на благотворительный обед.

Водитель дал вправо – резко, будто испугавшись акулы. Волегова швырнуло на дверцу, а потом вперед, потому что машина неожиданно заглохла.

– Désolé, c'est un frein,* – сокрушенно запричитал креол, махая руками перед лицом Сергея. Розовые ладошки, контрастирующие с почти черной кожей водителя, и почти детский испуг в его глазах почему-то вызвали у Волегова желание сбежать – от жалости, вдруг осознал он. Это было странно – жалеть кого-то, пусть даже бедняка с островов, способного за капитал в сто долларов загнать коня и передавить всю округу. Но день вообще изобиловал странностями.

Отчаявшийся креол, что-то неразборчиво грассируя, терзал ключ зажигания. Но запыленный драндулет блаженно замер в тени большой широколистной пальмы, как перегревшийся на солнце бегемот. Волегов достал из кармана шорт смятые купюры, отделил зеленую сотенную, хотел отдать водителю, но включились принципы: сотню этот таксист не заслужил. Хотел было встать в позу, потребовать десятку сдачи. Но кто его знает, есть ли у этого островитянина десятка, а вот городская больница уже виднелась дальше по улице, метрах в трехстах от заартачившейся машины – Волегов определил это по белым фургонам «скорых». Его будто укололо сзади, сразу в тысячу мест: «Там дочка, уже близко, очень близко!» И он, ткнув водителя меж лопаток, все-таки швырнул смятую сотенную через плечо обернувшегося креола. Взял с сиденья купленного в аэропорту плюшевого кота и букет диковинных цветов, и выскочил, не дослушав извиняющееся «merci bien**».

Солнце сразу вгрызлось в его безволосую макушку, облило беспощадным жаром. Волегов почувствовал, как всё вскипает под кожей, превращается в горячий мясной бульон, выступающий через поры. Майка мгновенно намокла, резинка шорт стала жесткой, заерзала по животу, на носу выступили большие капли, и Сергей привычно смахнул их рукой. Достал из кармана сложенную бейсболку, нацепил ее. Надо будет купить салфетки. И газету – сойдет, чтобы немного разогнать воздух у лица.

Перед входом в больницу стоял хвастливо-белый кабриолет «Lamborghini», растопыривший крылья дверей, как взлетающий жук. Из его кожаных недр доносились звуки радио. Волегов взбежал по широким каменным ступеням и открыл стеклянную дверь в прохладный холл, где тихо шелестели кондиционеры, и почему-то пахло сдобой. Сквозняк обнял его, дал отдышаться, защекотал под пропотевшей одеждой – ласково, будто кошачья лапа. Сергей вдохнул и принюхался, незаметно склоняя голову к подмышке. Аллилуйя! Потом не воняет, лишь горячая перечная нотка ощущается в смолистом кедровом запахе.

Возле ресепшена, из-за которого виднелась склоненная голова медсестры в синей форменной шапочке, была небольшая очередь. Старик-креол одетый лишь в красные шорты и грязный гипс, укутавший его ногу от колена до пятки, почти лежал животом на стойке. Костыли в его правой руке отплясывали дробь на мраморном полу, но медсестра, которой старик пытался что-то втолковать, будто не замечала ни его, ни производимого им шума. Рядом стояла пара молодых людей – юноша, который держался за щеку со скорбным видом приговоренного, и его равнодушная спутница – судя по внешнему виду, дочь богатых родителей. Опершись на стойку спиной и локтями, она катала во рту жвачку и разглядывала холл; на ее изящные запястья были нанизаны золотые браслеты – штук двадцать, не меньше. Последней стояла высокая беременная мулатка в армейских штанах и коротком черном топе. Ее руки поддерживали круглый живот, черный и блестящий – казалось, что женщина-солдат прижимает к себе пушечное ядро.

Медсестра говорила по телефону: то по-французски, то на щелкающем местном. Положив трубку, она, наконец, повернулась к старику и медленно, с монотонностью опытной чинуши, заговорила с ним по-креольски. Перестав стучать костылями, дед недоверчиво выслушал ее, фыркнул и развернулся, намереваясь отойти от стойки. Его маленькие, как у обезьяны, глазки, блестевшие холодом и злостью под сводами голых надбровных дуг, задержались на Волегове. Креол ощупал его взглядом, будто что-то искал, и, не найдя, испугался. Вскинул костыль, направляя его на Сергея, как винтовку, и хрипло зарычал:

– Dandotia!

Волегов отпрянул, растеряно шагнул назад. Что это, черт подери, значит?

А старик вытащил из-под края гипса грязную тряпицу, взмахнул ей перед лицом, и в воздух поднялось серое облако – какое-то вещество, растертое почти в пыль.

– Dandotia! Dandotia! – вопил креол, быстро пятясь. Откуда-то выскочил охранник, схватил его, гортанно ругаясь, потащил к двери. Один костыль выпал из руки старика и загрохотал по полу. Беременная мулатка глянула на Волегова расширенными от ужаса глазами, и кинулась прочь, крепче обняв пушечное ядро живота. Девушка со жвачкой схватила под локоть своего спутника, потянула его от стойки -равнодушие в ее взгляде сменилось опаской. Пространство перед ресепшен опустело, Сергей не знал, что и подумать.

– Извините, мсье, он не в себе, – сказала медсестра по-английски. Сергей обернулся, спросил:

– Что значит это «дандотиа»?

– О, не обращайте внимания! Старые суеверия, – отмахнулась она. В ее голосе мелькнула тень страха.

– И все-таки? – Волегов не любил непонятных ситуаций, и умел быть настойчивым.

– Так местные называют мертвецов, зомби, выполняющих волю колдуна, – смущенно ответила она. – Всё это фольклор, сейшельский фольклор, не более.

Сергей кивнул. Ситуация была столь же неприятной, сколь глупой. Даже медсестра с ее «не более» была напугана, и успокаивала больше себя, чем его. Черт бы побрал эти островные суеверия!

– Скажите, как мне найти палату русской роженицы, Натальи Куницыной? – сухо спросил он, не желая больше обсуждать креольских зомби. – Утром она родила девочку. Я – отец.

Медсестра сказала ему номер палаты, объяснила, как к ней пройти, и выдала пару голубых сетчатых бахил. Сергей зашагал к лечебному корпусу, предвкушая встречу с дочерью. Но, поднимаясь на третий этаж по узким ступеням, покрытым дорожкой из зеленого ковролина, он вдруг подумал с нервным смешком: «И кто тот колдун, чья воля меня подчинила?…»

____________________

*Désolé, c'est un frein – Извините, заглохло.

**merci bien – большое спасибо

4

Наталья полулежала в кровати, глядя в экран смартфона. Она взмахнула рукой, Сергей подошел и поцеловал Наталью в щеку – чисто по-дружески, как было принято между ними в последнее время. Она довольно улыбнулась, глянув на букет – и покосилась на игрушку со странным выражением на лице.

– Это – вместо шубы? – уточнила она, ткнув пальцем в плюшевый кошачий бок.

Волегов не ответил на колкость любовницы, как не ответил бы попрошайке или вымогателю – реагировать на такое было ниже его достоинства. В конце концов, они давно обсудили условия сделки, и пережевывать это еще раз Сергей не видел смысла. Он лишь пожал плечами и, чувствуя непривычную робость, медленно направился в обход кровати, к маленькой пластиковой люльке, стоявшей возле окна. Наклонился над ней и застыл, забыв обо всем.

Перед ним был человек. Осязаемый, видимый, реальный – и не важно, что маленький – человек, которого он создал. Плоть от плоти его. Мечта от мечты. Раскрывшаяся тайна, что так долго зрела в лоне женщины из оброненного им семени. Его продолжение. Награда. Бессмертие. Это было потрясение – до самых основ, до сбоя в сердце. Мир плеснул огнем, вздыбился радугой – и провалился водоворотом, втянув в небытие то прошлое, в котором еще не было этой малышки.

Еще беспомощная, слабая, но уже заявившая о себе криком, дыханием, пульсацией сердца, девочка спала. Лежала, вольно раскинувшись – ручки в миниатюрных варежках, легкий комбинезончик из мягкого трикотажа, пухленькие ножки с крохотными, как кукурузинки, пальчиками. Личико с яблочным румянцем, едва заметные бровки, полукружья ресниц, кнопка сопящего носа, капризно изогнутый рот. Ее совершенство было абсолютным. Как и ее владычество.

Волегов смотрел на ребенка и чувствовал – любовь набухает внутри, сочится сквозь дух и пропитывает каждый атом. Погружает в себя с головой. Делает его переполненным, бездонным сосудом – черпая из которого, можно обойтись без всего остального. То, что раньше казалось важным – цифры на счету, карьера, власть – проиграло и потускло. Он мгновенно прирос к дочке, и неизмеримая сила отцовской любви накрепко проникла в его будущее, создав неразрывную связь поколений. Пуповину, которую он не хотел, да и не смог бы обрезать.

Сергей потянулся губами к выпуклому лобику, который малышка забавно морщила во сне. Но замер, боясь разбудить дитя. Как редкий аромат, вдохнул младенческий запах – свежий хлеб, парное молоко, мёд и карамель.

Любовь снова накатила волной. Вышла из берегов. И вернулась в свой океан.

Но схлынувший прилив обнажил мертвых рыб и ядовитую тину. Страх ударил фальшивой нотой, разбив симфонию. Его дочь… Она так мала! Эта безволосая головка, крохотные ручки и ножки, розовые пяточки и маленькое тельце чересчур беззащитны. А вокруг – сложный мир, в котором так непросто выжить.

Тени возможных несчастий слетелись к нему, как сонм чудовищ с картины Гойи. Он напрягся, разгоняя их – не думай о плохом! Но все уже случилось. В него проник и навсегда поселился древний аспид. Он будет жалить каждый раз, когда девочка заплачет, упадет, заболеет… Жалить, впрыскивая разъедающий яд тревоги, без которой не бывает истинной родительской любви.

Нужно сделать все, чтобы с малышкой не случилось беды. Он уже допустил ошибку с Анютой, и платит за это всю жизнь – хотя никто не требует с него платы. Но дочка… Он будет беречь ее. Как зверь, стерегущий потомство – бдительный, настороженный, готовый защищать до последнего толчка сердца…

– Только не трогай ее, я еле уложила, – раздалось из-за спины. Он вздрогнул и обернулся – совсем забыл, что в палате еще и Наталья. Наваждение спало, но призрак страха не ушел – просто залег на дне души.

– Да, конечно, – прошептал он, пятясь от люльки. – Я ее не потревожу.

Перевел взгляд на женщину, когда-то бывшую его любовницей, а несколько часов назад родившую ему дочь. Присел на кровать рядом с ней, благодарно сжал ее руку.

– Спасибо…

Наталья хитро сощурила глаза:

– Маловато «спасибо» за такой подарок.

– Я сделаю все, что обещал. Когда вернемся в Москву, деньги будут у тебя. Вы ни в чем не будете нуждаться. Лучшие условия, лучшие продукты, игрушки, врачи… Если хочешь, можно снять дом.

Наталья замотала головой:

– Меня вполне устраивает эта квартира. Не парься.

Сергей молчал, пытаясь понять, отчего в его душе поднялась беспокойная муть. Что-то не нравилось ему, как зверю, которого гладят против шерсти – ведь всё же гладят, не бьют… Но что конкретно? Нужно проанализировать, разложить по полочкам – и он поймет.

Итак, первая часть плана, до сих пор казавшаяся самой трудной, была выполнена. Его дочь появилась на свет, она жива и здорова, а ее мать при ней. Теперь ребенок будет расти, делать первые шаги, учиться говорить – окруженный заботой Натальи, родной матери на окладе элитной няни. А он, на правах отца, собирался общаться с ребенком и обеспечивать свою дочь.

Казалось, всё должно пойти гладко, по накатанной – как у других знакомых Волегова, у которых появлялись бастарды. Но теперь он начал понимать, что не так уж это просто: заставить жизнь плясать под свою дудку, будто заказываешь музыку тапёру. Взять, к примеру, Наташку – после судьбы она самое слабое звено в его плане. Ненадежный партнер, если говорить языком бизнеса. Она же родила ему дочь только ради денег. Понять можно: как еще женщине с посредственной внешностью и мировоззрением паразита получить пожизненное материальное обеспечение? Только прилепившись к кому-то, в данном случае – к богатому мужику. Но для материнства мало быть расчетливой. Ребенку нужна любовь, тепло, душевная щедрость, готовность прийти на помощь – а есть ли всё это у Натальи?

Конечно, эти вопросы всплывали в его сознании и раньше, но не казались столь значительными, как сейчас. Но он привык решать проблемы по мере их возникновения. И если окажется, что Наталья плохая мать, он примет меры.

– Ты уже думала, как назовешь девочку? – спросил Сергей.

– Решай сам.

– Может быть, Виктория? В честь места ее рождения.

– Ладно хоть не Эсмеральда в честь местной черепахи, – скривилась Наталья.

– Вообще-то местная Эсмеральда – самец, – хохотнул Сергей.

– Фу на тебя, – Наталья кокетливо, с деланной обидой, стукнула кулачком по его плечу. – Важное обсуждаем, а тебе лишь бы ржать конем!

– Я свое мнение высказал. Мне кажется, Виктория вообще хорошее имя. Вика, Викулька… Можно по-разному называть.

– Ну, все ясно, папаша. Уже любишь ее так, что и я не нужна. Или нужна?…

За окном протяжно зашептал ветер. Гигантское банановое дерево, росшее возле больничной стены, прошлось по стеклу листьями – как уборщица тряпкой. И тут же на утомленную жарой землю рухнул тропический дождь. Мгновение – и Сергей оказался у окна, прикрыл створку, радуясь возможности заполнить возникшую паузу. Озабоченно глянул на дочку: не разбудил ли ее проклятый дождь? Но малышка по-прежнему спала, так же славно и безмятежно.

Крадучись, как осторожный зверь, он вернулся к кровати и снова присел рядом с Натальей.

– Значит, решено: назовем ее Викторией, – сказал он.

– Сергеевной? И в графе «отец» – твоя фамилия? А не боишься, что Анечка твоя узнает? – невинно округлив глаза, уточнила Наталья. Издевка в ее голосе была еле различимой, но Волегов понял, что она снова злится. Отрезал, еле сдерживаясь:

– Она не должна знать. Не должна – и точка. Ты поняла меня?

Наталья почувствовала, что балансирует на грани. И вдруг подумала о канатоходцах, которые иногда падают. Конечно, дико хочется, чтобы он бросил свою инвалидку. Но если он поймет, что она собралась добиваться именно этого, то Волегов передумает и просто отберет ребенка. А вместе с ними исчезнут и деньги.

– Как будто я просто так спрашиваю… – забормотала она. – Мне в ЗАГСе скажут – заполните графу отец! Мне же нужно что-то отвечать…

– Пусть ставят прочерк.

И сказал уже мягче, стараясь донести.

– Включи логику. Если меня вписать в свидетельство о рождении, то сведения о ребенке должны внести и в мой паспорт. И как в этом случае я смогу скрыть, что у меня есть внебрачная дочь?

– Но ты от нее не откажешься? Я не хочу быть одна…

– Мы это сто раз обсуждали! Более того, я сам просил тебя не делать аборт.

Наталья вздернула подбородок, зашипела:

– Не побоялся, чтобы ребенок родился, а записи в паспорте боишься? Вот все вы, мужики, так: «Да зачем нам этот штамп, у нас же любовь!»

– Я никогда не говорил тебе о любви. Ты помнишь, как у нас было, – отрезал Сергей.

А было банально, подумал он. Склеил девчонку с заправки – эка невидаль! Одну из тех горемык, что приехали в столицу за ломтем райского пирога – их, глупо веривших в сказку о Золушке, больных жадностью и паразитизмом, был легион. Сергей не уважал подобные стремления. И это одна из главных причин, по которым он не мог относиться к таким девочкам иначе, чем к организмам, чья роль – давать секс. Как коровы дают молоко, а черви – гумус.

До той поры, когда Анюта оказалась в инвалидном кресле, он не был таким циником. Наверное, потому, что жил иначе – не смотрел на других женщин, занимался любимой работой, не считал мир жестоким. А эти девочки… Ему пришлось пользовался их услугами. Животное начало никуда не деть. Нет, он пытался – почти что год. Но не выдержал, проиграл войну с собственной плотью.

Тем не менее, Волегов следовал железному правилу: с одной девушкой – только одна ночь. Оно было неким оправданием его изменам, потому что давало иллюзию верности – принципам и любимой женщине, которую он ставил выше остальных.

С Наташкой тоже была только одна ночь. Но… много дней продолжения.

Сначала все катилось по колее. Рыжеволосая кассирша в окне заправки: тело по стандарту – две руки, две ноги. Лицо так себе, но не урод. Она сама написала на обороте скидочной карты свой номер. Она была готова без прелюдий. Что ж, в очередной голодный день Сергей позвонил ей. Пригласил на подмосковную базу отдыха, где по традиции снял апартаменты на сутки. Утром отвез обратно, и, прощаясь, вручил пухлый конверт: «Купи себе что-нибудь на память». Она, конечно, звонила и писала сообщения – как и другие. Но телефон для свиданий он хранил в министерском кабинете, в ящике стола. На беззвучном режиме.

Сергей сменил маршрут, и почти забыл имя кассирши с заправки. Но примерно через месяц после их свидания она выследила его у дверей министерства и сообщила, что беременна. Конечно, он ей не поверил. Напомнил, что той ночью был одет как джентльмен – а она ответила, что, видимо, его резиновый «фрак» порвался. Сошлись на том, что через пару месяцев сделают анализ ДНК из амниотической жидкости. А потом поговорят – если, конечно, отцовство Сергея будет доказано.

Он не верил ей до последней минуты. До того момента, как взял бланк с результатами из рук врача. Когда прочел: «Иванов Иван Иванович является отцом ребенка с точностью 99,9%». Иван Иванычем, конечно, был он.

Вот тогда-то и пришлось сделать выбор.

Впрочем, что говорить о выборе, если судьба уже все решила за него. Иметь ребенка от любимой женщины Волегов не мог. А так – хоть от нелюбимой, не любящей его, но способной выносить и родить. И он решился, назначил цену и огласил условия. Их отношения – чисто партнерские, без какой-либо близости. А оплата – пять миллионов рублей до рождения, и пять после. Плюс пожизненное обеспечение. Волегов понимал, что она не устоит.

Теперь ему придется прятаться, врать, вести двойную жизнь – но ради ребенка он мог пойти и не на такое. Если бы еще Наташка смирилась со своим положением и перестала выносить ему мозг…

Из люльки послышалось басовитое кряхтение. Сергей тут же забыл о Наташкином брюзжании: похоже, девочка проснулась! Подошел к малышке осторожно, чтобы не испугать. Круглые глазенки были распахнуты, смотрели куда-то вверх – бессмысленно, будто продолжая видеть сон. Алые губки вдруг пошевелились, беззубый ротик открылся и Вика зевнула – широко, от души.

– Ох, как мы умеем! – новоявленный отец развел руки в искреннем восхищении.

– Дай мне ее, – он и не заметил, как к люльке подошла Наталья. – Пока не расплакалась, нужно покормить.

Она взяла ребенка на руки, поддерживая его головку. Лупоглазое счастье рассержено засопело, недовольно засучило ножками. Лицо младенца скривилось, рот открылся и трубный рев наполнил палату – водопад звуков, в котором недовольство смешивалось с требованием. Наталья села в плетеное кресло, стоявшее у окна, и, устроив дочку на сгибе локтя, выпростала из-под халата налитую, исчерченную синими венами, грудь. Темно-коричневый сосок мгновенно вытянулся, затвердел, выжал из себя молочную каплю. Ребенок перестал плакать, повернул головку, будто отыскивая, принюхиваясь – и, широко раскрыв рот, едва ли не полностью втянул в себя сосок. Разрумянившиеся щечки задвигались, нос громко засопел – младенец поглощал еду с аппетитом, достойным шахтера, вернувшегося с двенадцатичасовой смены. А когда Наталья пошевелилась, желая устроиться поудобнее, девочка недовольно сдвинула бровки и легонько стукнула ручкой по материнской груди. «Ого, да она с характером! Моя порода, такая не пропадет», – мелькнуло в голове Сергея, и он счастливо улыбнулся.

Дочка насытилась быстро, и тут же снова уснула. Наталья прикрыла грудь и осторожно переложила малышку в люльку. Волегов стоял рядом, любовался дочерью. Наталья глянула на него искоса: гордый такой, довольный…

«Никуда ты не денешься, – подумала она. – Ребенок не сможет без меня, ты без неё – вот тебе и капкан, в котором застрянет твое сердце. Захочешь выбраться – попробуй, отгрызи».

Ничего, пройдет время – и он всё сделает, как нужно ей.

А она умеет долго сидеть в засаде.